Текст книги "Рейд «Черного Жука» (сборник)"
Автор книги: Алексей Горяйнов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
Не очень верилось немощному старику, который слабел день ото дня. Время тянулось страшно медленно, и в любую минуту нас могли вывести и расстрелять где-нибудь в овраге…
От баланды, которую нам раз в сутки спускали на веревке в ведре, меня поначалу тошнило. Потом как-то привык. В придачу к баланде каждому бросали маленький, черствый кусок хлеба. Свой я отдавал совсем ослабевшему старику.
Через несколько дней увели Хфитиса.
– Ну вот, – сказал старик, еле шевеля губами, – скоро придут за мной.
– Да нет, отец Георгий, вас не убьют, – успокаивал я его.
– А кто тебе сказал, что меня убьют? Нет, меня выкупят. Им меня убивать нельзя, невыгодно.
Я не стал допытываться, понимая, что старику трудно говорить, хотя мне было интересно узнать, кто он такой и как попал в плен.
К концу второй, а может, уже и третьей недели, я сильно ослаб. От баланды сил не прибавлялось, ел ее скорее машинально. Сон был беспокойный, в кромешной тьме при почти полном бездействии трудно было понять, спишь ты или уже находишься в ином мире. Иногда во тьму проникал рассеянный свет, и я видел каких-то людей. Что это было: видения, галлюцинации или сны – разобрать трудно. Только прерывистое дыхание старика меня немного успокаивало: он был моей последней надеждой. Однажды Георгий совсем затих, и я, преодолев оцепенение, стал прислушиваться. Проходили мгновения, а мне казалось, что прошло уже очень много времени. Столбенея от страха, подполз к старику, нащупал его тело, приложился ухом к груди. Внезапно он начал колотиться от слабого смеха. Потом старика пробил кашель. Я поднес чашку к его губам, придерживая голову. После этого он, слабо откинувшись на скомканную телогрейку, спросил:
– Ну что, сынок, испугался? Думал, умер? Я у тебя еще на свадьбе погуляю, – затем слабой рукой нащупал мою голову и погладил по волосам.
Больше всего убивала неопределенность. Мне никто ничего не предлагал и не говорил со мной. За это время могли бы предложить мне освобождение за выкуп – не знаю, что еще может быть в такой ситуации. Возможно, они хотели меня на кого-то обменять и просто ждали подходящего случая. Но когда этот случай произойдет?! Через год, два, а может быть, никогда…
Наконец пришли и за стариком. Двое надзирателей спустились в подземелье и, обращаясь с отцом Георгием бережно, как с сокровищем, стали аккуратно поднимать его наверх. Старик властно остановил их.
– Артем, подойди ко мне, – позвал он.
Я повиновался.
– Вот, видишь, сынок, я же говорил, что меня выручат. Держись, я тебе помогу. Ты хороший человек, хотя я о тебе почти ничего не знаю. Но ты отдавал мне свой хлеб, и я этого не забуду. А платок береги. Потом постираешь, он будет, как новый, – отец Георгий улыбнулся и скомандовал на местном наречии: – Поднимайте!
Я почти плакал. Мне было жалко расставаться с человеком, к которому успел привязаться. Трудно было оставаться совсем одному без всякой поддержки.
Прошло, наверное, не меньше недели, и я дошел до полного отчаяния. Георгий про меня, должно быть, забыл или умер в дороге. А Настя? Таисия? Малхаз? Похоже, с ними тоже что-то случилось…
Помощи ждать было совершенно не от кого, а бежать невозможно – тяжелый железный люк всегда был закрыт сверху на засов. «Ну что же мне так не везет? – думал я. – Зачем согласился помогать этому Малхазу? Что им всем от меня нужно? Лучше бы сразу убили».
И вдруг произошло невероятное: за мной пришли, снова завязали глаза и повезли на телеге. Через пару часов в каком-то ущелье передали людям Георгия, которые тут же сняли с моих глаз повязку. Они объяснили, что Георгий заплатил за меня выкуп. От них же я узнал, что этот чахлый, но гордый старик не последний в горах человек.
Когда мы приехали в его хорошо охраняемый роскошный дом, он принял меня на пороге, как сына, со слезами на глазах. Мы обнялись. Старик уже достаточно окреп, и в его объятиях чувствовалась сила.
– Артем, дорогой! – радовался он, взмахивая руками, и, позвав полную женщину в цветастом платье, сказал: – Зарема, это Артем! Это он за мной, как за отцом, ухаживал!
– Проходите, проходите в дом, гость дорогой! – засуетилась женщина.
Зная обо мне только, что я путешественник, Георгий предложил пожить у него, сколько пожелаю. Ни в первый день, ни в последующие, я ни в чем не знал отказа: кушанья всегда были самые изысканные, любое мое желание удовлетворялось, условия для отдыха предоставлялись самые комфортные. Например, отведенная мне для проживания комната утопала в коврах, кровать была с огромной периной, лежа на которой, я не чувствовал своего тела.
После ужина мы с отцом Георгием переходили из просторной гостиной в каминный зал и, сидя в кожаных креслах у уютно потрескивающего огня, вели долгие разговоры. От него я узнал, что мы были в плену у банды, специализирующейся на похищении и торговле людьми. Причем похищали бандиты всех без разбора: стариков, женщин и мужчин разных национальностей. Потом людей освобождали за выкуп, либо продавали в рабство. Я старался не задавать Георгию лишних вопросов, а сам он о себе почти ничего не говорил. Даже когда в первый день, рассматривая на стене фотографию молодцеватого усатого артиллериста в военной форме, я спросил: «Отец Георгий, а в Великую Отечественную вы воевали?», – он ответил сухо: «Да. Но вспоминать об этом не люблю, – и добавил: – Это один из моих пятерых братьев. Они все погибли на войне». Долго я не решался говорить о себе настоящую правду, но однажды все рассказал откровенно – что дезертир, что пробираюсь к другу в Армению.
Думал, Георгий, воевавший с фашистами за нашу страну, меня осудит, но он только загадочно сказал:
– У каждого человека судья где-то глубоко внутри находится. Тебе решать, как жить дальше. Но мать забывать не должен. Если пожелаешь, я отправлю тебя в Москву.
Я не ответил. Отец Георгий понимающе вскинул брови и добавил:
– А если хочешь, у моря можешь пожить. В пригороде Сухуми у меня есть уютный дом.
Я вспомнил, как Настя мечтала съездить на море, и промолчал.
Больше недели я приходил в себя, и все это время чувствовал заботу и внимание. Написал новое письмо маме. С почтой здесь было проще, и я знал, что письмо наверняка дойдет. На этот раз оно было длинное. Изложил все по порядку, исключая ненужные подробности своих приключений, и заверил маму, что со мной все хорошо, и нахожусь под опекой доброго и богатого человека, но идею добраться до Бориса не оставил. Еще раз предупредил, чтобы о моих письмах она никому не говорила, особенно если мной будут интересоваться из военкомата.
Как-то раз после ужина мы не перешли по обыкновению в каминный зал, а продолжали маленькими глотками смаковать прекрасное «Киндзмараули», оставаясь за убранным столом в гостиной.
– Завтра отвезу тебя в одно место, – сказал Георгий, задумчиво поворачивая стоящий на столе стакан с темно-рубиновой жидкостью. – Оттуда уже не возвращаются или возвращаются, но очень редко, – он посмотрел на меня серьезно, добавил: – Не бойся, это хорошее место.
Осознание
Наутро меня разбудил сын Георгия Иван, и мы вышли во двор. Старик в плаще, с накинутым, как у монаха, на голову капюшоном, уже сидел в повозке, запряженной парой серых лошадей, и держал вожжи. Я устроился рядом с ним. Мне было и страшно, и одновременно любопытно. Куда он хочет меня отвезти, зачем?
– Куда мы едем? – спросил я, когда хозяин хлестнул вожжами, и лошади тронулись.
Георгий промолчал. Вдруг трое сопровождающих, которые вышагивали по разные стороны повозки, затянули песню, грустную, больше похожую на поминальную молитву. Часа через три мы поехали в гору. Все время вверх и вверх, потом спешились и вдвоем, оставив повозку внизу, отправились по узкой тропинке еще выше. Наконец Георгий заговорил:
– Ты когда-нибудь слышал про Святую гору?
– Нет, – сказал я, – а что это?
– Там, высоко в скалах живут монахи. Сейчас сам увидишь.
– А зачем мы туда идем? Вы думаете, что там я буду в безопасности?
– Ты же не хочешь ехать домой, а в Армению я тебя не пущу. Нечего тебе там делать. У твоего друга трое детей, больная жена. Ты будешь ему в тягость, разве не так?
Я удивился, как быстро Георгий навел справки о Борисе и его семье, ведь о больной жене и трех детях я ему не говорил.
– Да. Вообще-то об этом я не подумал…
– Вот видишь, старый Георгий все предусмотрел.
– А в монастыре этом много людей?
– Человек шесть осталось.
– А у них там есть телевизор, радио и все такое?
– Эх, глупый ты, – засмеялся старик. – Зачем им все это? Они с Богом разговаривают. Это лучше, чем радио или телевизор. Ты еще скажи тискотека. Это когда молодые парни девок тискают. Тискотека, да, понимаешь… Не хотят работать. Сколько молодежи без толку болтается!
– А монахи, они что делают?
– Молятся.
– И все? – удивился я. – А на что они живут?
– Им Бог дает. Сейчас сам увидишь.
Наконец мы дошли до места. На небольшом лесистом плато стояла маленькая, сложенная из камней церковь – купол ее напоминал раскрытый зонтик. Нас встретили два монаха, одетые во все черное. Георгий поклонился им в пояс, а одному поцеловал правую руку. Монах перекрестил старика, и они обнялись.
– Вот, привел к вам молодого человека, – обратился Георгий к старшему. – Он из России. Православный.
– Как звать тебя? – спросил монах. Лицо его, суровое и непроницаемое, на первый взгляд показалось мне страшнее, чем у боевика, первый раз захватившего меня в плен. Для завершения образа монаху не хватало только автомата.
– Артем, – ответил я.
– Артемий, – поправил он. – Рассказывай, брат Артемий, с чем пришел. – И добавил, обращаясь к Георгию: – А ты пойди, отдохни пока.
Когда старик ушел, монах усадил меня на широкую лавку под навесом.
– Ну, расскажи, что там у вас в Москве?
Я растерялся, пояснил, что не был дома уже три месяца, и в который раз пересказал историю моих бедствий. Монах слушал молча, казалось, что он меня даже и не слышит, а думает о чем-то постороннем, но в конце монолога покачал головой, горестно вздохнул и с какой-то тоской или укором посмотрел мне в глаза.
Нет, он не осуждал меня, не старался показать мне, какой я плохой. Монах говорил о моем поступке… Мне стало ужасно стыдно. Только теперь до меня однозначно дошло, что я дезертир, трусливо сбежавший с поля боя, бросивший своих товарищей, таких же, как и я, но принявших достойную смерть. Попытался сказать что-то в свою защиту, но монах быстро разъяснил неверность моих рассуждений, и я не возражал, понимая, что он знает нечто большее, чем любой другой человек, и имеет право так говорить. На все мои возражения и оправдания монах давал ответы, с которыми я не мог не согласиться, и в конечном счете в моем сознании произошел сдвиг, повлиявший на всю мою дальнейшую судьбу…
По его словам получалось, что, конечно, глупо зря рисковать жизнью, но не менее глупо и бояться смерти, которая все равно неизбежна, а путь настоящего мужчины, воина проходит где-то посредине…
Переночевав в отведенной нам келье, на следующий день мы вернулись в дом Георгия. Не смог, не пожелал я остаться жить в затворничестве, хотя, благодаря Георгию, монахи готовы были принять меня послушником. Я ничего еще не видел в жизни, и остаться здесь было для меня все равно, что умереть…
Уже подходя к оставленной нами внизу повозке с лошадьми, я вдруг остро почувствовал беспокойство. Обогнув скалу, вместо трех оставленных внизу человек, мы увидели целую толпу вооруженных людей. На площадке стояло два УАЗика и джип Георгия с его водителем.
Когда мы приблизились, от толпы отделился человек средних лет в высокой папахе и гимнастерке без погон. Чертами лица он походил больше на русского, чем на человека гор. Георгий о чем-то долго совещался с прибывшим, потом подошел ко мне.
– Вот так сюрприз… Теперь тебе точно надо возвращаться к монахам, – сказал он, и я уловил его в его словах некоторую иронию. Он на мгновенье задумался и добавил: – У нас здесь новый конфликт. Тебе у меня находиться опасно.
Я отвел взгляд от проницательных глаз Георгия и стал смотреть вдаль, туда, где до горизонта громоздились горы, а за ними – свобода и, может быть, хорошо оплачиваемая работа – это если рвануть за границу… Но вдруг видение исчезло и вместо него всплыло лицо монаха.
Его иконописные глаза смотрели на меня не с укором, а с улыбкой, понимающей и ободряющей. Как же я могу не оправдать его доверия и дружбы отца Георгия? А тот терпеливо ждал от меня ответа, хотя его самого ожидали люди, ему нужно было действовать. Я решительно и твердо сказал:
– Я с вами, отец Георгий! Считайте меня своим сыном… Буду вам во всем помощником.
Старик улыбнулся, притянул меня к себе, обнял.
– Спасибо тебе, сынок! Ты будешь настоящим джигитом.
Так я оказался в гуще боевых действий. Вместе с Георгием и его сорокадвухлетним сыном ушел в местное ополчение. Распутывать кавказский клубок оказалось ничуть не проще, чем знаменитый гордиев узел. Но я должен был начать наконец-то жить, а не существовать. Бороться, побеждать, терпеть поражения, неудачи, но идти вперед, а не топтаться на месте! После беседы с монахом мне очень хотелось действовать, чтобы почувствовать себя мужчиной, личностью, хотелось побороть свой страх, свою трусость, искупить, наконец, свои грехи…
Спустя несколько дней мы с Георгием сидели в окопе. Бой пока не начался. Обе стороны чего-то выжидали. Я уже имел опыт коротких стычек, но Георгий никогда не пускал меня в самое пекло. И это несмотря на то, что со мной занимался настоящий военный инструктор и я уже довольно метко стрелял из пистолета навскидку и неплохо владел приемами рукопашного боя.
Приобретая бойцовский опыт и размышляя над словами монаха, я все больше переживал, что струсил когда-то, и по большому счету предал Родину…
Теперь же в предвкушении боя, как бы подхлестывая себя, я сказал Георгию:
– Отец, а ты знаешь, раньше я как-то находил себе оправдания, теперь у меня их нет. Преступник и есть преступник…
– Ай, глупый… Какой ты преступник? Преступники те, кто всю страну развалил и разворовал. А я за нее кровь в сорок четвертом и сорок пятом проливал. Ты – жертва. Но если не хочешь воевать, то должен с детства готовить себя к войне. Вот как мой Иван. Видел, как он стреляет?
– Ну да, у вас джигиты с трех лет в седле. А где я в Москве седло найду? Скажешь тоже, – обиделся я.
– Если захочешь, найдешь. Родину защищать надо. Но не так, как это делают теперь. Раньше, при Сталине, все воевать умели. Сейчас армию развалили. Нас, – он посмотрел на меня и уточнил, – я-то по-прежнему считаю себя бойцом Советской армии, – разоружают везде. Это политика… Совсем у России плохи дела. – Немного помолчал, потом улыбнулся: – А все-таки чудной этот монах Венедикт. Молиться, говорит, надо и каяться, тогда Господь простит Россию… Слушай, а ты почему у него не остался? Он человек верный. Не выдаст, это точно.
– Человек-то он надежный, да мне с ним не по пути. Ты ведь и сам догадываешься, что у меня в душе творится…
– Ну ладно, ладно, все будет хорошо, сынок… Ты хоть веришь, что за правое дело воюешь?
– С трудом. Я за тебя воюю, отец…
Я плохо разбирался в вопросах кавказской политики и поэтому не стал ничего больше говорить. Боялся обидеть Георгия, для которого практически стал сыном…
Неподалеку, сраженный пулей, уткнулся лицом в земляной бруствер человек из ближайшего окружения Георгия. Я его часто видел в доме старика. Потом, совсем рядом откинулся навзничь еще один горец, поваленный автоматной очередью.
Иван, сын Георгия, пригибаясь в окопе, подбежал к нам с двумя товарищами. Он отодвинул в сторону убитого горца, занял его позицию и короткими очередями калаша стал сдерживать натиск противника. В промежутках между стрельбой Иван что-то кричал на своем языке. Я не понимал, чего он хочет, и продолжал стрелять в бегущих на окопы людей.
– Уходим! – наконец по-русски крикнул Иван. – Уводи отца.
Я посмотрел на Георгия. Он продолжал стрелять со странной отрешенностью на лице. Тогда Иван, что-то крикнув своим напарникам, схватил отца за рукав и потащил на запасные позиции, куда вел прорытый проход. Как ни странно, Георгий его послушался и, снимая автомат с бруствера, крикнул мне:
– Артем, отходим!
Потом Иван отстал, сказав, что прикроет нас. И практически тут же нам с Георгием преградили дорогу двое.
Они, видимо, обошли нас с фланга. Один из них, показавшийся на фоне яркого неба неправдоподобно громадным, уже передернул затвор, но рядом грохнул взрыв, и оба нападающих упали.
Один из них свалился прямо на меня, и пока я пытался из-под него выбраться, он очнулся. Тем временем Георгий успел выхватить из-за пояса нож и замахнулся на нападающего, который уже направил дуло автомата на меня. Мелькнула мысль, что все кончено, но в этот момент я услышал знакомый голос:
– Артем! Ты?! Что ты тут делаешь?
Это был Малхаз.
Как-то странно улыбаясь, он положил автомат рядом с собой, на край бруствера, а тяжело дышавший Георгий дрожащими руками с силой вогнал кинжал в ножны. Оба горца пристально, с недоверием смотрели то на меня, то друг на друга.
– Артем? Ты жив? – удивленно спросил Малхаз. – Я думал, тебя убили…
Потом внезапно оба начали смеяться. Их веселость передалась и мне.
– Что это вы? – спросил я, вытирая слезящиеся глаза.
– Так, – сказал Георгий, глядя на Малхаза.
– Вот уж не думал встретить тебя, – покачал головой тот и достал из кармана сигареты.
– Дай мне, – отрывисто произнес Георгий. – А скажи мне, Малхаз, – старик, как-то хитро прищурился, – ты помнишь Ларису?
– Какую? – спросил тот.
– Неужто, забыл? Врешь! Все ты врешь!
– Ах, старый осел, не дает она тебе покоя?!
– А тебе? Вспомнил, чурбан глиняный!
– Сам ты чурбан, – ласково огрызнулся Малхаз и неожиданно затянул:
На солнечной поляночке,
дугою выгнув бровь,
парнишка на тальяночке
играет про любовь.
О том, как ночи ясные…
– Помнишь? – спросил он, резко оборвав песню.
– А как же. Любимая послевоенная!.. Но давай лучше нашу, – и оба затянули песню, слов которой я, естественно, не понял.
До поздней ночи мы сидели за одним столом. Оказалось, что Георгий и Малхаз знакомы с тех пор, когда меня еще и на свете не было. После войны Георгий остался служить в комендантском полку. Был он тогда сержантом. В начале пятидесятых к ним в роту охраны прибыло из учебки молодое пополнение и среди них – Малхаз. Тогда земляки здорово сдружились, несмотря на заметную разницу в возрасте. К тому же Малхаз по окончании срока службы остался на сверхсрочную и вскоре стал командиром Георгия. После демобилизации из армии оба поехали осваивать целину, а потом Малхаз примкнул к гидростроителям, уехал на север, и пути-дороги друзей надолго разошлись.
Они все время подшучивали друг над другом. Воспользовавшись моментом, я полюбопытствовал:
– А вот вы вспоминали Ларису – кто она?
– Э-э, Артем, эта женщина нравилась нам обоим. Когда-то очень давно мы вели более благородную междоусобную войну, а именно за обладание сердцем этой самой Ларисы. А ну, покажи! – Георгий ткнул пальцем в плечо Малхаза.
Тот расстегнул пуговицы рубахи и освободил правое предплечье, на котором красовалась татуировка в виде головы красавицы.
– Видишь, она до сих пор с ним! Э, Малхаз, скажи мне, пожалуйста, если тебе, не дай бог, оторвет руку, ты будешь по ней скучать?
– По руке? Конечно!
– Э-э, я говорю не о руке, а про нее, – Георгий показал на татуировку.
– Это жена моя, Сулико, что мне по ней скучать? А ты все эти годы думал, что это Лариса?
– Да…
– А вот и не угадал!
Оба захохотали и подняли кружки. На следующий день в этой так и оставшейся для меня непонятной войне было заключено перемирие…
Снова в крепости
Мы с Малхазом отправились в крепость. Внимательно глядя на дорогу, он рассказывал:
– Знаешь, парень, женщины за тебя очень переживали. Им сказали, что тебя убили. Только Настя не поверила. Среди мертвых тебя не было. Я сам чудом остался жив, вот видишь, ногу зацепило.
Он приподнял штанину и показал мне свежий шрам.
Пока мы ехали горной дорогой на его стареньком москвиче, я рассказал Малхазу и о подробностях своего пленения, и о благородстве Георгия, который освободил меня за немалый выкуп. И вот я увидел знакомые очертания башни. Таисия, открывая нам двери, сияла от радости. Она поцеловала меня в щеку и обняла Малхаза. Настя была более сдержанной. Вечером я ей выложил все, что со мной случилось за этот беспокойный месяц. Под конец сказал:
– Ты знаешь, Настя, я решил подаваться к своим. Завтра или послезавтра уйду. Лучше быть наказанным за дезертирство, чем болтаться вот так… Сюда я вернулся только, чтобы еще раз вас повидать, спасибо за все сказать…
– Ты со своей мамой связался? – спросила она.
– Пока нет. Уж лучше, когда все определится… Струсил – надо отвечать, – сказал я, и перед глазами снова всплыло суровое лицо монаха.
Знал бы я в ту минуту, как круто и неожиданно уже на следующий день повернется в очередной раз колесо моей судьбы!..
Ранним утром в ворота крепости кто-то настойчиво забарабанил.
– Кого еще принесло? – встрепенулась разбуженная Настя.
Таисия Андреевна быстро выбралась из кровати, тревожно посмотрела на меня и пошла к воротам.
Мигом подхватил одежду и, сбежав вниз, я спрятался в своем укрытии. Прислушиваясь к разговорам наверху, с досадой подумал: «Зря топор не захватил». Однако предпринимать что-либо было уже поздно.
Вскоре стало понятно, что вернулся Павло и привел с собой нескольких бандитов. Пока они умывались на улице колодезной водой, ко мне незаметно прошмыгнула Настя.
– Артем, – шепнула она. – Сиди тихо, там Павло и его дружки.
– Сколько их?
– Шестеро. Ночью я отведу тебя к Малхазу. Или нет, лучше к бабушке Софико…
– Какая бабушка, мне надо к своим, – я злился на себя за медлительность, из-за которой приходилось снова отсиживаться в подвале.
Но Настя не дала мне договорить, шикнула:
– Все, сиди тихо, пока не дам знать, что они ушли.
Весь день бандиты выпивали и балагурили на дворе. Настроение у них было приподнятое, судя по всему, получили деньги за какую-то операцию. С заходом солнца они сели играть в карты за столом в боковой пристройке. О том, что меня обнаружат, я особенно не переживал: люк был замаскирован под облегченную керамзитовую плиту, к тому же Настя насыпала на нее для маскировки какого-то мусора.
В эту ночь боевики не ушли. Вернее, ушли, но не все. Двое остались и гремели возле козьего загона оружием.
Поздно ночью Настя пробралась ко мне, и в полной тишине мы слушали разговоры Таисии и Павла.
– Во, слышишь, – шепотом комментировала Настя, – подарок он мне, видите ли, принес. Вешает матери лапшу на уши. Нужен мне его подарок как собаке пятая нога. Так, мама, правильно, дай ему, дай. Там еще эти двое. Этой ночью тебе уйти не удастся…
Не удалось сделать это и в следующую ночь. Бандиты то уходили, то возвращались, словно челноки, курсируя между крепостью и своим базовым лагерем. Только Павло никуда не ходил, он все время был с Таисией. Думая задобрить ее, бандюга приволок с собой кучу разной мелочовки, которую можно купить на любом московском развале. Чувствовал он себя, как дома. К вечеру, изрядно выпив, увел Таисию из крепости. Зато его дружки продолжали пьянку.
Так продолжалось несколько дней. А потом…
Однажды в жаркий полдень Павло с Таисией опять ушли в лес, а в крепости осталось несколько боевиков. Они играли в карты за столом в пристройке. Настя должна была их обслуживать. Подай то, сходи за этим…
– Эй, принеси нам еще вина! – услышал я грубый окрик одного из бандитов.
Через несколько минут раздался пьяный голос другого:
– Скоро там будет пожрать?
Видимо, Настя уже появилась перед ними с бутылкой вина, потому что третий голос проорал:
– Смотри, какой жопа! – бандит что-то еще добавил на своем языке, после чего все громко заржали.
Послышалась возня, звон разбившейся посуды и вой:
– А-а-у-у! Сука! Она меня в яйца ногой!
– Пустите меня, уроды! – вскрикнула Настя.
Медлить было нельзя. Достав из ножен штык-нож, я бесшумно открыл люк и выскочил из подвала. Выглянув из-за угла, увидел, что двое обросших щетиной боевиков выкручивают Насте руки, а третий расстегивает штаны. Еще успел заметить на столе среди глиняных кружек пистолет Макарова. «Вот ублюдки! Пьяные звери, нелюди!» В ярости крепко сжал рукоять ножа, примериваясь для удара. В последний момент передумал, перехватил нож за лезвие. «Главное попасть рукоятью в висок, – соображал я, – как учил инструктор Георгия, и он отключится. Потом надо успеть схватить пистолет…» Зарезать человека, как животное, было не в моих силах.
Я выскочил из-за угла и с размаху засветил насильнику по голове. Хотя удар пришелся вскользь, тот сразу свалился. Я дернулся было к пистолету, но один из державших Настю успел раньше и выстрелил в потолок. В следующую секунду тяжелый удар обрушился на меня сзади, и я потерял сознание.
Когда пришел в себя, увидел четвертого бандита: оказывается, он молча сидел на ступеньках лестницы, наблюдая за происходящим. Боевики прислонили меня к стене, двое держали за руки, а третий и четвертый отрабатывали удары. Били только по рукам, и по корпусу – лицо не трогали. Настя была уже заперта в подвале – оттуда слышались ее приглушенные крики. От сильного удара в солнечное сплетение я снова потерял сознание.
Потом меня на время оставили в покое. Я то приходил в себя, то снова отключался, лежа на холодном полу. Боевики покуривали и посмеивались, сидя на скамьях и чурбаках. В очередной раз очнувшись от грохота выстрела, я увидел над собой фигуру Павла с дымящимся в руках пистолетом, хотел пошевельнуться, но по телу прокатилась такая боль, что чуть не закричал. К счастью, оказалось, что Павло стрелял не в меня, а в потолок, чтобы остудить пыл бандитов. Таисии рядом не было – видимо, ее, как и Настю, где-то заперли.
На меня вылили два ведра воды и тем самым окончательно привели в чувство.
Настю извлекли из подвала, и усатый боевик повел ее наверх, в комнату матери. Проходя мимо меня, она вскрикнула:
– Артем!
Хотела броситься ко мне, но ей не дали, удержав за руки.
Павло осмотрел мой схрон и, вернувшись, скомандовал своим:
– Этого связать, и в подвал. Завтра в расход пустим.
Ночь я провел в полубредовом состоянии. Преодолевая ужасную боль во всем теле, отрешенно думал: «Вот и все. Конец. Теперь всегда будет темень, как в этом подвале. Хоть бы еще бы разок взглянуть на небо и солнце».
Утром за мной пришли двое бугаев, выволокли наверх, повели во двор.
Ослепленный солнцем, я стал искать глазами Настю, но ее не было. Вдруг послышались сбегающие по лестнице шаги. Из пристройки выскочила Таисия и бросилась на боевиков.
– Оставьте его в покое! Он ни в чем не виноват! Куда вы его тащите!? – закричала она.
За ней выскочил Павло, замахнулся кулаком.
– А, сука! Хахаля завела!.. Ну все, убью!
Он долго еще орал и ругался, но до рукоприкладства не дошло.
– Негодяй, мерзавец, сволочь! – кричала Таисия, отталкивая удерживающих ее боевиков. – Не трогай парня, Малхаз тебе этого не простит!
В это время из башни выскочил боевик и что-то быстро зашептал на ухо Павлу. Тот злобно покрутил головой и велел боевикам снова бросить меня в подземелье.
Спустя какое-то время за мной спустился обросший мужик с отвратительной рожей. Он усмехнулся, и по его взгляду я понял, что мне конец. Пинками он вытолкал меня наверх, в руки двух таких же образин. На дворе уже толпилось человек десять бандитов.
Стараясь на них не смотреть, я прислушивался к разговорам. По-русски они почти не говорили. Только матерились. Что ж делать, если наш великий и могучий используют во всем мире в основном для этих целей! Однако эту мелькнувшую у меня в голове мысль прервал голос мужика, похожего на дьякона, – рыжебородого с острым кривым носом и надменным взглядом. Раньше я его в крепости не видел:
– Эй, урод, ты кто – федерал? – он подошел совсем близко, вглядываясь в меня. – Как сюда попал? Может, ты разведчик?
– Да какой он разведчик! – из толпы отделился Павло. – Он, сука, Таськин хахаль. Нашла в городе…
– Не мешай! – хрипло оборвал его бородач. – Он что, глухонемой? Сам скажет!
– Ну, ну, – Павло злорадно посмотрел мне в глаза и, оскалившись крепкими ровными зубами, смачно сплюнул.
– Ну, щенок, чего молчишь? Кто такой?
– Я из Москвы. К боевым действиям не причастен…
– Что его спрашивать, видно же, что Таськин хахаль, – снова заговорил Павло и пристально посмотрел вверх на бойницу башни, в которой, вероятно, была теперь заперта Таисия. – Она всю ночь про него жужжала, выгораживала. Убью суку!
Лицо у него, несмотря на правильность черт, было жуткое. Наверное, из-за взгляда: злобного, хищного, подлого.
Бородач властно, но тихо сказал:
– Не мешай, пусть говорит.
Я решил рассказать правду – знал, что благодаря простодушному лицу, мне чаще всего верят даже самые недоверчивые типы. Выслушав мои объяснения, бородач о чем-то задумался. В этот момент Павло снова стал сыпать угрозами в мой адрес, видимо, не понимая, что тем самым помогает мне. Уж очень ему хотелось доказать Таисии, что знает про ее тайную любовную связь.
Бородач, слушая Павла, о чем-то думал, а потом рассмеялся:
– Вах, какой хитрый москвич! Ехал к другу, а попал к бабе! Эх, Павла, бедный твоя любовь! Такой девушк нашел, а она тебя променять на москвича!
Следом загоготала вся бандитская свора.
– Э, москвич, – продолжал кривоносый, – а ты, наверное, богатый, раз она с тобой связалась. С голожопого какой толк! А?
Толпа вооруженных людей снова залилась хохотом. Выждав, когда наступит тишина, бородач, обернулся к своим:
– А я ему почему-то верю, – и, снова взглянув на меня, добавил: – Эх, жаль, что ты не новый русский… А может, у тебя дружки богатые? Чую, можно получить за тебя выкуп. Эй, Павла, а что, пусть баба твоя его выкупит. Посмотрим, как она его любит.
– Гы, гы, ха, ха! – смеялась довольная толпа.
Павло сказал тихо:
– Ты, борода, трепись, да знай меру. Пользуешься тем, что тебя Муса приблизил?
– Ну ладно, ладно, шайтан, я пошутил…
Павло, глядя исподлобья, процедил:
– Муса справедлив, он сам бы за такое яйца отрезал.
Видно было, что слова бородача сильно задели его самолюбие. Теперь Павло уже наверняка думал, что пока он шлялся по горам, Таисия крутила со мной любовь. Ему казалось, что собратья по банде смеются над ним, видят в нем рогоносца. Было понятно, что он будет искать любой повод, чтобы прикончить меня…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.