Текст книги "Тринадцатый двор"

– Нет, не так.

– А как?

– Во-первых, Никандр с Малоярославца. А было всё так. Детей у Павла Терентьевича и Анны Тихоновны не было. Заскучали крепко по этому поводу старики. Павел Терентьевич вернулся с огорода, принёс картошку и свеклу из собственного погреба. У них же в овраге не только приличный огород, но ещё и сарайчик с погребом для хранения инвентаря и овощей. Сварили борщ и стали вслух мечтать: «Он словно живой. Если бы ожил, то стал бы нам вместо сына». Легли спать, а подслушавший разговор Никандр съел целый котёл одним махом, да там же, у плиты, на полу и уснул. Утром дед с бабкой вышли на кухню, а там лежит голый мужик весь в засохшей грязи. Лицо в свекле измазано. Глаза блестят весельем и радостью. Они спросили: «Кто ты?». Голый человек ответил: «Я – сыночек ваш. Я – тот борщ, который вы вчера приготовили». И кинулся лобызать стопы ног родительских. И рассудок у стариков помутился, поверили цыгану. С неделю он у них жил на правах сына, а потом выпил с тобой и со смехом отрекомендовался, как существо, принявшее человеческий образ из сваренного в кастрюле борща. И ты его от стариков забрал.

– Ну вот. Всё знаешь из первых уст.

– Я думала, ты расскажешь интересные подробности.

– Не расскажу. Тебе лучше меня всё известно.

– Лучше. но не всё. Откуда Влад появился? О нём я ничего не знаю. Молчал, как партизан…

– Не партизан, а дезертир твой Влад. Бросил воинскую часть во Владивостоке. На перекладных добрался до Новосибирска, а оттуда в вагоне багажного поезда, если память не изменяет, за номером девятьсот три, приехал в Москву. На станцию Москва-Товарная-Рязанская. И стал в общежитии железнодорожников, где я работал вахтёром, промышлять воровством. Поймал я шустрого парнишку и взял к себе.

– Влад из Владика?

– Да. Хорошая работа у меня была, ни о чём голова не болела. Удивительные люди на железной дороге работают, ни одного подлеца, все – сплошь из чистого золота.

– Чего же ушёл?

– На их светлом фоне узрел свою нравственную нечистоту и счёл невозможным далее там оставаться. А на деле – Лев Львович твой предложил отремонтировать подвал и устроить там ломбард или филиал комиссионного магазина. Поделился я этим планом со Сморкачёвым, тот загорелся, вызвался сделать ремонт, мебель на горбу таскать, так и прижился. Да, чуть не забыл, позвонил мне претендент на целительство. Ну, помнишь, целитель?

– Какой целитель? – растерянно переспросила Нина.

– На вакантную должность в медцентр.

– Я думала, ты остыл, успокоился, – разочарованно произнесла Начинкина.

– Посмотреть-то можно, – виновато оправдывался Василий. – А может, он не шарлатан, а самый что ни на есть настоящий.

История была недельной давности. Нина, как хозяйка медцентра, дала разрешение на замещение действующего целителя Валентина Валентиновича Мартышкина. А произошло это так. Грешнов был в гостях у Начинкиной. Выпивали, танцевали, а в танце разговаривали.

– Эх, Нина, хотел я тоже быть умным. Старался прочитать Достоевского, Толстого, но не смог.

– И не надо.

– Как не надо? Люди же читают, хвалят, а мне не интересно. Получается, я глупее их? А ведь хочется быть не хуже других.

– Ты поэтому так убиваешься?

– Не поэтому. Есть сказка. Пустил заяц в свой дом лису, волка, а они его из собственного дома выгнали. Эта сказка про меня. В детстве не понимал, как это так. А подрос, женился, лису в свой дом пустил, затем устроил её работать к этому волку – Мартышкину. А они снюхались за моей спиной, стали пить-гулять, жизнь моя сделалась невыносимой.

– Фантазёр ты, Вася. Рос с матерью, теткой, бабкой. Они тебя заласкали. Застал, видишь ли, Наташку с Тин Тинычем за столом с бутылкой и сделал из этого трагедию. Узрел измену. Она до медцентра в платном хоре работала, у неё голос хороший. Пусть бы этим и занималась.

– В хоре пела? Прожорливые птицы не поют. А Мартышкин назвался волком, а хвост-то поросячий.

Нина засмеялась.

– Клиника оформлена на меня. Хочешь, выгоним Тин Тиныча и возьмём другого шарлатана?

– Постой, – обрадовался Грешнов. – Так значит, я могу конкурс на замещение вакантной должности объявить?

– Объявляй, – разрешила Начинкина.

Прошла неделя.

– Неудобно, – говорил Василий. – Человеку назначено время. Он придёт, а ему – от ворот поворот. Пусть покажет себя, сдаст экзамен, отказать всегда можно.

– Я думала, Мартышкин – твой друг. – Опять же спиртом бесплатным снабжает, – рассеянно говорила Нина.

– Тин Тиныч – друг, но принципы дороже.

– Я думала, ты успокоился, – твердила Начинкина своё, – и между прочим, Лев Львович давно проследовал к Терентьичу. Не забудь позвать его на годину. Напомни.

Услышав о Ласкине, Василий резко отодвинул тарелку и, не прощаясь, побежал на выход.

Начинкина в окно наблюдала за Грешновым, бежавшим со всех ног к гаражу. Немецкая овчарка по кличке Берта еле поспевала за ним.

Нина не обиделась. Она знала, что её залётка боится упустить зарплату для себя и своих «оруженосцев».

Глава 5
Шпионка и чёрный козёл

В гараже Павла Терентьевича, кроме хозяина и Лёвы Ласкина, был ещё один гость – Петя Истуканов.

Пётр Виленович Истуканов был когда-то секретарём комсомольской организации конструкторского бюро на Московском радиотехническом заводе, а Лев Львович в то благодатное для них время – комсомольским секретарём всего завода. В «последние времена» недолго и тот и другой поработали учителями в школе. После чего Лев Львович перешёл в комиссионный магазин на приёмку товара, и очень скоро стал заведующим этого магазина. А Пётр Виленович подался в охранники автобусного парка. Затем Ласкину предложили должность генерального директора коммерческого банка. Он попросил время подумать. Ему предоставили такую возможность. Шесть месяцев провёл в Бутырской тюрьме, после чего он согласился с предложением. А Истуканов, уйдя из автобусного парка, прочно сел на шею своего младшего товарища по коммунистической партии Гаврилова. Помогал ему ремонтировать квартиры, тем, что сидел рядом на стуле, вёл агитацию и пропаганду. Справедливости ради заметим, что если нужно было что-то придержать, он придерживал. За что получал половину от тех денег, которые платили за ремонт. Ну и «харчевался» у Гаврилова, что было само собой разумеющимся, так как в это время за обедом и ужином просвещал неокрепший ум своего товарища в вопросах борьбы за мировое счастье.

До появления Василия Истуканов жаловался на Грешнова. Говорил, что «Васька» живёт, как собака на сене. Ни себе, ни людям. Обнадёживает молодую вдову, Начинкина на него надеется, строит планы будущей совместной жизни, а он обманывает её, с женой не разведётся и на ней не женится. Вследствие чего обманутая вдова не может принять его, Истуканова, искреннее предложение руки и сердца. Этими жалобами, как Петру Виленовичу казалось, он сумел снискать к себе симпатию у слушавших его. Но вошёл Василий и всё испортил.

Здороваясь со всеми за руку, Грешнов спросил:

– Терентьич, кофейком угостишь?

Воцарилось напряжённое молчание, которое разрядил хозяин.

– Ты же знаешь, у меня только чай, – сказал Огоньков.

– Тогда покрепче, – дал инструкцию вновь пришедший, бесцеремонно усаживаясь за стол.

– Невозможно радио слушать, – выключая приёмник, сказал Павел Терентьевич. – Словно член политбюро умер. С утра только и разговоров, что о принцессе Уэльской.

– Так англичане – теперь наше политбюро, – съязвил Истуканов. – Они и американцы. Поэтому и трубят.

Ожидая обещанный чай, Василий принялся было привычно жаловаться на тёщу, но Огоньков его перебил.

– Василёк, почему ты такси своё бросил? Тебе же нравилась эта работа.

Понимая, что это не праздный вопрос, чувствуя повышенное к себе внимание, Грешнов, как школьник у доски, принялся объясняться и оправдываться.

– Да, работа в такси мне нравилась. А как только мой друг и напарник Юрок Дереза, чью память отмечаем ныне, сгорел в машине заживо, – сразу разонравилась. Нервишки пошаливать стали. Во-первых, пересадили с «Волги» на ржавого «Москвича», а во-вторых и главных, случился со мной нервный срыв.

– Что за срыв такой? – поинтересовался Павел Терентьевич.

– На следующий день после похорон и поминок, вышел я на «линию». Проще говоря, на работу. Везу маму с дочкой. Ну, понятное дело, третье сентября девочка ещё с радостью в школу ходит, полна эмоций.

– Так это же хорошо, – стал поторапливать Огоньков.

– Конечно, хорошо. Слушай дальше. Ученица эта стала вслух читать рассказ Чехова «Страшная ночь». Во! С моей дырявой головой до сих пор название помню.

– И что в рассказе?

– В этом рассказе герой возвращается со спиритического сеанса и находит в своём доме гроб. Стоит домовина в комнате прямо по центру. Он бежит к другу, открывает дверь в его квартиру своим ключом. Друга нет, а в центре комнаты тоже стоит гроб. Он со всех ног мчится к родному брату, – и у того гроб.

– Вспомнил! – засмеялся Пётр Виленович. – Весёленький рассказ.

– Вот и девочка всю дорогу смеялась. Читает маме вслух и хохочет. Стал я им говорить вежливо, по-человечески. У меня, говорю, напарник погиб. Только вчера похоронили. «Соболезнуем» и продолжается чтение вслух. Еле довёз, не знаю, как сдержался.

– Это же твоя работа.

– Только их высадил, тут же села старая карга, у которой из хозяйственной сумки торчал скелет человеческой руки. Стала хвастаться, внук в медицинском учится, и она по случаю купила ему недорогое пособие. Оно и заметно, что ненастоящая кость, но нервы-то пошаливают. Старуха заметила моё неудовольствие и, чтобы как-то загладить вину, стала рассказывать анекдот. Видимо, рассчитывала рассмешить. Старый анекдот, про то, как на сельском кладбище, не имеющем ограды, вырыли свежую могилу у самой дороги, а в неё провалился мужик. Темно, но чувствует, что в могиле он не один. Сначала обрадовался, – появилась надежда выбраться. Стал вопросы задавать, а ему не отвечают. Потрогал. На ощупь – шерсть и рога. Если бы в следующее мгновение блеяние не услышал, то возможно, там бы, в могиле и остался. Но перепугался до смерти. Оказывается, до него чёрный козёл в яму упал. Слышит мужик, по дороге люди идут, разговаривают. Позвал их, те подошли. Веревку могильщики прямо у ямы оставили, чтобы с собой не таскать. Кинули прохожие мужику конец той веревки, говорят: «Обвязывай себя, вытащим». Разумеется, сначала он привязал за рога козла. Вот только предупредить об этом не успел. Те тянут, он его снизу, как может, подсаживает. Козёл, как нарочно, помалкивает. Те как вытащили, как обнаружили того, кто с ними из могилы разговаривал, разразились воплями и в ужасе разбежались. Еле…

Грешнову не дали договорить. Сначала в голос, совершенно развязно, по-молодецки рассмеялся Павел Терентьевич, затем – Лев Львович и даже Пётр Виленович за компанию хохотнул.

– Как? Не слышали? Это старая история, – пытался Вася утихомирить смеющихся.

– Чем закончилось? Инфарктом? – поинтересовался хозяин гаража, вытирая обильные слёзы.

– Все убежали, пришлось мужику в могиле ночевать. Утром доярки шли на ферму коров доить, – достали.

– Не ты ли там сидел? – не унимался Огоньков.

– Да нет же. Это старый анекдот, – подтвердил Истуканов, чувствуя, что теряет поддержку товарищей и развенчанный было негодяй Грешнов снова приобретает в их глазах благосклонность.

– Я тоже не слышал, – признался Ласкин.

– А я слышал сто раз, – продолжал Василий, – и в сто первый с удовольствием бы послушал, но не в тот день. – Рассказываю дальше. На смену старухе сел старик «некрофил». Не шучу. он сам так отрекомендовался и объяснил. «Я», – говорит, – «любитель и знаток кладбищ». Пока его вёз, он меня изустно познакомил со всеми московскими погостами, с каждым захоронением на них.

– Так уж и с каждым, – усомнился Лев Львович.

– Сказал, какая знаменитость где покоится. Высадил «некрофила», сели ребята с Мосфильма. Ну, думаю, отдохну. Так и эти отличились. Принялись хвастаться. Открыли кожаную сумку, а в ней – резиновая голова. От настоящей не отличишь. И два пятилитровых пакета с заменителем крови. Сказали адрес, там у них съёмка, вези их на квартиру. Я им спокойно, без эмоций: «Дорогие мои, я устал. Выходите». Не поняли. «Шеф, два счётчика платим». Я возопил, как сорвавшийся в пропасть и полез под сиденье за монтировкой.

– Да, денёк у тебя выдался, – стал заворачивать рассказчика Терентьевич.

– Ещё не всё, – разошёлся Грешнов. – Прихожу домой, Олеся Наталье страшилку рассказывает про гроб на колёсиках. Вот тут я и психанул. Побежал, сел в машину, хотел уехать. Но выпил перед этим и в первый же столб. И дома, оказывается, что-то сломал и разбил. Когда вышел из запоя, жена обвинила в рукоприкладстве. Вот как я бросил такси. Теперь – всё.

– Да, – история, – с уважением глядя на Василия, сказал Огоньков.

– Ну, а мою историю слушать будете? – загораясь завистью к успеху Грешнова, спросил Истуканов.

– Давай-давай. Он про бабу хотел рассказать, – пояснил Василию хозяин гаража.

– Про бабу всегда готов слушать, – смирился Грешнов, принимая кружку с чаем из рук Терентьевича.

– На ней был летний плащ. Легкий, без подкладки, цвета топлёного молока, – вкрадчивым голосом радиосказочника стал повествовать Пётр Виленович, – платье красное, шёлковое.

– Погоди, не торопись. Откуда она взялась? – проявил неожиданный интерес Лев Львович.

– Я в Академии наук работал, в спецуправлении, – стал обстоятельно докладывать Истуканов. – Это работа с секретными документами.

– Постой, как ты попал в Академию наук? – усомнился Василий.

– Дядька меня устроил в спецуправление. Он же в КГБ работал. По своим каналам он меня и пристроил.

– А где это спецуправление территориально находится? – засомневался и Лев Львович.

– На территории Академии наук, Ленинский проспект, четырнадцать. Там особняк – дворец Демидова. При особняке – флигеля. В одном из них я и работал. В этом демидовском дворце заседали президент Академии наук и вице-президенты. И пока эту огромную «дуру» не построили, я имею в виду новое здание, все общие собрания проходили там. Если стоять лицом к дворцу, то мой флигель располагался справа. Корпус два.

– И тебе сразу доверили? – допытывался Василий.

– Не сразу. Через какое-то время я стал возить секретные письма. Женщина от нас ушла, сделали меня курьером. Сначала она болела, я её подменял, допуск у меня уже был. С этим допуском я возил письма в ЦК КПСС, КГБ и МИД. Письма, разумеется, секретные, читать я их не мог. Мог только с грифом «совершенно секретно», так как у меня была вторая форма допуска.

– Секретные читать не мог, а совсекретные мог? Ты что-то зарапортовался, – с легкой иронией в голосе произнёс Василий. – Так какие же ты не мог читать?

– Не мог читать те письма, что были выше грифа «совершенно секретно». Это были письма «особой важности».

– Особой важности?

– Да. Это первая форма допуска. Читать я их не мог, но доставлять по назначению приходилось. И вот дали мне одно такое письмо, «особой важности», чтобы отвёз я его в ЦК КПСС, во второй подъезд, в экспедицию. Адрес – Старая Площадь, дом четыре. Обыкновенно был такой маршрут: МИД, ЦК КПСС, КГБ. а еще заезжали на Вавилова, дом сорок четыре. Но это не каждый день. А МИД, ЦК КПСС, КГБ – каждый день. А тут начальница даёт письмо и говорит: «Отвезёшь в экспедицию ЦК КПСС письмо „особой важности“». И, как назло, наша машина сломалась. Вызвали машину с Автобазы академии наук. Самая обычная «Волга» с рядовым водителем. Парень не в курсе был, что у меня за документы. Но он должен был хорошо знать Москву. Но оказалось, тот, что за мной приехал, Москву не знал. Говорю ему: «Вези в ЦК КПСС, Старая площадь, дом четыре». А он повёз не со стороны метро Дзержинская, а по набережной реки Москвы. И у него прокололось колесо. Посмотрели запаску, запаски нет. А я напоминаю слушателям, что вёз я письмо «особой важности» в ЦК КПСС. Оно лежало в кожаном жёлтом портфеле, запертом за замок, а ручка портфеля была пристёгнута наручниками к моему запястью. Такие существуют правила для спецкурьеров, не мною придуманные. Так вот. Рядом с нашей «Волгой» остановилась иностранная машина. И женщина, управлявшая ею, попросила подсказать, как доехать до станции метро «Площадь Ногина». Мой шофёр, он же не знал, что я везу, говорит женщине: «Вы подбросьте товарища, ему как раз по пути. А он вам покажет дорогу». Та и рада стараться. Подвезла прямо к церковке, что в народе называлась «У чёрта на куличиках» и говорит: «Хочу в чебуречечную „Сакля“ зайти, купить стаканчик сметаны. Но боюсь, мужчины прохода не дадут. Проводите меня, пожалуйста, это займёт пять минут». Вошли в чебуречечную, она взяла меня под руку и – в туалет. Знала, где он находится. Как я уже говорил, на ней был летний, легкий плащ цвета топлёного молока, платье красное, шёлковое. Чулки дорогие, со швом сзади, белые туфли «лодочки» на каблучках, белая дамская сумочка. Сама светленькая, волосы видимо, крашеные, в желтизну отдавали. Я про себя её «канарейкой» назвал. Губы розовой помадой накрасила, носик маленький, остренький. Зубы белые, ровные. Губы тонкие. Всё время улыбалась. У иностранцев так положено. Духи – «Шинель номер пять» или даже «шесть». Приятный такой запах, ничего не скажу. Водка лимонная была, самая первая, пока не начали баловать. Вот, примерно такой запах. Плащ я с неё снял, на алюминиевую вешалку повесил. Туалет там просторный, с окном. У окна стёкла белой краской закрашены, через открытую форточку слышно, как воробьи чирикают. Тут же, рядом с унитазом, раковина. Над раковиной – старое, с обсыпавшейся серебрянкой, зеркало. Она в зеркало смотрится, губы подкрашивает, а задом трется об меня. Я её по спине погладил, помалкивает. Расстегнул молнию, снял с неё красное платье. Под ним оказалось второе, такое же. Красное, но более тонкое, называется «комбинация». «Комбинацию» снимать не стал, я её просто задрал, А чтобы не спадала, когда баба нагнулась, положил ей на спину портфель с письмом «особой важности». «Канарейка» хихикать стала, говорит: «Портфель тяжёлый, снимите, мы заперты изнутри, никто его не украдет». «Шалишь, – думаю, – в портфеле одно письмо, а ей тяжело. Потерпишь. А я как-нибудь и так управлюсь». Прошёлся разок. Отдохнул. Стал по второму заходу «работать» и отвлёкся. А как сосредоточился, смотрю, – она старается маленьким ключиком замок на портфеле открыть. Как дал я ей кулаком по горбу, ключик отнял и в унитаз его бросил. Говорю ей: «Стой спокойно, а то убью». Закончил «дело», заправился и спрашиваю эдак строго, как это делают компетентные органы: «Разрешите взглянуть на ваши документы». Достала она из сумочки паспорт, подаёт. Раскрываю, смотрю и глазам не верю. В нём написано: «Джеймс Бонд».

Лев Львович пулей вылетел из гаража и его стошнило. Истуканов посмотрел ему вслед, подумал и исправился:

– «Джейн Фонда», а не «Джеймс Бонд», я всегда их путаю.

– Впечатление испорчено, – сказал Ласкин, отплевываясь. – Перед глазами возник образ бородатого Шона Коннери в шотландской юбке.

Ничего не понимая, Павел Терентьевич заметил:

– Известное дело, шпионки под своим именем не работают. Чем кончилось-то? Письмо доставил по назначению?

– Да. Застегнул штаны и – бегом во второй подъезд, в экспедицию ЦК КПСС. Всё успел и даже, как выяснилось, не заразился.

– Это ты молодец, – насмешливо прокомментировал услышанное Василий и вышел из гаража.

Подойдя к курившему Льву Львовичу, Грешнов бесцеремонно потребовал зарплату за август. Что рассердило Ласкина больше, чем путанный финал рассказа Истуканова.

– Получаешь за троих, чтобы трое и работали. Зайду, проверю наличие дежурных и журнал дежурств.

– А как же. Обижаешь, – сказал Василий, пряча деньги в карман.

– И всегда в подвале должен кто-то находиться.

– Мог бы и не повторять. Ребята интересуются, когда ломбард будет? Говорят, что же, всю жизнь в сторожах ходить? Сморкачёв и Уздечкин мне всю плешь проели: «Если не ломбард, то пусть Лев Львович разрешит нам магазин какой-никакой открыть».

Ласкин многозначительно промолчал.

– Ах да, – вспомнил Василий о просьбе Начинкиной. – Сегодня у Юрка година. Нинка будет рада, если ты заглянешь. Годовщина смерти требует поминовения, потому что в этот день бессмертная душа рождается вновь для жизни вечной.

– Если дела позволят, приду, – отводя глаза в сторону, сказал Лев Львович.

– Так и передам, – пообещал Грешнов.

Глава 6
В медцентре у Мартышкина

После гаража Василий прибежал в подвал и, ругая Ласкина последними словами, стал раздеваться, чтобы принять душ и успокоиться.

После того, как он остался в одних трусах, «оруженосцы» стали над ним смеяться. Грешнов спросил, что в нём такого смешного, но проследив направление их взглядов сам нашёл ответ на этот вопрос, обнаружив на себе женские трусы «неделька».

– А Нинка их ищет, – рассеянно заговорил Василий и вдруг его глаза округлились. – Получается, я в этой красоте перед Наташкой фланировал! То-то она пригрозила, что на выставку кукол поедет. Отомстить решила.

Василий передумал принимать душ, оделся и побежал в медцентр к жене, надеясь перехватить Наталью там и оправдаться.

Выйдя из подвала, он лицом к лицу столкнулся с заезжими бандитами, о которых ему говорила Нина. Физически крепкие ребята в кожаных куртках остановили Василия и стали расспрашивать.

– Уважаемый, – с напускной бравадой обратился к нему самый старший из них. – Можно спросить?

– Спросите, – чувствуя струйку пота, сбежавшую по спине, разрешил Грешнов.

– У вас тут есть серьёзные ребята, вроде нас, с кем можно встретиться и поговорить?

– Вам с Гимнастом надо встретиться. Он у нас самый серьёзный.

– А как он выглядит? Где его найти?

– Не надо его искать. Вы – ребята заметные, он вас сам найдёт.

– Слыхали, ребятами нас назвал, – стал задираться один из бандитов, сидящих на заднем сиденье ржавого «Форда».

– Тихо, – прикрикнул беседовавший с Грешновым, не позволив приятелю распалиться. – Ну, хорошо. Если этот Гимнаст не объявится, мы к тебе ещё раз обратимся.

Слова прозвучали, как угроза, но Василий сделал вид, что не услышал их в этом ключе.

– Обязательно. Обращайтесь, когда хотите. Но Гимнаст не заставит себя долго ждать.

Грешнов сказал это с таким убеждением, что не на шутку испугались сами бандиты. И настолько силён был испуг, что те двое, которые сидели на заднем сиденье «Форда», не сговариваясь, одновременно стали умолять старшего:

– Колян, поедем домой.

Оставив незваных гостей, Василий направился в районную поликлинику, где в правом крыле первого этажа располагался медцентр. По дороге заглянул в шиномонтаж, к Валерке Бахусову. На шиномонтаже, вместе с Валеркой работали сириец Джамал и сын Гамаюна Вадим. Джамал был из Дамаска, уверял, что его родной город старше Иерихона и является самым древним городом из уцелевших. Утверждал, что Дамаск был основан Адамом и Евой, которые после изгнания из рая нашли себе пристанище в пещере на окраине Дамаска. Там же Каин убил своего брата Авеля.

Много интересного рассказывал сириец.

– Когда ж твой город был основан? – спросил Василий.

– Шесть тысяч триста лет до нашей эры, – не сморгнув, ответил Джамал.

Узнав, что Грешнов направляется в медцентр, Валерий Николаевич стал жаловаться на Мартышкина:

– Я ему говорю: «При моём росте я должен весить восемьдесят килограмм, а вешу пятьдесят четыре. Твоя Наташка посмотрела на весы и сказала: «Мне бы столько. Сохранила бы фигуру».

– Лечит всё же, – попытался защитить товарища Василий.

– А ты знаешь, как? Дал такую таблетку, после которой понесло хуже, чем после прокисшего борща. Тридцать метров против ветра, не считая мелких брызг.

– Может, у Тин Тиныча дома что не так. На супругу нельзя зло срывать, сразу – синяк под глазом будет. А тут приходят жеребцы, – Василий обнял по-дружески Валерку.

– Нет, он меня доведёт. Я ему выпрямлю его косоглазие. Зажму в правой руке все его хозяйство, а она у меня крепкая и буду тащить на лоб.

– Я на обратном пути к тебе загляну, – пообещал, прощаясь, Грешнов.

Натальи на рабочем месте не оказалось.

– А разве она тебе не сказала, что поедет на выставку плюшевых мишек? – спросил Мартышкин.

– Сказала, но я хотел отговорить её от необдуманных поступков.

– Что, допрыгалась? – счастливо улыбаясь, спросил Валентин.

– Кто? Что? Ты о чём? – испугался Василий того, что целитель прочёл его мысли.

– Допрыгалась, говорю, леди Ди по кочкам. Фригидная была баба, костлявая, угловатая. И как только арабы на неё лазили? Народ, имеющий таких принцесс, обречён на вымирание.

– А Елизавета? – растерянно оправдывался Грешнов, словно в нём текла английская кровь.

– Лиза – баба аппетитная, но уже «секенд хенд», как они же сами и выражаются. То есть «хорошо побывавшая в употреблении». А молодых таких у них нет. На Елизавету я бы взобрался. Хоть и в возрасте, но настоящая женщина.

– Вот ты понимаешь толк в женской красоте, а другие меня за бабу Пашу осуждают. А она же фотографическая копия королевы Великобритании.

– Да! Точно! Баба Паша на Елизавету похожа, – засмеялся Мартышкин. – Пока английская тема не возникла, я даже как-то и не сравнивал. А сейчас припоминаю – один в один. Фактически сестра-близнец английской королевы.

– Подбери слюни.

– Я не претендую, – сказал Валентин Валентинович, продолжая вспоминать образ бабы Паши и сладострастно улыбаться.

– Хватит. Кому говорю? Соберись. В армии служил?

– Я и сам не служил, – пришёл в себя Мартышкин, – и других спасал. Человек двести спас, пока меня не выгнали.

– Ты это за взятки делал?

– От благодарности не отказывался. Но главное, было убеждение, что армия отнимает два года молодой жизни. Калечит. А случается – убивает.

– Не знаю, – сказал Василий, – у нас всё было наоборот. На службу пришли больные, а через год все превратились в чудо-богатырей. Кстати, что с дверью входной? Не мог попасть к тебе в кабинет.

– А всё потому, что раму дверную вместе с дверью установили кверху ногами. И теперь, чтобы дверь открыть, ручку приходится не вниз опускать, а вверх поднимать.

Снаружи стали ломиться в кабинет.

– Вверх! Ручку вверх! – закричал Мартышкин и, не выдержав, поднялся со стула, подошёл и сам открыл дверь.

В кабинет протиснулся пациент с насмешливым выражением лица и руками, поднятыми над головой.

– Вот, все так, как военнопленные, заходят. Думают, командую: «Руки вверх!», – пояснил Валентин Валентинович. – Кричу, ругаюсь, а ведь мечтал лечить, как доктор Галли Матье, смехом и шутками.

– Помогите, доктор, – сказал пациент, – подскажите, что делать? У меня…

– Мойте анус холодной водой, – не дослушав пациента, сказал Мартышкин и, обращаясь к Василию, объяснил, – Анус – это не ругательство. По древнегречески это – «отверстие», «дырка».

– Так это ещё древними про женщину сказано: «двуликий анус»?

– Нет. Двуликий Янус – это римское божество. И потом анусом зад называется только у мужчин. А у женщин зад называется бонусом.

– Правда? – удивился Василий.

Пациент рассмеялся.

– Это шутка такая, – выпроваживая мужчину за дверь, – объяснил целитель.

– Ты каждому пациенту говоришь: «Не забывайте мыть анус холодной водой». У тебя это в присказку вышло. От всех болезней одно лекарство, причём не тобой придуманное. Задолго до тебя Пете Истуканову его Палыч, майор милиции прописал. На Пасху дело было. Петя напился и ломился в Храм Божий. Старый майор, дежуривший у входа, сказал ему: «Иди домой». Пётр Виленович ему с вызовом: «Анус помой?» – «Да», – устало ответил ему сотрудник милиции.

Василий всё показывал в лицах. Целитель улыбнулся и сказал:

– Человеку не важно, кто его вылечит, – врач, дельфин, пчела или пиявка медицинская. Ему нужен результат или обещание такового. Чем, собственно, я и занимаюсь. Мой девиз такой: «Если не можешь вылечить, то хотя бы пообещай исцеление».

– Это же обман. Зачем обещать, зная, что не поможешь?

– А вдруг? Вдруг человека спасёт самообман, то есть самовнушение? Мобилизуются внутренние силы, а возможно, в процесс выздоровления вмешаются силы внешние, потусторонние, о которых теперь так много говорят.

– Шарлатан ты, шарлатан, – смеясь, сказал Грешнов.

– Сначала докажи. Я, знаешь ли, уже сидел на скамье подсудимых и привык, чтобы меня сначала поймали за руку.

– «За руку». У тебя давно вместо руки – лапа. Не за руку, а за хвост тебя надо ловить. И как Вакула-кузнец чёрта, надо сечь тебя до тех пор, пока из того места, которое ты всем советуешь мыть ледяной водой, дым не пойдёт.

Всё говорилось по-доброму и Валентин не обиделся.

Выглянув из кабинета и объявив тридцатиминутный перерыв, народный целитель стал вспоминать свою врачебную практику.

– В бойлерной при больнице работал у нас Денис Денисович, – говорил Мартышкин. – Пьяница страшный, хохмач, балагур. Так вот, оденем его в белый халат, и он как будто внезапно при обходе в палату заходит. Хирург, осматривающий больных, говорит: «Знакомьтесь, это – наш, можно сказать, коллега, – Денис Денисович Отрубянников» и, обращаясь к нашему хохмачу, добавляет: «Голубчик, вы сегодня не в форме, идите, отдохните». А тот небритый, как всегда, «под газом». И после этого никого не надо уговаривать. Полагая, что Денис Денисович – врач, все сами в карман нам деньги совали, лишь бы ими не занимался этот «уставший доктор».

– Это же вымогательство чистой воды.

– Да? А по мне так артистизм в духе любимого мною французского врачевателя. Он всех умел рассмешить.

– Денис Денисович?

– Галли Матье. Больные смеялись и выздоравливали. Пришёл, помню, ко мне пациент восьмидесяти девяти лет и говорит: «На молоденькой женюсь, хочу увеличить детоделательный орган. Что мне для этого необходимо?». Говорю: «Другой бы над тобой посмеялся. А я не только помогу, но ещё и на свадьбе твоей в роли тамады выступлю». И увеличил…

– На сколько? – заинтересовался Василий.

– Настолько, что входя нагишом в спальню к молодой, он нёс «его» на селедочнице, обсыпав оный, для смеха, зелёным нарезанным лучком. И «тот», представь, еле умещался.

Василий восхищённо захохотал.

– А что дальше было? – не отставал Грешнов.

– Ещё не придумал, – признался Мартышкин и сам засмеялся. – Говорят, что когда человек счастлив, душа его поёт. И кому же об этом не знать, как нам, романтикам.

– Это точно, – подтвердил Василий.

– Когда за злоупотребление меня от врачебной практики отстранили, то по приговору суда я работал маляром на заводе и, не поверишь, работал с удовольствием. А когда «зашибать» стал сам предложил жене, чтобы подала на алименты, чтобы меньше пропивал. Я тогда был красивым, с пышными, кудрявыми волосами, любил смотреть на своё отражение в зеркале. Самосозерцание доставляло мне удовольствие. А сейчас видеть себя не могу, отражение своё ненавижу. Тут Истуканов твой приходил, о котором ты вспоминал. Говорит: «Может, плюнуть на всё и жениться на проститутке? Возвысить её до себя».