Текст книги "Игра воды. Книга стихов"

Алый

 
Чтобы жить, облака над бараками
Наблюдая в течении дня,
Должен двор снится ночью с собаками,
Классный велик, что был у меня.
 
 
Снятся мостики с шумными стирками —
Ходит пена дугой к камышу,
Где под волнами через тростинку я
В ожидании рыбки дышу.
 
 
Отпускает деревья Япония,
Наш «Варяг» не сдается врагу.
Это сон? Ничего-то не помню я,
И забыть ничего не могу.
 
 
Вечер в дачной беседке без мебели,
Затянувшийся как сериал,
Не отправился чтобы на небо я,
А впустил это небо в себя.
 

Гамаюн

 
На склоне не деревня, не село,
Два дома, пышный сад, попавший в сети
Ограды. Создает иллюзион,
Листвою шевеля, июльский ветер.
 
 
Осиновая роща. Лес вдали.
От всей усадьбы лишь фундамент зданья.
Здесь, образцы по склону наловив,
Чешуекрылых изучал изгнанник.
 
 
С прогулки затянувшейся домой
Спешил он, как пастух в травинку дуя,
Через едва подкрашенную хной
Посадку кленов тихую, родную.
 
 
Он выходил, дорогу сократив,
Уже во тьме зеленой, купоросной —
По самому короткому пути —
К зависшим над домашним прудом звездам.
 
 
И вот он замирал, как адмирал,
Как зорька, как капустница-белянка,
Предвидя в страшном будущем себя,
Шагающего скорбно к полустанку.
 
 
Трясущегося с грибником вдвоем
В пустом вагоне мимо дач и пашен.
Задумчиво крошащимся углем
Штрихующего заросли пейзажа.
 

Полдень

 
Фланель, как розовая даль…
Пусть удивит тебя деталь,
Чтоб ты всей повести поверил и,
Кивнув, домой рванул на велике.
 
 
А я глядеть, как тьмы идут,
Лежать в траве останусь тут,
Рубашку подложив под голову
И лодку слушая моторную.
 
 
Не твердый воздух, хруст слюды,
Пустой, печальный вкус воды,
Из фляги выцветшей пластмассовой.
Сны, распустившиеся астрами.
 
 
Иные сферы странных игр,
Где игом нас пугает тигр,
Мир оглушает шумом уличным,
Но жизнь не прирастает будущим.
 
 
Пустырь богов, пространство сна,
Завет материи – блесна.
Так мы бредем, держась для верности
За ночь, лишенную предметности.
 

Державин

 
Чтоб старость, чтоб смерть, чтоб беспомощным, слуха
Лишенным – и в кресле сидеть у окна,
Была чтоб меж рам обязательно муха,
И тучка над вербой сухой чтоб плыла.
 
 
Прожить чтобы долго, и званья, и лица
Забыть – и рабов, и царей, и вельмож.
Ни бури не помнить, ни снов, ни Фелицы,
Ни медленных слов, ни тамбовских порош.
 
 
Какой настоящий, всамделишный, тварный? —
Пусть этот – печальный для старческих глаз —
Забыть навсегда, чтобы образ алтарный
Встал в вербе засохшей еще один раз.
 
 
Себя покалечить, играя, как в детстве
В горелки. И в Нарве, вдали от дорог
Снять домик, на несколько дней запереться,
И оду сложить, как часовенку – Бог.
 
 
Безмолвных деревьев быть принятым в братство.
И тьмы избежать, разевающей пасть.
Чем больше возможностей к свету подняться,
Тем больше опасностей в бездну упасть.
 
 
Чтоб было опять не тревожно, не страшно,
Но больно у страсти опасной в плену.
Поверить, что сердце твое тебя старше,
И жизни остаток доверить ему.
 
 
Хоры и хоралы, как прятки и салки.
Творения, есть разве чем дорожить?
Отчаяться, мучиться, после отставки,
Чтоб кости в запущенной Званке сложить.
 

Четверг

 
Не искать специально причины,
А решить, не проснувшись еще,
И нестись по дороге, лощины
И холмы собирая зрачком.
 
 
К водопаду свернуть у Синая,
Все дела отложив на потом,
Чтоб сидеть у воды, размышляя
О том свете и прочем бардо.
 
 
Сладко щурясь на пламя без дыма,
Рябь воды, возвращаться туда,
Где над яркой водою – полыни
Расстилается желтый туман.
 
 
Разрослась, как икона из детства,
Красота, обступая меня. —
Светлый образ отца без семейства,
Без хлебов, без креста, без копья.
 

Вечер встреч

Т. Караман

 
Кремль для раскраски. Виды с Тулою.
Как перед обмороком, дым.
С раскачивающимся уровнем
Стремительный стакан воды.
 
 
Упа с сиреневыми тучами,
Опавшая в волну листва.
Отрывок, невпопад озвученный,
С красивой панорамой сна.
 
 
Науки – хлопать ночью ставнями,
Соседскую не слышать речь.
Прости меня, воспоминание,
Что я не смог тебя сберечь.
 
 
Гостинцы, цацки, сквер с подростками,
Фигуры уличных огней.
И все, что живо отголосками
Печальной юности моей.
 
 
Что скрыто мачехой за стенкою,
Знать не положено тебе.
Чтоб утром над какао с пенкою
Задуматься о сентябре.
 
 
Поверить в паутинки с дерева,
И вспомнить вдруг и день и нить,
Как выстрелом последним мельницу
В базарном тире запустить.
 

Загад

 
Старость среди статуй, бюстов, торсов
Встретив, чтобы от родных и близких
Скрыть маразм и признаки склероза,
Я махну куда-нибудь без визы.
 
 
Буду время на балтийской даче
Коротать с состарившейся блядью.
В бурю: Джимми-Джимми, ача-ача! —
Напевать, на волн накаты глядя.
 
 
Буду, прихватив в карман «Коровку»,
Ковылять в дом отдыха на танцы,
Басни по своим татуировкам
Новые выдумывать пытаться.
 
 
Как-нибудь гуляя спозаранку,
Наклонившись над подмерзшей лужей,
Времени не страшную изнанку,
А не рухлядь в кепи обнаружу.
 

Краеведение

 
Мы выросли на положенье особом
В деревне у бабок и дядь.
И вот из кавычек выходим дозором
Мы галок по полю гонять.
 
 
Капризно черкая, напишем о быстром
Движении яблок во сне.
Гудит мошкара, как квартет гитаристов,
В пустом ожиданье гостей.
 
 
Газетная вырезка много не скажет,
Тем более фото, коллаж.
Не сваришь из яркой метафоры кашу,
И рифму на стол не подашь.
 
 
Как старый алкаш, расшатаются нервы —
На угол на раз-два бегом
Рванем не за первой уже. – За примером
Не надо ходить далеко.
 
 
Избавит и пусть валидол от изысков,
Прославит, как автор хотел,
Как фильм киностудии старой грузинской
Прославил простой винодел.
 
 
И слов мельтешня – болтовня – маловеров
Без легкости пусть соблазнит,
Когда разживется усом белым, пену
На пиве не сдув, паразит.
 
 
Когда, осмелев, как Истома Пашков, мы,
Порвав с сочиненьем тетрадь,
Решимся училку-стажерку у школы
Десницей и шуйцей обнять.
 

 
Красиво в воротах заря доалеет,
И в сумерках смолкнет вода,
В излучине в зарослях влажных пырея
Застрянет кораблик когда.
 

Кассета

 
Край неба заштрихован ручкой гелевой,
Чтоб Ольге Федосеевне Сергеевой
Печально пелось в старом фильме классика —
В моей однушке накануне праздника.
 
 
Горит труба, сигналит алым знаком мне.
Я вспоминаю утро, кофе завтрака,
Работу и домой дорогу вечером,
Когда я вижу вызов неотвеченный.
 
 
Я вспоминаю год и осень красную,
Глухую ночь монгольскую татарскую,
Шагали как до лагеря от трассы мы,
И путь не компас, а компáс указывал.
 
 
Какие-то зацепки – лыжи, ролики,
Пейзаж, магнитофон на подоконнике.
Как родинка, деталь – на лавке камушки,
И голоса – дороги, моря, бабушки.
 

«Когда-нибудь я выйду на карьере…»

Сергею Старостину с любовью

 
Когда-нибудь я выйду на карьере
Заброшенном и встану у ворот,
чтоб разобрать, как в кроне лист алеет,
и горечью сентябрь отдает.
 
 
Закинутый с обрыва камень булькнет,
Листвою перестанет лес трясти,
Чтоб как тогда – в мотоциклетной люльке
Молчал я, звук боясь произнести.
 
 
Чтоб, дрогнув, лес от берега отчалил,
Не вдруг вернув мечту о высоте.
Как много человеческой печали
В деревьях, отразившихся в воде.
 
 
Нет в облаке спасенья, только если
Не видеть неба – леса взаперти,
К счастливой мысли чтобы, что воскрес я
Над отраженьем облака придти.
 

«Может быть и октябрь, и на улице ветрено…»

 
Может быть и октябрь, и на улице ветрено.
Хмурый диктор пугает войной в новостях.
Над кольцом баскетбольным гусей равнобедренных
Не спеша проплывает нестройный косяк.
 
 
И отчаянно слепит в разводах бензиновых —
В луже, как в полынье, пламя клена меня,
Когда я для твоих фотографий позирую,
Доедая с горбушкой и луком люля.
 
 
Пока в толстом стекле пиво легкое пенится,
И закат разливается, как алкоголь,
Никуда эта детская радость не денется,
Не оставит меня эта взрослая боль.
 
 
Золотая пора, гул со стрельбища дальнего,
Репродуктор оживший, сплошной Левитан.
И тревожная речь, с удареньем неправильным:
…ни минуты, ни пяди тебе не отдам!
 

«Теперь и снег еще с бумажным шорохом…»

 
Теперь и снег еще с бумажным шорохом.
Последняя надежда утекла.
До дачи добрести, где тьма за шторами,
Железная кровать без тюфяка.
 
 
Скучать на сетке, слушать звуки зимние,
Буржуйку растопив не торопясь.
Всем телом ощущать свое бессилие,
Как у доски последний лоботряс.
 
 
Забыв и биографию и отчество,
Я буду помнить истину одну.
Суставом плечевым хрустеть, ворочаясь,
То ликом лежа, то спиной к окну. —
 
 
Весь свет в котором по снежинке высчитан,
Не все еще во тьме огни взошли.
В котором, как в моей коробке спичечной —
Моя печаль и радости мои.
 

Алтайский мёд

 
Теплотрасса, рабочий на корточках,
Старый храм, под навесом гранит,
Где с ладошкой, протянутой лодочкой,
У калитки слепая стоит.
 
 
Пятерни расправляющий бережно
Старый клен, и шумливых грачей, —
Можно слышать гул воздуха, денюжку
Зажимая в своем кулачке.
 
 
И шаги различая на выдохе,
На ступенях, на кратком пути
До ограды, создать или выхватить
Можно облик знакомый из тьмы.
 
 
На стоянке без бабушек лавочки,
Продавщица церковных брошюр.
После службы один в моей ласточке,
Ослепленный листвою, сижу.
 
 
Вот где клен выгибается витязем,
Тьма пугает из-за гаражей
Голубей. – Но, который невидимый,
Мир во мне сна любого страшней.
 
 
Там река подступает к строениям,
Дом в трубу выпускает тепло.
Там глядит на окно наводнение,
Где другой я дышу на стекло.
 

Нико

 
Горящий уголь дар оставил мне,
Во тьме камина – каменная баба…
Нет записей в моем календаре. —
Я крест пойду искать по схеме клада.
 
 
Буквально год, а кажется минут
Пять-шесть тому назад я жил в деревне
И наблюдал в окно заросший пруд
И пламя атмосферного явленья.
 
 
Из-за стола, где полыхал стакан
И хлеб дымился, выходил, награду
Схватив, и за крапивницей скакал
В густой траве по яблочному саду.
 
 
Пока был недоступен адмирал,
В грозу на чердаке у слухового
Окна – раскаты грома разбирал
С капустницей, белянкой, махаоном.
 
 
В иллюминатор прорастал салют.
И все-таки в том сказочном июле,
Откуда знал я, что уют поют,
Лубок, как гул, глубок, и лебедь – любит?..
 
 
Вот бабушка на кухню, наследив,
Прошла и у печи шуршит бумажкой.
Мой дорогой, прости мне примитив
С цветным окошком в тающем пейзаже.
 

Берлин

 
Гудит вентилятор над столиком,
Сверкает в стекле дистиллят.
Друзья меня слушают, стоики,
А я говорю невпопад.
 
 
Внимай, поколенье из телика,
О скуке, игре и бобо.
О счетах с тоской, бухгалтерии
Любви… Одним словом, кино.
 
 
Клешнями рак двигает бережно,
И ровно ложатся лучи
От шторы тяжелой, рассеявшись,
На булку, что я раскрошил.
 
 
Задумался друг мой над бликами,
И слушает, значит, дружок,
Как мебель тяжелую двигают,
Как штора шуршит хорошо.
 
 
Как мне то печально, то радостно.
Как я теребоню мою
Горбушку, о чем-то рассказывая…
Не важно о чем говорю.
 

Элегия

 
Я часто вижу сон… – На даче вроде бы,
Звучит мотив, знакомая мелодия,
Как радость возвращения на родину.
Того гляди на встречу выйдет мать.
В окне веранды отраженье празднества —
На бельевой веревке бьется платьице,
И с шорохом листва волною катится,
Срывается, не может устоять.
 
 
Темнеет вдруг. Под звуки дальней станции,
Меняются, как в театре, декорации.
Боярышник, орешник и акацию
Скрывает побледневшее окно.
Еще до первых капель ливня скорого,
Приходит страх… и холод кружит голову.
Надеюсь, дверь открыв, что рады дома мне.
Но – ночь в дверном проеме. Никого.
 
 
И я стою, по тьме глазами бегаю,
То клена лист, то полотно с прорехами,
То вижу сад, то битву персов с греками —
Глухой пустырь, Ахилл гоняет мяч
Под облаком, как под тяжелым знаменем.
Что это только снится мне, я знаю, и
Прощения боюсь и наказания,
Как будто я не тепел, не горяч.
 
 
Как старый ватник, жизнь моя затаскана. —
Замоскворечье, улица татарская,
На кухне дрязги, лай, домашка с кляксами,
Распавшийся родителей союз.
Круг по двору весной на чьем-то велике.
Я не клянусь, но друг на слово верит мне.
На свадьбе танец медленный. – Мгновение
Остановись! – А вдруг я не проснусь?
 
 
А вдруг ни счастьем, ни тоской, ни радостью
Не поделюсь я, дотянув до старости,
И ты вдруг тоже ошибешься адресом,
И я не получу твое письмо.
Жизнь, как июньский день, пройдет без тучки, и,
Побаловав весьма благополучием,
Одарит годом щедро – так, что лучшего
Не пожелаешь. Но пройдет. – И все!
 
 
Дождь перейти, не поднимая ворота,
Чтоб лужа, дребезжа, пугала омутом.
Опять, как роза, зеркало развернуто. —
На лепестках вдруг множится вода.
Не омрачит текущий хмурый день меня,
Опять волной бежит листва осенняя.
И только ожиданье пробуждения
Неведомым пугает, как всегда.
 

Город

 
Дом расселили. Заложили стадион и
Бассейн. И рыночная площадь не цела.
Сирень за дамбой, как за революционным
Фарфором, вспенилась и сразу отцвела.
 
 
На покосившихся воротах два оленя.
На территории, разрухе вопреки,
Приходит медленно ко мне выздоровленье
Под доносившийся с обрыва шум реки.
 
 
Пух над окраиной. На сон похоже лето.
На пустыре, из ничего создав уют,
Два гастарбайтера в оранжевых жилетах
Кефир по очереди из пакета пьют.
 

Усадьба

 
Не с самого начала… Сумрак осени.
Холодный дождь. Старинный дом у озера.
Какой в нем смысл? В нем зал и кабинет,
И кухня… Смысла никакого нет.
 
 
На выход собирается экскурсия,
Дождь по стеклу раскатывает бусины.
Грустит у полки с книгами жена,
И год за годом длится тишина.
 
 
Ты выползаешь на крыльцо со спутницей.
На курточке сверкает жук, как пуговица.
По склону дым сползает кучевой…
Не происходит больше ничего.
 
 
Уже потом в своем пальто изношенном
Ты яблоко из сада чистишь ножичком,
И видишь, как сползает в дерн спираль —
Такая достоверная деталь…
 

На репетиции

 
Песнь пионера хор разучивал
В кремлевском сквере у дворца.
Горсть меди рыбкою чешуйчатой
В ладони билась продавца.
 
 
Листва сверкала газировкою,
И клумбы цветом разжились.
И жизнь казалась одинокой, но
Не стоила печали жизнь.
 
 
Не свет на мелководье с рыбками,
Не мягкий клекот полотна.
Вода не плоская, а выпуклая —
Над теплыми камнями дна.
 
 
Нескладный, непростой, неправильный
Мир насекомым заселен
В посадке с бусиной хрустальной – под
Увеличительным стеклом.
 

Гомер

 
Смеркалось, но вожатому не пелось.
Он молча в даль глядел, как аксакал.
Должны детали дня сложится в ребус,
Чтобы Аякс вдоль речки проскакал.
 
 
Чтобы с огнем листва играла в прятки,
В конце аллеи юный куст алел.
Чтоб долго облака в глубоких складках
Со всем отрядом прятались в коне.
 
 
Ломает ветер лес, а как же люди?
Гоняет эхо песню среди гор.
Готовится концерт. Смешно не будет.
Округу долго будет мучить хор.
 
 
Вернется детство с мультиком Диснея,
И в темноте, шурша, как шелуха,
Очнется. И начнется день с везенья —
С багряного пожарника жука.
 

Скважина б/н

 
1.
Скажи-ка, двоюродный брат, ведь не даром
В прихожей висел календарь с Левитаном,
И дождь моросил, когда я стеклотару
Приемщице хмурой сдавал за копейки.
Парила ведь птица – над липой в известке,
И мяч за забором гоняли подростки,
Когда я твоею пыхтел папироской,
Скучая на синей скамейке.
 
 
2.
Веселые игры в гостях у Аида.
Повидло, как счастье, в руках инвалида.
Войнушка с ружьем деревянным. Как видно
Из сказки, на шее не крестик, а ключик.
В помятом стогу пропадает иголка.
Меня не прибрал и не быстро. – И только
По праву теперь уже мучает долго
Не Бог, не товарищ, не случай.
 
 
3.
В деревне листва из таранки на леске.
Я в шлеме прадедовском красноармейском
Со споротой звездочкой в стареньком кресле
К цветному драже применяю деленье.
Домашними бабушка правит делами.
Дед в поле с утра, в перекур вытирает
Пучком свежескошенной лезвие. Рай, а
Не лето на речке в деревне.
 
 
4.
Не детство, не юность – не рыба, не мясо.
Клубящийся пар над трубой теплотрассы.
Француженка за поведенье из класса
Меня на мороз прогоняет за гриппом.
Слоняюсь от скуки в пустом магазине.
Хоронят генсека не первую зиму.
Смеюсь под кассету про Ваньку и Зинку
Покойника с голосом хриплым.
 
 
5.
Дуэль в школьном тире – стрельба по мишеням, —
И смерть! Неизвестно еще, что страшнее, —
Рак тетки родной иль Союза крушенье?
Все мраком покроет любовь без ответа.
На клюшку хоккейную, словно на посох,
Опершись, стою, онемев от мороза.
Урок заучил, но не слышу вопроса,
Оглох от метели, от ветра.
 
 
6.
Кавказская каша – и двое в могиле.
И класс, и страна, да и люди другие.
И звуки, и речь, словно гул на порыве
Еще не зарытой сети магистральной.
Веселая практика в жиже траншеи.
От стопки горящей головокруженье.
И галстук с зарплаты затянут на шее.
Кабак. Бабий визг. Трали-вали.
 
 
7.
Все туже удавка, в кармане лишь кукиш.
Ни крепкого сна из рекламы, ни Туркиш,
Ни соли, ни спичек, ни хлеба не купишь.
О сахаре просит невеста у Бога.
В заброшенной церкви пустующий стульчик.
Супруги задержки, задержки получки.
Пеленки, плевки и слюнявчик на случай.
Жизнь взболтана, как гоголь-моголь.
 
 
8.
Ни розы Непала, ни розы Азора.
Все – планы, упреки пустые и ссоры.
Ревешь как дитя, а тебе уж за сорок.
И, встретив рожденье свое с одногодкой,
На кладбище в городе провинциальном
Глядишь, как фамилия-инициалы
На влажном граните едва проступают.
И даты от жизни короткой…
 

Близко

 
Мое окно на луж цветную рябь,
На стадион забытый выходило.
Болея, провалялся я сентябрь,
Прислушиваясь, как молчит квартира.
 
 
А к октябрю вдруг ходикам пора
Пришла спешить, и каплям цокать с крана.
И я стал поправляться, у окна
Сидеть весь день до возвращенья мамы.
 
 
Царапины, разводы на стекле,
Пятно дыханья, дождевую сырость,
Я научился различать зверей,
Деревья – как поднялся клен, как вырос.
 
 
И каждый день я этой жизнью жил,
Дождь моросит, кот прячет кость минтая,
Выгуливают пса, сосед бежит,
Листва с сырых деревьев облетает.
 
 
И эти дни в начале октября,
И солнце, и дожди под чай с печеньем,
И паузы открыли для меня
Деталей всех величье и значенье.
 
 
Чтоб по весне, неся портфель домой,
Свернуть с пути и на скамье трибуны
Заброшенной присесть и – Боже мой! —
Расплакаться, об этих днях подумав.
 

Гонец

 
Мечтает лодка на реке о парусе.
В кустах прибрежных прячутся древлян
Божки… Присев на траву от усталости,
Я мысль о чем-то важном потерял.
 
 
Как хорошо спастись, причалить к берегу,
Взойти и завалиться наконец,
Не пожалев рубашки, в тимофеевку,
Сурепку, клевер, мяту и чабрец.
 
 
Отбросив лук и череп с белой челюстью,
О чем я думал, вспомнить не могу…
Кто сумерками поделился с щедростью
Невиданной со мной на берегу?
 
 
В густой траве светящейся, сиреневой,
Сперва измучив мерою добра
И зла, кто даровал мне исцеление,
Как ключ, по звуку слово подобрав?
 
 
Везут возы и лодки тащат волоком,
Кого-то кличут долго у костра —
Кто сизым, синим очарован облаком,
И свой секрет хранит, сомкнув уста.
 

Время

 
Надгробия расколотый гранит.
Тропинка до развилки. Дальше – спрашивай.
Там лес секреты детские хранит.
В овраге сгнило дерево упавшее.
 
 
На склоне церковь. Раньше здесь был клуб,
Механик колдовал во мраке с фильмами.
С доярками и сторожем в углу
Сидели херувимы с серафимами.
 
 
Все глубже в чащу, мимо не пройдешь —
Протока, мостик, из доски сколоченный.
На ветках навязала молодежь
Платки, они и выведут к источнику.
 
 
Бродил когда-то старец по земле,
И слушали молитвы вязы грозные.
И ход нашла вода в известняке,
Где праведник ударил в камень посохом.
 
 
От тишины и благодати чтоб
Не разрыдаться, сядь, свистульку вырежи.
Когда найдет себе дорогу тромб,
Стремительно по руслу к дамбе двинувшись…
 
 
Когда от боли птица закричит,
И ветер приведет прохладу с тучами,
Открой глаза и света различи
Цветные пятна – яркие, растущие…
 

Остров

 
Осталось от солнца пространство пустое,
Не слышен из спальни прибой.
Развалины мира, остатки застолья,
Закат в занавеске любой.
 
 
Огонь не шумит, не воркует, как гуля.
И снам торопиться пора.
Никак от дождя отойти не могу я,
Не греет лечебный отвар.
 
 
Откуда собака? – Ложится, зевает,
Предчувствует ночью пожар.
Не радость для Господа мудрость земная,
И вера земная – вражда.
 
 
И праздный досуг стихоплету досада. —
И дома на каждом углу
Явленья разрухи средь зарослей сада,
С самим собой прятки… – Ку-ку!
 

Крылатый пионервожатый

 
В проеме – с хрусталем сервант, ковер,
Старик безумный в зеркале. Провел
Он век на раскладушке в коридоре.
Он спит. Он никому не нужен, кроме
Меня, сюда занесшего пакет
Соцпомощи со стопкою газет.
 
 
Всегда одно и то же. Не по разу
Я путанные выслушал рассказы
О дивной красоте далеких мест.
Он бредит, поправляя свой протез,
И морщится от вечной, нудной боли…
Я представляю полосу прибоя,
 
 
Гряду вершин и город под горой.
Оркестр играет в сквере духовой.
В густой листве ДК сверкает зданье.
Нет в жизни места горю и страданью.
Есть пятна света, зайчика овал,
Слова родные – солнечный удар,
 
 
Продленка, неотложка и двухсменка.
Есть лук и непроцеженная пенка.
Зовущие на улицу друзья.
И кажется, все счастье, радость вся
Все в будущем – серьезном и далеком.
Все сбудется, как Новый год и ёлка!..
 
 
В квартире гулкой мы молчим вдвоем.
Луч, преломившись, встал в дверной проем.
Мне слышно, как в футбол играют дети.
Пыль за оградой поднимает ветер.
 

 
Под пледом дрыхнет, скрючившись, старик.
А я слежу на кухне за пожаром —
Расставил на доске фигурки шахмат
И лбом к стеклу холодному приник.
 

И облако и птица

 
Ладошкой вяло машет мне больной,
Замедлив шаг у клена со скворечней.
Медбрат кивает пьяно головой.
В больнице все становятся сердечней.
 
 
Уединившись на крыльце, врачи
Дымят, тужурки синие накинув.
Из рыхлой почвы черенок торчит —
Узбек ушел, воткнув беззлобно вилы.
 
 
В квадратных окнах розовеют лбы —
Глазеют увядающие бабки,
Как в сквере выздоравливаем мы,
Бродя неторопливо в беспорядке.
 
 
Чтоб редкий луч сквозь золото и медь
Слепил, и время было чтоб не жалко —
Так на скамейку хочется присесть
И голову откинуть в теплой шапке.
 
 
Чтоб, оторвавшись от земных забот,
С судьбою предначертанной смириться,
И с нежностью надеяться – вот-вот
Появятся и облако и птица.