Текст книги "Знаменитые русские о Венеции"

Борис Иванович Куракин

Борис Иванович Куракин (20.07.1676, Москва – 17. 10. 1727, Париж) – князь, потомок Гедиминовичей, основатель династии российских дипломатов.

Родился в семье смоленского наместника, князя Ивана Григорьевича Куракина и Феодосии Алексеевны, урождённой княжны Одоевской. Крестным отцом Бориса Куракина стал только что вступивший тогда на престол царь Федор Алексеевич, а крестной матерью – его сестра, царевна Екатерина. После ранней смерти родителей Куракин воспитывался в доме бабушки, княгини Ульяны Одоевской, которую в своих мемуарах охарактеризовал так:

“Оная жена была великого ума и набожная, и в остиме [уважении] от всех…”

С 1683 г., в правление царевны-регентши Софьи Алексеевны, юный князь Борис Куракин попал в ближайшее окружение “младшего царя” Петра Алексеевича, был его спальником, принимал участие в военных “потехах”, а с организацией “потешных полков” стал офицером Семеновского полка, в составе которого участвовал в Азовских походах.

В пятнадцать лет Куракин женился на Ксении Лопухиной, сестре первой жены царя Петра Евдокии Лопухиной, – так он стал еще и царским “свояком”. Однако после охлаждения Петра I к царице весь клан Лопухиных попал в опалу: его члены, занимавшие крупные должности в Боярской думе, были отосланы из Москвы воеводами в дальние крепости, а частью репрессированы.

В преддверии отъезда Петра I в “Великое посольство” в Европу, когда Москву стали очищать от “неблагонадежных”, попал под подозрение и близкий к Лопухиным Борис Куракин. Вместе с братом царицы, Авраамом Лопухиным (избежавшим репрессий по причине того, что он был женат на дочери всесильного главы тайной полиции Федора Ромодановского) он был в начале 1697 г. отослан царем Петром “на обучение морским наукам” в Венецию, которая стала на тот момент главным военным союзником Русского царства в борьбе с Турцией.

Борис Иванович Куракин.

…Еще в 1683 г. объединенные польско-австрийско-германские войска под предводительством польского короля Яна Собесского одержали победу над османами под Веной, обозначив перелом в ходе антитурецких войн. В 1684 г. по инициативе римского папы Иннокентия XI была основана “антитурецкая лига” в составе Священной Римской империи, Венецианской республики и Речи Посполитой. А после заключения в 1686 г. московским правительством регентши Софьи “Вечного мира” с Польшей к антитурецкой Лиге примкнуло и Русское царство: Москва и Венеция стали прямыми союзниками. Утвердившийся у власти в 1689 г. молодой царь Петр продолжил курс на сближение России с Республикой Св. Марка.

Переговоры о посылке в Венецию русских служилых дворян с целью обучения “морским наукам” велись в течение нескольких лет через проживавшего в Москве итальянского купца Франческо Гваскони – тайного агента венецианского правительства. Свои сообщения о политических событиях в России он передавал в письмах, адресованных в Венецию брату Алессандро. В письме из Москвы от 26 февраля 1696 г. Франческо Гваскони извещал, что из Московии в Венецию будут отправлены для обучения до сорока дворян. В следующем письме сообщалось, что по просьбе царя Петра венецианский купец Жуан де Жеролемо отыскал в Далмации, в венецианском городке Пераст на берегу Которского залива, ученого математика и опытного капитана, славянина Марко Мартиновича и от имени царя предложил ему обучать морскому делу московских дворян, за что ему было обещано 50 дукатов в месяц. Соответствующая просьба Петра I к венецианскому Сенату была быстро удовлетворена.

В конце 1696 г. царь Петр Алексеевич издал два важных указа. Согласно первому из них, “на обучение” в Голландию и Англию направлялось 22 человека, а в Венецию – 39. Второй указ объявлял о направлении в европейские страны “Великого посольства” в составе трех полномочных послов: Ф. Я. Лефорта, Ф. А. Головина и П. Б. Возницына. Целью посольства было привлечение европейских государств к союзу против Турции. В составе посольства, под именем Петра Михайлова, в Европу, “северным маршрутом”, отправлялся сам царь Петр.

Имена московских дворян, посланных на учебу в Венецию (их средний возраст составлял 30–35 лет, и многие из них были уже отцами семейств), в основном известны. Как правило, это были комнатные стольники царя Петра и его покойного брата Ивана, уже прошедшие службу на воеводских должностях и принимавшие участие в военных действиях. Помимо лиц, к которым царь Петр относился с полным доверием, в число “волонтеров”, отъезжавших за границу, были включены лица “неблагонадежные”, принадлежавшие к оппозиционным кланам Милославских и Лопухиных.

Учебное судно-фрегадон, на котором проходили морскую стажировку “посланцы царя Петра”.

Каждому “волонтеру” были вручены напутственные “статьи”, в которых обозначались цели поездки:

“Знать чертежи, или карты, компасы и прочие признаки морские; владеть судном как в бою, так и в простом шествии, и знать все снасти, или инструменты, к тому принадлежащие; сколько возможно, искать того, чтоб быть на море во время боя; а кому и не случится, то с прилежанием искать того, как в то время поступать; ежели кто похочет вперед получить милость большую по возвращении своем, то к сим вышеписанным повелениям и учению научилися бы знать, как делать те суды, на которых они искушение свое примут…”

Отдельная “царская грамота” предназначалась “принцепу Венецкому” – дожу Сильвестру Вальеру:

“Пресветлейшему и велеможному князю и господину Селивестру Валерию, Божиею милостию ардуху владетельства Венецкаго и всему сенату Венецкому наше Царскаго Величества благоприветствованное поздравление. По нашему, Великаго Государя, указу отпущены к вам в Венецию нашего Царскаго Величества дворяне, которые охотно и тщателно намерены во Европе присмотретися новым воинским искуствам и поведениям. И того ради мы, Великий Государь, благоволително желаем, как те дворяне наши во владение Вашей Светлости прибудут, дабы Ваша Светлость в городах, где они себе случаи употребят, побыть им поволили и всякое к ним доброхотство, бережение и в требовании их вспомогательство, повольность благоприветливо явили; а когда они, исполня намерение свое, похотят возвратится в государства наши, тогда б Ваша Светлость без задержания их отпустили…”

…Болезненный с детства Куракин получил царский указ о фактической высылке из Москвы, будучи в очередной раз тяжело больным, но не посмел ослушаться:

“После Рождества Христова наипаче припала мне болезнь и теснила голову, и так мозг слышно было… И января месяца сказано ехать для наук навтичных [мореходных], и так я заставал в болезни своей той, аж по самой февраль, и с тем поехал в Италию… И марта месяца, с первых чисел, поехали с Москвы в Италию; а путь свой имели на Смоленск, на Варшаву, на Вену, столицу цесарскую, и чрез горы в Венецию…”

Еле добравшись до Венеции в июне 1697 г., Куракин проболел там еще полтора месяца:

“A проезду нашего до Венеции было: март, апрель, май и в июне приехали. И того месяца припала мне лихорадка, которая тримала [трясла] больше шести недель, и потом освободился от нее от дохтура Александра грека в Венеции…”

В сентябре 1697 г. Борис Куракин (под именем Бориса Иванова) в составе группы из семнадцати русских отправился из Венеции в учебное плавание по Адриатическому морю под руководством капитана Марко Мартиновича. Базой пребывания этой группы стал венецианский городок Пераст в Которской бухте, где Мартинович организовал славящуюся по всему Средиземноморью мореходную академию “Наутика” с преподаванием теоретических и практических дисциплин. (Сегодня в городском музее г. Пераста в Черногории можно видеть картину, на которой изображен капитан Мартинович, преподающий мореходную науку русским дворянам – “посланцам царя московитов”.)

Капитан Марко Мартинович обучает навигации русских дворян. Городской музей г. Пераста.

Князь Куракин проявил в обучении мореходному делу большие способности и стал лучшим учеником своей группы, о чем свидетельствует аттестат, выданный ему 21 августа 1698 г.:

“Сим удостоверяю, что я, капитан Марк Мартинович, обучал знатного господина Бориса Иванова, русского кавалера, морскому искусству, т. е. компасу, направлению ветров и навигационной карте. Он совершил со мной два путешествия на корабле, чтобы лучше изучить мореплавание, и я указал ему на устройство всех снастей, как на корабле, так и на других судах, употребляемых в этих странах. Капитаны и другие компетентные люди могут убедиться, что он с успехом обучался у меня искусству мореплавания как в теории, так и на практике. Испытав вышепомяненного знатного господина Бориса, я нашел его способным применять свои знания и для высших должностей. В чем и выдается ему этот аттестат, который он может предъявлять, если встретит надобность…”

Сохранился и другой аттестат, составленный довольно вычурно и выданный Куракину в Венеции 27 августа 1698 г. его преподавателем теоретических дисциплин Франциском Дамиани:

“Знаменитые великодушием и благородством герои не только своим высоким рождением озаряли свой род, но и силой своих знаний приобретали бессмертие, оставляя вечную по себе память потомству. Я усиленно старался внушить это, в качестве руководителя и профессора (maestro e professore) знатному господину Борису Иванову, московскому кавалеру и моему любимейшему ученику (mio prediletto discepolo). Могу удостоверить клятвенно, что он не только чистейшим нравственным поведением, но и высокими качествами ума оставил здесь, к удивлению ученых и немалому моему утешению, неизгладимый след выдающихся достоинств.

Кроме наук, которые он изучал в других местах, он посещал меня совместно с другими учениками и усовершенствовался основательно в практической арифметике, в сочинениях Евклида, тригонометрии… фортификации, устройству и применению компаса. Что все это справедливо, каждый ученый может убедиться на деле… Я, Франциск Дамиани, граф ди Вергада, собственноручно подтверждаю все вышеизложенное и, кроме того, удостоверяю, с полной достоверностью, что у меня не было ученика, более прилежного и более способного к изучению схоластики, как вышепоименованный кавалер и господин…”

Русские дворяне вернулись из Венеции осенью 1698 г., в разгар следствия по делу о новом стрелецком бунте, вспыхнувшем в Московии в отсутствие царя Петра. Некоторые недоброжелатели нашептывали царю о причастности к бунту не только опальных Лопухиных, но и Бориса Куракина. Куракин был вызван в Воронеж, где Петр I лично допрашивал его, а заодно и проверил его успехи в овладении морскими науками. Царь остался в высшей степени довольным обширными познаниями и практическими навыками Куракина – все подозрения с князя были окончательно сняты.

Благодаря хорошему знанию итальянского языка, бывшего в ту эпоху основным языком международного дипломатического общения, Куракин стал в скором времени одним из доверенных лиц Петра I, часто посылаемым ко дворам европейских монархов.

В январе 1707 г. капитан гвардейского Семеновского полка князь Борис Куракин был направлен Петром I в Рим к папе Клименту XI с задачей отговорить папский престол от признания польским королем Станислава Лещинского:

“И поехал от полка своего в Рим. Взял с собою только одного человека – Фёдора Огаркова, и ехал на Краков, на Вену, на Венецию, на Болонью, на Флоренцию…”

С апреля по конец октября 1707 г. Куракин был в Риме, передав папе бумаги от московского царя и ведя переговоры с папским правительством (в дневнике князя отмечены встречи с восемнадцатью римскими кардиналами): “Никогда никто московской нации приемность такого гонору и порядком не был принят…”

По поводу Станислава Лещинского Куракин получил уклончивый ответ: папа не признавал его королем Польши, но отказался высказать это прямо и официально, как того желал царь Петр. На обратном пути из Рима Куракин исполнил и другие царские поручения, побывал в Венеции, Вене, Гамбурге, Голландии. Образованный, умный и обходительный человек, Куракин везде производил благоприятное впечатление. Курфюрстина ганноверская Софья писала:

“Это очень честный человек. Он кажется более итальянцем, чем московитом, и владеет сим языком в совершенстве, со всей мыслимой учтивостью. Поведение его я нашла во всех отношениях безупречным…”

1708-й год Борис Куракин встретил “в великих роскошах и веселье” в Венеции. 110-й дож Венецианской республики Альвизе II Мочениго дал аудиенцию русскому дипломату и подтвердил, что намерен упрочить дружбу с московским царем и расширить торговые отношения с Россией.

Там же, в “столице Адриатики”, случился с Куракиным “инаморат”, “амор”; князь, не особенно счастливый в семейной жизни, встретил в Венеции “славную хорошеством” синьору Франческу Рота, “которую имел за метресу во всю ту свою бытность. И так был inomarato, что не мог ни часу без нея быть, которая коштовала мне в те два месяца 1000 червонных. И разстался с великою плачью и печалью, аж до сих пор из сердца моего тот amor не может выдти и, чаю, не выдет. И взял на меморию ея персону, и обещал к ней опять возвратиться, и в намерении всякими мерами искать того случая, чтоб в Венецию, на несколькое время, возвратиться жить…”

…Князь Борис Иванович Куракин скончался осенью 1727 г. в Париже, занимая пост посла императрицы Екатерины I во Франции.

Петр Андреевич Толстой

Петр Андреевич Толстой (1645 – 7.02.1729, Соловецкий монастырь) – государственный деятель, путешественник, литератор. Сын окольничего Андрея Васильевича Толстого и Соломониды Милославской – родственницы первой жены царя Алексея Михайловича, царицы Марии Ильиничны.

Отец Толстого служил воеводой в Чернигове, где молодой Петр Андреевич в 1665–1669 гг. получил первое боевое крещение, находясь вместе с отцом в осаде (“сидел тридцать три недели”) от войска мятежного украинского гетмана Брюховецкого. В 1677 и 1678 гг. участвовал в Чигиринских походах царя Федора Алексеевича.

Придворная служба П. А. Толстого началась в 1671 г.: получив чин стольника, он находился сначала при дворе второй жены Алексея Михайловича, царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной (матери царя Петра Алексеевича). В 1676 г., при вступлении на престол сына Марии Милославской, царя Федора, Толстой покинул Нарышкиных и предпочел воспользовался покровительством двоюродного дяди, Ивана Милославского – всесильного главы Приказа Большой казны (министра финансов). После смерти царя Федора именно И. М. Милославский привлек стольника Толстого в мае 1682 г. к участию в стрелецком бунте против Нарышкиных: утром 15 мая они вместе бунтовали стрельцов, “на лошадях скачучи, кричали громко, что Нарышкины царя Иоанна Алексеевича задушили”, что послужило сигналом для стрелецкой расправы над Нарышкиными, прямо на глазах у 10-летнего царя Петра и его матери.

Однако после свержения царевны-регентши Софьи и приходом к власти юного царя Петра Алексеевича влиянию Милославских пришел конец – в Москве стал безраздельно править клан Нарышкиных. Петр Толстой был отослан воеводой в Великий Устюг. В Азовских походах он принимал участие на низших офицерских должностях.

В начале 1697 г., когда царь Петр собирался в длительное “Великое посольство” в Европу, Москву начали чистить от “неблагонадежных”: в их число попали и Милославские, замешанные в стрелецких заговорах в пользу царевны Софьи. Вместе с тремя братьями Милославскими и некоторыми другими стольниками недавно умершего “старшего царя” Ивана Алексеевича (сводного брата Петра I и Милославского по матери) Петр Толстой был включен в группу московских дворян, посылаемых “на обучение морским наукам” в Венецию. Возможно, 52-летний Толстой, бывший к тому времени уже дважды дедом, сам добровольно записался в “волонтеры” в Италию, ибо на родине его, скорее всего, ожидала незавидная участь: уезжая в Европу, царь Петр оставлял Москву на попечение родного дяди – Льва Кирилловича Нарышкина, известного своей мстительностью и не простившего Толстому активное участие в стрелецком бунте 1682 г. и расправе над Нарышкиными…

Петр Андреевич Толстой.

Как бы там ни было, 30 января 1697 г. на двор к стольнику Толстому была прислана из Посольского приказа подписанная царем “проезжая грамота”, в которой говорилось:

“По нашему, Царского Величества, указу послан во европские христианские государства, и княжества, и в волные городы дворянин наш, урожденный Петр Андреев, для науки воинских дел. И как в которое государство, или княжество, или в волные городы приедет, и пресветлейшим державнейшим и великим государям, цесарскому величеству Римскому и королевским величествам, любителнейшим братиям и друзьям нашим… велеть его для нашего Царского Величества со всеми при нем будущими людми, рухледью и с вещми, которые с собою иметь будет, сухим путем и морем пропускать везде без задержания и жить ему, где случай покажет, безопасно, поволнее… А у нас, в государствах наших, нашим, Царского Величества, благоволением и милостию по тому ж воздано будет…”

В “Записках” Толстого к этой бумаге имеется комментарий:

“В той вышеписанной великаго государя грамоте написан Петр Толстой дворянином и без прозвания для того, чтоб в иноземческих краех подлинно не ведали, какого чина и каких пород для той вышеписанные науки в их государства посланы…”

В последних числах февраля 1697 г. Толстой выехал из Дорогомиловской слободы в Москве вместе с другими “волонтерами”: каждый из них ехал за свой счет и мог взять с собой одного слугу и одного оплачиваемого из казны солдата.

В ставших известными лишь в середине xix в. мемуарах (“Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе. 1697–1699 гг.”) Петр Толстой подробно рассказывает о своей поездке в Италию, создавая у читателя впечатление, что он путешествует в одиночку – это соответствовало “законам жанра”.

Русские “волонтеры” за три месяца добрались до Вены и двинулись далее на юг:

“Мая в 28-й день. Поехал я из Вены, наняв фурманов, во Италию до города Местра, которой город в Венецкой провинции на морском берегу; и дал тем фурманам за провоз себя и людей, будучих при мне, по 8 золотых червонных со всякого человека…”

Дорога к границе с Венецианской республикой через Австрийские Альпы заняла еще две недели:

“Теми помяненными горами путь зело прискорбен и труден. По дороге безмерно много каменья великаго остраго, и дорога самая тесная, а горы безмерно высокие и каменные; а дорога уска, толко можно по ней ехать в одну телегу и то с великим страхом для того, что… проложена та дорога в полгоры; и по одной стороне тое дороги пребезмерно высокие каменные горы, с которых много спадает на дорогу великих камней и проезжих людей и скотов побивает; а по другую сторону тое дороги зело глубокие пропасти… Когда кто по той дороге чрез те помяненные горы едет, то непрестанно бывает в смертном страхе, доколе с тех гор съедет. На тех горах всегда лежит много снегов, потому что для безмерной их высокости великие там холоды и солнце никогда там промеж ими лучами своими не осеняет…”

8 июня 1697 г. Толстой приехал в пограничное местечко Понтафел, находящийся на речке Фелла:

“Та речка невелика и неглубока, течет по каменью. В том местечке через ту реку сделан каменной мост, и на средине того мосту сделана каменная башня, на которой башне с цесарской стороны поставлен цесарский герб, а с италиянской стороны поставлен герб Венецкаго княжества – лев во образе святаго евангелиста Марка. В том местечке и по всей той помяненной реке живут на одной стороне цесарцы, а на другой стороне италиянцы, венецияне…”

Венецианская таможня осмотрела бумаги и вещи Толстого:

“Тут смотрели италияне мою проезжую грамоту, которая мне дана с Москвы и от цесарскаго величества из Вены, и других моих проезжих листов, которые я имел при себе и с Польши; также осматривали у меня торговых всяких вещей… и того смотрели, нет ли кого при мне больных людей, и, видя меня и при мне бывших всех здоровых, дали мне свой проезжий лист до первого италиянского города Венецкой же провинции…”

Первым укрепленным пунктом на территории Республики Св. Марка был замок Понтеббе:

“От той помяненной границы отъехав 1 милю, приехал к замку, которой на самой дороге в горе. У того замку одержали меня, не пустя в замок, и спрашивали, котораго я государства человек, и откуда и куда еду, и имею ли при себе лист проезжий от цесарскаго величества римскаго, где я показал им проезжую великаго государя своего грамоту, которая мне дана с Москвы и с Посольскаго приказу, также цесарские и королевства Польскаго проезжие листы, которых, смотря у меня за городом, капитан, взяв их, носил в город и казал генералу. Потом принес ко мне те листы, все мне отдал, только взял к себе тот лист, которой мне дали на вышепомяненной границе, для того что такие листы всегда у проезжих берут и оставляют в том замке, и пустили меня в тот замок свободно. По тому замку, где путь мой належал ехать, стояли салдаты с ружьем… И, проехав я тот замак, ехал того числа самым тесным и нужным путем между самых тесных гор…”

Впервые в отечественной литературе, в путевых записках Толстого появляются описания городков Конельяно (“Кундиян”), Тревизо (“Тривиз”) и Местре (“Местр”), через которые, на пути в Венецию и обратно, проезжали потом тысячи новых путешественников:

“Июня в 12 день. Переезжал реку Пияву на пароме; та река велика и быстра зело. И приехал обедать в город Тривиз Венецкой же провинции. Город Тривиз великой, в нем строение все каменное, изрядное, и садов дивных много, и воды в нем пропускные изрядные. От Кундияна до Тривизу по обе стороны дороги сады великие и зело изрядные, в которых садах домов много немалых с каменным и деревянным строением…”;

“Того ж числа приехал ночевать в город Местр, от Тривиза 2 мили. Тот город Венецкой же державы, построен на пристани морской, от которого ездят в Венецию морем, а сухого пути к Венеции дале того города нет. От Тривизу до Местра дорога избранная, и по обе стороны той дороги сады зело изрядные и дивные. В тех садах много предивных построено палат. В тех же садах множество виноградов и всяких плодовитых дерев: лимонов, померанцов, цукатов, миндалов, олив, каштанов, персиков, слив, розных родов дуль, груш, яблок, орехов грецких, черешни, вишен и иных всяких овощей. У тех домов у многих построены каплицы предивные, то есть малые церкви… Город Местр великой, каменной, и домов великих строения каменного в нем много. Тот город весь в садах, и воды в нем есть пропускные многие. От того города до Венеции ездят морем в барках, и в пиотах, и в гундалах… А пролива та, которою от города Местра выезжают в моря, не широка и не глубока, и дух от той воды зело тягостной… Из Местра в Венецию и из Венеции в Местр непрестанно по вся часы множество людей, мужеска полу и женска и девиц, переезжают в вышеименованных судах. От Москвы до того помяненнаго пристанища ехал я 15 недель; в тех же неделях много дней простаивал по многим местам, чего счисляю всех простоянных дней 6 недель; а от Вены до морской пристани ехал я 16 дней…”

Прожив в Местре несколько дней, Толстой, согласно его мемуарам, нанял в Венеции “двор” – на самом деле, русские “волонтеры” поселились общей группой в квартале православных греков, рядом с церковью Св. Георгия:

“Июня в 15 день. В городе Местре с постоялаго двора до морской пристани приехал я на тех же фурманах, которые меня везли из Вены. Та морская пролива в самом Местре. Тут, с фурманских телег складчися, всел со всеми при мне бывшими людми и вещми в барку и поехал к Венецыи, где проехал поставленные две заставы на той проливе без осмотру, которые венецкие заставы осматривают у проезжих торговых людей заповедных таваров. На берегу той же проливы поставлена каменная каплица, то есть малая римская церковь. В той каплице стоит образ Пресвятые Богородицы, в которую каплицу все проезжие подают милостыни по силе. И, въехав ис тое проливы в моря, поднял на барке парус и перебежал в Венецию зело скоро. Место Венецыя вся стоит в самом море. И, въехав в той же барке в улицу, приехал к самому тому двору, которой я нанял себе для стояния. Тот дом великой, и полат на нем много, строение каменное все, изрядное. На том же дворе и колодезь изрядной, в котором вода чистая, изрядная всегда бывает…”

Итак, стольник Толстой, вместе с другими русскими “волонтерами”, приехал в первый раз в Венецию 15 июня 1697 г. и находился там до 18 сентября 1697 г., обучаясь морским наукам и знакомясь с достопримечательностями. Потом общая группа была разделена на две части: одна (в нее входил Толстой и другие Милославские) осталась в Венеции и оттуда дважды ходила в учебные плавания по Адриатике; другая продолжила обучение в принадлежавшем тогда Венеции городке Пераст в Которской бухте.

Греческая церковь Святого Георгия.

В конце учебы, в октябре 1698 г., Толстой получил “свидетельствованные листы” об успехах в обучении от его венецианских наставников – ученого священника Петра Луциана и капитана Георгия Раджи:

“Во имя Христово. Аминь. Бывают науки предивной щит людем, а особливо гонорам породным; не есть дивно, что они повинны с великою охотою прикладатися до так тяжкаго изобретения, а нижеподписанный имел явное того дела испытание; и с моею присягою подтверждаю, что подал уразумение наук математицких, теоричных и практичных, без которых никто доступить не может совершенной науки морской, то есть прежде учил сферы армилярной, глобосов, небесных и земных, со всем целым трактатом науки морской. Был моим учеником ево милость господин Петр Андреевич, дворянин московской, маестату Пресветлаго Величества Царскаго, которой со всякою усилностию трудился, и был достойный до той науки, и ныне есть обретенный, способный, и годный, и заслужены быть припущенный до порядков, принадлежащих до навтики, на волю и диспозицию каждаго беглаго в науке, что для уверения моею рукою власною подписую и означаю моею власною печатью. В Венецы, из моей школы от математики, дня 27 октября лета Господня 1698. Ксендз Петр Луцияний Венет, майстер и профессор”;

“Не есть болшаго аргументу великости добраго сердца господскаго, яко прикладатися до учиник высоких и до наук изрядных, с которыми примножается ясность фамилии высоких и честно урожденных. Таким дал познатися ево милость господин Петр Андреевич, дворянин московской, которой, будучи под моею дирекциею капитанскою, желая понять науку морскую, не толко хотел приложитися до наук теоричных, но то ж имел чинить и практикою… А, чтобы был познанный за способнаго и годнаго до того уряду, я для того чиню веру и совершенное даю свидетелство на всяком месте и во всяком времени, чтоб от всех за такого был познанный. И для лутчей веры тот лист нынешней обретается подписан моею власною рукою и печатан моею обыкновенною печатию. Дается дня 27-го октября 1698 года в Венецыи. Я, капитан Георгий Раджи…”

…“Посланцы царя Петра” оказались в Венеции во времена правления 109-го дожа Сильвестро Вальера, ведшего изнурительную “морейскую” войну с османами, но популярного в народе из-за своей щедрой благотворительности и любви к организации массовых праздников и зрелищ. Об одном из них подробно рассказывается в дневнике Толстого от 11 июля 1697 г.; здесь впервые в русской литературе дано описание знаменитого корабля венецианского дожа – “буцентавра”:

“Празднуют католики тот день Святому Кресту Христову. Изо всех монастырей и костелов сходятся священники, законники и мирския люди в костел святаго Марка-евангелиста с хоругвиями и со кресты. А князь венецкой в тот день ездил за проливу морскую в монастырь, где живут капуцыны, и оттоле паки возвратился к дому своему морем… Ехал князь венецкой в резном золоченом карбосе с кровлею; кровля того карбоса вся обита алым бархатом, и по бархату шито золотом изрядно и зело богато. В том карбосе князь венецкой сидел в средине в креслах, перед ним стоит стол золоченой, на столе положена подушка золотная, на той подушке положен обнаженной меч… А с князем венецким в карбосе сидели посол папы римскаго по правую сторону, а по левую сторону сидел посол француской, а под ними сидели венецкие прокуратори… И как князь венецкой приехал к своему дому, и вышел ис карбоса на землю, и пошел в костел святаго Марка… Одежда на нем золотная, венецкой моды, широкая, сверх той одежды по плечам короткая епанча горностайная шерстью кверху, на голове у него шапка золотная особливою модою…”

Возвращение “Буцентавра” ко Дворцу дожей. С картины Каналетто.

27 августа 1697 г. Толстой стал свидетелем праздника в честь пророка Захария в венецианской церкви San-Zaccaria, принадлежащей одноименному монастырю монашек-бенедиктинок. Эта церковь была построена в ix в. для хранения мощей Святого Захария (отца Иоанна Крестителя и мужа праведной Елизаветы), переданных в дар Венеции византийским императором Львом V. Учитывая авторитет монастыря, в Средние века, каждый год на Пасху, эту церковь посещал дож Венеции для вечерней молитвы (десять дожей захоронены в местной крипте). Во второй половине xv – начале xvi вв. церковь San-Zaccaria была существенно перестроена. Новое строительство началось тогда в готическом стиле под руководством Антонио Гамбелло, но после его смерти было продолжено – со второго этажа и выше – выдающимся венецианским архитектором Мауро Кодуччи. Толстой так пишет о своем посещении San-Zaccaria:

“Августа в 27 день. В монастыре девическом римской же веры был праздник по их римскому календарю 5-го числа сентября святаго Захария-пророка. И в том монастыре в костеле над престолом высоко поставлен гроб, и в том гробе положены мощи святаго пророка Захария, отца Предтечева, которые ево святыя мощи и я сподобился видеть все целы. И на главе ево положена шапка, как пишут на иконах древняго обыкновения священнические шапки; и покрыты мощи ево святые покровом…”

Пасхальное шествие дожа в церкви Сан-Заккария. С картины Ф. Гварди.

10 сентября 1697 г. Толстой, вместе с другими членами “венецианской группы”, отправился в учебное плавание на корабле “Святые Мария и Елизавета” под руководством опытного капитана-слаянина Ивана Лазоревича. Позднее, Толстой получит от него “о науке лист, свидетельствованный за своею рукою и печатью”, в котором говорилось:

“Капитан морской карабля «Святыя Марии Елисавети» Иван Лазоревич даю знать всем и всякому особно, а паче кому надлежит ведать, что в лете 1698-м всел на мой вышеписанный карабль дворянин московской Петр Андреевич купно с салдатом Иваном Стабуриным, желая познать плавание морское в караблях и в иных судах, и был от меня учен дел морских, то есть буссола [морской компас] со всеми до него надлежностями, также карты морской, на которой значатся пути морские. Потом имел прилежание познать имена дерев, и парусов, и веревок, и всяких инструментов карабелных; и те все вышепомяненные вещи, надлежащие до навигаци… тот помяненный дворянин познал добро по обыкновению нашего моря… И, будучи тот помяненный дворянин на корабле моем во время сильных ветров и небезстрашных фортун, прикладывался до всякаго порядку карабелнаго с прилежанием и безстрашием, показуяся во время великих навалностей морских и ветров во всем быть способен. Даю свидетелство, что тот помяненный дворянин в познании ветров как на буссоле, яко и на карте, и в познании инструментов карабелных, дерев, и парусов, и веревок есть по свидетелству моему искусный и до того способный, и для лутчей веры сей лист подписую моею власною рукою и прикладаю мою печать…”.