Текст книги "Земля точка небо"

Глава 7. Дно

15 сентября 2005 года

До сих пор мне неясно, чего хотел этот лысый доктор. Возможно, он чего-то ждал. Или пытался разозлить меня.

Мое единственное умение – рассказывать о себе. Обычно люди слушают, и думают, что я не в своем уме. Или принял что-нибудь. Или вру. Но они хотя бы слушают, а этот тип улегся на соседней койке, сунул руки за голову и целый день валялся, не издавая ни звука. Только смотрел на часы. Когда в дверь сунулась голова дежурного, который явился просигналить обед, инспектор прогнал его жестом. Потом раздумал и отправил меня вдогонку, заказать у дежурного пиццу. И снова вытянулся на койке, глядя в потолок.

Возможно, ему было просто неинтересно.

Тогда я заговорил о провалах. Как из мира выдергивают затычку. Пуф-ф. Как я попадаю в другое измерение, где всё становится понятным и существенным. Где видна каждая связь. Каждая плоскость и граница. Каждый шаг экосистемы.

Лысый доктор заворочался и сел на кровати.

– По поводу того, о чем вы говорите, – сказал он без выражения. – Эти провалы, «дно», вы их так называете, правильно? Я читал запись.

Правильно. Его невозможно объяснить. Его трудно описать…

– Объяснить возможно всё, – перебил доктор. – Не говорите ерунды.

Ноль интереса. Опять. Или мне только казалось?

– Состояния, которые вы описываете, имеют под собой конкретную природу. Но у вас, я так понимаю, был какой-то опыт с наркотиками, правильно? Так что я ограничусь. Добавлю только, что причина в физиологии.

Он не понимает. Я встретил Бога. Именно поэтому я не умер. И как раз тогда всё началось: голос, дно, вторая жизнь. Именно тогда старые привычки облетели с меня, как…

– Ну, ну, остановитесь, – врач сел на кровати. – Слушайте сюда, и слушайте внимательно.

Мне нужно объяснить. Иначе он решит, что я псих, и ничего больше.

Но кое-что большее есть. И это очень важно.

– Слушайте меня, – врач наклонился мне навстречу. – Прежде, чем мы с вами продолжим, я категорически – слышите? – категорически хочу предостеречь вас от мистики любого рода. У вас пока нет серьезного расстройства. Пока нет. Вы просто запутаны. Для вас из этой точки есть два пути – рациональный и иррациональный. Я запрещаю вам трогать иррациональный. До сих пор ясно? Продолжайте.

Лысый доктор снова улегся. Как будто не вставал.

Но я успел заглянуть в него, пускай на секунду.

Инспектор не считал меня сумасшедшим. Пока нет. И говорить стало легче.

21 мая 2005 года

– На кой? Почему здесь? – Катька всё косилась на зарешеченные ячейки. – Тут же охереть как стремно.

– Сама просила в безлюдном месте, – сказала Лиза.

– Безлюдном, еще бы. Тут же змеи кругом… ч-черт.

Лиза и сама теперь жалела, что выбрала серпентарий. В ее телефонной книге полно было других координат – рестораны, клубы, спортивные центры. Все одинаково проверенные, все знакомые. В каждом бывал или Макс, или сама Лиза. Почти в каждом они снимали что-то для выпусков.

– Максим тут когда-то брал змей для «Земли-неба», – сказала Лиза. – Мы показали их, и выпуск удался. Может, поэтому. На счастье.

– Сбежит одна через эти прутья, и будет тебе счастье, – мрачно пообещала Катька.

Они брели вдоль бесконечных полок, забранных металлической сеткой. Полки делились на ячейки, и в каждой лежала или висела очередная пестрая колбаса.

«Как в супермаркете», – подумала Лиза и нервно хихикнула.

Ей как-то не пришло в голову, что здесь будет голая сетка. Лизе представлялся террариум, защита из толстого стекла, подсветка, декоративный папоротник. Но это оказался не зоопарк. В серпентарии змей не выставляли на обозрение – здесь их разводили и добывали яд.

И теперь ячейки казались Лизе слишком непрочными, проходы – чересчур узкими, а змеи явно замышляли недоброе. Пускай они не поднимали голову, не разевали пасть, не кидались на сетку – они вообще не двигались, насколько могла видеть Лиза. Но вокруг постоянно что-то шуршало, терлось о железо и сонно шипело, напоминая о своем опасном присутствии.

– Еще скажи, что ты сама не боишься, – сказала Катька.

– Если честно, – сказала Лиза. – Меня сейчас больше пугают люди.

Она вспомнила утренние лица, раздутые от припасенного возмущения. Мятые, как сизые гениталии. Верующие старухи трясут кулаками, стараясь доплюнуть ей под ноги из-за спин охраны. Молодые люди смотрят и молчат. Заросшие, бородатые, с бровями разной высоты. На всех черные футболки. Черепа, кресты и купола. Христос или смерть. Вера или печь.

– Да ладно, – Катька цокнула языком. – Ты как всегда. Безбожно всё драматизируешь.

Они зовут ее «лже-спасительницей» и «лже-психологом». Каждое утро привозят розовый манекен, наряженный в подражание Элизе, и жгут его горелками на стоянке у дома.

– Что-что, а змеи лучше, – сказала Лиза.

– Да брось, – Катька осторожно махнула рукой, стараясь не коснуться полок. – Никто же не делает ничего реально для тебя опасного. Нельзя же запретить десяти придуркам портить манекены…

– Десяти придуркам? – Лиза нечаянно задела какую-то штангу, и вокруг сразу поднялась возня. Сбавив тон, Лиза повторила. – Десяти придуркам? Ты шутишь? Это же повсюду!

Раньше Элизу мусолили только в сети и желтых изданиях. А теперь везде: по телевизору, на радио, в забегаловках и кухнях, по всей стране: едва кто-то поминал Элизу Фрейд, как сразу находился умник с пространным суждением. Элиза Фрейд то, Элиза Фрейд сё. И кстати, дело совсем не в религии.

Но согласитесь, она не вправе оспаривать нашу духовность и насаждать эти чуждые нам, да и попросту варварские обычаи и взгляды.

Жидовка хренова, – соглашались люди попроще.

У всех будто открылись глаза. Элиза Фрейд, повторяли они. Элиза – Фрейд. Как же мы не замечали раньше?

– Главное, не понимаю, откуда эта агрессивная религиозность. Этот весь антисемитизм.

– Ой, прошу тебя, нет там никакого антисемитизма, – сказала Катька. – Ты не понимаешь. Это просто контекст.

– Какой еще «контекст»?

– Ну как же. Представь как ты позлила эту категорию, в конечном итоге. Они все живут в дерьме, носятся с каким-то дерьмом, выглядят как дерьмо… а ты известная, красивая, ездишь на своем «Лексусе», у тебя охрана вон, деньги. Трахаешься с кем и как хочешь…

– Ни с кем я не трахаюсь! – Лизе уже плевать было на змей, да и на обслугу, если здесь кто-то остался. – Я вообще, между прочим, больше года не трахалась. Крыша скоро поедет…

– Не важно, не важно, – Катька затрясла челкой. – Им-то откуда это знать? И конечно – это я тебе гарантирую – куча народу на твоей стороне. Они просто молчат, как всегда. Сама знаешь, как оно со славой, по большому счету. Кто станет утруждаться, хвалить? А с говном смешать, это да, это всегда пожалуйста. Желающих море.

– Ну и кто на моей стороне?

– Да все, у кого мозги есть. Я на твоей стороне. И студия тоже.

– Угу, как же, – Лиза поморщилась. – Бергалиева мне не сказала ни слова. Они вообще меня избегают сейчас.

– Ну и что? Деньги платят? Машину не забрали? Охрану к тебе приставили? Я же говорю – все за тебя.

– Но нельзя же молчать! Когда кругом фашисты, в открытую…

– Какие фашисты? Ну какие фашисты? Эти, что ли? Твое сборище плешивых дегенератов? Тоже мне, высшая раса. Я понимаю, были бы молодые, типа, блондины, арийцы там. А это клоуны просто, вот и плевать на них всем. И ты наплюй.

– Я бы и плевала. Если бы не паяльные лампы.

– К черту лампы. Я бы на твоем месте лучше о юристах позаботилась.

– Это еще зачем?

– Да, в общем, – Катька впервые замялась. – Вдруг начнется политика.

– Что за политика?

– Молодежная. Ты скажи, ты вообще не еврейка, да? Ни грамма?

– Блин.

– Нет, серьезно.

– Моя бабушка встречалась с одесситом, – хмуро ответила Лиза. – Это считается?

– Э… м-м… нет, наверное нет. И у тебя что, никаких связей? – допрашивала Катька.

– Каких «связей»? – Лиза окончательно запуталась.

– Ну в этой, в иудейской общине. В каких-нибудь организациях? Чтобы тебя прикрыли?

– От чего прикрыли? Хватит вилять, говори уже.

– Да в общем, в конечном итоге, – Катька облокотилась на сетку, но опомнилась и стала прямо. – Кое-что назревает там. Рассказывали на государственном.

Лиза молча уставилась ей в лицо.

– Ну, в общем, – сказала Катька, опять теребя сетку. И снова замялась.

В ячейке что-то заворочалось и подняло голову: бледный грибок с треугольной шляпкой, зачеркнутой крест-накрест – X.

21 мая 2005 года

Мобильник снова дернулся и пополз на край стола.

Он знал, кто звонит. И догадывался, почему. В последнее время у Макса выработался дар неприятного предвидения. Каждый раз, поднимая трубку или открывая рабочий почтовый ящик, Максим кожей ощущал, что сейчас будет. Хотя бы примерно. И от этого приторного чувства его тошнило.

Макс поднял трубку.

– Да, Лиз? Я отлучился на минуту.

– На меня хотят подать в суд.

– Кто?

И он догадывался, кто.

– Не знаю, – ее тон был неприятно требовательным. – Какая-то молодежная организация. Государственная даже.

– Номер статьи?

– Да не знаю я! Откуда мне знать. Ты же у нас адвокат. Вот и защищай меня.

– Посмотрим.

– Что значит «посмотрим»? Мне нужна помощь, у меня нет знакомых юристов. Кроме тебя.

– Лиза, – сказал Макс. Он кашлянул и повторил. – Лиза, не нужно забегать вперед. Потом обо всем поговорим. Я делаю для тебя что могу – профессионально или нет.

– Узнай, пожалуйста, что за организация и что за статья. И серьезно ли всё это. Нам нужно подготовиться.

– Угу. До встречи, – Максим нажал кнопку.

Он поднялся из глубокого кресла, отряхнул колени. Будущее грызло Макса, как болезнь.

В распахнутые окна бил майский сквозняк, душистый, свежий, – его хотелось глотать как воду, его невозможно было вытравить ни студийной пылью, ни табачным дымом. Максим свернул за угол и остановился. В курилке было тихо и гулко. На перилах долговязой вороной торчал помощник директора.

Макс разместился напротив и с третьей попытки разжег сигарету. Члеянц молчал.

– Не знал, что ты куришь, – сказал Максим.

– Я не курю, – ответил помощник, глядя под ноги. – Я к тебе.

«Опять без сюрпризов», – подумал Макс.

– Как она? – Члеянц подал голос.

– Можешь себе представить, – Максим выдохнул облачко дыма. От табака стало немного легче.

– Могу, – согласился помощник. – Но я не об этом. Она еще хочет уйти?

Неожиданно для себя Макс хихикнул.

– Если захочет, вряд ли задержится… Уф-фп, – он беззвучно чихнул – Вы ей нужны сейчас. То есть, ваши бабы из охраны. Тебя и Тамару это, конечно, порадует.

– Это всё закончится. А вот Элиза Фрейд теперь в коротком списке. Ее имя будет стоить денег. Заметь, просто имя. Мне бы хотелось видеть под ним Елизавету, но исполнительны…

– Лучше скажи мне, Аркадий, – перебил Максим. – Тебе в самом деле наплевать? Тебя лично, как человека – совсем не заботит эта травля?

– Какая травля, – скривил губы Члеянц. – Какая травля? Ты знаешь, что такое травля?

Он замолчал, и Макс отвернулся к сигарете. За окном верещали птицы.

– Я голубой, – сообщил помощник директора.

– Поздравляю.

– Один раз ребята устроили парад гордости. Здесь, в Москве, смешно, да?

Макс промолчал.

– Парад гордости, – повторил Члеянц. – Так знаешь, что они сделали?

– Что?

– На них выпустили скинов. Взяли и выпустили. Как бы те сами пришли. А наши начали драку.

Максим затянулся и передвинул ногой жестянку для окурков. Члеянц еще бормотал, глядя в кафельный пол:

– В новостях, везде, все говорили, что люди принесли пакеты с кровью, под одеждой, и обмазались ей, чтобы скомпрометировать молодежь. Возмущенная общественность…

– Аркадий, – прервал Макс.

– Что?

– Я хорошая шлюха, правда? Вы дадите мне медаль?

Члеянц устало закатил глаза. Он спрыгнул на пол, оглушительно щелкнув подошвами.

– Максим, помни, что бы мы ни просили, пусть это тяжело, но мы все – ты, я, Тамара Владимировна – в конечном итоге мы стараемся только для твоей девушки.

– Она не моя, – промычал Макс, не вынимая изо рта сигарету. – То есть, не совсем моя. Помнишь, у нее нас двое?

И он визгливо засмеялся, не в силах остановится. И фыркал, пока Члеянц не ушел. И скалился в метро, до самого Ленинградского.

Максим умолк только дома, когда навстречу вышла Лиза.

– Как там дела? – спросила она, и Макса опять затошнило.

– Я найду тебе хороших адвокатов.

– Не хочу я никаких адвокатов! Почему ты сам не можешь? Я им не верю, я могу доверить это только тебе.

И опять без сюрпризов. Кто сомневался, что начнется безумие.

– Я не смогу защищать тебя в суде, – сказал он, и ему стало чуть легче.

– Но почему? Ты же юрист, у тебя диплом.

– Нет никакого диплома.

– Я видела копию.

– Да, копия есть. Я взял чужой ксерокс, отфотошопил немного. Ясно теперь? У меня нет высшего.

«Вот и всё», – подумал он. И Максима захлестнула болезненная, нервная безмятежность, и кислое признание растаяло в сладком послевкусии.

Лиза помолчала. Выпрямилась и скрестила на груди руки.

– Я всё равно не хочу адвокатов.

– Ладно.

– Ладно? И что будем делать? – спросила она вызывающе.

– Тебя зовут на публичное оправдание. Не хочешь суда – рекомендую явиться.

– Какое оп… с какой стати? Кто зовет?

– ФАЦИ.

– Кто?

– Фонд активных целеустремленных избирателей. Тот самый. На страже нравственности и порядка.

– Ты что, шутишь? – Лиза уставилась в потолок. – Да пошли они.

– Какие тут шутки, – вздохнул Максим. – Буквально месяц назад их стараниями какого-то лузера вот так успешно прикрыли. За решеткой сейчас.

– Но… а… что он им сделал хоть?

– Ничего. Стихи писал. Пропаганда наркотиков и разврата.

Лиза опустила руки и повернулась.

– Ты был прав, – сказала она. – Пока нас не было, что-то серьезно поменялось. Очень так.

Макс устало выбрался из пиджака и бросил его на вешалку. Лизы уже не было в прихожей – она возилась на кухне, гремя чашками.

– Да потерпи ты десять минут перед ними, – крикнул он ей. – Это же кретины малолетние. Им тоже хочется внимания. Погавкают на камеру и успокоятся.

Он рухнул на диван и включил телевизор. У них теперь было спутниковое, каналов двести, но в последнее время по ним крутился либо шлак, либо очередное расстройство для Лизы. Всё равно они с ней иногда включали ящик и проверяли. Искали полезные новости. Искали союзников.

– Скандал вокруг имени популярной московской телеведущей, – объявил диктор, едва проявившись на экране.

Щелк. Максим переключил канал. Морские котики.

Щелк. Реклама.

Щелк. «Песня-88», ретрансляция.

Щелк. Интервью.

– …ой-то попсовой куклы, и впервые слышу это имя, и считаю всю эту шумиху праздным, дутым занятием, и разносят его те люди, которых мы вчера видели по телевизору, – говорил перед камерой мохнатый столичный рокер, и Макс едва не крикнул Лизке, что нашелся кто-то вменяемый, но тот моментально продолжил. – Хотя я понимаю ребят, которые вышли на улицы, не испугавшись погонов, не испугавшись личной охраны, явились высказать этой вавилонской блуднице, что думают о наших… наших бесстыжих королевах попсы.

Щелк. Реклама.

Щелк. Реклама.

Щелк. Два пожилых румяных юмориста в окружении театральных кресел.

– Это, знаете, как говорят: любит русский жидом похвалиться…

Щелк, щелк, щелк. Союзников не было.

Едва сбежав на кухню, Лиза открутила до отказа кран, раскрыла мобильник и нервно пролистала номера.

– Алло. Привет, Кать. Да. Да, слушай… мне нужна кое-какая помощь. Да, и мне не на кого больше рассчитывать. Хорошо? Ладно, внимание…

21 мая 2005 года

– Во-первых, можно поинтересоваться, какой велосипед у вас был до этого? – молодой худенький продавец говорил вполголоса, как в библиотеке, хотя вокруг пахло резиной и девственной фабричной смазкой.

– До этого, – Дима поскреб в затылке. – В общем, такой, желтый. Что за модель, не знаю, это было в Европе, там на таких ездят почтальоны…

– Ладно, понял, – кивнул продавец. – А перед этим?

Они шли между двух велосипедных колонн, тянувшихся вдаль, растворявшихся где-то в холодном полумраке. Фасад у магазина был крошечный, но помещение вместило бы хороший стадион, и здесь продавались не только велосипеды.

– Ну, – сказал Дима. – Перед этим «Аист». Но это давно, где-то лет двадцать назад.

– «Аист»?.. – продавец хихикнул. – Точно? На полном серьезе?

– Не знаю. Там спереди был нарисован аист. А может, чайка. Без рамы велик.

Продавец хмыкнул, нетвердо ухмыльнулся и помял одну костлявую руку в другой. У него сильно торчали зубы.

– Ну, это не совсем мой был, – признался Дима. – На нем еще отец ездил. И братья, когда были маленькие.

– Т-т. Так вы прошли, в конечном итоге, большой путь.

– Что да – то да.

После этого беседа окончательно расклеилась, и они брели молча.

– О, – сказал Дима. – Вот такой мне нравится. Сколько такой?

– Этот… – худой продавец растерялся вовсе. – Ну, это двухподвес, по большому счету, экстра-класса, то есть, сами понимаете…

– Ладно, я всё равно не разбираюсь, – Дима зачем-то нагнулся и заглянул велосипеду под шестерни. – Так он сколько стоит?

– Вам в рублях или долларах? – парень затоптался на месте. – Вас что меньше шокирует? Если в долларах, то грубо, скажем, восемь тысяч. Но нужно учитывать…

– О, нормально.

Дима полез за кошельком.

– Но вы еще ничего не посмотрели!

– Мне этот нравится.

– Подождите, я вот что хочу сказать: учтите, это довольно-таки… переоцененная модель, в районе такой суммы вы могли бы…

– Но он красивый? – спросил Дима.

Парень сделал усталое лицо.

– Я вам честно скажу. Вам нужен велосипед чисто для понтов? Чтобы было видно, сколько он стоит, и все дела?

– Мне он нравится, – хмуро ответил Дима.

– Окей, – продавец раскинул худые руки и стал похож на ветвистое дерево. – Тогда окей. Никаких вопросов. Наверное, лучше не спрашивать, откуда у вас такие деньги?

Он ухмыльнулся, снова обнажив крупные зубы.

– Почему, – сказал Дима. – Я заработал их в журнале, за пару лет, это не считая моей доли за квартиру, плюс еда и одежда… и еще много, правда, растратил на рестораны и дискотеки. Вы карточку примете?

– Карточку? Кредитку, что ли? Нет, нет, вы что, – парень замотал головой. – Терминал на такую сумму – это, во-первых, нереально.

– Ладно, – Дима затолкал кошелек на место. – Где у вас ближайший банкомат?

Он вернулся спустя полчаса, сжимая в каждой руке охапку бумажных денег.

– Буквально пару сотен не хватило, – радостно сообщил он продавцу. – То есть, смотря какой у вас курс… нет, наверное, это всё равно. А мобильный на остаток не возьмете?

Дима протянул кассиру телефон.

– Это «Сименс», ему два года всего. Экран, правда, чуть поцарапался.

Парень уставился на мобильник, отмахнулся и прошаркал в сторону кассы.

– Я вас проведу как постоянного клиента, – он устало порылся в ящиках за прилавком. – Трехпроцентная скидка… вот, подпишите… ваши техпаспорта, гарантия на все обвесы три года, кроме рамы, на раму пожизненная.

– То есть, пока я не умру? – не понял Дима.

– Да нет… пока не умрет конструкция, – парень швырнул на прилавок ручку. – Надеюсь, вы ее переживете. Так, ваша сдача… да, в конечном итоге, при вашем… стиле и опыте, а тем более, зрение, как я вижу… я бы вам рекомендовал на сдачу приобрести хотя бы простенький шлем.

– А, в общем, спасибо. Нет, я лучше, – Дима огляделся. – Я лучше куплю насос. И какую-нибудь классную футболку.

– Завидую вам, – продавец опять ухмыльнулся в два крупных зуба. – В конечном итоге, я сам так хотел бы… ну, пользуйтесь. Ручку-то оставьте.

– Уф, – Дима полез в карман и вынул авторучку, застрявшую в мятых бумагах. – Сейчас, еще одну минуту.

Он хотел поставить отметку напротив «Я хочу велосипед». Дорогой велосипед. Но списка в бумагах не было, точнее, Диме подвернулся другой список, уже забытый. Старая работа для журнала, теперь едва знакомая. Фамилии, имена, должности.

Страны и города.

– Гм, – сказал Дима в пустоту. – А вот это весело.

22 мая 2005 года

Пока она и ребята занимали места в углу сцены, в зале рябило от фотовспышек, и резкие тени метались по тяжелым бархатным портьерам. Камеры тоже были здесь, и много – вот только достаточно ли? Одна… вторая… Лиза пыталась сосчитать их, но всякий раз отводила взгляд, наткнувшись в толпе на очередную пару хмурых сверкающих глаз под синим прямым козырьком.

– Ты прав, – шепнула она Максиму. – Это и правда дети.

«Таким даже спиртное не продадут, наверное», – подумала Лиза. Хотя вряд ли кому-то здесь это мешает.

На сцену поднялась румяная девица в меховом воротнике и синей кепке, похожая на пролетарского вождя. Микрофоны еще не работали, поэтому девчонка бесцельно затопталась у стойки. Подумав немного, она подняла кулачок и яростно потрясла им над головой.

Между кресел засвистели и завизжали.

– Маня! Маня, зигуй! – крикнула худенькая школьница в первом ряду, подпирая носик двумя сложенными ладонями.

Если честно, Лиза ждала куда большего, – или просто другого. Не такого, как этот злой, извращенный детский утренник. Прокуренный зал в полузаброшенном доме культуры – у потертых кресел сбиты углы, на потолке мерцает зарешеченная лампа, а под ногами при каждом неловком движении скрипят ухабистые серые подмостки.

И бетонный холод, и лиловые флаги, перечеркнутые крест-накрест.

Ф-фи-и-и, – завелся микрофон на сцене, и меховая девица сделала шаг вперед.

– Ребята, – сказала она, капельку гнусавя. Ф-фи-и. – Дорогие ребята, расправьте крылья! Это мы! От северных равнин до южных морей, и всё это мы, наша страна, наше будущее!

Она говорила еще что-то, и ее голос ревел из плохих огромных колонок, трещал от помех и дробился, ломаясь между сценой и залом, но Лиза уже не могла разобрать ни слова. Да и вряд ли звучало что-то важное, судя по интонации. Девица в меховом воротнике трясла охапкой белых листов, и основная тема, как представлялось Лизе, похоронена где-то там, на сладкое под занавес. А пока – они хотели насладиться моментом.

«Насладиться», – подумала Лиза. В том-то и дело. «Это же бред», – думала она, глядя поверх собравшихся. – «Ведь они в большинстве». За ними государство. Каждый из них готов идти до конца, и увидеть Лизу за решеткой, и всё равно они недовольны: все как один суровые и мрачные, даже когда одобрительно кричат выступающим. «Многим даже», – осенило ее, – «плевать на тебя, но каждый словно обижен, и на кого – неизвестно».

На сцене рядом с девицей вырос аккуратный паренек, старательно расчесанный, в пиджаке и малиновой повязке, будто прямиком с выпускной фотографии. Он потерянно улыбнулся Лизе, открыл тяжелую папку и вострубил:

– Обвиняется – ведущая и психолог Элиза Фрейд! – и опустил глаза, читая по бумаге. – Мы, молодежь и будущее Родины, порицаем: за вульгарный внешний вид и образ жизни…

И опять Лиза не слушала. Ей хотелось извернуться и заглянуть в глаза этим двоим, меховой румяной девице и выпускнику года, увидеть стыд или хотя бы насмешку. Разглядеть неловкость или сарказм. Весь этот детский сад – ведь это просто не могло быть на полном серьезе. Если бы Лиза сидела в зале, а не за партой в углу, она сползала бы под кресло, давясь от хохота. Нет, правда же. Разглядеть бы их лица, хоть на секунду.

Но глаза девицы скрылись под опущенным козырьком, а паренек лишь долдонил, читая новые и новые обвинения.

– Разжигание межнациональной розни по отношению к русскому народу… Насаждение ксенофобии в адрес православной церкви…

Лиза откинулась на скрипучем подвижном стуле и прикрыла глаза. Вдруг ее навестило смутное, очень туманное воспоминание, откуда-то из школьных времен, из младших классов. Тоже актовый зал. Круг Позора. Звонкая пионервожатая, в руках малиновый скоросшиватель.

«За неуспеваемость и хулиганство…»

Эхо разносит фамилии, и круглые стриженые затылки один за другим бредут на сцену. В зале молчат.

Как будто старый неприятный сон. «Бедные мальчики», – подумала Лиза. Зачем ты их сюда тащила? «Для поддержки». В чем? Перед кем?

Она приоткрыла веки и скосила глаза на Макса. Тот сидел прямо и непрерывно ерзал взад и вперед, рискуя доломать скрипучий ветхий стул. Он ждал чего-то. Наверняка – когда всё это закончится.

Девица с пареньком спустились в зал. На сцену поднялась уже знакомая худая школьница. Она изо всех сил тянула шею, стараясь докричаться в микрофон. Она читала стихи.

– Враг президента, враг народа. Иерихонская блудница…

Кто-то длинный вынес девочке ведро гладиолусов. Она засмущалась и начала заново.

Рядом кто-то негромко хрюкнул. Лиза глянула вправо и встретилась глазами с Димкой. Он тоже оказался на взводе, но совсем по-другому.

Дима хихикал и грыз кулак. Он шел пятнами от возбуждения, и его короткие волосы сверкали искорками от пота. Когда Лиза посмотрела в его сторону, Дима склонился к ней и громко зашептал:

– Не волнуйся! Не… Всё будет классно!

– В чем дело? – беззвучно спросила Лиза.

– Ни в чем, я просто придумал… там, одну вещь. Не переживай. Всё будет хорошо. В конечном итоге, – и затрясся, глотая смех.

Маленькая школьница прочла стих, взвалила на себя гладиолусы и осторожно побрела в зал. Публика спохватилась и захлопала ей вдогонку.

«Верх безумия», – подумала Лиза. Нет. То есть, низ безумия. Самое дно.

На сцену опять поднялась девушка со щеками и воротником.

– Еще раз поблагодарим… – она глянула в бумаги. – …Тёмную Ярость за ее выступление, А теперь – патриотическая десятиминутка, ребята, не расходитесь, пожалуйста. Сейчас вам раздадут памятные флажки и буклеты, и после этого мы продолжим!

Она повернулась к Лизе и пробормотала:

– Готовьтесь, хорошо? Мы сейчас будем транслировать ваши извинения, для телевидения.

Лиза открыла рот, но девица уже смотрела вдаль. Парень в костюме галопом пронесся мимо и оставил перед Лизой два малиновых буклета. Кто-то тронул ее за локоть. Это был Максим. Он наклонился и оглушительно прошептал на ухо:

– Десять тысяч, – и затолкал в руку Лизы твердый бумажный квадратик.

– Что? Не пойму.

– Тебе просили передать. Десять тысяч долларов, если ты прочтешь этот ответ. Можно своими словами.

– Кто просил? – она развернула бумагу. Обычный принтерный листок, вверху две строчки текста.

– Сама знаешь, – Макс подобрал буклет и уставился в него.

«Я полностью отрицаю ваши пустые инсинуации», – прочла Лиза. – «Да, я знаменита, молода… гм… красива и развратна, и останусь такой несмотря на всё. Увидимся в обычное время на «Мега-44 м»!»

Вот как, значит.

Лиза подняла глаза и немедленно увидела знакомое лицо. Бергалиева сидела в небольшой ветхой ложе, среди кабелей и аппаратуры, и наблюдала за ней так же пристально, как Лиза смотрела в зал. Директриса ждала реакции.

«Откуда ты взялась», – растерянно подумала Лиза. Она повернулась к Максиму, стараясь не потревожить хрупкий стул.

– Я не стану читать это дерьмо.

Макс ухмыльнулся, не поднимая глаз от буклета.

– Это еще не худший вариант. Ты бы видела, что Члеянц изначально придумал. А у тебя – это примерно десятая редакция.

– Не нужно меня уговаривать, – Лиза нахмурилась. – Я не стану.

В зале стоял гомон, но Бергалиева наверняка разобрала всё по невербальной части.

– И я не стал бы, – легко согласился Макс.

– Спасибо.

– Не за что. Кстати, я только что потерял работу.

Лиза втянула носом пыльный воздух и едва не чихнула.

– Вот так ты, да?

– Как? Что тебе не нравится? Или ты считаешь, я не на твоей стороне? Или я мало ради тебя сделал?

– Я именно об этом. Именно. Ты заламываешь мне руки.

Максим открыл рот, но Лиза не дала ему заговорить.

– Уйди, – сказала она, шмыгая носом. – Встань и уйди, я не хочу тебя видеть.

Вдруг Лиза поняла, что в зале тихо. Снова начался эфир, и все камеры смотрели в ее лицо, и время шло, и вокруг не раздавалось ни звука, только один раз в гулкой тишине истерично хихикнул Макс.

– И-и… – девица поднялась на сцену, шурша бумагами. – Попросим обвиняемую встать.

Но встал кто-то другой. Позади с грохотом повалился стул. Дима побрел к микрофону, скрипя немытым паркетом, и девушка с воротником растерянно потеснилась.

– Раз, раз… – пробормотал Дима, не глядя в зал. Он порылся в заднем кармане, вытащил мятую бумагу и принялся читать, близоруко водя носом от строчки к строчке.

Он совсем не годился в ораторы. Голос Димы то звучал оглушительно, то пропадал вовсе. Дима неправильно ставил ударения и вещал о чем-то совсем неинтересном и скучном: какие-то фамилии, порой даже знакомые. Какие-то должности и регалии. Города и страны, часто уж вовсе экзотические.

И национальности.

Лиза понятия не имела, что это значит. И не только она. Меховая девица хлопала глазами и жевала губы. Хмурые дети ерзали на сиденьях и переминались между рядами. Даже люди с телевидения растерянно вертели головами, не зная, куда направить объективы.

На сцену поднялся охранник в черных кожаных ботинках. Он сделал несколько тяжелых шагов, но остановился, когда одна из телекамер повернулась ему навстречу. У его пояса болталась расстегнутая кобура, и охранник стоял неподвижно, шевеля только челюстью.

– Да, подержите его, мне быстро, – сказал Дима, прервавшись на середине чьей-то значимой фамилии. – Вот, я составлял этот список еще давно, когда искал материалы. Так мне тогда казалось: такая классная идея, показать, сколько тут собралось народу из разных городов и стран, и все чего-то добились, и всё такое.

Девица что-то заговорила у него за спиной, но микрофон был далеко, и ее не услышали.

– Я тогда только недавно приехал в Москву, и чуть не уехал обратно, потому что ничего и никого здесь не знал, – сообщил Дима, опустив мятый листок. – А теперь я хочу уехать, потому что всё знаю. И мне противно быть здесь, рядом с такими, как вы.

– СТОП! – рявкнул мегафон, и гомон публики улегся, не успев разрастись. Головы поворачивались одна за другой, и кепки в зале сменялись бритыми затылками.

– Рекламу! – Бергалиева взобралась на какой-то осветительный ящик. Она махнула рукой, и Лиза увидела, как между рядами одна за другой гаснут камеры.

Директриса развернула мегафон в лицо меховой ведущей.

– Заканчивайте, освобождаем зал. Представление окончено.

Но в зале, к счастью, были не только люди Бергалиевой. И не только суровые дети. Здесь и там по-прежнему чернели объективы. И не только с государственного. Отовсюду. Раз, два… пять крупных видеокамер, – сосчитала Лиза, едва дыша от беззаботного злорадства.

– Катька! – сказала она Максу, который вился у ее уха. – Это Катькины.

И не только. Штук десять любительских мыльниц. И даже насупленные юноши кое-где снимали их на свои бюджетные телефоны.

– Бергалиева Тамара Владимировна, – пробубнил со всех сторон голос Димы, и публика снова притихла. Охранники прекратили осаждать журналистов. Активные избиратели опять уставились на сцену. Они слушали и ждали.

– Исполнительный директор, студия «Мега-44», – читал Дима. – Член совета директоров сети вещания… кабельной сети вещания «Мега-44й» Место рождения – Узбекистан. Отец…

– Заткни ЕБАЛО!

Все лица повернулись к Бергалиевой. Все уцелевшие камеры теперь были направлены ей в лицо, и директор беспомощно косилась по сторонам, переводя взгляд с одной на другую, и вдруг публика взорвалась.