Текст книги "Линия крови"

5. Инициация

Она проснулась поздно, в два часа дня, и новая, изменившаяся накануне реальность надвинулась на нее разом, мгновенно, осознанием случившегося, ощущением, что все пошло не так, как надо, – и в то же время было в этом что-то… грязно-чувственное, приятно-низкое, даже вдохновляющее. Демоны спали. Получив вчера свое, сегодня они оставят ее в покое, а какой пищей она их кормила – одному черту известно. Плохая пища, очень плохая, для них в самый раз.

Рядом лежала Юля, с перевязанной рукой, а Эдварда не было. Он ушел. Он лежал здесь ночью, между двумя женщинами, и они обнимали его с двух сторон, не ревнуя друг к другу, с коктейлем из веществ и чувств в крови, и Ника помнила, что в тот момент любила Эдварда. И Юлю. И даже Логинова и Ингу, немного.

Сначала все пошли в баню, в отдельной постройке на территории дома. Это была настоящая русская баня: с паром, вениками, хлестким садо-мазо, – после которой Ника вышла как была, голая, на улицу, встала в темноте под моросящим октябрьским дождем и стояла там до тех пор, пока не почувствовала холод. Вернувшись в баню, получила вторую порцию истязаний на горячей полке, еще более жесткую. Парил ее Эдвард. Помогала ему Полина. Полине нравилось в полную силу бить Нику веником по спине, а Нике, задыхающейся, красной, обожженной, нравилось, как ее бьют. Выбритая промежность Полины находилась на уровне глаз Ники, и Нике казалось, что та увлажняется не от пота. Не исключено, что так оно и было. Вскрикивая при каждом ударе веником как при оргазме, Полина давала выход своим демонам, коих у нее, можно не сомневаться, было много, а демоны Ники рычали в ответ от удовольствия и предвкушения большего.

Большее началось после бани, в цокольном этаже дома.

«Любовь сплачивает нас, – сказал Эдвард Нике, когда все вновь разделись, как-то привычно, по-деловому, по заведенному ритуалу, и расположились на красных гимнастических матах, расстеленных на каменном полу, при неярком желтом свете светильников в виде факелов из кованой стали и темного дерева. – Любовь есть Закон, и мы ему следуем».

«Чувствуй себя как дома», – прибавил он.

На его сильном жилистом теле не было одежды и не было татуировок, у единственного из всех. Логинов набил гексаграмму на плече, а Полина украсила себя гексаграммой между лопаток. Сейчас Логинов целовал ее, крепко прижимая к себе ее тело с грудью третьего размера, а она, отвечая ему, смотрела одним глазом на Нику и Эдварда.

«Ревнует? – подумала Ника. – Если не хочешь получить нож в спину, не поворачивайся спиной к ревнивой женщине. Полина была приветлива и дружелюбна, но кем она может стать?»

Ника села на мат.

В полуподвальном помещении было прохладно, даже холодно, и кожа покрылась мурашками, остыв после бани.

Эдвард поманил к себе Ингу, к которой сзади пристраивался Ворон:

«Иди к Нике. Покажи ей, что ты умеешь. Вы подружитесь, вот увидишь».

Ника думала, что Инга откажется и что-нибудь дерзко скажет в ответ сквозь зубы – но, странное дело, – Инга встала, подошла к Нике и села рядом.

«Не боишься? – спросила она. – Я кусаюсь, у меня острые зубы».

«Не боюсь, – сказала Ника. – Кусай».

Инга укусила ее за язык больно, до крови, и затем вернулась к Ворону, который в это время смотрел на Нику своими черными демоническими глазами, словно раздумывая, каким способом ее умертвить. Нет, он не ревнивец. Он просто псих. Они тут всего того. Чтобы стать своей, нужно стать такой же. Ничего, ничего, она справится. Она сама в паре шагов от безумия. Уже не холодно. Сидя на красном мате, она чувствует вкус крови во рту и желание сделать два шага вперед. Она видит голубые глаза Эдварда и глаза Юли, которая идет к ним как ожившая картина художника-авангардиста.

Юля садится рядом с ней. Эдвард тоже садится.

«Как тебе тут? – спрашивает он. – Нравится»?

«Да», – отвечает Ника.

«Мы поможем тебе найти себя, но и ты должна помочь себе, иначе ничего не получится. Давай мы завяжем тебе глаза».

Завязали.

Она почувствовала, как к ней прикасаются разные руки, как ее целуют разные губы; она отвечала им; ее уложили спиной на мат, и кто-то входил в нее, а потом ее поставили на колени и продолжили.

«Нет, ты не мент, – услышала она голос Эдварда перед собой, в то время как кто-то двигался сзади. – Таких ментов не бывает. Или нет? Может, ты суперпрофи»?

«Да, – сказала она, подстраиваясь под ритм толчков. – Так и есть. Суперпрофи».

Больше она ничего не сказала, так как Эдвард занял ее спереди и через несколько минут излился в нее теплыми фонтанчиками, надавив ладонями на затылок.

В течение следующего часа любовь продолжалась, подпитываемая какими-то таблетками, от которых Ника не отказывалась, – а потом все сели в круг, голые, горячие, при свете факелов на стенах, и в центр круга посадили Нику.

«Второй этап посвящения, – сказал Эдвард. – Готова»?

Ника кивнула. Жар напитывал ее мокрое тело, прокатываясь всполохами от пяток до макушки, и монстры сладострастно рычали внутри, требуя добавки. Она не хотела искать убийцу среди тех, кто сидел в круге. Она не верила, что убийца здесь. Кто это? Ворон? Билли? Логинов? Эдвард? Кто-то из женщин? Вглядываясь в них, она пыталась вернуть себя в ту, прежнюю реальность, где ее подруга была мертва и требовала отмщения, – но никак не могла вернуть, как ни старалась. Сидя в центре круга, в окружении семи обнаженных людей, после оргии, которую здесь называли любовью, Ника ждала, что будет дальше. Ей было интересно, что будет дальше. Ей хотелось продолжения.

Прямо перед ней сидел Эдвард, слева от Эдварда – Юля, а с другой стороны – Ворон. Ворон так смотрел на Нику, что она знала – он тоже участвовал в первом этапе инициации. Его взгляд изменился. Весь он изменился. Демонические огоньки в его глазах горели вместе с ее внутренним огнем, и он смотрел ей между ног, а она не прятала то, на что он смотрел, – словно бросая ему вызов таким образом.

Эдвард смотрел ей в глаза.

«Слово Закона – Телема, – сказал он. – Ты узнаешь его, но сначала расскажи о себе. О настоящей себе. Не об аудиторе Веронике, а о Веронике-человеке. Что ты чувствуешь сейчас? Можешь закрыть глаза, чтобы легче было отвечать».

Ника закрыла глаза.

В прежней реальности она не стала бы отвечать честно, придумала бы что-нибудь, избегая откровенности, но сейчас она хотела откровенности, в то же время понимая, что не сможет сказать всё.

«Я несчастна», – были первые ее слова.

Они возникли как бы из ниоткуда, вдруг, из тьмы ее внутреннего космоса, вылетев оттуда черными осколками астероида, – и она, не успев как следует им удивиться, продолжила:

«Семь лет назад я была счастлива, но с тех пор не было ни одного дня, когда я чувствовала бы себя счастливой. У меня внутри ночь, и там живут существа, которые не дают мне покоя. Я страшный человек».

«Что случилось семь лет назад? – мягко спросил Эдвард. – Можешь нам рассказать?»

Ника молчала.

«Если не расскажешь, тебе не станет легче и мы не сможем тебе помочь, – сказал Эдвард. – Поверь, у каждого из нас есть своя история».

«Семь лет назад на меня напали двое в подъезде, избили и изнасиловали, – наконец сказала Ника и в самом деле вдруг почувствовала, что стало легче. – Их не нашли, но я знаю, кто их послал. Хозяин ликеро-водочного комбината в Иркутске. Он угрожал мне, так как я отказывалась подписывать положительное заключение по его липовой отчетности. „Знаешь, сучка, за что это?“ – так они сказали. Я знаю. И однажды туда вернусь».

«Ты жаждешь мести. У тебя есть цель, – сказал Эдвард. – Хорошая цель, мне она нравится. Думаю, всем нравится. Да?»

Вокруг вразнобой согласились, а кто-то промолчал.

«Если это было семь лет назад, – продолжил Эдвард, – почему до сих пор не вернулась?»

«Я пока недостаточно сильна для этого».

«Хочешь, мы тебе поможем?»

Нике следовало отказаться, но вместо этого, глядя в фосфоресцирующие голубые глаза Эдварда, она сказала другое слово.

«Да».

Вдруг стало так тихо, что она услышала дыхание обнаженных людей вокруг и пульсацию крови у виска.

«Мы поможем тебе, – сказал Эдвард. – Как писал Кроули: «Собакам – смерть. Предай их души ужасному мучению, смейся над страхом их, плюй на них!»

Ника знала, что он и вправду поможет, что он не бросает слов на ветер, и на мгновение почувствовала страх, который тут же смешался с радостью.

«Расскажи еще о себе, – продолжил Эдвард. – Не бойся. Никто не причинит тебе зла, не засмеется и не покажет пальцем. Какой ты была в детстве, сколько мужчин у тебя было, чего ты боишься, что любишь и не любишь? Не прячься от нас и от себя».

Ника рассказала. Почти все. Умолчала лишь о том, что ее подругу Олю убили год назад и что она, Ника, ищет убийцу, – но зато не стала врать о количестве мужчин. «Больше ста, – сказала она. – Точно не считала».

Цифра на всех произвела впечатление.

«Я был сто первым, – сказал Ворон с ухмылкой. – А Билли – сто вторым».

Он хотел еще что-то прибавить, но Эдвард так на него глянул, что он не стал ничего прибавлять и лишь продолжил смотреть на Нику черными дьявольскими глазами.

«Сорвалась после Ангарска? – спросил Эдвард. – Не можешь с этим справиться?»

«Да».

«Что тебе нравится больше – спать с мужчинами или бить их?»

Ника молчала.

«Спать И бить, – сказала она после паузы. – Но я не бью тех, кто мне нравится. Только тех, кто не нравится».

«Я в какой категории?»

Он смотрел ей в глаза.

«В первой», – сказала она.

Это была правда, и она не могла ничего поделать с тем, что чувствовала. Инстинктивное животное влечение. Магнит желания, активируемый взглядом голубых глаз.

«А я?» – спросил Ворон с ухмылкой.

«Ты во второй, – сказала Ника. – Будь осторожен».

Она смотрела в черные глаза Ворона и видела, что ему нравятся ее угрозы, они возбуждают его и не пугают нисколько. Что ж, всему свое время. Время давать и время забирать. Время ухмыляться и время кричать от боли.

«Женщин ты тоже бьешь?» – раздался голос сзади.

Это Инга, сестра Ворона по духу. Укус на языке болит и до сих пор кровоточит – приятная по-своему боль, сексуально-опасная, предостерегающая и в то же время обещающая. Нет, Ника не бьет женщин – но ударит, если потребуется.

По кругу пустили блюдо с белым порошком.

Каждый втянул по дорожке, и посвящение продолжилось. Сидя в центре круга, Ника чувствовала, как, сменяя друг друга, по телу катятся теплые и прохладные волны, и не хотела, чтобы этот вечер заканчивался. Может, уже ночь? Она не знала, который час. Зачем это знать?

«Хочешь стать Звездой?» – вновь спросил Эдвард.

«Да», – сказала она.

«Ты на верном пути, не останавливайся. Забудь то, что было, и смотри в будущее. В твоих силах изменить будущее, но ты не можешь изменить прошлое. Ты можешь лишь изменить отношение к нему. Готова?»

«Да».

«Готова стать свободной и драться за свою свободу, если потребуется»?

«Да».

«Делай, что хочешь, – таков будет весь Закон. Твой Закон. Тебе он нравится?»

«Да».

«Свобода дается непросто, но ты справишься. Мы поможем тебе. Иди сюда».

Ника вышла из центра круга и села рядом с Эдвардом, между ним и Юлей. Напротив сидела Инга, а рядом с Ингой – Логинов, поглаживая ее обнаженное бедро, ближе к промежности. Инга, казалось, не замечала его руки. Глядя на Нику расширенными зрачками, она демонстративно облизывала губы – как хищница в предвкушении лакомства из человеческой плоти – а Ника улыбалась ей, качаясь на мягкой подушке эйфории, и даже любила ее по-своему, на грани ненависти.

Логинов смотрел на Нику пристально, оценивающе, как-то чересчур трезво, а ей было все равно. Что он увидит? Она сама ничего не видит и не знает. Интересно, он тоже участвовал в инициации? Тоже входил в нее? Четверо мужчин в копилку. Где сто, там и двести. Она – Звезда, поступающая согласно своей Воле, и однажды она придет куда-то, но пока не знает куда… Куда-нибудь…

«Теперь ты с нами, – сказал Эдвард. – Мы много сделаем для тебя, но и ты много сделаешь для себя. И для нас».

Он обнял ее.

Обнаженная, горячая внутри, она улыбалась и чувствовала себя двумя разными личностями: одна Ника была счастлива и хотела стать Звездой, чтобы писать собственный Закон согласно своей Воле, а вторая смотрела на нее, удивленная, встревоженная, и не могла ничего с ней поделать.

«Спасибо, – сказала она. – Начинаю прямо сейчас».

«Хочешь завтра набью тату? – спросил Билли. – У меня есть машинка и большой опыт в этом деле».

«Что набьешь?» – спросила Ника номер один, заранее зная ответ и пугая вторую Нику.

«Гексаграмму. – Билли улыбнулся. – Вот здесь, на плече».

Первая Ника думала недолго.

«Да, – сказала она. – Хочу».

Она не слушала вторую Нику. Она писала свой собственный Закон, здесь и сейчас, в кругу обнаженных людей, при свете факелов.

«Будет больно, – сказал Билли. – Но ты ведь любишь боль?»

«Боль любит меня».

Откликаясь на эту фразу, монстры зашевелились внутри и укусили ее за живот, не сильно, слегка прикусили, как бы играючи, и она улыбнулась этой боли как старой знакомой. Без боли нет жизни. С болью рождаются, с болью живут, с болью умирают.

Билли тоже улыбается.

Он знает.

6. Прощание

– Плохо выглядишь, – сказал Дима, наблюдая за ней с беспокойством, в то время как она пила кофе у него на кухне. – Ты вообще спишь? Ешь?

Она кивнула:

– Сплю и ем, но мало.

– Краткость – сестра таланта. Ничего не хочешь рассказать? Я тебя две недели не видел. Если б не позвонил, так бы и не увидел.

– Вся в делах. Внедряюсь к поклонникам Кроули.

– Удачно внедряешься. – Добавив к беспокойству сарказм и обиду, Дима сделал глоток кофе. – Две недели ни слуху ни духу.

Ника не смотрела на Диму. Она не могла рассказать ему, как все было на самом деле, но, кажется, он догадывался. Он умный. Он видел гексаграмму на ее плече и чувствовал, что она уже не та Ника, какую он знал. Она и сама не знала, кто она. Полчаса назад они занимались как бы любовью, и, похоже, оба вздохнули с облегчением, когда все закончилось. Наверное, это был их последний секс. Во всяком случае, Ника так думала.

– Кто они? – спросил Дима. – Что за люди?

– Понятия не имею, – сказала она устало. – Правда. Я даже не знаю, как их зовут. Эдвард, Билли, Ворон – не похоже на настоящие имена, да? Можешь пробить номер? Вчера я узнала наконец номер Эдварда, вау.

– Ноу проблем, кинь в телегу. Правда, сомневаюсь, что номер зарегистрирован на него. Осторожные ребята.

– Они звонят друг другу только по мессенджерам. Поэтому номера Эдварда нет в детализации звонков Логинова. Странно, что Логинов не шифруется, оформил симку на себя. Надо над этим подумать.

– И тачки оформлены на инвалидов – кроме «Крузера». Я еще поищу связи, но надежды мало. Неплохо шифруются. Дом пробила?

Ника кивнула:

– Съемный. Хозяйка живет в Германии, и я пока не придумала, как узнать у нее имя арендатора.

– Пришли по ней данные, я подумаю. Социальная инженерия нам в помощь.

– Если она позвонит Эдварду, он догадается, что кто-то наводит о нем справки. Не исключено, что вскоре меня найдут в Клязьме без признаков жизни.

– Если скажешь адрес, попробую пробить всех по геолокации сотовых.

Ника замялась, и Дима это заметил.

– Никки, – сказал он, глядя на нее с прежним беспокойством, – ты не забыла цель? Помнишь, зачем ты там?

Она кивнула.

– Возможно, кто-то из них убил Ольгу, – прибавил он. – Помнишь?

Она снова кивнула – не поднимая глаз.

– Никки, что происходит? – спросил он. – Что с тобой?

Она молчала. Боль в животе нарастала, скручиваясь и раскручиваясь обжигающими жгутами, и вторая Ника смотрела на первую вместе с Димой, вгоняя ее в краску. Сегодня впервые за две недели у нее болит живот – а ведь за последние семь лет еще ни разу не было, чтобы боль отпускала ее больше, чем на три-четыре дня.

– Я найду того, кто убил Олю. – Она подняла взгляд. – Обещаю.

Прозвучало фальшиво, неубедительно. Вообще все было фальшиво, неестественно, двулично, обе Ники чувствовали это, и Дима тоже чувствовал.

Две недели, о которых он говорил, Ника провела в доме Эдварда. Эдвард редко выходил на улицу, предпочитая общество ноутбука; Юля жила здесь постоянно, деля Эдварда с Никой; остальные мигрировали туда-сюда, появляясь и исчезая. Один-два раза в неделю устраивали соития на красных матах при свете факелов. Читали Кроули и Юнга. Ели таблетки, нюхали. Билли сидел на коксе, а Инга – на героине. Случалось, курили что-нибудь для баланса. Полина ревновала Нику к Эдварду, несмотря на свободные отношения. Логинов избегал Нику, предпочитая Полину, Юлю или Ингу, а остальные мужчины были всеядны. Отказывать в любви здесь было не принято. Ника и не отказывала. Даже Ворону, который был ненасытен. Он маньяк. С ним по-своему хорошо тем, кто не дружен с головой.

Как о таком рассказать Диме? Как рассказать о том, что наркотическо-сексуальные излишества с идеологией свободы, самости и воли не то что бы нравятся ей, нет, это слово не подходит – они как бы это выразиться… помогают ей справиться с собой. Отвлекают. Переключают. Вытесняют боль, разрушая остатки женщины, которая когда-то была Вероникой Корневой.

«Ты ешь слишком много колес, – как-то раз сказала ей Юля, когда они проснулись поутру, то есть где-то в четыре часа пополудни, после бани и красных матов, и долго лежали в кровати, не в силах подняться. – Сгоришь. Тормозни».

«Зачем? Мне нравится гореть. Когда горишь, чувствуешь себя живой. А сейчас я снова чувствую себя мертвой».

«Что чувствуешь ты?» – спросила Ника у Юли.

Юля хорошая девушка. Уродуя свое тело татуировками, она ищет то же, что и Ника. Что она нашла? Кто она? Зачем? Что есть ее самость, по Юнгу? Что есть ее воля, по Кроули?

«Мне хорошо здесь, – сказала Юля через минуту. – Раньше я была одна, а сейчас – нет. Я помогаю Эдварду, а он – мне. Он… Ты сама видишь. Он не такой как все. Здесь все не такие как все. Я тоже хочу быть такой. Мы живем один раз, а я еще толком не жила».

«Чем занимается Эдвард? – спросила Ника. – Сутками сидит с ноутом».

Разбитое состояние помогло Нике задать этот вопрос как бы промежду прочим, вяло, без выраженного интереса.

Юля напряглась. Ника почувствовала это, не глядя на нее, и поняла, что вряд ли услышит ответ.

«Спроси у него сама, – сказала Юля. – Я не в теме».

Собравшись с силами, Юля встала и прошла к стулу, где лежала ее одежда. На ее ягодицах была набита колючая проволока с вплетенными в нее розами, и из порезов от колючек и шипов сочилась алая кровь, стекая по бедрам. Жутковато, но Ника привыкла. Если закрыть глаза, становится вообще все равно, как выглядит человек. Люди одинаковы, пусть и считают себя разными.

– Мне кажется, они хакеры, – сказала Ника Диме, вернувшись из воспоминаний в реальность и сделав глоток кофе. – Эдвард всегда с ноутом, Ворон – тоже. Хорошие машины, хороший дом.

– По описанию подходят. Ребята не от мира сего, решившие взять мир за яйца. Но однажды кто-нибудь возьмет их.

– Я спросила у Эдварда, – сказала она, – а он ответил, что работает программистом в Кремниевой долине.

Дима ухмыльнулся:

– Не сказал, в какой компании?

– Нет.

– Если однажды он оставит ноут не заблокированным, ты знаешь, что делать.

– Он никогда не оставляет ноут не заблокированным. И вообще никогда не оставляет его без присмотра.

– Тогда он точно не из Кремниевой долины. Он кто-то другой. Будь, пожалуйста, осторожнее.

Дима не расспрашивал ее о подробностях внедрения в сообщество программистов. Он не хотел знать подробности, справедливо считая, что знание лишь умножит его печаль. Такая вот взаимная недосказанность, серая зона, в которой они общались.

Было еще кое-что, о чем Ника умолчала. Эдвард вызвался помочь ей вернуть долг семилетней давности хозяину Иркутского ликеро-водочного комбината. Вчера Эдвард снова сказал об этом.

«Давай выдадим аванс тому товарищу из Иркутска, – предложил он. – Как на это смотришь?»

Они сидели в гостиной, пили виски – она, Эдвард, Юля, Логинов – и после этой фразы Эдвард стал всматриваться в нее своими инопланетными голубыми глазами, а Логинов усмехнулся своей обычной логиновской усмешкой. Он не скрывал своего отношения к Нике. Он по-прежнему считал, что ей здесь не место. И он был прав.

«Насколько велик будет аванс?» – спросила Ника.

«Остановим производство на пару дней, вырубим офис. Ничего серьезного»

«Как вы это сделаете?»

«Не вставая с дивана. – Эдвард раскрыл ноутбук. – Современные технологии. Ну так как? Беремся за ЛВЗ?»

Эдвард предлагал ей билет на двоих в один конец, при свидетелях, и ей вновь следовало отказаться, но она не отказалась.

«Да, – сказала она. – Выдадим аванс».

В этот момент она смотрела в черную дыру, засасывающую ее со страшной космической силой, и не могла ничего поделать. Делай что должно, и будь что будет.

«Потребуется небольшая подготовка, – сказал тем временем Эдвард. – Пара дней. Потом начнем маленький иркутский апокалипсис, да простят нас любители местной водки».

Она подняла глаза. На нее смотрел Дима.

– Хакер – страшный человек, – сказал он. – Для него весь мир – компьютерная игра, которую можно хакнуть. Есть враг, щелк мышкой – нет врага.

– Я буду осторожнее, обещаю, – сказала она.

– Все еще хочешь прислать мне номер Эдварда?

– Да.

Она прислала номер.

– Если получится, сфоткай его, ну, типа, селфи, все такое – пробьем по базе, – сказал он.

– Останешься? – спросил он затем без особой надежды в голосе. – Сделаю утром твой любимый омлет, с помидорами, беконом и сыром.

– Да, – вдруг сказала Ника. – Люблю омлет с сыром.

Удивленный и обрадованный, Дима улыбнулся неожиданному счастью, и Ника тоже улыбнулась – разделенная внутри на две личности, каждая из которых реагировала по-своему. Радость и недоумение. Страх перед утренней депрессией. Надежда на то, что еще есть возможность вернуться назад, не угодив за горизонт событий, откуда нет возврата.

Когда она уходила сегодня, Эдвард спросил, куда она идет. Ненавязчиво как-то спросил, не допытываясь, – в то время как его голубые глаза внимательно смотрели на нее, улавливая реакцию двумя детекторами лжи.

«Нужно съездить по работе, – соврала она. – И еще пару дел сделать по мелочи».

«По мелочи, говоришь? – Эдвард притянул ее к себе, не вставая с дивана и отложив в сторону ноутбук. – Мелочи недостойны того, чтобы тратить на них свою жизнь. Начинай всегда с крупного, и тогда на мелочи не останется времени».

Сняв свои рваные джинсовые шорты, Эдвард стянул с нее джинсы и усадил ее к себе на колени.

«Любовь – на первом месте, – сказал он, входя в нее. – Нельзя стать Звездой без настоящей любви».

Испытывая возбуждение и одновременно чувство вины, Ника закрыла глаза и откинула назад голову. Это безумие, детка, настоящее безумие, в плохой компании, и ничем хорошим оно не закончится. И ладно. Любить так любить. Стрелять так стрелять.

В гостиную вошла Юля. Ника не видела ее, только слышала у себя за спиной, а Эдвард видел ее и кивнул ей между делом, не отпуская ягодицы Ники и не останавливаясь.

Когда все закончилось, Ника встретилась глазами с Юлей, ожидая увидеть в них хотя бы намек на ревность, – но увидела нечто иное. Она принимает все, что делает Эдвард. Он для нее бог.

Если он попросит убить кого-нибудь, выполнит ли она его просьбу?

«Теперь можешь идти на работу, – сказал через минуту Эдвард. – Или куда ты там идешь».

Ника надела джинсы.

В течение двух недель она периодически изображала трудовую деятельность, уходя в свою лачужку на пару-тройку часов, – и Эдварду вроде бы не было дела до того, чем она занималась, но она знала, что дело ему есть. Однажды он спросил, что мешает ей работать отсюда, из его дома. Она сказала, что не может здесь сосредоточиться, и больше он не спрашивал, но было заметно, что ответ его не устроил.

Береженого бог бережет. Поставив на ноутбук пароль из двенадцати символов, Ника прятала его в кладовке под кучей хлама, Интернетом пользовалась через VPN, дабы не вводить в искушение своих новых друзей, – и все равно не чувствовала себя в безопасности. Они проверили ее, как сами ей сказали, – но кто знает, закончена ли проверка? Ей не слишком-то доверяют, не слишком-то откровенничают с ней, хоть и переспали с ней не по разу. Вот и сейчас, надев шорты, Эдвард смотрит на нее прежним рентгеновским взглядом – как смотрел пять минут назад – а она смотрит в ответ, пряча первую Нику за второй.

«Я вернусь завтра», – сказала она.

Она так сказала, чтобы узнать реакцию Эдварда, и она ее узнала.

«Ты теперь с нами, – сказал он. – Будем тебя ждать. Ты же правда вернешься?»

Сделав нажим на слове «правда», он вглядывался в нее, и ей казалось, что он обо всем догадывается. Не играет ли он с ней? Что это за игра?

«Да», – сказала она.

Она не обманывала его. Она знала, что вернется. Она еще не закончила здесь, ни первая Ника, ни вторая. Так что вернется, Эдвард, вернется, но от этого никому не будет лучше.

Дима обнимает ее и целует. У нее болит живот и болит голова. У нее есть две цветных таблетки, и она проглотит их сейчас, чтобы дожить до завтра и выкарабкаться ближе к свету из черной дыры, которая затягивает все глубже. Она зависимая? Наркоманка? Пусть так. Что с того? Она еще не была наркоманкой. Ее несколько раз пытались убить, а сейчас она убивает себя сама, и ей это нравится.

Завтра она вернется в Тарасовку.

Сегодня прощание с Димой.