Текст книги "Рейд «Черного Жука» (сборник)"

– А сколько же было его невесте? Сто лет?

– Нет, шестьдесят пять!

– Вот это да! Как моей бабушке, когда она умерла! Разве так бывает?

– Здесь бывает… Нам туда, – кивком головы Настя показала, куда сворачивать.

Смеркалось, когда тропинка вывела нас на лесистый обрыв. Внизу за деревьями показались маленькие серые домики.

– Это бабушкино селение?

– Да. Под ноги смотри, а то упадешь. Тут камни коварные.

– Погоди, – остановил я Настю.

– Что еще?

– Давай в лесу посидим, дождемся, когда совсем стемнеет. Ни к чему, чтобы меня видели.

– Да этим старикам ни до чего дела нет… Ну, хорошо, – согласилась она.

Мы присели на гнилое бревно и дождались, когда совсем стемнело и на небе заблестели яркие звезды, потом выбрались на плато и, аккуратно ступая по мягкой траве, пошли к селению.

– А людей здесь много? – спросил я.

– Нет. Было восемь, но старый дед Гия умер в прошлом году. Теперь его дом пустует…

У бабушки Софико

Когда мы шли по улице между дремавших домов, в голову мне пришла отличная мысль: а что если остаться здесь, пока кончится вся эта война, или вообще осесть без всяких «пока». Никто меня не найдет, да и кому я, кроме матери, нужен, а ей можно все объяснить… Правда, она будет скучать. Я тут же высказал свою идею Насте, но девочка ее не одобрила.

– Ты что, совсем глупый или ненормальный? – сказала она шепотом. – Ты же здесь со скуки помрешь. А если заболеешь вдруг. Кто тебя лечить будет? Тут докторов нет.

Я подумал, что со скуки не умру, потому что иногда буду навещать Таисию, чтобы полюбоваться ее красотой, но как бы шутя, возразил:

– А ты на что? Ты будешь меня навещать.

– Вот еще, делать мне нечего, – хихикнула Настя, показывая рукой на дом бабушки Софико. – Пришли, заходи, – она толкнула калитку, и мы вошли во двор, а потом в покосившуюся деревянную пристройку, дверь которой оказалась открытой.

В темноте, скрипнув еще одной дверью, вошли в прихожую. Настя достала из корзинки толстую восковую свечу, чиркнула о коробок спичкой. Прихожая и стоявшая в ней в беспорядке разная деревенская утварь озарились светом.

– Ау, бабушка Софико!

Откуда-то издалека донеслось что-то вроде приветствия, но слов я не разобрал.

– Пошли, – сказала мне Настя, – оставь корзину тут, да голову не разбей – притолока низкая.

Во второй комнате на большой железной кровати лежала женщина, почти с головой укрытая одеялом. Настя нашла на столе блюдце и поставила в него свечу.

– Ну что, бабуль, расхворалась? – сказала Настя, наклоняясь к кровати, открывая лицо бабушки и целуя ее в обе щеки.

– А, внучка, хорошо, что ты пришла, садись, отдыхай, я сейчас встану.

– Я не одна, с другом. Смотри, кавалер какой! – Настя стрельнула глазами в мою сторону. – Его зовут Артем.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Правда, что ль, кавалер? Смотри, Настька, не время тебе еще детей заводить. Сейчас это не модно. Это раньше у нас было: четырнадцать-пятнадцать лет – фьють – и замуж. Так тогда ж достаток был, а сейчас… одно слово – разруха…

– Бабушка, я пошутила. Это мамкин знакомый. Она прислала его помочь тебе по хозяйству.

– Ах ты, проказница, все тебе озорничать. Скажешь тоже – кавалер! Ну, как у вас, у русских говорят, соловья баснями не кормят. Вы же с дороги, есть, конечно, хотите, – засуетилась женщина, тяжело вставая. – Ходить, понимаешь, могу, а поднять ведро уже тяжело; вот здесь стреляет, совсем тянет, мочи нет…

– Там мать тебе мазь положила, надо натереть поясницу. Будет жечь, но зато поможет.

Слегка прихрамывая, бабушка пошла в прихожую, позвала:

– Настя, давай еду на стол носить. Я как знала, что вы придете, с утра наготовила.

На вид Настина бабушка была совсем древняя, но на самом деле ей, может быть, было и не так много лет – разве разберешь женщин Кавказа… Наелся я в тот вечер от пуза. Никогда не ел с таким аппетитом, разве что в первый день у Таисии, но тогда я не чувствовал вкуса еды. На столе был козий сыр, масло, лобио, сациви и еще какие-то грузинские блюда. Все очень вкусное. Настя все время смеялась надо мной, вернее, над тем, что я ничего не знаю и никогда не был в настоящем горном селении, а уж тем более понятия не имею о местной еде.

– А я теперь себе приготовлю и потом ем дня три, а то и целую неделю, – улыбалась бабушка. – Старая стала, ленивая…

После сытной трапезы мне отвели персональную кровать, стоявшую за ширмой в прихожей, и заботливо уложили спать. Засыпал я долго, хотя за день порядком устал. Уснул на рассвете под тревожное пение горластых петухов. Поспал часа два, а потом услышал, как проснулась бабуля, а за ней и Настя.

– Эй, – позвала тихо девочка, – Артем, ты не спишь? – Она заглянула через низкую ширму, в руках у нее была кружка. – Хочешь?

– А что это?

– Молоко, что же еще. Чудной ты!

– Да откуда я знаю, может, ты меня отравить решила? – пошутил я.

– Да ты что? – обиделась она – Разве я могу? Ну, будешь пить? – девочка сунула мне кружку и присела на мою кровать. – Ты говорил, что на геодезиста учился. Это что-то вроде землемера?

– Ага.

– А что ты будешь измерять?

– Да что угодно!

– А в жизни чего хочешь добиться?

– Я как-то не думал об этом. Вот отслужил бы два года, тогда б и решил, если бы все по-справедливому было.

– А я в городе хочу учиться, в Ростове, – вздохнула Настя.

– Почему в Ростове, а не в Москве? – спросил я.

– В Москву все хотят, только, кто же меня туда возьмет?

– А кем ты хочешь стать?

– Не знаю. Просто в Ростове тетка живет, если школу закончу, поеду к ней, устроюсь на работу куда-нибудь. Я поваром могу. Меня дядя Малхаз научил. Я немного в грузинской кухне понимаю. Или в МЧС пойду.

– А при чем тут МЧС и кухня?

– Это тебе не обязательно знать. Ты пей молоко, да пойдем сено ворошить. Его знаешь сколько!

– Так это… а поесть, – вспомнив вчерашнее обильное угощение, спросил я.

– А ты еще не заработал и вообще дезертирам не положено. Только в исключительных случаях, – девчонка дерзко показала мне язык.

– Ну, ладно, – вздохнул я. – Значит, придется умереть с голоду.

– Не умрешь. Бабушка не даст. Она добрая. Тебе повезло, – хитро улыбнувшись, Настя вскочила с кровати и убежала.

Напившись молока, я вышел во двор и начал изучать обстановку. Все было в диковинку: просторный полупустынный двор, низенький забор, сложенный из булыжников, покошенный сарай-мазанка. Но тут меня позвала Настя. Пройдя через калитку возле сарая, мы вышли в сад-огород и оказались возле еще одного сарайчика-развалюхи, в который и нужно было складывать высохшее сено.

– Куда его столько? – спросил я, заглядывая под покрытую рваным рубероидом крышу.

– Надо – ответила Настя, вручая мне в руки огромные деревянные вилы. – Твоя задача простая, – объяснила она, показывая на огромный ворох сена. – Вот это все нужно раскидать, а вечером собрать и так несколько раз, чтобы трава высохла, понял?

Я кивнул и принялся за дело. Сначала мы работали молча, но потом мне надоело молчать, однако долго не мог подобрать тему для разговора. Да и о чем можно было говорить с этой девочкой? Какие у нас с ней могли быть общие интересы? История? Философия? Природоведение? Что они там еще учат в школе? А что, природоведение – мелькнуло у меня в голове, – разве это не тема?

– А зимой тут как? Снега много бывает? – спросил я.

– Здесь, в долине, мало. Он быстро тает и только высоко в горах лежит почти круглый год.

– А местные жители чем занимаются?

– Разводят кур, овец, коз, растят виноград, но жизнь здесь тяжелая. Все приходится делать вручную. С тех пор как развалился Cоюз, электричества нет.

– Прекрасно, наверное, так жить: тихо и мирно, ни от кого ничего не требуя, никому ничем не быть обязанным. Жизнь ради жизни… А то придумают: смерть ради жизни! Чушь… На фига мне чужая жизнь, если меня убили? А тут живи себе и живи. Ни начальников тебе, ни подчиненных, и уж тем более никаких военкомов…

– Нет! Здесь не жизнь, а тоска! Не по мне все это, – щурилась на солнце вспотевшая Настя.

В полдень мы решили перекусить прямо на свежем воздухе. Настя принесла из дома еду: вареные яйца, бутылку козьего молока, порезанный на ломтики сыр, хлеб домашней выпечки и разложила все это на постеленном возле копны платке. Аппетит мы нагуляли – будь здоров! Еду запивали молоком, передавая бутылку друг другу. Потом отдыхали, лежа на сене бок о бок.

– Я все переживаю за мать, – вздохнув, сказала Настя. – Ну что она с этим Павлом! Ведь когда мальчишка прибегал, он записку ей от него передал…

– Я догадался.

Настя внимательно посмотрела на меня, потом добавила:

– И еще флакон духов. Вот мать и отправила нас сюда, чтобы не мешали им любиться.

– Если у них такая любовь, что ж они не женятся?

– Зачем мне такой отчим? К тому же, чтобы расписаться, надо ехать в райцентр, а это лишние сложности. Но Павло козыряет тем, что накопит денег и увезет маму совсем.

– А как же ты?

Настя не ответила. Мне захотелось ее успокоить.

– Да, жизнь сложная штука… А тут еще я, как снег на голову.

Настя во многом была похожа на свою мать – такая же самостоятельная и гордая. Но за работой я постоянно ловил ее взгляд – девочка, словно пыталась понять меня. Интересно, о чем она думала? А какая будет, когда вырастет? Лицо не такое уж красивое, но милое. Черты немного крупноватые, нос с горбинкой… Вот только волосы, как это золотистое сено… Они, кажется, и пахнут также – ароматной свежестью. А в целом девчонка неказистая. Но из таких утят потом вырастают белые лебеди…

Спокойно, без суеты прошел день. За ним – другой.

Мы заготавливали сено, пололи грядки, наводили порядок во дворе, в курятнике и в загонах для коз. Постепенно, день за днем, привыкал я к Насте. И если в первые дни смотрел на нее, как на вредную девчонку, то теперь стал относиться к ней, как к младшей сестренке. Я уже не представлял себе жизнь без ее капризов, без забавных рассуждений и неожиданных выводов. Она была не такой опытной и предусмотрительной, как Таисия, но достаточно расчетливой и знающей, что ей нужно. И это вызывало уважение. Наши «я» были очень похожи.

Однажды в полдень, когда мы с Настей обрезали ветви виноградной лозы, моя напарница ушла на сеновал. Еще немного поработав, я отправился следом. Чтобы не тревожить девочку, постарался бесшумно войти в открытую дверь сарая. Настя лежа рассматривала какую-то фотокарточку и не сразу заметила меня. Вдруг она испуганно вскинула глаза и спрятала фото.

– Что это у тебя? – спросил я.

– Ничего, – сказала она недовольно, потом подумала и вынула фотокарточку: – Впрочем, на, посмотри. Он тебе нравится?

Я прилег рядом. На фотографии на фоне моря с гордым видом стоял молодой, высокий, очень худой кавказец.

– А что он, женщина, чтобы мне нравиться, – шутливо ответил я.

– Нет, правда, как он тебе?

Почувствовав, что ей на самом деле важен мой ответ, я постарался сказать, что думаю:

– В общем, этот джигит ничего, лицо у него, вроде, нормальное, видимо, думающий человек.

– Да, это очень развитый мальчик, – обрадовалась Настя. – Живет в бабушкином городе, точнее, сейчас учится в Москве в университете, после первого курса приехал на каникулы.

– Наверное, родители у него богатые, раз может позволить себе в Москве учиться, – сказал я.

– Да, ты прав. Но он на самом деле умненький мальчик. Это мой друг. Он серьезно изучает языки и книг много читает, – после паузы Настя вдруг вскинула на меня глаза. – А ведь это он меня испанскому танцу обучил. Как он танцует! Если б ты видел! В Москве, в студии обучается.

Мне стало стыдно, что я ничему подобному не обучен, да и вообще мало что умею. Правда, в детстве пробовал заниматься и плаванием, и борьбой, и легкой атлетикой, но быстро все бросал. Было неинтересно. Мне показалось, что Настя, рассказывая о достоинствах своего друга, сравнивает меня с ним, и я немного обиделся. Она почувствовала это и толкнула меня в бок.

– Ты чего? Ревнуешь что ли? Я же сказала: он мне просто друг и ты друг, разве нельзя дружить сразу с несколькими людьми?

– Да нет, можно.

– Вот и хорошо. Я тебя когда-нибудь с ним познакомлю!

Вскочила и куда-то умчалась. Некоторое время я продолжал работать один, а потом, решив, что девочка на что-то обиделась, воткнул вилы в собранную копну и пошел искать Настю. Но ее нигде не было – ни на сеновале, ни во дворе, ни на улице. Вошел в дом. Бабушка Софико стояла на коленях перед образами, разместившимися в углу передней комнаты. Она не обернулась на мои шаги, а я застыл в дверях, боясь потревожить ее молитву.

Наконец старушка поправила черный платок, зашамкала губами, опираясь на скамью, тяжело поднялась, выпрямилась и, не оборачиваясь, проговорила:

– Ну что стоишь, джигит? В ногах правды нет. Так у вас говорят? А Настя в лес убежала, сказала, к вечеру вернется. Не переживай, это у нее бывает…

– А откуда вы узнали, что я вошел?

– Э, милый, поживи с мое, затылком видеть будешь. Садись к столу молочка попей с лепешками, я только что испекла.

До вечера мы просидели с Настиной бабушкой за столом у раскрытого окна, из которого просматривалось зеленое, покрытое лесом ущелье. Бабушка рассказывала о том, как погиб на границе ее муж, а потом, вовлеченный в события, связанные с переделом Грузии, сложил голову и сын.

Настя пришла, когда солнце зашло за гору. Она молча попила молока и легла на кровать в передней комнате, отвернувшись к стене. Мне не спалось. Я сел у окна и стал разглядывать появившиеся на небе звезды.

– Ты где была? – спросил тихо, чтобы не разбудить бабушку.

– Загорала на лесной поляне.

Я не знал, о чем ее еще спросить, но девочка заговорила сама:

– Уеду я, наверное, снова в город.

– Тебе со мной скучно?

– Ты странный какой-то и веселиться не умеешь.

– А твои подруги умеют?

– Умеют. Там не только подруги…

Новые впечатления

Мы отдыхали на сеновале, подстелив под себя широкий бабушкин плед.

– Ты неразговорчивый, – внезапно произнесла Настя. – Все надо вытягивать. Сознавайся, ты хитрый и скрытный и никогда не говоришь, что у тебя на уме.

– А что же мне, все время про свои беды рассказывать? – усмехнулся я.

– И что же у тебя за беда?

– А кто меня дезертиром дразнит?

– И правда… Что тебе теперь будет? Тебя ищут, наверное, – задумчиво произнесла девочка и тут же встрепенулась – Ничего, останешься здесь в деревне, пока там все не утихнет, а потом вернешься.

– Ага, с бородой, седой такой старик. Робинзон Крузо.

– Нет, не Робинзон. Я буду к тебе приходить.

– По пятницам, что ли? – засмеялся я.

– Да ну тебя! Я серьезно, а ты… – обиделась Настя.

Помолчали.

– Ты, думаешь, они так долго воевать будут? – вдруг испуганно спросила девочка. – Значит, этот гад Павло нас долго еще мучить будет…

– Да может, его убьют раньше.

– Хоть бы и убили. Только плохо так говорить. Лучше бы он от мамы отстал…

Настя сделалась задумчивой, потом, ничего не сказав, ушла в дом. Было ясно, что у нее жизнь тоже не сахар и что если бы не Малхаз, девчонке было бы совсем плохо.

Я долго сидел один, наблюдая, как солнце, садящееся за гору, освещает последними лучами виноградник, начинающийся за небольшим огородом. Там было много неспелой «Изабеллы». Постепенно мысли вернулись в обычное русло. Если меня считают убитым и списали, как текущие потери, это может быть, и неплохо… Но, с другой стороны, куда мне деваться без паспорта, без денег? А если ничего не предпринимать, то так можно всю жизнь просидеть в горах и всю жизнь бояться, что тебя найдут и будут судить. Вспомнил, как когда-то в старой газете видел фотографию мужика, похожего на дикаря. Еще во время Великой Отечественной он спрятался в сарае то ли от немцев, то ли от своих и просидел там лет пятьдесят. Кто-то его кормил. А выходил он только по ночам – вот как боялся! А чего бояться в семьдесят-то лет?

Впрочем, тут же вспомнился рассказ покойной бабушки о том, как умирал ее дед. Ему уже было под девяносто, когда большевики отобрали у него все: дом, землю, лошадей… Он был вынужден доживать последние дни у соседей, которые поставили ему кровать в сенях, рядом со свиным хлевом и курятником. Так вот, перед смертью в свои девяносто лет прадед подозвал мою бабушку и сказал, что ему страшно умирать…

Наконец совсем стемнело, и я пошел в дом. Настя с бабушкой сидели за столом и слушали приемник. Заботливая Софико налила мне чаю и пододвинула тарелку с вкуснющей чурчхеллой.

– Вот опять у вас цены подняли, а зарплату не дают. В Грозном война идет. Такая была большая страна. Все жили мирно. Кто нас всех перессорил?

– Такие, как Павло, и поссорили, – вмешалась Настя.

– Кто такой этот Павло? – удивилась Софико.

– А ты разве не знаешь? Мамкин новый ухажер.

– Эх, глупое дитя, что же маме одной теперь всю жизнь вековать? Когда мой муж умер, мне тоже одной плохо было. А уж сейчас и вовсе трудно. Хорошо ты пришла и вот Артем твой…

– Да никакой он не мой, просто помогает. Дезертир!

– Э-э, зачем так говоришь о молодом человеке. У него тоже гордость есть. Я видела, как он козу доит. Смешно, ой смешно, но она его слушается! Чувствует, что мужчина. Хозяин. А ты так говоришь. Дезертир, зачем дезертир? Если человек не хочет воевать, зачем силой тянуть?

– Да, бабушка, ты скажешь. Если никто воевать не будет, кому же тогда страну защищать?

– Какую страну? Чечня хочет жить самостоятельно, зачем мешать этому? Ах, впрочем, внучка, сейчас с этой демократией столько бандитов развелось, и, правда, страну защищать надо. Артем, у тебя родители есть?

– Есть, мама.

– Вот будет убиваться, плакать. Она ведь тебя потеряла…

– Я не оправдываю себя. Знаю, в Чечне гибнут мои сверстники…

– Хватит, все равно назад пути нет, – сказала Настя.

– А может быть есть? Послушай, Настя, а твой дядя посылал куда-нибудь письма? Вообще вы с кем-нибудь переписываетесь? Это я к тому – дошло письмо к маме или нет, как ты думаешь?

– Наверное, дошло. Не знаю. Давай ты новое напишешь, а я, когда поеду в город, его опущу. Нет, отнесу прямо на почту. Сильно переживаешь?

– Конечно.

– А вообще-то ты правильно сделал, что сбежал, – Настя пристально посмотрела на меня и после паузы добавила: – Тебя все равно бы убили в первом бою. Ты беззащитный.

– Это почему еще?

– Да ты не обижайся. Просто ты не рожден быть воином. Не дано тебе.

– А кому дано? Уж не тебе ли?

– Я ведь не мужчина, но себя в обиду не дам. Меня отец научил. Пойдем, покажу.

– Что? – удивился я.

– Пойдем, пойдем, не бойся.

Мы вошли в сарай, и Настя протянула мне деревяшку:

– Представь, что это нож, и ты на меня нападаешь. Ну, держи крепко и бей сверху.

Я замахнулся, и вдруг полетел вперед, с трудом понимая, что произошло. Настя, ловко перехватив мою руку, резким рывком потянула вперед. Понял, что она поймала меня на движении.

– Ого, – выдохнул я и, вскочив на ноги, ударил уже снизу.

Снова моя рука ушла в сторону, и я получил коленом в живот.

– Вот ты и готов, – сказала Настя, намекая на то, что могла ударить меня ниже.

– Это против ножа или палки, – заметил я, – а вообще здорово. Ты молодец.

– А хочешь, я тебя научу? Это просто. Обычные законы физики. Встань еще.

Я встал в стойку и сделал замах.

– Опускай руку медленно, – скомандовала Настя. – Вот видишь: твоя последняя фаза – наклон. Сейчас весь твой вес переместился в удар, и, если тебя дернуть вперед, ты полетишь дальше. Скорость умножится на вес. А мне нужно только вовремя увернуться. Я еще и не такое видела. Знаешь, как спецназ умеет?

– Нет, – покачал я головой.

– Они двумя пальцами отводят в сторону штык-нож и выхватывают у тебя автомат, а еще так могут, что ты сам в себя стреляешь. Только я так не умею. Ну, хочешь, будем тренироваться?

– Не знаю, – пожал я плечами, – можно попробовать.

Возились мы часа два. Закончили усталые, испачканные сеном. Я слегка поранил ладонь, Настя сразу это заметила и лизнула мне руку, а потом приложила к ране зеленый листик. Важно пояснила:

– В слюне есть вещества, которые убивают бактерии.

Отец Георгий

Так прошло несколько дней, но тут неожиданно нашей беззаботной жизни пришел конец. Известия из крепости заставили меня покинуть уединенный уголок земли, где нам с Настей было так хорошо. Мальчик принес записку: Таисия велела нам возвращаться, и мы собрались в путь. Бабушка Софико собрала снохе полную корзину гостинцев, так что обратно идти было нелегко. Дорогой я думал о том, что придется снова вести убогое существование, проводя большую часть времени в подземелье, подобно кроту. Настроение было испорчено окончательно. Однако я и предположить не мог, что в тот же день окажусь в центре событий, можно сказать, исторических – по местным меркам.

Когда мы подходили к крепости, перед нами буквально вырос дядя Малхаз. Мне даже показалось, что он шел за нами следом, а потом обогнал, чтобы впечатлить нас внезапностью своего появления. При виде небритого сурового горца мне стало не по себе.

– Настя, – настороженно сверля меня пронзительным взглядом, спросил он, – а что это за герой? Ты кто?

– Это мой друг Артем, – Настя дернула меня за руку. – Познакомься: это мой дядя Малхаз. Брат моего отца.

Малхаз решительно и твердо протянул мне мозолистую ладонь.

– Гомарджоба. Здравствуй, – сказал он сипловато, крепко пожал мою руку и снова оглядел меня с ног до головы.

– Вот и познакомились, – радостно сказала Настя и, взяв нас под руки, повела в крепость. – Мама одна? – спросила она у Малхаза.

– Одна, ушел ее дружок. Похоже, надолго. Там стали воевать по-крупному. Думаю, и до нас скоро доберутся, – Малхаз кивнул в мою сторону. – Где же ты такого друга нашла? Он вроде не из местных. Эй, парень, ты откуда такой взялся?

– Из Москвы – ответил я, немного стесняясь.

– А что так тихо? – заметил Малхаз. – Боишься чего?

– Да нас, москвичей, нигде не любят, вот я и…

– А-а, любят, не любят… Какое мне дело! У вас свои проблемы, у нас свои. Ты здесь зачем?

– Долго рассказывать – ответил я.

– Дядя Малхаз, он человек надежный, только попал в нелепую ситуацию. Из армии он дезертировал. Теперь вот его совесть мучает, – пояснила Настя.

Я поежился.

– Так просто: дезертировал, совесть мучает, – усмехнулся Малхаз и спросил: – Это правда?

Я кивнул.

– Там такая стрельба началась, а мы еще присягу не приняли. Вот я и подумал, что право имею… Но получается, что и своих предал. Я уже много на эту тему передумал…

Малхаз вздохнул, еще раз внимательно посмотрел на меня, потом, потирая ладонью небритые скулы, стал приговаривать:

– Ну да, ну да. Может, ты и прав. По тебе видно, что искренне говоришь. Пойдем.

Мы вошли в крепость, ворота которой оказались открытыми. Вышедшая к нам навстречу Таисия светилась радостью, но Настю поцеловала сдержанно. Потом Малхаз уединился с Таисией, и некоторое время они о чем-то разговаривали. Я выпытывал у Насти, о чем они могут шептаться, но она только пожимала плечами, успокаивая меня, что все будет хорошо. Оставалось только верить ее словам.

После разговора с Таисией Малхаз отозвал меня в сторону и, немного помолчав, сказал:

– Артем, послушай дорогой, хочешь, чтобы тебе спокойнее на душе стало, хочешь джигитом себя почувствовать?

Не понимая, к чему он клонит, ответил:

– Ну, хочу.

– Дело наше правое, – начал доверительно Малхаз. – Мы за родную землю воюем. Я руковожу ополченцами, и мне нужно отнести в деревню оружие. Поможешь мне?

Я пожал плечами, посмотрел на Настю. Та слышала обрывки нашего разговора и теперь ждала, как я поступлю. Мне не хотелось, чтобы она считала меня трусом.

Малхаз, видя мою нерешительность, добавил:

– Дело-то пустяковое. Однако вроде как на боевом задании побываешь.

Еще раз посмотрев на Настю, я ответил:

– Хорошо, помогу.

Оказалось, что Малхаз прятал в крепости оружие, и это было еще одной причиной его неприязни к Павлу. Как я узнал позже, Павло тоже имел здесь схрон, и однажды Малхаз нашел его тайник, но чтобы не подставлять Таисию, из всей партии поменял всего два новых автомата на старые. Поначалу это не бросилось в глаза, но когда боевики вернулись, они что-то заподозрили, и Павло устроил Таисии разборку, хотя ни деталей, ни каких-либо подробностей мне не рассказали.

Под покровом ночи мы с Малхазом стали переносить за пределы крепости автоматы Калашникова и боеприпасы к ним. Сделали несколько ходок к оврагу.

Здесь к нам присоединились два молодых грузина, и мы быстро переправили оружие в деревню.

Дорогой я спросил:

– Малхаз, а зачем вам столько оружия? Собираетесь с кем-то воевать?

Мой вопрос явно не понравился, он резко ответил:

– Не твое дело. Меньше знаешь, крепче спишь, – и стал говорить по-грузински со своими помощниками.

Когда подошли к селению, Малхаз сказал:

– Отдай автоматы им. Подожди меня у виноградника.

Парни навьючили на себя дополнительную ношу, я же остался стоять в тени лозы. Когда Малхаз вернулся, он сказал:

– Пойдем, у нас там праздник – я тебя приглашаю.

Отказываться было бесполезно, и вскоре я сидел в одном из домов в окружении бравых джигитов за накрытым столом, уставленным большим количеством бутылей вина. На почетных местах находились два старца – самые уважаемые в селении люди. Застолье выглядело очень благопристойно. Оно совсем не напоминало нашу бесшабашную, безудержную пьянку, когда, крепко набравшись, публика идет в разнос. Джигиты поочередно выходили на круг и лихо отплясывали национальные танцы. Один стучал в барабан, другой играл на каком-то инструменте, типа зурны, названия которому, к сожалению, я не знаю и сейчас, а сам Малхаз самозабвенно шпарил на гармонике. Она была старая и совсем не похожа на нашу русскую гармонь, но звучала не хуже, а может быть, даже и лучше. Малхаз играл просто виртуозно.

Заставив меня выпить изрядное количество вина и похлопав по спине, он предложил присутствующим тост за дружбу и понимание между нашими народами, а когда мы уже стали своими, как говорится, в доску, велел мне выйти на круг и изобразить что-нибудь как представителю дружественного народа. Помню, я растерялся и сказал, что плясать не умею, но могу сыграть на гитаре.

Принесли инструмент. Подкручивая колки, я одновременно раздумывал, что бы спеть. Еще в школе у нас были популярны частушки на кавказский мотив.

Несколько куплетов пришлись как раз к месту, и я, что называется, дал себе волю. Особенное одобрение вызвал куплет следующего содержания:

 
Если друг пришел домой,
Шахер-махер ставь на стол,
Если выпил и загрустил —
Ты не мужчина, не грузин…
 

После этого меня, можно сказать, зауважали, и впервые Малхаз назвал меня «братом».

Конец веселью пришел совершенно неожиданно. С рассветом на окраине деревни, совсем недалеко от дома, где мы находились, вдруг прогремел сильный взрыв, и сразу началась стрельба. Мужчины повскакивали со своих мест, бросились к оружию. Мне тоже сунули автомат, но я его тут же выронил, потому что у самого окна что-то разорвалось и ослепило меня. При падении зацепил торшер и грохнулся вместе с ним на пол. Затем последовал еще разрыв, и я потерял сознание. Очнулся от толчка в живот. Меня пинали ногой.

– Э, Саши, а вот этот вроде живой, смотри, дышит, – раздался надо мной голос.

Двое мужчин подняли меня с пола.

– Вставай, друг, – обратился ко мне мужик с окладистой бородкой. – Пойдем, будешь нас прикрывать, а то твои дружки очнутся и пойдут в погоню.

Второй, лица которого я не видел, тихо засмеялся. Появившийся в проломе стены еще один кавказец что-то крикнул на своем языке, и меня куда-то поволокли.

Через несколько десятков метров бросили на землю, завязали глаза, а потом подняли и усадили на подъехавшую телегу. Еще слышались выстрелы, но телега медленно увозила меня в очередную неизвестность…

Спустя какое-то время сидевший рядом со мной мужчина сказал:

– Что, парень, не повезло тебе. Ты сам кто?

– Артем…

– Русский, а с грузинами песни поешь! – удивился все тот же голос. – Значит, ты с ними против нас воюешь.

– Нет, я попал в деревню случайно. Шел в Армению к другу. Что вам от меня нужно? Я даже не знаю, кто вы такие! Откуда мне знать, кто с кем воюет?

– Э-э, не прикидывайся дурачком. Скажи еще, что в гости приехал к любимой бабушке. Ну, рассказывай, откуда ты?

– Я вам правду говорю: направляюсь в Армению к другу, а из-за войны приходится добираться на перекладных. Заблудился и долго не мог найти прямой дороги, а в деревню попал совершенно случайно. Могу вам адрес назвать, проверьте. Друга Борисом зовут. Борис Голубев.

Сидевший на телеге стал совещаться с двумя пешими сопровождавшими. Они говорили что-то на своем языке. Я так и не понял, то ли это были грузины, то ли абхазы, то ли осетины. Кто их там разберет?.. Одним словом, – горцы.

Часа два, наверное, мы тряслись в телеге по утренней прохладе. По дороге нас догнала еще одна подвода. Наконец, судя по крикам запоздалых петухов, мы въехали в селение. Повозка остановилась, и меня куда-то повели. Скрипнула дверь. Втолкнув внутрь какого-то помещения, мне сняли с головы повязку. Я исподтишка осмотрелся. Это был, скорее всего, сарай или просторный амбар, освещаемый лишь проникающими через щели лучами солнца.

Но разглядеть мне его не дали, открыли люк в земле и толкнули вперед:

– Лезь в яму!

Послушно спустился по ведущей в подземелье лестнице. Люк надо мной закрылся. В подвале было еще несколько узников. Кто-то из них вскоре чиркнул спичкой, зажег лучину и осветил мое лицо. Я увидел унылые лица троих кавказцев и совсем лысого старика, который своим гордым видом сразу вызывал уважение. Один из молодых спросил, как меня зовут, потом назвался Хфитисом и представил других. Старик, помедлив, назвался сам.

– Зови меня Георгием, – сказал он с тяжелой отдышкой.

Мне почему-то сразу захотелось называть его на церковный лад, отцом Георгием. Он все время кашлял и просил пить. Видимо, у него был жар. Оглядевшись, я увидел жбан с какой-то жидкостью и плоскую чашку подле него.

– Это что, вода? – спросил я.

– Да, – вяло ответил Хфитис.

Я налил в чашку воды и, нерешительно нащупав в кармане носовой платок, вынул его. Рассматривая нарядные узоры по углам, вспомнил Таисию. Потом, вздохнув, смочил платок в воде и приложил к голове старика.

Мой вздох не остался незамеченным. Старик посмотрел на меня с благодарностью и спросил слабым голосом, указывая на платок:

– Тебе дорога эта вещица?

– Да, отец.

Потом наступило долгое тягостное молчание. Я осмысливал, что со мной произошло, состояние было подавленное. Вскоре один из парней начал приставать ко мне с дурацкими вопросами, на которые я не мог дать ответа. Он очень боялся, что его убьют или продадут в рабство. В принципе такая перспектива ждала и меня…

В отличие от этого парня больной старик держался достойно. Потом нытика и еще одного парня забрали. Нас осталось трое.

– Не бойся, – говорил мне отец Георгий. – Скоро меня выручат, и тогда, если все будет в порядке, я тебе тоже помогу.