Текст книги "Знаменитые русские о Венеции"

Денис Иванович Фонвизин

Денис Иванович Фонвизин (14. 04. 1745, Москва – 12. 12. 1792, Санкт-Петербург) – драматург, публицист, дипломат. Выходец из старинного дворянского рода: его предок, барон Петр фон Визин, рыцарь-меченосец, был при Иване Грозном взят в плен во время Ливонской войны, а затем перешел на русскую службу. В XVII в. Фонвизины сменили лютеранство на православие и с годами полностью обрусели (Пушкин называл Фонвизина “русским из прерусских”).

Уже состоявшись как переводчик и драматург, Д. И. Фонвизин в 1769 г. стал ближайшим сотрудником главы русского дипломатического ведомства графа Никиты Ивановича Панина и по его поручению участвовал в нескольких дипломатических миссиях в Европу. Со временем он стал признанным знатоком европейской культуры и в партнерстве с немецким негоциантом Германом Клостерманом снабжал предметами западного искусства императрицу Екатерину II, наследника Павла Петровича, семейство графов Паниных и других русских аристократов.

Денис Иванович Фонвизин

Клостерман дал такую характеристику своему старшему другу и деловому партнеру:

“В комическом роде он, может быть, первый писатель в России, и его не без основания называют Русским Мольером… Фонвизин отличался живою фантазией, тонкою насмешливостью, уменьем быстро подметить смешную сторону и с поразительною верностью представить ее в лицах; от этого беседа его была необыкновенно приятна и весела, и общество оживлялось его присутствием. С высокими качествами ума соединял он самое задушевное простосердечие и веселонравие, которые сохранял даже в самых роковых случаях неспокойной своей жизни…”

После кончины графа Никиты Панина Фонвизин, ставший к тому времени состоятельным человеком, вышел с большой пенсией в отставку и, с намерением поправить здоровье и пополнить художественные коллекции, в 1784 г. в очередной раз отправился в Европу, поручив заботу о своей недвижимости в России Клостерману. Согласно воспоминаниям последнего, “после того как дела приведены были в порядок, Фонвизин в сопровождении супруги своей отправился за границу, запасшись паспортом, множеством рекомендательных писем, тысячью червонцев чистыми деньгами, десятью тысячами Голландских гульденов, и векселями от здешнего торгового дома братьев Ливио. Он поехал на Ригу, Кенигсберг и т. д. и достиг, ни в чем себе не отказывая и наслаждаясь путешествием, цели своих желаний – прекрасной Италии. Он располагал пожить в этом саду Европы и хотел выбрать местом пребывания Ниццу или Пизу, с тем, чтобы в прекрасном климате лечиться купаньем…”

Верной спутницей Фонвизина в путешествии в Италию стала жена Екатерина Ивановна (урожденная Роговикова, по первому мужу – Хлопова), которая, будучи дочерью богатого купца, сама имела вкус к художествам и хорошую деловую хватку.

Побывав в Германии и Австрии, Фонвизины, через альпийский перевал Бреннен, переправились в Италию. Первым итальянским городом на их пути, находившемся тогда под властью Австрии, был Больцано, при описании которого Фонвизин не скрывает предвзятости, вызванной, по-видимому, как свойствами характера (Герцен потом говорил о “пропитанности” Фонвизина “демоническим сарказмом”), так и болезненным состоянием:

“Сей город окружен горами, и положение его нимало не приятно, потому что он лежит в яме. Жителей в нем половина немцев, а другая итальянцев. Народ говорит больше по-итальянски. Образ жизни итальянский, то есть весьма много свинства. Полы каменные и грязные; белье мерзкое; хлеб, какого у нас не едят нищие; чистая их вода то, что у нас помои. Словом, мы, увидя сие преддверие Италии, оробели”.

Увы, ни один итальянский город не удостоился у Фонвизина доброй характеристики: “Театр адский: он построен без полу и на сыром месте. В две минуты комары меня растерзали, и я после первой сцены выбежал из него как бешеный” (о театре в Больцано); “в самом лучшем трактире вонь, нечистота, мерзость все чувства наши размучили. Мы весь вечер горевали, что заехали к скотам” (о гостинице в Тренто); “неизреченная мерзость, вонь, сырость; я думаю, не одна сотня скорпионов была в постели, на которой нам спать доставалось. О! bestia Italiana!” (о гостинице в Воларни); “Город многолюдный и, как все итальянские города, не провонялый, но прокислый. Везде пахнет прокислою капустою. С непривычки я много мучился, удерживаясь от рвоты. Вонь происходит от гнилого винограда, который держат в погребах; а погреба у всякого дома на улицу, и окна отворены…” (о Вероне) и т. п.

Впрочем, глубже вникая в итальянскую жизнь, Фонвизин иногда решался и на более серьезные обобщения:

“Весь день в Вероне (входившей тогда в состав Венецианской республики. – А. К.) наслаждались мы зрением прекрасных картин и оскорблялись на каждом почти шагу встречающимися нищими. На лицах их написано страдание и изнеможенно крайней нищеты; а особливо старики почти наги, высохшие от голоду и мучимые обыкновенно какою-нибудь отвратительною болезнью. Не знаю, как будет далее, но Верона весьма способна возбуждать сострадание. Не понимаю, за что хвалят венецианское правление, когда на земле плодоноснейшей народ терпит голод. Мы в жизни нашей не только не едали, даже и не видали такого мерзкого хлеба, какой ели в Вероне и какой все знатнейшие люди едят. Причиною тему алчность правителей. В домах печь хлебы запрещено, а хлебники платят полиции за позволение мешать сносную муку с прескверною, не говоря уже о том, что печь хлебы не смыслят. Всего досаднее то, что на сие злоупотребление никому и роптать нельзя, потому что малейшее негодование на правительство венецианское наказывается очень строго…”

Весной 1785 г. путешественники достигли, наконец, Венеции. Фонвизин оставил весьма нелестные заметки о тогдашнем состоянии Венецианской республики:

“Завтра будет ровно три месяца, как мы Рим оставили, и, кроме мерзких трактиров, ничем обеспокоены не были. Везде смирно, никто не грабит, а все милостыню просят. Ни плодороднее земли, ни голоднее народа я не знаю. Италия доказывает, что в дурном правлении, при всём изобилии плодов земных, можно быть прежалкими нищими. Теперь въезжаем в Венецианскую область, где доброго хлеба найти нельзя. И нищие, и знатные едят такой хлеб, которого у нас собаки есть не станут. Всему причиною дурное правление. Ни в деревнях сельского устройства, ни в городах никакой полиции нет: всяк делает, что хочет, не боясь правления. Удивительно, как всё ещё по сию пору держится и как сами люди друг друга ещё не истребили. Если б у нас было такое попущение, какое здесь, я уверен, что беспорядок был бы еще ужаснее. Я думаю, что италианцы привыкли к неустройству так сильно, что оно жестоких следствий уже не производит и что самовольство само собою со временем угомонилось и силу свою потеряло…”

Письмо сестре от 21 мая 1785 г. из Венеции

Впечатление от самого “города на воде”, где Фонвизин с женой пробыли несколько дней в конце мая 1785 г., также осталось негативным. В письмах сестре из Венеции Фонвизин акцентировал внимание на “безмерной печальности” и “погребальном виде” некогда великого города. Это настроение во многом усугублялось приступами тяжелой болезни, давшей о себе знать во время итальянского путешествия и приведшей вскорости Фонвизина к частичному параличу:

“Разъезжая по Венеции, представляешь погребение, тем наипаче, что сии гондолы на гроб похожи и италианцы ездят в них лёжа. Жары, соединяясь с престрашною вонью из каналов, так несносны, что мы больше двух дней ещё здесь не пробудем…”

Письмо сестре от 28 мая 1785 г. из Венеции

Семен Романович и Екатерина Алексеевна Воронцовы

Семен Романович Воронцов (15.06.1744, Санкт-Петербург – 9.07.1832, Лондон) – дипломат, военный; в 1783–1784 гг. посланник императрицы Екатерины II в Венеции. Брат княгини Е. Р. Воронцовой-Дашковой и канцлера А. Р. Воронцова.

Екатерина Алексеевна Воронцова (1761, Санкт-Петербург – 15.08.1784, Пиза), фрейлина Екатерины II, дочь адмирала А. Н. Сенявина.

Род Воронцовых ведет происхождение от легендарного Шимона Африкановича, выехавшего в Киев “из норвежских земель” около 1027 г. С середины xv в. Воронцовы служили московским государям воеводами, стольниками, окольничими. Новое возвышение Воронцовых произошло в середине xviii в., благодаря ближайшему сподвижнику императрицы Елизаветы Петровны, графу М. И. Воронцову.

Сергей Романович и Екатерина Алексеевна Воронцовы.

Семен Романович Воронцов в августе 1781 г. женился на любимой фрейлине императрицы Екатерины II, Екатерине Сенявиной из прославленного рода русских адмиралов. В мае 1782 г. у Воронцовых родился первенец – сын Михаил, крестной матерью которого стала сама императрица.

…1782-й год ознаменовался кардинальными изменениями в российской внешней политике. Престарелый канцлер, граф Н. И. Панин, начал отходить от дел, а новое руководство Коллегии иностранных дел, выполняя волю императрицы, начало сближение с Австрией, оказывавшей решающее влияние на определение геополитических приоритетов большинства итальянских государств, в том числе Венецианской республики дожей.

В начале 1782 г. в Венеции, а потом в других городах Италии побывал сын императрицы Екатерины II, наследник-цесаревич Павел Петрович, путешествовавший по Европе с супругой под именами “графа и графини Северных”. Знатных гостей поселили тогда в старинном отеле “Leon Blanco” на Большом канале, находящемся в палаццо Са da Mosto; в течение нескольких дней цесаревич принимал участие в нескончаемой череде официальных приемов и увеселений.

В конце 1782 г. императрица Екатерина II приняла решение о назначении Семена Романовича Воронцова на вновь учрежденное место – чрезвычайного посланника в Венецианской республике. Свою роль в этом назначении сыграло и то обстоятельство, что супругой будущего посла в Венеции, “царице морей”, была дочь прославленного адмирала, героя русско-турецких войн Алексея Наумовича Сенявина.

Организацию русского посольства в Венеции приходилось начинать буквально с нуля. Воронцов в одном из писем задавался вопросом:

“Как завестись домом, не имея, что называется, ни ложки, ни плошки; как везти младенца, которого я здесь (в России) ни за что не оставлю? Одним словом, милость велика, но хлопот еще более, так что я совсем теряюсь…”

Вилла Маравеге – здание первого русского посольства (в наши дни – отель “Академия”).

В те дни посол Воронцов просил отца – наместника во Владимире – “ссудить его столовым серебром, иначе в Венеции придется давать обеды на фаянсовой посуде, что в чужих краях не только министры или дворяне, но и среднего состояния купцы не делают”. Отец передал тогда Семену Воронцову один из семейных серебряных сервизов.

Для русской дипломатической миссии в Венеции была арендована Villa Maravege – красивое здание xvii в. с обширным садом, расположенное в районе Dorsoduro, в конце набережной Calle Bollani, там, где Rio San Trovaso и Rio Toletta сходятся у входа в Большой канал. Посольский дом, однако, требовал большого ремонта, что было непросто сделать в дряхлеющем городе. (Здание первого русского посольства в Венеции сохранилось: в настоящее время здесь располагается отель-пансион Accademia – Villa Maravege.)

Свою первую зиму 1783–1784 гг. в Венеции супруги Воронцовы прожили в здании, “имевшем только одни стены, без двойных рам в окнах и труб в комнатах”. В те месяцы венецианские каналы были скованы льдом, и небывалые в Венеции холода пагубно сказались на здоровье графини: той зимой она почувствовала первые приступы рокового недуга – чахотки.

Несмотря на трудности, Воронцовы озаботились созданием в Венеции первого русского храма. Первоначально он расположился в одном из помещений посольства и был освящен во имя святых апостолов Петра и Павла. Вскоре был назначен и настоятель – иеромонах Иустин (Федоров). 26 июня 1784 г. Воронцов сообщал русскому вице-канцлеру графу Остерману, что ждет перевода денег на сооружение иконостаса, поскольку пока “занял у греков несколько образов”. По словам Воронцова, “священник наш знает совершено по-гречески, и, будучи весьма честного и скромного поведения, заслужил любовь и почтение от всех наш закон исповедающих…”

Интерьер греческой церкви Святого Георгия.

Для поправления здоровья Екатерины Алексеевны Воронцовы с маленьким сыном Михаилом (будущим выдающимся полководцем и государственным деятелем) и рожденной в Венеции дочерью Екатериной переселились на некоторое время в Пизу, в надежде, что более мягкий климат принесёт пользу, но все старания оказались тщетными: 25 августа 1784 г. графиня Воронцова скончалась. Ее тело в свинцовом гробу было переправлено из Пизы в Венецию и захоронено в греческой церкви Св. Георгия, у левого клироса.

Заветной мечтой графа Воронцова было перевезти прах жены в Россию и перезахоронить в родовом имении Мурино под Санкт-Петербургом, в церкви святой великомученицы Екатерины, построенной в 1786 г. по проекту архитектора Н. А. Львова. Однако воле графа не суждено было осуществиться: назначенный русским послом в Лондон, он умер и был похоронен в Англии. Однако в Венеции, в городе последнего упокоения графини Екатерины Алексеевны, Семен Романович Воронцов положил капитал на ежегодное проведение в день ее кончины православной панихиды.

Алексей Иванович и Варвара-Юлия Криденеры

Алексей Иванович Криденер (13.06.1746, Либава – 2.06.1802, Берлин) – дипломат, тайный советник. В 1784–1786 гг. посланник Российской империи при 119-м, предпоследнем доже Венеции Паоло Реньере.

Варвара-Юлия Криденер урожденная Фитингоф (11.11.1764, Рига – 13.12.1824, Карасубазар, Крым) – писательница, проповедница мистического христианства.

Род баронов фон Криденеров восходит к xiii в. Барон Алексей Криденер, сын полковника шведской армии, перешедшего на российскую службу, окончил факультет права Лейпцигского университета. Начал дипломатическую карьеру в должности атташе русской миссии в Мадриде. Служил советником посольства, затем русским посланником в Курляндском герцогстве, выполняя задание императрицы Екатерины II готовить присоединение Курляндии к России (это произошло в 1795 г. в результате “третьего раздела Польши”).

Алексей Иванович и Варвара-Юлия Криденеры.

В 1782 г. в Риге тридцатишестилетний А. И. Криденер женился третьим браком на 18-летней Варваре-Юлии фон Фитингоф, дочери ливонского магната и масона-просветителя И. Ф. Фитингофа и внучке фельдмаршала Х. А. Миниха. В 1784 г. барон Криденер был назначен Екатериной II русским посланником в Республику дожей и прибыл с молодой женой в Венецию, в дом русского посольства Villa Maravege.

В те два года, что барон Алексей Криденер находился во главе русского представительства в Венеции, Республика дожей находилась в состоянии явного упадка – через несколько лет она будет покорена Наполеоном Бонапартом. В 1785–1786 гг. некогда прославленный венецианский флот в последний раз участвовал в военных действиях, подвергнув бомбардировке, под командованием адмирала Анджело Эмо, убежища пиратов в некоторых портах Северной Африки.

Однако в те самые месяцы в доме русского посольства в Венеции произошла история, оказавшаяся значимой для европейской, и в том числе для русской литературы. Молодой секретарь посла Криденера, Александр Стахиев, влюбился в жену барона. Не в силах ни побороть свое чувство, ни объясниться с возлюбленной, Стахиев решил бежать из Венеции. Позднее он написал Криденеру покаянное письмо, был прощен и продолжил дипломатическую карьеру при бароне в Дании и Испании.

Что касается долгое время ничего не подозревавшей юной баронессы Криденер, то, будучи почти на двадцать лет моложе мужа, она проводила время в Венеции в светских развлечениях. Позднее она прославилась в качестве писательницы и религиозной деятельницы, имела большое влияние на мистически настроенного российского императора Александра I – многие даже приписывали ей идею “Священного союза” держав-победительниц Наполеона.

Особую популярность баронессе Криденер принес написанный во Франции сентиментальный роман “Валери”, где она в литературной форме, но достаточно прозрачно пересказала историю, случившуюся в Венеции на вилле Маравеге.

…Почти сорокалетний шведский граф, отправленный посланником в Венецию, берет с собой молодого Густава де Линара, которому дипломат заменил отца. В Венеции Густав влюбляется в 16-летнюю жену графа – Валери, и подробно излагает все этапы развития этого чувства в письмах к своему другу Эрнесту. Измученный любовью и невозможностью в ней признаться ни Валери, ни приемному отцу, Густав в смятении уезжает из Венеции в горную деревушку в Ломбардии. Эрнест, опасаясь за жизнь Густава, решается написать графу, приложив к своему письму все письма влюбленного. Граф, преисполненный сочувствия, приезжает к уже безнадежно больному Густаву, который умирает у него на руках…

Удивительно, но сентиментальное “венецианское” сочинение баронессы Криденер получило прямые отголоски в таком шедевре русской литературы, как “Евгений Онегин” А. С. Пушкина. Воображение юной Татьяны, как известно, преследовали “Вольмар, Малек-Адель и де Линар” – литературные объекты идеальных девичьих влюбленностей. Онегин, как мы помним, поначалу писал Татьяне, что любит ее “любовью брата” – почти так же, как литературный Густав тщетно пытался любить Валери. И, подобно Густаву, Онегин потом теряет силы от любовной печали, отрешенно напевая при этом “Benedetta” – венецианскую баркаролу; врачи “хором шлют его на воды” – точно так же и литературный Густав, заболевший от всех переживаний чахоткой, собирался “на воды в Пизу”.

В некотором смысле и пушкинская Татьяна сравнивается поэтом с героиней “Валери”. Владимир Набоков как-то заметил близость строк из письма Татьяны к Онегину: “Но вы, к моей несчастной доле, / Хоть каплю жалости храня, / Вы не оставите меня…” и начальных фраз из прощального письма Густава к Валери: “Вы не откажете мне в жалости, вы прочтете мое письмо без гнева…”

Вспомним и то, что несчастный Ленский был “похоронен” Пушкиным в уединенном месте, где “две сосны корнями срослись, / под ними струйки извились / ручья соседственной долины…”. Точно так же и литературный Густав де Линар, в сочинении жены русского посланника в Венеции баронессы Криденер, в качестве места последнего упокоения выбирает “холм, покрытый высокими соснами, посреди которых бьет источник…”

…В 50-х годах уже xx-го столетия владевшая виллой Maravege венецианская семья Салмазо организовала в историческом здании отель-пансион, названный по имени расположенных неподалеку галереи Accademia и одноименного моста через Большой Канал. В конце декабря 1972 г., в дни католического Рождества, именно здесь, в пансионе “Accademia – Villa Maravege”, неделю прожил впервые приехавший в Венецию поэт-эмигрант, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский. Увы, он, по-видимому, так и не узнал о богатой истории дома, ставшего его первым венецианским пристанищем…

Михаил Иванович Погодин

Михаил Петрович Погодин (11.11.1800, Москва – 8.12.1875, Москва) – историк, журналист, издатель. Специалист в области русской и славянской истории. Профессор Московского университета, с 1841 г. – академик. В 1827–1830 гг. издавал журнал “Московский вестник”, в 1844–1856 гг. – журнал “Москвитянин” (вместе с С. П. Шевыревым). По своим общественно-политическим взглядам был близок к славянофильскому направлению.

Зимой 1939 г. отправился с женой в большое заграничное путешествие, которое подробно описал в четырех выпусках дневниковых записей “Год в чужих краях” (М., 1844). В санной повозке добирались до Варшавы; оттуда дилижансом через Вену до Триеста. Имея главной целью Рим, собирались плыть в Анкону, однако пароходов не было, и они решили ехать через Венецию, находившуюся тогда под австрийским владычеством.

Михаил Петрович Погодин.

Погодины приехали в Венецию 27 февраля 1839 г. и остановились поначалу в дорогом отеле “Danieli” на набережной Скьявони рядом с Мостом Вздохов и Дворцом Дожей.

Погодин: “По мраморным лестницам, через огромные залы, увешанные картинами в раззолоченных рамах, добрались мы до своей каморки, чуть не тюремной, по крайней мере очень темной, окнами во двор, т. е. тесную площадку между четырьмя внутренними стенами четвероугольного дома. И за эту сибирку не берут меньше 5 фр. в день. Спросили кофе, ждали больше часу и наконец-то получили каких-то помой, которых не было силы пить, несмотря на голод, а надо заплатить три франка. За гондолу спрашивают в день 7, лон-лакей[1]1
  Провожатый-гид.


[Закрыть] требует 5. Да это просто ужас, нас ограбят, да и только, особенно без языка. Решились ехать тотчас в Рим, выучиться сперва говорить по-итальянски и на возвратном пути заехать опять в Венецию”.

Однако почтовая гондола и далее дилижанс на Рим отходили только через четыре дня, и Погодины решили для экономии средств сменить жилье и переехали на частную квартиру – к некоему “немецкому тирольцу Груберу”.

Погодин: “Улица похожа на коридор; какова должна быть сырость в домах; солнце не проникает почти никогда. Немец кажется простаком и добряком. Он отдал нам комнату, которая, впрочем, вся занята была одной кроватью, похожей на гору, с узенькими, зато мраморными удолиями по сторонам по 1 р. 50 коп. в день. Повернуться негде; но нам и не нужно больше, потому что весь день будем ходить по городу”.

Особое впечатление произвело плавание по Большому каналу:

“Покатались по Canale grande… Плавание очаровательное! По обеим сторонам возвышаются из воды огромные, великолепные чертоги венецианских вельможей – мраморные балконы, гранитные лестницы, крыльца. Что за архитектура! Один другого величественнее. Какое разнообразие! Палладио, Сансовино, Лонгена трудились над ними. Памятники многих веков. Несколько минут продолжалось мое очарование, которое сменилось грустью, тяжелой грустью: все эти чертоги опустели, запущены, необитаемы. Окна заколочены, стекла разбиты, есть двери выломанные, из иного на длинном шесте видишь вывешенное белье, которое сушится, – бедный след жизни; кое-где изредка мелькает человеческое лицо; кое-где по великолепному балкону прохаживается оборванный нищий или сидит за работою согбенная старуха. Несчастные чертоги стоят какими-то гробами повапленными и только напоминают страннику о древнем мимопрошедшем величии города. Чей это палаццо? Фоскари. А это? Пезаро… Вендрамини, Гримани, Мочениго. Все гордые аристократы венецианские, которые предписывали законы царям и народам, вымерли, разорились, уничтожены. Я припоминал со скорбью историю этих знаменитых фамилий. И готов был плакать. Куда все девалось?.. И правду сказать: на месте такого могущества, такой славы, такого богатства, гордости увидеть такую нищету, уничижение… Еще если б пропало все, а то нет: здания великолепные стоят как прежде и составляют одно обширное кладбище с надгробными монументами…”

Во время плавания по каналу Погодин часто вспоминал о Пушкине и скорбел, что тому так и не удалось повидать чужие края: “Несчастие русской литературы!”

Обедали Погодины на террасе гостиницы “Европа” (на берегу Большого канала) по три франка с человека:

“Общество отборное, но очень скучное. Англичане молчали. Стол незавиден. Вид на море прелестный”.

Ходили в знаменитый театр “Фениче” слушать оперу “Ламмермурская невеста”; в перерыве, как принято, давали балетные отрывки. Отмечая простоту нравов, царящую в зале (на это обращали внимание и многие другие русские мемуаристы), Погодин записал в дневнике:

“Что сказали бы московские наблюдатели приличий, увидя меня с женой в театре среди такой сволочи? А нам что за дело: мы слышали прекрасную музыку, мы видели прекрасный балет, подметили две-три черты национальные и заплатили дешево… говори, кому что угодно”.

Часто гуляя по центральной в Венеции “Славянской набережной” (Riva degli Schiavoni), Погодин, тяготевший к русским славянофилам, увлекся идеей о том, что Венецию (как, впрочем, и многое другое в истории) создали именно славяне:

“И мне вообразились эти (славянские?) изгнанники, которые в ужасе бежали от меча Аттилина, остановились посередине моря и принялись наколачивать сваи в зыбучую почву, чтоб приткнуть к ней свои переносные гнезда, из которых образовалась могущественная, богатая, высокомерная, предприимчивая Венеция. Думали ли они, что закладывают Венецию! Что за народ славяне: на севере они уступили всю торговлю ганзейцам, а на юге итальянцам и скрылись под чужими именами. Не слыхать и не видать, так что насилу отыщешь… Что ни прививалось к славянскому дереву, все принималось, процветало, давало обильный плод; оставаясь одно, оно везде засыхало, погибало – в Богемии, Польше, Иллирии, Болгарии; лишь Россия высится высоко, углубляется глубоко и простирает далеко, яко же кокошь, свои могучие крылья”.