Текст книги "Бесконечная страна"

Санька перевёл глаза на избушку и вздрогнул. Только сейчас он понял, что этот бревенчатое сооружение стоит вовсе не на сваях, как ему показалось вначале, и не на курьих ногах, как можно было бы предположить, а на человеческих руках.

Да, так и есть. Две синеватые руки, словно обрубленные ниже локтя, уперлись в землю ладонями и держат на себе избушку вместе с крыльцом, двускатной крышей и трубой над ней. Из трубы вьётся дымок, а руки, кажется, даже подрагивают от напряжения. И не человеческие они, понятно, только формой похожи. Не бывает людей с такими руками. Великаньи? С другой стороны, великан – это в каком-то смысле тоже человек… Наверное.

Баба-яга заметила его внимание, обернулась и произнесла:

– А ну-ка, избушка-поскакушка, что стоишь, как вкопанная? Поздоровайся с нашими гостями! Да гляди не развались от усердия, аккуратненько!

И расхохоталась хриплым смехом.

Изба шевельнулась, как живая перенесла тяжесть на левую руку, помахала правой в воздухе (при этом ступени крыльца оторвались от земли, и Санька хорошо разглядел мощные узловатые, вымазанные в грязи, пальцы) и снова утвердилась на обеих. Крыльцо с треском и скрипом тоже встало на место.

Эдак, действительно, и развалиться недолго, подумал Санька, а вслух на всякий случай ещё раз сказал:

– Здравствуйте.

– Ладно, – прохрипела старуха Яга. – Хватит церемоний, пошли в дом. И ты, птица-ворон залетай, коли желаешь. Как зовут-то тебя?

– Георгием кличут, – важно заявил Гоша.

– Хорошее имя, – одобрила Яга. – Был у меня один знакомый колдун Георгий. Сильный, зараза. Зверей любых своей воле подчинял, птиц… – она умолкла. Губы совершали жевательные движения, глаза невидяще уставились в пространство.

Уехала бабушка в воспоминания, подумал Санька, да, эта – не Марина Шахатовна. Не Хозяйка. Совсем другая.

– А где он сейчас? – спросил громко.

– А?! – встрепенулась Яга. – Кто?

– Георгий. Колдун.

– Где, где… – пробормотала бабка, неожиданно раздражённым и даже злым голосом. – Не твоё дело. Много будешь знать – скоро состаришься.

Она развернулась и, тяжко опираясь на клюку и шаркая ногами, пошла в дом. Санька с Гошей, который тут же слетел на его плечо, словно ободряя и поддерживая, последовали за ней. Впереди них, конечно же, катился жёлтый клубок ниток.

Внутри избушка-на-великаньих-ручках оказалась, как две капли воды похожа на ту, в которой жила Настя. Только погрязнее, пожалуй. Запущенней. Было заметно, что с веником и мокрой тряпкой местный пол встречается не слишком часто.

И ещё здесь жил кот. Громадный, размером с хорошего мейнкуна, разномастный – весь в белых, чёрных и рыжих пятнах, – он дремал на печи. При виде вошедших, открыл глаза, чей цвет и блеск мог бы поспорить с цветом и блеском камня на правой руке Яги, зевнул во всю пасть, потянулся и снова погрузился в сладкую дрёму.

Снаружи уже почти совсем стемнело, но в горнице было светло. Свет шёл из глазниц человеческого черепа, подвешенного к потолку вместо люстры на короткой цепи. Был он не обычным, а тройным – словно три черепа срослись вместе затылками и теперь испускали лучи света на три разные стороны из шести глазниц.

Санька представил себе существо, которому могли бы принадлежать эти черепа. Выходило жутковато. Тогда он представил себе, что из трёх черепов просто смастерили один. Тоже не слишком весело. Уточнять, однако, не стал.

Баба-яга усадила его на лавку, достала из печи ухватом глиняный горшок (Санька подумал, что ни русская печь, ни горшки в ней, ни ухват не вызывают у него уже ни малейшего удивления. Словно всю жизнь в такой избе и среди подобной утвари прожил), поставила на стол. Потянуло вкусным мясным духом.

Санька проглотил набежавшую слюну.

– Так, значит, вы у Насти побывали, внучки моей? – спросила Баба-Яга, доставая хлеб и разделочную доску.

– Побывали, – подтвердил Санька. – Она ваша внучка? Ух ты, не знал.

– Внучка, внучка. Будь иначе, сидели бы вы тут, как же.

«А где?» – чуть не спросил Санька, но удержался.

– Хорошая у вас внучка, – сказал вместо этого. – Спасибо ей большое.

– Понравилась? Хе-хе…

Яга положила на стол нож с рукоятью, обвитой тончайшим кожаным шнуром, и длинным, узким, кованым клинком. Между клинком и рукоятью имелась небольшая гарда, чтобы рука не соскальзывала на лезвие. Саньке такие ножи не попадались никогда. Не нож, а прямо-таки боевой кинжал. Даже отсюда, с другого края стола, видно, что острый, как бритва – вон как осторожно свет лежит на лезвии. Словно боится пораниться. Санька вспомнил, как точил ножи отец, проверяя остроту лезвия на волосках, росших с тыльной стороны ладони. Сбривает – значит, достаточно. Можно точить следующий.

Он прерывисто вздохнул.

«Интересно, – пришла в голову неожиданная мысль. – Могу я встретить здесь папу?»

– Нет, – сказала Яга. – Не можешь. Твой отец не здесь.

«Вы читаете мысли?» – хотел спросить Санька, но вырвалось несколько иное:

– Нехорошо залазить в чужую голову.

– Делать мне нечего, как в голову твою лезть дурную, – пробурчала Баба-Яга. – У тебя и так на лице всё написано, открытым текстом. Не думай о всяких глупостях, а возьми-ка нож, хлеб нарежь. А я пока миски-ложки достану.

Санька встал, послушно притянул к себе разделочную доску, положил на неё каравай чёрного хлеба (он почти ничем не отличался от того, что лежал у него в рюкзаке, разве что Настин был уже почат) и взялся за нож.

Нож, будто живой, дёрнулся в сторону. Как раз в ту, где на столе сидел Гоша. Да так резко и сильно дёрнулся, что Санька совершил нечто вроде фехтовального выпада, лишь в самый последний момент чудом направив клинок мимо пернатого друга.

Впрочем, тот и сам оказался не промах – взмахнул крыльями и вмиг очутился на жутенькой люстре. Тройной череп качнулся, цепь закрутилась. Лучи света заплясали по горнице.

– Р-рехнулся?! – каркнул ворон.

– Я не хотел! Он сам! – крикнул Санька, борясь с ожившим ножом. Тот, словно бешеная хищная рыба, бился в его руке, и очень скоро Санька понял, что дело плохо. Нож вовсе не пытался освободиться. Наоборот. Он явно нацелился сначала лезвием на Санькино горло, а затем, когда Санька сумел отвести его в сторону, остриём – в грудь. Точно напротив сердца.

Это было совсем не смешно, но боковым зрением Санька видел, как со стопкой мисок в руках хихикает в сторонке Баба-яга. Её глаза, казалось, горели тем же холодным мертвенным огнём, что и глазницы черепа-люстры, и Санька успел подумать, что они с Гошей, кажется, попали в самую настоящую засаду, выбраться из которой живыми будет трудно. Если вообще возможно.

Словно в подтверждение его мыслей, окончательно проснувшийся кот, хлестнул себя по бокам хвостом и совершил молчаливый стремительный прыжок с печи точно на люстру-череп. С явной целью поймать птичку по имени Гоша. Однако ворон и тут не оплошал и мгновенно перелетел на печь – ровно на то место, где только что находился кот. Тем не менее, пара мелких перьев, которые котяра всё-таки успел зацепить когтями, закружились в воздухе.

– Санька, дверь!! – заорал Гоша. – Атас! Делаем ноги и крылья!!

– Мяа-а-уу!! – в тон ему заорал кот, сорвался с люстры и шлёпнулся вниз на все четыре лапы. И тут же принялся подкрадываться к печи, не отрывая от Гоши жёлтых горящих глаз. Его хвост метался из стороны в сторону, не хуже ножа в руках Саньки.

А Саньке было не до дверей. Правой рукой он сжимал рукоять ножа, а левой – запястье правой. И прикладывал все силы, чтобы удержать проклятый кусок отточенной стали на безопасном расстоянии от себя. Это было трудно. Пожалуй, так трудно Саньке в жизни не приходилось. За неё, жизнь, он сейчас и боролся.

Заколдованный клинок (а какой же ещё? Иначе происходящее было не объяснить), то стремился вонзиться Саньке в печень, сердце или глаз, то полоснуть по горлу или щеке. То он бессильно замирал, делая вид, что сдался и больше не будет, то вдруг снова оживал и резко кидался на Саньку.

Тому пока хватало сил удерживать проклятую штуковину, но он чувствовал, что начинает уставать и долго это продолжаться не может.

Помощи Санька не просил. В самом начале этой бешеной странной и жуткой борьбы хотел было крикнуть Бабе Яге что-то вроде: «Эй, что вы делаете, усмирите свой нож и прекратите безобразие!»

Но не крикнул – сдержался почему-то. Боролся молча.

А Баба-яга продолжала мелко хихикать в углу, неотрывно наблюдая за тем, как постепенно иссякают Санькины силы, и как всё ближе подбирается с каждой новой попыткой нож к заветной цели.

Не сдавался и кот. Разноцветная хищная бестия уже трижды кидалась на Гошу с разных позиций. Однако ворону пока удавалось избегать смертельных когтей и зубов, перелетая с печи на люстру-череп, и обратно.

– Ладно! – наконец воскликнула Баба-яга и, подойдя к столу, водрузила на него миски и положила ложки. – Справился, молодец, всё. Дай ему попробовать твоей крови, он сразу присмиреет. И ты, Вальпургий, кончай бузу! Не поймать тебе Георгия, не по твоим когтям птичка! Избу ещё мне разнесёте!

– Мяу! – хрипло вякнул кот и, усевшись посреди горницы, как ни в чём не бывало, принялся умываться.

– За такие шутки, – подал с печи голос Гоша, – лапы надо отрывать. И хвост!

– Как… это… крови? – Санька с трудом удерживал, дрожащий в его руках нож.

– Дай сюда, – Баба-яга протянула руку и легко, как нечего делать, забрала нож. – Теперь руку.

Санька ни сообразить ничего не успел, ни сказать. Яга схватила его за левую руку, развернула ее ладонью вверх и полоснула по ладони – точно по линии жизни, ниже указательного пальца.

Толчком выплеснулась из раны алая кровь.

Было больно. Но Санька не крикнул. Молчал, сцепив зубы. И смотрел во все глаза, как кровь впитывается в сталь. Будто и не сталь это вовсе, а какая-то невиданная губка, на сталь только похожая. Ему даже показалось, что клинок едва заметно покраснел. А может быть, так и было, кто знает.

Одна, две, пять секунд…

Кровь стекла по ладони, часто закапала на пол.

– Ну, хватит, – Баба-яга отняла нож от раны, положила на стол. – Погоди чуток.

Отошла в угол, повозилась там (Санька услышал звук льющейся воды), вернулась с берестяной кружкой.

– Дай-ка, – снова взяла его руку, плеснула на ладонь воду из кружки.

Явственно зашипело, кровь мгновенно унялась, и Санька увидел, как сами собой сошлись края пореза, и рана закрылась. Баба-яга плеснула ещё воды, прошептала что-то быстро, неразборчиво и вроде бы даже на каком-то другом языке. Боль ушла. На месте раны едва был заметен тонкий белый шрам, да и тот исчезал прямо на глазах.

Санька остолбенело рассматривал руку. Он не верил тому, что видел, но верить приходилось.

– Так и будешь стоять столбом? – едко осведомилась Баба-яга. – Ужин стынет. А хлеб ты так и не нарезал. Бери нож, не бойся, теперь он тебя знает, будет слушаться.

Глава пятая
Ступа и помело. Ночной гость. Город Сур

Санька осторожно взял нож. Яга не обманула, клинок и впрямь стал послушным, резать им хлеб было одно удовольствие. И ужин не подкачал – густая мясная похлёбка с картошкой и какими-то пряными травами. Язык можно проглотить. Санька выскреб миску до дна и попросил добавки. Потом пили чай (опять травяной) и, наконец, Баба-яга перевернула чашку на блюдце донцем вверх, сыто цыкнула зубом:

– Теперь рассказывай.

Санька рассказал. Про маму, встречу с Мариной Шахатовной и все дальнейшие свои приключения.

– Значит, ты смелый, – произнесла удовлетворённо Баба-яга. – Это хорошо. Не всякий вот так рискнёт. Даже ради матери.

– Да ладно, – не поверил Санька. – По-моему, всякий.

– Не всякий, не всякий. Но дело не в этом, – она умолкла, уставившись в стол и молча жуя губами.

Санька ждал.

– Туда, где сейчас твоя мама, так просто не попасть, – наконец, сказала Яга. – Далеко это, ногами не дойти. Но, допустим, всё преодолел, добрался. Встретил, нашёл, хотя это тоже надо будет ещё постараться, она там вряд ли прогуливается на самом видном месте… Как вывести? Она ведь может не захотеть.

– Как это? – не понял Санька. – Как это она может не захотеть?

– Очень просто, – ответила Баба-яга. – Например, просто тебя не узнает.

– Не узнает?!

– Что ты заладил, как попугай, повторять за мной! – раздражённо воскликнула Баба-яга. – Да. Тебя. Не узнает. И что ты тогда будешь делать? Я уже не спрашиваю, как будешь её выводить-вывозить, если узнает и захочет с тобой пойти.

– Понятия не имею, что я буду делать, – неожиданно Санька тоже разозлился. – А вы знаете, что делать? Если знаете, помогите. Буду благодарен. Нет – обойдусь. Что вы меня стращаете? Далеко, ногами не дойти, узнает-не узнает… Как туда попасть, хотя бы, знаете? В какой это стороне?

Как и чем добраться, если ногами не дойти? Как выглядит это место? Это степь, горы, лес, долина, пустыня, остров в море? Что?

– Да! – подтвердил Гоша, который опять сидел на облюбованной им люстре-черепе и, по своему обыкновению, прислушивался к разговору. – Мне тоже очень интересно!

– Остров, – удивилась Баба-яга. – Как ты догадался?

– Я не догадался! Просто перечислял одно за другим!

– Тише, тише, – сказала Яга. – Не петушись. Видали мы таких. Чем могу – помогу. Я внучке своей доверяю – кому попало клубочек заветный не вручила бы. Да и сама вижу, что помочь надо. Опять же, знак у тебя на лбу, что Хозяйка оставила. Грех не уважить такого. Хотя какие тут у нас грехи – ни пропасть, ни покаяться…

Она тяжко прерывисто вздохнула.

– Извините, бабушка, – сказал Санька.

– Ладно, чего уж там… Пора спать ложиться. Утро вечера мудренее, завтра решу, как тебе помочь и что с тобой делать.

«А вы меня ночью того… не съедите, бабушка? – подумал Санька, припомнив русские народные сказки. – Вот и Марина Шахатовна советовала не доверять всем подряд. Кто знает, что у вас на уме в самом деле? Баба-яга же, не кто-нибудь».

– Боишься, – радостно осклабилась Баба-яга. – Это правильно, хе-хе. Эх, давненько нас никто не боялся. Да, Вальпургий?

– Мя-ау! – подтвердил кот.

– И ничего я не боюсь, – нахально заявил Санька. – Завтра так завтра. Где вы мне постелите?

– А кто тебе сказал, что ты будешь спать? Мою помощь заслужить ещё надо. Нет, голубчик. Поработать придётся. Справишься быстро – поспишь чуток. Не справишься – не поспишь. От тебя всё зависит.

Такого поворота Санька не ожидал. Но удачно сделал вид, что ему всё равно.

– Как скажете, – ответил, как мог, равнодушным тоном и даже плечами пожал для большей убедительности. – Что нужно делать?

– Пойдём, – Баба-яга поманила его за собой длинным кривым пальцем и заковыляла к сеням.

Они прошли в клеть. Здесь было совсем темно. Санька полез было за смартфоном, чтобы включить фонарик, но тут Баба-яга хлопнула в ладоши и скомандовала:

– Свет!

Вспыхнул свет.

Ничего себе магия рулит, подумал Санька. Управление голосом. Не хуже наших технологий. А то и круче.

Этот череп не висел под потолком, а лежал на дощатом столе в углу. Или стоял? Пожалуй, всё-таки лежал. Стаканы и тарелки на столе стоят. Ножи, ложки и черепа – лежат. Почему так, не очень понятно, но – так. И был череп явно не человеческий. Размером с двадцатипятикилограммовый астраханский гигант-арбуз и с одной глазницей вместо двух. Точно посередине лба. Но Санька уже немного пообвыкся, и потому даже не стал спрашивать, кому принадлежит сей монстр. Меньше знаешь – лучше спишь. Хотя, говорят, спать ему этой ночью не придётся. Но ведь будет и следующая, верно? Он надеется, что будет.

Однако Баба-яга не оставила его в счастливом неведении.

– Полифемушка, – ласково погладила череп по макушке. – Хороший был циклоп. Старательный, работящий. Никогда мне ни в чём не отказывал. Нервный немного, не без этого, так будешь нервным с такой жизнью! Всё сам, всё сам… Если б не хитроумный Одиссей, паразит эдакий, может, до сих пор бы жил – не тужил. А так служит мне теперь лампой в клети. Красивый, правда?

Она обернулась к Саньке, глаза в ямах-глазницах блеснули красноватым блеском.

Санька помнил, что Одиссей в своих странствиях ослепил циклопа по имени Полифем, но не знал, как отнестись к заявлению Яги, что череп принадлежит тому самому Полифему. Поэтому на всякий случай кивнул и сказал:

– Ага. Ничего так. Симпатичный.

Тем временем Баба-яга огляделась, удовлетворённо пробормотала себе под нос: «Ага, кажется, там» и направилась в другой угол.

– Иди-ка сюда, – позвала.

Санька подошёл.

– Видишь эту рухлядь?

Угол был завален какими-то тряпьём до половины Санькиного роста. Он разглядел ветхую, местами облысевшую, рыжеватую шубу, рваные одеяла и что-то вроде старинного кафтана с длинными рукавами. Из этого вороха торчала деревянная палка, похожая на черенок лопаты.

– Вижу, – сказал он.

– Убери.

– Куда?

– Просто убери. Сбрось на пол.

Санька повиновался. Осторожно, чтобы не наглотаться пыли, он убрал тряпьё. Под ним обнаружилось нечто вроде широкой бочки или кадки с открытым верхом. И черенок оказался не от лопаты – от метлы.

«Ну конечно, – подумал Санька. – Ступа и помело. Можно было сразу догадаться».

– На месте, – удовлетворённо цыкнула зубом Баба-яга. – Это хорошо. Люблю, когда всё на месте. Значит, так. Это мой транспорт. Завтра он нам понадобится. Поэтому его нужно подготовить. Видишь, грязный какой? Стыдно людям показаться. И не людям тоже. Тащи наружу, к колодцу, и вымой хорошенько. Да не просто вымой, а выскобли, ототри от грязи, как следует. Мыло и тряпки вон там, на полке найдёшь, – она ткнула пальцем. – Где-то и скребок был, поищи. Света во дворе достаточно, воды в колодце полно. Сделаешь, оставь снаружи, в дом не заноси, пусть чуток пообсохнет. Вопросы? Нет вопросов. Вот и молодец. Действуй, а я спать.

Она повернулась и убрела в горницу, что-то бормоча под нос.

Санька почесал в затылке, вздохнул и взялся за ступу.

Тяжелая, однако.

Методом переката, как передвигают бочки, он вытащил ступу сначала на крыльцо, потом спустил по ступеням во двор и установил рядом с колодцем. Сходил за помелом. Когда вернулся, обратил внимание, что свет из глаз черепов, насаженных на колья ограды, приобрёл мягкий желтоватый оттенок. Саньке даже показалось, что стало как-то теплее.

– Спасибо за свет, – сказал он вслух. – Так хорошо.

«Если берёшься за грязную работу, подумай, во что переодеться», – словно услышал он голос своей бабушки. Но переодеться не было во что. Или…?

Снова пошёл в клеть, порылся в рухляди. Нашёл какие-то простые, дырявые на коленях, холщовые порты с верёвкой на поясе вместо ремня и такую же рубаху. На вид вполне чистые, только пыльные. Санька вытряхнул одежду на крыльце и переоделся.

– Хор-рош! – засмеялся Гоша.

Дабы поддержать товарища, ворон не остался в избе – устроился на одном из черепов изгороди и теперь взирал оттуда на происходящее, почти слившись с ночной темнотой. – Красавчик. Аутентичность – наше всё.

– Что такое аутентичность? – Санька всегда спрашивал, если не знал слова.

– Подлинность, – сообщил Гоша. – В переводе с древнего греческого.

– Надо же, – Санька пустил ведро в колодец (здесь был обычный колодец, не «журавль») дождался, пока ведро утонет, принялся вращать рукоять. Ворот заскрипел, тяжёлое, полное воды, ведро пошло вверх. – Откуда ты столько знаешь, Гоша?

– Сам иногда удивляюсь, – ответил Гоша. – Наверное, из прошлой жизни. Других вариантов нет.

– У тебя была прошлая жизнь?

– Вероятно. Но я её не помню. Так, смутно мелькают иногда какие-то образы, тени… Ещё сны. Но всё это слишком расплывчато и ничего не доказывает.

– Жалко, – сказал Санька. – Нет, мне, правда, жалко.

Он вытянул ведро, поставил на край сруба и задумался, как лучше организовать мытьё ступы и метлы.

– Там, за избой, я видел корыто, – сообщил Гоша. – Деревянное. Как у Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке».

– Везде Пушкин, – сказал Санька. – Куда ни плюнь. Прямо наказание какое-то.

Он нашёл корыто, волоком притащил к ступе, налил в корыто воды.

– А чем тебе Пушкин не нравится? – поинтересовался Гоша.

Санька, не прерывая работы, рассказал пернатому товарищу о своём отношении к великому русскому поэту. Ворон посочувствовал и в ответ поведал о некоторых своих снах, в которых он видел себя молодым человеком, мужчиной.

– Как будто хожу я по старинному городу. Такому, знаешь, с узкими, мощёными брусчаткой, улицами и домами-кварталами. Внутренние дворы с выходящими на них галереями, каменные статуи на фасадах, черепичные крыши… – Гоша умолк.

– Просто ходишь?

– Иногда с кем-то встречаюсь, разговариваю. Но никогда не помню, с кем и о чем. Как будто что-то ищу. Да только найти не могу.

– А мне иногда снится, что я летаю, – сказал Санька. – Как птица. Просыпаюсь – лежу в кровати и никакого тебе полёта. Только на самолёте и можно, но это не то. А ты умеешь. Интересно, как это – летать?

– Пожалуй, всё-таки лучше, чем ходить, – подумав, ответил Гоша. – Хотя у любого способа передвижения есть свои преимущества.

С помелом всё оказалось более менее нормально – черенок был почти чистый, так, пройтись тряпкой с мыльной водой, и хватит. А вот ступа – иное дело. Внутри ещё туда-сюда, но вот снаружи… Похоже, её не мыли с самого дня изготовления. Пришлось взять железный скребок. Но и тот помогал плохо – уж больно глубоко и прочно въелась в дерево многолетняя грязь.

– Горячей бы… – пробормотал Санька, поднимаясь с корточек и грея дыханием, озябшие от ледяной колодезной воды, руки.

– Так нагрей, – посоветовал Гоша. – Какие проблемы? Я видел котёл.

– Где?

– Под избушкой. Там, где корыто лежало, рядом.

Место для открытого огня Санька обнаружил здесь же, во дворе. Видно сразу – обложено камнями и чёрное от золы и пепла внутри. Ясно, что здесь что-то жгут время от времени. Например, мусор. Это даже если не учитывать род занятий хозяйки. А какой он, этот род? Баба-яга – это кто, вообще? Ведьма, если верить русским народным сказкам. Старая злая ведьма. Хотя пока, вроде бы, зла Саньке она не причинила. Но это пока.

Однако что делает здесь ведьма? Здесь, в Бесконечной стране?

Живёт она тут, ответил он сам себе, разжигая огонь и подвешивая над ним котёл с водой при помощи двух рогатин и одной толстой поперечной палки. Живёт. Точно так же, как говорящая змея, плотоядные цветы, малютки-птеродактили и мыслящий говорящий ворон Георгий. Он же Гоша. А также кот Вальпургий и девочка Настя, которая является внучкой Бабы-яги, а значит, вероятно, потенциально тоже ведьма. Или даже уже не потенциально. Только молодая. Юная даже.

«И что? – спросил он себя. – От этого ты станешь к ней хуже относиться?» О вспомнил Настину улыбку и пронзительно голубые, как небо Подмосковья, глаза. Горячие губы, которыми она коснулась его губ при расставании. Запах чистой родниковой воды и свежевыпеченного хлеба, шедший от неё.

Нет уж, пусть хоть трижды будет ведьмой, а хуже относиться я к ней не стану, подумал Санька. В конце концов, где-то он читал, что все женщины в какой-то мере – ведьмы. Ведают, как заставить мужчину исполнять свои прихоти. Но он – не из таких. Заставить его невозможно. Попросить – другое дело. Ну, или, как сейчас – обмен. Он отмывает ступу от грязи, в надежде получить от Бабы-яги помощь.

С горячей водой дело пошло веселее. Санька нагрел два котла, вылил кипяток в корыто, потом отпарил в нём ступу, уложив на бок. И сменил скребок на нож, за которым не поленился сходить в горницу. Опасный клинок, совсем недавно мечтавший его зарезать, теперь сам прыгнул рукоятью в ладонь, и Санька почувствовал идущее ножа успокаивающее тепло.

Надо же, и впрямь познакомились.

– За рупь за двадцать! – рявкнула с печи Ба-ба-яга. – Да с потрошками!

Санька замер.

Баба-яга со свистом втянула воздух. По горнице разнёсся богатырский храп. Санька на цыпочках покинул помещение.

Под ножом грязь пошла отваливаться пластами до самого дерева. Тёмного, но теперь уже относительно чистого. Любо-дорого посмотреть.

Однако времени вся эта процедура отняла немало. Да и сил тоже. Примерно к трём часам ночи (по внутреннему ощущению) Санька здорово устал, неудержимо потянуло в сон. Глаза слипались, руки отяжелели и не хотели больше отдирать и отмывать оставшуюся грязь, мысли путались. Гоша давно уже дрых, нахохлившись на выбранном черепе.

Чтобы как-то взбодриться, Санька решил плюнуть на заряд батареи в смартфоне (кому он здесь нужен, если никакой сети всё равно нет?) и врубить музыку. Он отложил скребок, сполоснул руки и направился к джинсам, висящим на перилах крыльца, чтобы взять из кармана смартфон и наушники.

И тут услышал звук.

Он шёл откуда-то из-за изгороди, и совсем не понравился Саньке.

Чавканье. Хруст и Чавканье. И то, и другое с заглавной буквы.

Кто-то большой шёл по лесу, хрустел сухими ветками и чавкал, поедая на ходу… Что? Санька немедленно вспомнил череп Полифема, освещающий углы и полки в клети Бабы-яги, и воображение принялось услужливо рисовать разные картины. Не слишком успокаивающие и совсем не пасторальные. Одно хорошо – сон бежал от Саньки со скоростью мысли. В кровь вспрыснулся адреналин – мощное защитное средство организма, дающее необходимую энергию как для драки, так и для бегства.

В какой-то момент Санька обнаружил, что стоит, напружинив ноги, сжимая в правой руке своё единственное оружие – длинный острый нож Бабы-яги и напряжённо вслушиваясь в лес.

Хруст и Чавканье нарастало. Что бы это ни было, оно явно приближалось и не собиралось сворачивать в сторону. Два черепа на изгороди сами собой повернулись глазницами в лес, словно тоже среагировали на приближение непонятного и пожелали его высветить. А может быть, и впрямь среагировали, кто знает. В свете одного из них, бьющего, словно зенитный прожектор, Санька увидел дальние верхушки сосен и похолодел. Верхушки качались из стороны в сторону, и это был не ветер.

Фильм про Кинг-Конга. Старый, ещё прошлого века.

Наконец, проснулся Гоша.

– Что такое? – осведомился хрипло и недовольно. – Поспать не дают.

После чего прислушался, склонив голову на бок, взлетел с места в ночную высь и там пропал, слившись с темнотой.

Хр-русть-хр-русть-кр-рак – грузно приближались чьи-то тяжёлые, совсем не человеческие, шаги.

Чвак-чвак-хр-рум – чавкала неведомая пасть. Тоже вряд ли человеческая.

Гоша молча спикировал откуда-то с небес и привычно уселся Саньке на плечо. Он явно давал понять, что не намерен оставлять товарища наедине с этой трудной минутой.

– Что там? – шёпотом спросил Санька.

– Поздняк метаться, – ответил Гоша негромко. – От этого не уйдёшь. Стоим и ждём. Главное – спокойствие.

Теперь уже в сторону леса повернулись почти все черепа, заливая безжалостным холодным светом стволы, ветви и листья. Только один, по виду медвежий, – большой, клыкастый и страшный упорно продолжал давать свет внутрь двора, игнорируя и Хруст, и Чавканье.

И на том спасибо.

Наконец, деревья качнулись в стороны, словно тростник, и к изгороди шагнуло Существо.

– Вот он, – сказал Гоша.

Что-то от Кинг-Конга в нём и впрямь было. Рост, масса, шерсть. Пожалуй, всё. Ни рук, ни ног, ни глаз не видно. Однако ноги, вероятно, всё же имелись, потому что Санька почувствовал, как дрогнула земля под тяжкими шагами. Наверное, так мог бы шагать тяжёлый танк.

Высокое, даже гигантское, не меньше десяти метров, и сплошь заросшее густой, длиннющей и зеленоватой, похожей на водоросли, шерстью, Существо встало за изгородью и произвело громкий глотательный звук. Саньке показалось, что он слышит, как кусок неведомой еды проходит по газпромовской трубе пищевода, падает в гигантский котёл-желудок и громко начинает перевариваться.

– Офф-фа! – произнесло Существо. – Фелофек. Фальфик. Фкуфный?

Запах живого ночного леса – травы, листвы, воды и перегноя, усилился. Как будто Существо этим лесом дышало. В прямом смысле слова.

– Только сунься, – пообещал Санька. – Вспорю брюхо, и фамилии не спрошу.

Хорошо пообещал, уверенно. Аж самому понравилось. И нож, будто услышав его слова, шевельнулся в руке. Но не так, как раньше – опасно и самовольно, а словно мягко предлагая воспользоваться его услугами. Мол, ты только начни, а я подхвачу и всё сделаю, не сомневайся.

– У феня нет фафилии, – ответило Существо грустно. – Только ифя.

«М», «ч», «в», «с», не выговаривает, прикинул Санька. Ещё «п». Кажется. Интересно, почему именно эти буквы?

– И как же тебя зовут? – спросил он.

– Фифа, – застенчиво ответило Существо.

– Фифа?

– Не Фифа, а Фифа, – повторило Существо.

– Фича?! – поразился Санька.

– Фифа! – прозвучало настойчиво и даже уже слегка обиженно.

– А, Фима, – рискнул ещё разок Санька.

– Фифа, Фифа! – обрадовалось Существо.

– Очень приятно, – сказал Санька. – Я – Санька. А это, – он показал на Гошу. – Гоша.

– Фанька и Гоша, – повторила Фима.

Санька опустил руку с ножом.

Ладно, вроде бы познакомились, и ничего страшного не произошло. Что дальше-то? Кто это вообще, и чего оно хочет?

За спиной скрипнула дверь. Санька обернулся. Медвежий череп на колу повернулся, бросая луч света на крыльцо.

– Грох, сколько раз тебе говорить, свети под ноги, а не в глаза! – громко проворчала Баба-яга, прикрывая лицо ладонью. – Кто это тут у нас?

«Грох? – Санька и покосился на страшный череп. – Медведя, что ли, так звали?»

– А, Фима, – продолжила Баба-яга, спускаясь с крыльца. Одета она была так же, как вчера, словно и не ложилась. – Как поживаешь, Фима?

– Хорошо, – прогудел (прогудела? прогудело?) Фима. – Шёл фифо. Заглянул. А у феня и фафилии фрофить не хотят! Фрафу кишки фыпуфкать!

Фима захохотал. Так мог бы смеяться гигантский стог водорослей.

Ещё «з» определил Санька и тоже засмеялся – загадочный Фима явно обладал чувством юмора.

Баба-яга покосилась на Саньку. И сразу всё увидела – то, что он переоделся перед работой; нож-кладенец (а какой ещё? Кладенец и есть) в его руке; верного товарища ворона Гошу на плече. И, самое главное, почти до блеска очищенную и отмытую ступу с метлой.

– Смелый, – повторила Баба-яга. – Она подошла, опираясь на клюку, наклонилась, потыкала в ступу пальцем. – И ступа чистая. Ну надо же, молодец. Воды нагрел, догадался. И корыто нашёл. Как есть молодец. Хвалю.

Она повернулась к Фиме.

– В лесу нормально всё, Фима? Без происшествий?

– Беф, – коротко ответил Фима. – Так я фойду?

– Иди, Фима, иди.

Удивительный Фима повернулся и скрылся в лесу. Земля дрогнула, верхушки деревьев качнулись, валежник затрещал. Но скоро всё успокоилось, затихло и стало, как прежде.

– Это Фима, – пояснила Баба-яга.

– Я понял, – сказал Санька.

– Он лес сторожит. Мне одной за всем не успеть. Старая уже.

Она вздохнула и пошла, шаркая ногами, за избу – туда, где располагался дощатый туалет, такой же, как у Насти.

Черепа, как по команде, развернулись и снова светили во двор. Санька посмотрел на ступу. Она была чистой.

– Скоро рассвет, – сообщил Гоша, взлетел с Санькиного плеча и уселся на перилах крыльца. – Ты бы поспал чуток. Работа сделана.