Текст книги "Тринадцатый двор"

– Это он Нинку так называет? Я ей всё про него расскажу.

– Да нет же. Жилички Гаврилова ему в душу запали.

Тут в кабинет, как к себе домой, протиснулся Никандр. Следом за ним вошла пожилая женщина-врач, работавшая в поликлинике. Ей было за семьдесят, полная, с одышкой.

– Ну, вот. Не ломятся же, – похвалил вошедших Мартышкин и, обращаясь к женщине в белом халате, бесцеремонно спросил. – Чего тебе?

Видимо, не желая говорить при посторонних о щекотливом деле, она голосом диктора начала с сообщения:

– О Мессалине слышали?

– Вас, медицинских работников, не поймёшь. Вы вот, говорите «шалашовка», то есть Мессалина, Валентин только что обзывал её «холодной». А хоронить наверняка будут, как святую.

– Это же Англия. У них и пьеса есть «Много шума из ничего». На это они мастера, – комментировала слова Василия женщина-врач.

– Скорее всего, от араба залетела, и об этом узнали во дворце, – сделал вывод хозяин кабинета.

– Современные средства медицины позволяют выявлять беременность уже через несколько дней. А у нас как, – забеременела и ходит пять-шесть месяцев, не зная, что вынашивает плод, – заметила женщина с одышкой.

Никандр окинул взглядом её округлые формы и серьёзно поинтересовался:

– О себе говоришь? Конечно, с таким брюхом не сразу сообразишь, что беременна.

Василий и Валентин засмеялись.

Оказалось, и Никандр, и женщина-врач, обидевшаяся на слова Уздечкина, пришли к Мартышкину за спиртом. Получив желаемое, они удалились.

Хлебнули спирта и Грешнов с народным целителем. Закусили яблоком, и Василий стал рассказывать об отсутствующей жене:

– Наташка сначала была замужем за сыном высокопоставленного чиновника из Госплана. Но он не жил с ней, как с женой. Родители им на свадьбу однокомнатную квартиру подарили, купили освободившуюся в нашем доме. Так вот, Наташка на какие только ухищрения не шла, чтобы привлечь к себе внимание супруга. И нагишом перед ним ходила и массаж просила сделать, – не замечал. Сама, будучи медиком, записалась на приём к врачу. Опасалась, не случилось ли с ней чего худого. Врач попросил её привести с собой мужа. Муж отказался идти к врачу и вскоре супруги развелись. С собакой-пуделем гуляла, на собачьей площадке я с ней и познакомился. Через год расписались. Дочь Олесю родила, успокоилась и следить за собой перестала. «Я тебе такую дочку родила, что теперь на всё имею право». Думаю: «Ты на всё имеешь право, а я только на одно, – пойти налево». И пошёл.

Выпили ещё, Василий захмелел и продолжил:

– И вот, когда в тесном общении с Начинкиной я достиг кульминации чувств, то есть того самого момента, что предшествует развязке. Так сказать, сексуальной судороги перед последней точкой соития… Момента наивысшего эмоционального напряжения и величайшей ответственности мужчины перед женщиной. В этот самый момент получаю по потной спине удар солдатским ремнём. Наотмашь! Причём, пряжка пришлась аккурат промеж лопаток. Мелькнула мысль: «Не покойный ли Юрок с того света вернулся?».

– От кого пострадал?

– От Доминика. Её сыночек таким образом меня поприветствовал.

– Ему же хочется братика или сестрёнку.

– Не смешно.

– А если серьёзно, то так рассудка недолго лишиться, – согласился Мартышкин. – Давно это было?

– Да говорю же, – вчера. Слушай дальше. Получил я ремнём, впопыхах оделся и убежал. Оказывается, Нинкины трусы на себя напялил. А дома разделся, ничего не подозревая, и хожу. Наташка стала нервно смеяться, спрашивала, не собираюсь ли я сменить ориентацию. Но я намеков не понял. И только сегодня обнаружил на себе женские трусы «неделька». Они и сейчас на мне. Хочешь посмотреть?

Целитель отказался.

Выпили ещё спирта и сильно захмелели.

– Бандиты пришлые объявились, – сказал Василий. – Хотели меня избить да номер у них не удался.

– Жаль, – сказал очнувшийся от пьяной дрёмы Мартышкин.

– Чего тебе жаль?

– Что номер не удался.

– А я думал, что меня не избили.

– А почему тебя не избили?

– Потому что руки коротки и ростом не вышли. Дети ещё, разборки со мной устраивать.

– Почему дети хотели тебя избить? Ты их, наверное, обидел как-нибудь?

– Если бы я их обидел, они бы в канаве валялись. А они ходят, улыбаются. Должно быть, уже винище пьют.

– А кто им вина купил?

– Сами купили.

– Зачем же детям продали вино?

– Сейчас кому угодно продают.

– Какие хорошие времена. А нам не продавали. Мы взрослых просили купить.

Приятели вышли из здания поликлиники проветриться, но спирт с яблоками и стаканчиками прихватили с собой.

Грешнов поинтересовался, о чём народный целитель мечтает.

– Мечтаю овладеть необыкновенным даром Галли Матье, – серьёзно ответил Валентин. – Он капли и таблетки заменил смехом.

– Фармацевтам это не понравится. Он что же, над больными смеялся? Это нам знакомо.

– Не говори глупостей. Он умел смешить больных. Они смеялись, и хворь отступала. Лекарства были не нужны.

– Если сейчас наблюдается недостаток лекарств, то это не значит, что они не нужны.

– Да слушай же ты! Придёт к больному, рассмешит и уйдёт. Мне иногда кажется, что я обладаю этим даром.

– Сегодня, с селедочницей, ты меня рассмешил, – согласился Василий.

– О, смотри, твой дед идёт с клюшкой «Эфси».

– Точно. Пётр Кононович. Он любит в поликлинике в очереди с людьми посидеть, поболтать. Эй, хоккеист, хромай сюда!

Петр Кононович шел в поликлинику, опираясь на хоккейную клюшку.

– Удобная вещь, – пояснил дед внуку и обращаясь к Валентину, спросил. – Простите, забыл вашу фамилию?

– И бабин шарф на себя нацепил, – не отвечая на вопрос, обсуждал подошедшего целитель.

– Как? «Бабин»? А не ваш ли родственник получил золотую медаль, э-э-э…

– Мой, – смеялся и кивал головой Мартышкин.

– … Э-э-э, государя императора на Первой Всероссийской выставке рогатого скота?

– Дед, тебе сколько лет?

– Десятый десяток разменял.

– Оно и видно.

– Плохо выгляжу?

– Выглядишь хорошо, вопросы у тебя… старорежимные. Не Бабин я. Фамилия моя – Мартышкин.

– Мартышка? – испуганно переспросил дед Пётр и стал пристально всматриваться в собеседника, имевшего в чертах лица что-то обезьянье.

Василий захохотал во всю мощь своей широкой груди:

– Ты нашего деда хотел подкузьмить, так он тебя сам поддел.

Пётр Кононович тотчас перестал всматриваться, примиряюще подмигнул целителю, улыбнулся и, взяв в руки стаканчик, сказал:

– Мне чуть-чуть, – годы уже не те.

Через некоторое время беседа была уже в разгаре, можно было услышать крепкий уверенный голос деда Петра:

– Я Брежнева помню ещё с тех пор, когда он слесарем на заводе работал.

– Это хорошо, что помните. Что же это за завод? Какой год?

– Тридцать первый год. Днепропетровский металлургический завод имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не то хорошо, что я его помню, а то, что и он меня не забыл. с жилплощадью на старости лет помог.

– Я слышал, он был первым секретарем Днепропетровского обкома партии.

– Это уже после войны. С сорок седьмого по пятидесятый год. А до этого он был первым секретарем Запорожского обкома. Ох, какая же, деточки, страшная война была, вы себе представить не можете. Сколько людей замёрзло, сгорело, было пулей убито. Я сам был частью и того, и другого. Был много раз ранен, разрывная пуля у самого сердца навылет прошла. И убивал, и резал, а как же, без этого на войне не обойтись. Державам до войны тесно было. Сколько миллионов убили, сколько вдовами-сѝротами сделали, – успокоились, вздохнули облегчённо. Снова стали сеять, строить, детей рожать. Глупо человек живёт на земле. Против всякого здравого смысла. Взять хоть, для примера, моего Василия. Прошлым годом поехал в Крым за помидорами. Весел был накануне. Я ему говорил: «В дороге не пей, в карты не играй». Так он стал пить и играть, ещё до Тулы не доехав. Вернулся без помидоров, в чужой одежде, обвинил во всём меня: «Откуда ты знал, что я буду пить и в карты играть? Ты это или сам всё подстроил или сглазил меня».

Глава 7
Избиение целителя. Игра в бутылочку

Находясь в подвале на своём рабочем месте, Никандр Уздечкин беседовал с Владом Сморкачёвым.

– Василь Данилыч – наш начальник, – говорил цыган. – И мы должны ему поклоняться… Поклониться… Преклониться?

– Подчиняться, – подсказал дезертир.

– Да. Подчиняться. Благодарить Бога и судьбу, что они послали такого руководителя. Ты бы, Владик, спал сейчас на канализационном люке у Казанского вокзала, а я бы жил в образе «борща», обманывая старика и старуху. Он нас сделал людьми, своими компаньонами.

Когда Василий спустился в подвал, компаньоны дрались. Разняв дерущихся, Грешнов спросил:

– Из-за чего на этот раз?

– Этот «Цепеш-Дракула» спросил, каким пальцем я зад подтираю, – серьёзно ответил Никандр и подумав, с ещё большей серьёзностью добавил, – а точнее, какой рукой.

– Ну? – не найдя в вопросе криминала, настаивал Василий.

– Я ответил, какой, а он усмехнулся и говорит: «А я пользуюсь туалетной бумагой».

– Как дети малые, ни на минуту оставить нельзя. Сморкачёв, на деньги, иди в магазин. Купишь хлеба и продуктов, но не транжирь зря.

Когда Влад ушёл, Грешнов повернулся к Никандру и еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил:

– Так говоришь, какой рукой? – И, прежде чем Уздечкин успел разобрать его вопрос, захохотал безумным смехом на весь подвал.

Когда Сморкачёв вернулся с покупками, то стал свидетелем истошного вопля, – Василий ругал Никандра.

– Что ты за человек? – кричал Грешнов. – То семь, то девять носков у тебя сушится. Откуда ещё два носка взялось?

– Да-к, это я ещё одну пару купил, чтобы сильно не занашивались.

– И на всё-то у тебя готов ответ.

– Это просто. Говори правду, и всегда готовый ответ будет. А когда врёшь, то не знаешь, что отвечать.

– Золотые слова, Никандр. И не странно ли, что я слышу их от представителя той национальности, название которой часто употребляют, как синоним словам «мошенник» и «вор».

– Так сами воры и мошенники это придумали. Надо же на кого-то валить.

– А может, ты и прав. Оказывается, ты очень умный.

Василий достал из холодильника бутылку с разбавленным спиртом и отхлебнул.

– Для чего я над вами начальник? Для того, чтобы вы не боялись будущего. А вы, я это чувствую, боитесь.

– А у меня и нет страха перед будущим, – ободрённый похвалой, заявил Уздечкин. – Я знаю точно, что солнце завтра взойдёт.

– Солнце может взойти не для всех, – угрожающе произнёс Грешнов. – Ты знаешь, Никандр, что у меня была машина? Таксистом работал. Ты слышал об этом?

– Да, Василь Данилович. У вас год назад друг перевернулся на скоростной дороге, сегодня поминать его идём.

– Так вот машина эта была у нас одна на двоих. И на этой машине, пока она не перевернулась и не сгорела, я подъезжал к дому, не выходя из салона, выпивал стаканчик-другой, а затем закрывал её и шёл домой.

– Понятно.

– Я ещё ничего не рассказал. Слушай. Так вот. Шёл домой. А в тот злополучный день я сел в машину, выпил два стакана и поехал на работу. Хорошо ещё, что сразу в дерево. Суть дела в чём? Я перепутал очередность.

– Понятно.

– Опять за своё? Что тебе понятно? Я про тебя и солнце говорил. Ты привык, что оно каждое утро всходит, а тут – раз, оно взошло, но не для тебя. Понимаешь? Только на свои силы надо рассчитывать. Знаешь, что самое ценное?

– Золото, – уверенно сказал цыган.

– Самое ценное, – это любовь с большой буквы и красота.

– С маленькой?

– Что с маленькой?

– Красота.

– И красота с большой. И, что самое обидное, – и красота, и любовь уходят. Им на смену приходят: уродство, бессмысленность и пустота.

– С большой буквы?

– С маленькой. Эти слова недостойны заглавных букв. Постой, получается, буквы – самое ценное? Буквы дороже золота?

– Образованный вы человек, Василь Данилыч, умеете выводы делать.

– Да, при коммунистах получил обязательное и очень среднее образование. Выводы делаю, а анализировать не умею. Готовьтесь, други мои, сейчас к нам придёт кандидат на вакансию врача-целителя. Мы должны предстать перед ним в виде строгой неподкупной комиссии. Сидите молча, смотрите на меня, а он пусть излагает свою философию.

Вскоре в дверь подвала постучался мужчина сорока с лишним лет и представился Аполлоном.

Влад с Никандром посмотрели на Василия, Грешнов предложил кандидату проходить, присаживаться и излагать своё кредо.

– Я делю население на людей и уродов, – сказал претендент, удобно устроившись в предложенном кресле. – Все рождаются людьми, а жить приходится среди уродов. Как это происходит?

– Вы нас спрашиваете? – удивился Василий.

– Нет, это каламбур. Позвольте продолжить?

– Пожалуйста, – разрешил Грешнов.

– И, конечно, удобнее жить, если не выделяешься. Вот и спешат все скорее отказаться от человеческого в себе и приобрести уродство, чтобы быть «как все». Собственно, это выбор самого индивидуума, – оставаться человеком или становиться уродом.

Разговор Василию всё меньше нравился. Он поторопил:

– Давайте, поговорим по существу предлагаемой вам вакансии. Ответьте на вопрос, откуда берутся болезни?

– От обид, – не сморгнув, ответил Аполлон, – от неумения прощать обиды. Надо научиться прощать людей и себя самого.

– Ну, себя-то прощать все умеют, – сказал Грешнов и поинтересовался, – а как ты лечишь?

– Вхожу в транс, захожу в астральное поле больного человека и смотрю, что там и как у него.

– И что обыкновенно там у него? И что это за астральное поле?

– Поле – это термин. Если говорить проще, то это так называемый «тонкий», невидимый человеческому глазу, мир. И в этом невидимом человеческому глазу мире находятся фантомы, двойники больного человека.

– Фантомасы, – не выдержал Василий и Никандр с Владом дружно рассмеялись.

– Нет, фантомы, – строго поправил претендент.

– Да понял. Шучу. Рассказывай.

– В этом астральном мире множество фантомов больного, и каждый держит на плечах свой камень. Эти камни – не что иное, как обиды человека на окружающих и на себя самого. Что я делаю? Я беседую с фантомом, спрашиваю, что за обида. Он мне отвечает. Я возвращаюсь с этими знаниями в нормальное состояние и сообщаю об этом больному. Многие даже не помнят об этих обидах, которые затаили, а именно они-то и становятся причиной их заболеваний.

– Как же ты всё это узнаёшь? Я имею ввиду, на самом деле.

– Надо внимательно слушать, пациенты, сами того не замечая, всё о себе рассказывают, – по свойски поделился лжелекарь.

– Ах, вот оно как! Ну-ну?

– Я уговариваю больного обиду забыть, то есть простить. Заплатишь за одно посещение тысячу долларов, поневоле забудешь. Опять возвращаюсь в астрал, в «тонком», невидимом глазу мире, мы вместе с фантомом моего пациента закапываем этот камень, то есть ликвидируем причину болезни.

– И большие булыжники попадаются? – смеясь, поинтересовался Василий.

– Если человек состоятельный, то иной раз размерами со скалу, – тоже начиная по-свойски хихикать, говорил Аполлон. – Встречались даже горные цепи, «монбланы».

– Как же ты их там закапывал? Куда?

– А не закапывал, – почти восхищенно сообщил претендент на должность врачевателя, – от этих обид я уводил фантом в сторону. Делал так, чтобы он не был энергетически привязан. В этом и заключается принцип моего целительства.

– Это я уже понял, – сказал Грешнов. – Ты до того, как стал целителем. не землекопом ли трудился?

– Кооператором на Курском вокзале. Торговал пирожками с утиным мясом. Своя палатка была, восемь точек.

– А до кооператива?

– А до кооператива был «большим человеком». В Советском Союзе ответственный пост занимал.

– А как же…?

– Просто. Рухнула страна, и все её посты ответственные и не слишком полетели вместе с ней в бездну. И тот, кто выше сидел, больнее ударился, многие насмерть расшиблись.

– Говори, говори, мы слушаем.

– Мир «бывших» ужасен. Как только я пришел в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.

– С кем боролся? С уродами или с людьми?

– А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? – с заискрившимися злобой глазами спросил претендент, сообразивший, что это просто спектакль, а не экзамен на вакансию.

– Уродом, – искренно ответил Грешнов.

– Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.

– А ты, смотрю, не отвязал своего «фантомаса» от «монблана» обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?

– Меня зовут Аполлоном, и по-моему, я тут целитель, а не вы.

– А по-моему, мы, – сказал Василий, – и таких, как ты, будем выявлять и излечивать.

Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тотчас на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.

Расправившись с бывшим «большим» человеком, не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.

Сидя в золочёной клетке, попугай жако по прозвищу Женька голосом пьяного Василия выкрикнул знакомую всем фразу: «Олеся – моя дочка!».

– Да, надо и о доме не забывать, – сказал Грешнов.

Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на предмет того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться, хотя бы сегодня, на случай внезапной проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.

Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, прошёлся на цыпочках по коридору и в комнате застал неожиданного гостя. А точнее гостью, – это была тёща. Мелькнула мысль, – развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.

– Я хотела стать женой военного, – говорила Клавдия Васильевна, – но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале, о том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках, затем – о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время – о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической поликлинике, с утра до вечера общаюсь с больными озлобленными людьми. Располнела, превратилась в натуральную свинью. Кроме ненависти, в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать лет, а всё дура-дурой, о мужчинах ничего не знаешь. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно, а ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

– Ничего, мама, – вступил в разговор Василий, выходя из укрытия. – Подрастет, – познакомится с ними, возможно, с кем-то сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо. Я знаю, что в школу только завтра. Дочка, какую задачу по математике вы разбирали вчера с мамой?

Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:

– Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько…

– Постой, погоди! – замахал руками Грешнов, – не давая дочери дочитать условие задачи. – Дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно, после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.

Взяв в комоде чистые трусы, Василий побежал снова в подвал.

Спустился по ступеням и застал там такую картину. Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила развлечься. Отошла на «две минуты», а чтобы не прекращать игру, «оруженосцы» крутили «снаряд».

– Хватит целоваться, – рявкнул Грешнов. – Заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.

– Чего же именно латунный? – поинтересовался Никандр.

– Латентный, – поправил Сморкачёв и пояснил, – по-русски значит «скрытый».

– Вот! Скрытный! – заорал Василий. – Даже скрытно гомосексуализмом заниматься не надо. Вы же – настоящие мужики, хорошие парни. Я ручаюсь за вас. Вы любите меня, я люблю вас, а гомосексуализма не надо.

– Мы хотели с Ниной целоваться, – стал объяснять свои намерения покрасневший Никандр.

– Не надо оправдываться, – одёрнул его Грешнов. – Я это понял, другие не поймут. Получилось-то некрасиво, перед Нинкой же и опозорились, а она вас на поминки разрешила привести. Она не знала, что есть люди, которым противопоказано счастье, они просто не способны к радости. Это про вас сказано. Вы – духовные слепцы! О! Ещё один бежит! Игнатушка-могильщик! На новоселье, должно быть, пригласить хочет. Сейчас начнёт сообщать, кто повесился, кто утопился. Гоните его, скажите, нет меня, а про принцессу Диану уже знаем.

Не успел Игнат открыть дверь в подвал, как ему навстречу выбежали Уздечкин и Сморкачёв.

– Иди, Игнат, не до тебя! – кричал Никандр.

– Уходи, – вторил ему Влад, – Васьки нет.

Огоньков, видевший Василия, спускавшегося в подвал, понял, что его не хотят видеть. Он покорно закрыл перед собой дверь и ушёл.

Проследив за племянником Павла Терентьевича через узкое оконце под потолком, Грешнов, смеясь, заговорил:

– Вы тут про Нинку мечтали, а я вспомнил, как она мечтала купить себе кресло-качалку. Я ей тогда объяснил, что при помощи бутылки водки любая табуретка превращается в кресло-качалку. Правильно? Вот вы заулыбались, а она моей шутки не поняла. Хотя и я от неё недалеко ушёл. Сегодня иду, вижу – на кирпичной стене нашего дома нарисована мелом стрелка и подписано: «Иди туда». Пошёл. На углу дома – вторая стрелка и подписано: «Загляни за угол». Заглянул. Там третья стрелка, направленная вниз и надпись: «Какашки». Смотрю – действительно, лежит собачье дерьмо, не обманули. Думаю: «А в чём смысл всего этого? И зачем я всех слушаю?».

Грешнов рассказывал серьезно, с трагическим лицом, с театральными паузами, не подходящими предмету повествования. И когда Влад с Никандром услышали от своего начальника «проклятые вопросы», то уже не могли сдерживаться и в голос захохотали.

– Вот и я про то же, – согласился с их реакцией Василий. – Шутить люблю, а сам шуток не понимаю. Уздечкин, сказали бы: «Проси, что хочешь».

Никандр сразу посерьёзнел и включился в игру:

– Фигуристы, после выступления сидят на скамейке, счастливые, ждут результатов. Хотелось бы теперь быть на их месте.

– И всё? – усомнился Василий.

– И чтобы голая фигуристка на коленях у меня сидела.

– Да, недурственно, – принимая ответ, как положительный, сказал Грешнов и добавил. – Тёща говорила дочке, что у мужиков на уме только одно. Возможно, права была.

Василий пошёл в ванную, включил воду, стал снимать с себя Нинкины трусы и, потеряв равновесие, чуть не упал. Трусы «неделька» при этом с треском порвались, пришлось их выбросить.

– Ну, что за день такой! – выкрикнул в сердцах Василий.