Текст книги "Игра воды. Книга стихов"

Экскурсия

 
Мы входим всем классом в таинственный зал.
Поэт здесь Наталье записки писал.
По детскикаляки-маляки
Пером выводил на бумаге.
 
 
Он думал: Господь не оставит меня!
Поехал на речку в конце января,
Размазав в сердцах эпиграмму,
И в сенцах махнув лимонаду.
 
 
Катилась, как солнце на ярмарку, жизнь.
По граду замерзшему сани неслись.
И зарево в колбе горело,
Но шуба медвежья не грела.
 
 
На грязной раздаче игралась игра.
Поэт не заметил в ветвях снегиря,
Он думал о небе огромном,
По снегу скрипя, по сугробам.
 
 
Под треск снежных сучьев исчезло все в миг,
И музыка, и незаконченный стих.
И лес, и фасады Растрелли,
И мертвенный сумрак музея,
 
 
И сон мой, и воспоминанье о сне.
И вот я молчу в тишине. В пустоте.
И тает, как снег, мое знанье.
И сам я, как снег, – расставанье.
 
 
В музейном буфете ни часа, ни дня.
Класс по расписанью забыл про меня.
И чай исчезает. И блюдце.
И только слова остаются.
 

Альбом

 
Фильм такой. Он берет фотокарточки
И о каждой слова говорит.
Вот с командой футбольной на корточках —
После матча коленка болит.
 
 
В майке мятой на майские праздники
Под картошку рыхлит целину.
Вот он, пруд, где ловили карасиков.
Как-то вытащил щуку одну.
 
 
Старый дом и сарай с детским великом.
Прислоненное к вязу весло.
И Дейнеки простор белый, ветреный
Из поездки на юг в не сезон.
 
 
Стол на даче с зашкуренным выступом,
По стаканам разлитый кефир.
Вот, как перед болезненным приступом,
Открывается сказочный мир.
 
 
Дни заляпаны охрой и суриком,
Расползается осени рать.
На странице в сентябрьские сумерки
Слов о радости не разобрать.
 

Пицунда

 
Море. Мясо. В сотах мед.
Чистый пляж. Пустые урны.
За сосной гора встает,
Как развал макулатурный.
 
 
Сброд купейный. Борщ в чалме.
Делят перламутр перловки.
Тетка. Братья Дыр, Бул, Щер,
И сестра их Припять с полки.
 
 
Двор тенистый, старый дом.
Челентано сладко воет.
Еле слышен палиндром,
Набегающий волною.
 
 
До свиданья, сладкий сон.
Фотография на память.
Крайний справа. Пара слов.
Орфография хромает.
 

«Как мальчик в хоре открывает рот…»

 
Как мальчик в хоре открывает рот,
Но не поет, а смотрит как, покинув
Карниз, снег начинает свой полет
(зима такая, видно, за грехи нам),
 
 
Я тоже за окно перевожу
Мой взгляд с рядов мальчишек и девчонок,
И песни обреченной слышу шум,
И вдруг мне открывается о чем он.
 
 
Раскрыло тело мягкое земля,
Бог щедрою пригоршней сеет звезды.
Я чувствую покинутым себя
И погружаюсь в океан, как остров.
 
 
Снег, покружив, на лавочку присел.
И песня, отшумев свое, умолкла.
Искать ответа надо не на все
Вопросы – а на правильные только.
 

Синий ноябрь

 
Дождаться сумерек с их светом грустным.
Размяться, от безделия устав,
Развеяться на воздух потянуться
В мой сквер, в другие людные места.
 
 
Чтоб время убивать за рисованьем,
Вернуться. Уголь, тюбики белил.
Пустырь, температура плюсовая.
Тяжелый снег деревья облепил.
 
 
Такой же хмурый день свиданья с братом.
Не сложно вспомнить – снег, больничный двор.
Как с капельницей топал из палаты
Беспомощно в больничный коридор.
 
 
Как робко по линолеуму шаркал,
Запоминая ромбиком узор.
И было так пронзительно, так жалко
Себя, родных, врачей и медсестер.
 
 
В кровати слушал гул автомобильный,
Боялся карамелькою шуршать,
Электрокабель будто отрубили,
И в темноте приходится дышать.
 

Возраст переходный

 
В мой домик щитовой заглядывало море,
В кладовую, в комод,
В прихожую, где шкаф с таблетками от моли,
Где лыжи, огород.
И, лежа на тахте ребенком-переростком,
В пол-уха слушал я,
Как топала волна вверх по скрипучим доскам,
Как старая жена.
И песня ямщика, не близкая подмога,
Звенела как могла,
И бездна на меня густой сиренью бога
Глазела из окна.
И уходил волчок, и ножик перочинный
Терялся в тихий час.
И пустота меня сурово жить учила —
Не рыпаться, молчать.
Ночь напролет лежать, с постели жаркой крошки
Стряхнув. И ждать, когда
Сквозь шорох взвизгнет вдруг, с заезженной дорожки
Всю пыль собрав, игла.
 

Первый снег

 
Прогремел поздней осени выстрел,
Вышел лес из воды без листвы.
У ручья, не наполнив канистру,
Я, как куст без движенья, застыл.
 
 
Съехал розовый дом за ограду,
Глины масляный срез заалел,
Чтоб сойтись в перспективе обратной,
Как в воронке, в моей голове.
 
 
Чтоб открыл я, все пестрые части
В день единый осенний собрав,
Не в свободе, не в праздности счастье. —
Сыпет крохами счастья зима.
 
 
Хватит света теперь за глаза мне. —
Склон пылает, и поле горит.
Бог придет к человеку внезапно
И ни в чем его не укорит.
 

Четвертая смена

 
Ворота в лагерь с белым аистом,
Дорога пыльная, сады.
Забыл, как местность называется,
И день, и год какой забыл.
 
 
Как лес потрескивал, попискивал,
Динамик пел наоборот.
На стенде кольца олимпийские,
Восьмидесятый, значит, год.
 
 
Мы долго, значит, не расстанемся,
Расплачемся, костер сложив.
Под вечер дискотека с танцами,
Обида, значит, на всю жизнь.
 
 
За что? Зарядка, суп фасолевый.
Висишь, как плеть, на турнике.
За то, что все равно особенный,
Так и не понятый никем.
 

Кардиология

 
Палата с неработающим теликом.
В саду шуршит опилками магнит.
А в темноте с зелеными оттенками
Твое молчанья золото горит.
 
 
Страдает бабка злая в рыбьем тереме,
Сжимает крепко выданный обол.
На пустыре, где клумба в запустении,
Играет кто-то с внуками в футбол.
 
 
Мне подтянул суровый деда помочи,
Под подбородком шапку завязал,
И сунул пирожок с начинкой облачной,
Чтоб на морозе я не замерзал.
 
 
И я потопал на уроки пения,
Труда, осуществления надежд.
И я прошел падение империи,
И повторил родительный падеж.
 
 
Уверенно один с портфелем кожаным
Шел по воде, не видел берегов.
И только останавливался может быть
На кладбище у камня твоего…
 
 
Щеколда пастой гои не начищена,
О раму ветка бьется без причин.
В саду статическое электричество,
Как уголь остывающий, трещит.
 

Поезд ночной

 
Когда дремал в Тарусе от усталости
В косых лучах, проникших в пыльный зал,
Не знал, что все сбылось, о чем мечталось мне,
Что все сполна исполнилось, не знал.
 
 
На рюкзаке в репьях – погибшим витязем
Среди разбитых дачников лежал.
Кого спросить, зачем мне смерть привиделась,
Зачем над телом вознеслась душа?
 
 
Угрюмый мужичонка в ботах стоптанных
С откинутой в фуражке головой…
Где день? Где дом? Где жизнь моя? – Да вот она,
Над станцией, над выгнутой рекой.
 
 
Над уходящим к горизонту облаком.
Над ветром, что душицею горчит.
Над скорым пассажирским, что так дорог мне,
Когда он в синих сумерках стучит.
 

Возвращение

 
В крапиву дачных чащ мяч краснобокий вхож.
Мальчишку своего ждет деревянный нож.
Теченьем речи звук уносится на юг.
Что я хочу сказать, когда я говорю?
Тепло стучит вода, черешню сон берет,
Сад слив шумит – душист, как дальних пасек мед.
И слышен из избы в тик-таканье простом
На детском городке качалок ржавых стон.
И слышен тихий час, печальный карантин,
И радость, и печаль. Алеша, выходи!
И пустота слышна, когда ее внутри
Ждут óблака тебя размашистых два-три.
Луча кровавый пот, и ягод города —
Горит рябина в подстаканнике, когда
Стучит вагон домой. На все один ответ.
Бог говорит тобой. У смерти тайны нет.
 

Сумерки

 
В отцветшем саду громыхает посуда,
И музыка вальса, что еле слышна,
Звучит так тоскливо, как после инсульта,
Которого не удалось избежать.
 
 
Оборваны листья смородины ради
Чаев затяжных, как больничные сны, —
На скатерти сохнут на дачной веранде,
Набросаны ровно меж чашек пустых.
 
 
И день предсказуем, и час непреложен.
И в сумерках мама уходит домой.
И кто-то весь вечер гудит на гармошке —
Не дедовской тульской, а детской губной.
 

Первая молитва

 
Стопкой сложены книги на лавочке.
Глеб с веранды играет отбой.
Но висит из второго товарищ на
Перекладине вниз головой.
 
 
Он глядит, как с пожарными ведрами
На костер налетела толпа.
Черный лес, как в пруду, перевернутый
На лиловые тучи упал.
 
 
Странный мир с незнакомыми лицами.
Шорох в небе, огонь, кутерьма.
Твердь расплывчатую и землистую
Прячет от близорукости тьма.
 
 
Как от зарева звездные просыпи,
От меня отделяется часть.
Я твержу: Не оставь меня, Господи,
И в последнюю ночь, в тихий час.
 

Третий урок

 
Я заведу в деревне пасеку,
Устроюсь сторожем в собес.
Работа – чистая гимнастика,
Пластинки гибкой шум и треск.
 
 
Лес сохнет на упругой леске, и
Легко принять, что Бог един.
И слышно, как свеча потрескивает,
Тэн электрический гудит.
 
 
После дождя тропинка мягкая,
Листва побитая дрожит.
И слышно, как качели крякают,
И взвизгивает пассажир.
 
 
Жена в сенях скрипит капустою,
Под балкой хлопает река.
Как хорошо, что эта музыка
Все не кончается никак.
 

Новая мелодия почтового рожка

 
Во дворе громыхнули качели.
Выбивают палас в темноте.
Как на вечере столоверченья,
Бьется в сумерках долгих отдель-
Но от шосткинской пленки свеченье
Вокруг детских играющих тел.
 
 
Засыпает листву купоросом,
Синим светом далеких светил.
Почему по подобью и образу
Своему Ты меня породил?
Чтобы ветер трепал мои волосы,
Когда я выбиваюсь из сил…
 
 
Чтоб гудело, и ходики тикали,
Чтобы хлопали стены белья.
Чтоб пластинка прозрачная, тихая
Обрывала мой вокабуляр,
 
 
Чтоб молчал я вагоне под Ригою,
И укачивал поезд меня.
 

Сон

 
За затяжной грозою пауза,
В воздушных складках влажный вяз.
Простая музыка добаховская
Над серым полем поднялась.
 
 
Пейзажа глубина не резкая
И простота без пестроты —
В окне за пыльной занавескою,
За высохшим пучком травы.
 
 
За дверь проводишь жизнь с застольями,
И дым развеется костра.
На съемках Сталкера в Эстонии
Расплачется актер в кустах,
 
 
Когда разрушит ливень целое,
И стадо гулкое овец
В полуразрушенную церковку
Пастух загонит наконец…
 

Шлам

 
Елочка высохла, птичка поскок,
Вырос подросток, мотает свой срок.
В строй не вернулся товарищ.
Кто-то – фамилия, имя, статья —
В темном углу вспоминает тебя,
Лежа ничком или навзничь.
 
 
Кто-то, поднявшись с насиженных нар,
Видит, как дверь отворяется, пар
Белый вползает оленем.
Входят смотритель, десятник, семья.
Ветер в проеме, зима. И земля —
Больше пространство, чем время.
 
 
Кто-то уходит, кого-то ведут,
Ставят на шурф, давят норму и бьют.
С кем-то базар здесь короткий.
Тянется кто-то на юшке, снежке,
На четвертькилограммовом пайке,
На черезденной селедке.
 
 
Выживет кто-то один задарма,
Чтоб говорить, подбирая слова,
Чтоб в придорожной столовой
Слушать, как чавкает жадно мужик,
Кто-то неловко салфеткой шуршит,
Жить начиная по новой.
 

Работа

 
Лимонная долька. Заката заварка,
И волны прибоя песок теребят.
Реальность размером с почтовую марку
Никак не вмещает большого тебя.
 
 
Посылки с едою. Посланья из Тулы,
С советами мамы открыток стопа.
А в зале составлены кресла и стулья.
И девочка деньги берет со стола.
 
 
На вечер пустой обижаться не надо.
Вернешься домой после долгого дня. —
Прогулка с собакой. Горячая ванна.
Две-три кружки чая, и книжка одна.
 
 
Часы громыхают, как старый обходчик.
Свой сон запиши и оставь до утра. —
Заварка… и долька… и докторский почерк,
Который не расшифровать никогда.
 

Вторая смена

 
За школой храм с кладбищенскими плюсами,
Фонарь, склонивший голову к реке.
От вечера оставшаяся музыка
Звучит в моей огромной голове.
В кармане ключ, и Труд в почтовом ящике.
Застрявший на орбите космонавт.
Зачем с годами блекнет настоящее,
Не детский пробивается азарт? —
 
 
Ковер пропылесосить, мусор вынести,
Уроки сделать и бутылки сдать.
Влюбиться, повзрослеть и сына вырасти.
И маму перед сном поцеловать.
В свободе зыбкой сладкая отдушина.
Съедает поздний вечер боль мою.
Мигают новостройки потому, что я
Сквозь шторы на окраины смотрю.
 

Заболоцкий

 
До Уржума ходил через лес осенний.
С узелком возвращался по дну реки.
Мылся дедушка в тазике в воскресенье.
И сражались до вечера в поддавки.
 
 
Рисовали приятели кошке ушки.
В старом городе в волнах горел пятак.
Засыпало извозчиков снежной стружкой.
И карманных часов громыхал тик-так.
 
 
Заползая с мороза в барак с толпою
Не боялся молитвы забыть слова.
Дым над лесом трубою и все такое.
И надел, и делянка, и вся страна.
 
 
Разлетаются щепки – лес ветер правит.
И в окошко глядит облаков семья. —
Протирает очки в роговой оправе,
Громыхает костяшкой туда-сюда.
 

Перед отъездом

 
Ушла река. Скворечник влажный пуст.
И листьями вдоль труб водопровода
От внутреннего беспокойства куст
В безветренную не трясет погоду.
 
 
Сад вдоль забора, трубы, провода.
Текут, как электричество, слова,
Гудит в листве накаливанья лампа.
И аромат травы плывет, когда
Накапает от сердца на ночь мама.
 
 
Дом одичал, и двор зарос быльем.
И смысла не находишь в переписке.
Темнеет рано. – Выйдешь с фонарем
И выхватишь из твердой тьмы белье.
Куст далеко. И небосвод не близко.
 

Панчавати

 
Полыхает посадка местами,
И в протоке вода начеку.
Чтобы слово в домашнем заданье
Я сплошными двумя подчеркнул.
 
 
В луже солнце, щебенка, окурки,
Ставней, лавок, калиток рагу,
Облака… Все начнется с прогулки
В одиночестве на берегу.
 
 
Все смешается – мыс, небо с морем,
Пьяный день, в ветках ветра нытье,
Марш-бросок в лес с собакой зимою,
Телефонный звонок: Все путем!
 
 
Дар любви, бесконечная нежность.
Зверобой, дикий лук, резеда.
Словно вышел на свет из кромешной
Темноты и ослеп навсегда.
 
 
Словно прелая мгла, запах почвы,
Приступ астмы, дышать тяжело.
Словно камень приятный на ощупь
В дно речное, качаясь, вошел.
 

Четыре дня

 
Барбос, прохожий, школьник с ранцем,
И парк под снегом далеко.
Глядишь, не можешь оторваться,
Как дворник тюкает скребком.
 
 
Как снег идет легко и тонко.
За тюлью вымахал салат.
Как в фортку топают, как в топку,
Такие теплые слова
 
 
О вечерах, о верном друге —
Четыре уха, девять лап.
Как время движется по кругу
С дыханьем нашим невпопад —
 
 
Спит грач на барочной розетке,
Не поднимает бомж лица,
И смятая комком газета
Не разворачивается…
 

Друг

 
Чем рассуждать о жизни вечной,
Давай зависнем в чебуречной.
Там поздней осенью тепло.
Там долго выбирать не надо —
Два чебурека, лимонад и
Сто рэ – всего-то и делов.
 
 
Звенят трамваи в отдаленье.
Повырубали все деревья.
Снесли забор. Сожгли листву.
В углу солдаты рубят пайку.
Ефрейтор с крылышком из байка
Весь жир размазал по лицу.
 
 
Он вспоминает дом в деревне,
Лед в умывальнике, тюленя —
Отца на озере раз в год.
Тяжелый день, и вечер в бане.
Ведь счастье легким не бывает.
А жизнь – сплошной калейдоскоп.
 
 
Наш разговор не много значит.
Давай из пластика стаканчик
Поднимем. – Чокнемся, дружок!
И выйдем, не дождавшись ссоры…
На монохромную основу
Ложится красочный снежок.
 

Асти

 
Грузит баки под окнами мусорка,
Драга на мелководья гудит.
И доносится грубая музыка,
Каких пруд по турбазам пруди.
 
 
Под такие суровые, взрослые
Злые ритмы эстрады чужой,
Нагулявшись с собакой под соснами,
Я читаю о долгом домой
 
 
Возвращенье под небом пылающим. —
Сложно автор как все накрутил.
Разгоняет больных отдыхающих
По домам сентября карантин.
 
 
Я останусь один здесь на острове,
Где прощальный костер догорел,
Где в пионах лиловых и розовых,
Бросив горн, утонул пионер.
 
 
Отпуск весь мне читать, перечитывать —
Выполнять обещанья врачу.
Спичкой вечером сумрачным чиркнув, я
Как из озера тьму отчерпну.
 

Китай

 
Я занимался пеньем, танцем, лепкой,
Историей, выращиваньем репки,
Исследованьем сна, пчелиных сот,
И поиском во времени пустот.
 
 
Я жил легко, кристаллы купороса
Выращивал, все главные вопросы
О жизни для себя давно решив. —
Глазел в окно на снег, на гаражи.
 
 
Таким чудным на утреннике звонком
Я сам себе запомнился ребенком,
Подростком, практикантом за станком,
Непризнанным поэтом. Стариком.
 
 
Что упустил? – Полмесяца похода,
Как загоняла под сосну погода,
И на камнях сбивала как река.
Как воду выливал из сапога.
 
 
Глаза, морщины, дерганая вена. —
Все видимость одна. Недостоверна
Вся жизнь. – Физиологии рагу.
Я сам себя изведать не могу.
 
 
Я сам не знаю кто я. – Карп на блюде.
Сплошная плоть, по отраженью судя,
Разрезавшая облако сосна,
Тень ряски, водомерка, пустота.
 
 
Его вдруг от задумчивости птица
Очни, чтоб никогда не повториться.
Чтоб встал, рюкзак накинул он, бурча.
А дальше зашагал я вдоль ручья.
 

Мёбиус

 
Открой гравюру – море, крейсер, якорь.
Упрямо волны нарезает сталь.
Теперь картину выпуклой и яркой
В своем воображении представь.
 
 
В посадке, где тебя никто не встретит,
О ягодах забыв и о цветах,
Замри, как старец в бархатном берете,
Сражен цыганским табором цитат.
 
 
Взмахни рукой – вспугни большую птицу,
И вечером, дождавшись тишины,
Приляг за ширмой, и тебе приснится,
Что мне уже приснилось может быть.
 

Восьмой день

 
Остается сидеть, наблюдать, как над серым
Зданьем фабрики облако долго течет,
Упираться затылком в холодную стену,
Ожидая за кофе с пирожным расчет.
 
 
Громыхают то гром, то состав, то посуда,
И забытая чашка дрожит на столе.
Забивает в ворота пацан узкогрудый
То консервную банку, то мяч, то суфле.
 
 
Никогда не забудет любовь двоеженца,
Пусть пиджак выходной он цигаркой прожег,
Пусть воздвигнутый памятник не разошелся
По приятелям скромным весьма тиражом.
 
 
В пузырьке ни одной не осталось таблетки,
И ответственный срок наступает на днях.
Остается подбросить любимую кепку,
Чтоб она на излете застряла в ветвях.
 

Батюшка

 
На школьный праздник свесившись с перил
В разгар зимы над самобранкой белой,
Узнал он сколько цинковых белил
Природа на себя не пожалела.
 
 
Насколько в остальном она скупа,
Хозяйственна, сурова, бережлива. —
Рассыпана по баночкам крупа,
Забит ледник, заштопана перина.
 
 
Когда еще, размашисто крестясь,
На воздух выйдет, громыхнув щеколдой,
Состарившийся школьник-лоботряс,
Нажитым багажом страданий полный.
 
 
Сарай за остановкой освещен…
Репей осенний с савана снимая,
Перед дорогой в дальний храм еще
Когда он вспомнит, что была пустая
 
 
Площадка баскетбольная, окно
Разбито было актового зала.
Со школьником болела заодно
Зима, но боль ничем не выдавала.
 

Хармс

 
Он ночи посреди открыл глаза,
Привстал на локоть, сбросив одеяло.
Гуляя по развалинам гроза
То клен, то голубятню выделяла.
 
 
Не двигались морщины на лице.
Он встал, оделся, старый плащ накинул
И вышел под фонарик на крыльце.
И в дождь шагнул. И в нем бесследно сгинул.
 
 
Дорогу дальше представляю я —
На склон, где нотрдамские химеры
Застыли, где к вершине подходя
Деревья уступают место небу.
 
 
Под липой, что бесстрашно разрослась,
Он будет ждать охотников из леса,
Писать стихи и долго жить, семь раз
Отмеривая, прежде чем отрезать.
 

Сердце

 
Зарос склон за полем футбольным ромашками,
И кашкой зарос. – Ну так что ж…
На облако, на телевышку размашисто
И весело креститься бомж.
 
 
Он стаю душманов вспугнул из кустарника,
И рябь отразилась в реке.
И прям под окном моим в небо уставился
Оболтус, застыв в столбняке.
 
 
Шмурыгая шлепанцами по линолеуму,
Я дальше потопал, держась
За стену, к палате моей, новым опытом
Любви исцеленный тотчас.
 
 
Прощенный за боль, за творение шепотом
Скворцами, вспорхнувшими ввысь.
За то, что я в надписи «Выход» нашел такой
Простой, неожиданный смысл.
 

Мел

 
Проезд. Ворота. Мухомор
Песочницы. Столбы опор.
Больничное окно во двор.
Ведро под куст несет уборщица.
 
 
Пускает дым сестра с крыльца.
Прохожий – не видать лица.
Куста кипящая листва,
Застыв, над лавкою топорщится.
 
 
Вдыхая дыма никотин,
Никто проводит день один,
Оставленный на карантин
В палате с форточкою маленькой.
 
 
Больница, тихий двор, барак,
Застывший у окна дурак —
Печально движется все, как
Вода в воронке умывальника.
 
 
Все едет – тополь, гаражи,
Больной – кто тих, кто еле жив,
В сторонку книгу отложив,
Сидит, сутулится, задумавшись.
 
 
Кто у окна застыл – вдвоем,
Кто размышляет – ё-моё!
Кто этой пылью опьянен
кустом, площадкой, лужей, пустошью.
 

«Жизнь ушла на то, чтоб злиться на погоду…»

 
Жизнь ушла на то, чтоб злиться на погоду,
Прятать деньги в верхнем ящике комода,
Набивать на Пасху ситцевый, тугой,
Полный шорохов мешочек шелухой.
 
 
Повторять упрямо, как слова считалки,
Утром топая к машине на стоянку,
Пока дворник продолжает двор мести:
Отче наш, иже еси на небеси…
 
 
Бегать под дождем, пугать ребенка штормом,
Петь комаринским хореем шестистопным
О помятых у антоновки боках,
О неспешных, как коровы, облаках.
 
 
Память все еще растит во мне ребенка.
Свет реликтовый засвечивает пленку —
Вот уже до института засветил.
Сад колхозный. Я под яблоней один.
 

Бинокль

 
Ветка в сумерках, ёк-макарек.
Над ларьком тьма качается легкая.
Так раздуй для меня уголек,
Чтобы сердце от страха не екало.
 
 
Разомни мяты лист на два-три,
Окати кипятком травы родины.
У бездомной собаки внутри
Разгорелась пригоршня смородины.
 
 
Знаю я, что за пыльным репьем
На площадке со ржавыми трубами
О житье напряженном своем
Трансформатор с гудением думает.
 
 
Что подростки на то, что нельзя
Тратят время в бараках колонии,
И почти что потрачена вся
На пустырь перед школой гармония.
 

Начало

 
Я учил падежи, наблюдал за растеньями,
Поддавался влиянью – хамил и грубил,
Чтобы с физики выгнанным за поведение
В раздевалку плестись коридором глухим.
 
 
Я натягивал куртку и пел, хоть не пелось мне,
И по склону спускался к реке не спеша,
Чтоб глядеть, как на заводи гладкой поверхности
Пропадает седых облаков урожай.
 
 
И хотелось грустить, и молиться, и плакать мне,
И кого-то любить, когда из-под листвы
Теплый воздух моченого яблока мякотью
Расползался на медленных складках воды.
 
 
Возвращался домой то пешком, то автобусом,
Старым школьным двором, где, физичку кляня,
Средь ребят-футболистов и прочих оболтусов
Моя бабушка не находила меня.
 

Бегство

 
Тюк бечевой прижав для верности,
Отец во тьму отводит ослика.
Загадочная память осени —
Свет проступает на поверхности.
 
 
Рябь телика, раскаты тиканья,
Верстак в углу со стружки кружевом,
Мы оставляем миски с ужином
И гарь потушенных светильников,
 
 
Дом, голубятню с тряпкой-знаменем
И двор с воротами футбольными —
Все, что под темным небом вспомню я,
В пути предавшись созерцанию.
 
 
Все, что забуду – школу с кленами
И сверстницу-соседку с пуделем,
Когда во тьму спускаться будем мы
Со склона, солнцем озаренного.
 
 
Там ивы, выгнутые натиском
Порыва ветра, в тайном сговоре
С осинами, – нам вскружат головы,
И вдруг напомнят о предательстве.
 
 
Пустынный пляж зола украсит там,
С заплатками навес заплаканный.
Нас встретит хмурый город лавками
Забитыми – закрыто на зиму.
 
 
И там, на пустыре без зелени
Мы встанем там холодным вечером,
Из барахольской сумки клетчатой
Лепешку выложив последнюю.