Текст книги "Взятка. Роман о квадратных метрах"

– То есть? – не понял я.

– Ну, что «то есть»? У тебя есть детская фотография? Приноси ее. Мы сделаем из нее объявление с твоей мордочкой, напишем, что у тебя рак крови, что ты не хочешь умирать и для того, чтобы отправить тебя в Израиль, нужно собрать пятьдесят тысяч долларов. Может, всю сумму не соберем, но что-то да накапает. Милосердие и благотворительность – это хороший бизнес, поверь мне, милый мой. Мы было начали заниматься этим в Бельгии, но там много рисков. Проверки разные, комитеты… А сейчас хотим попробовать серьезно развернуться здесь. Если ты вздумаешь сказать, что это подло и недостойно, то считай, что разговора не было, и ты можешь и дальше продолжать, как ты там выразился? – ах да: командовать оравой тупых болванов. Я просто предлагаю тебе серьезную возможность заработать серьезные деньги. С каждой спасенной малютки тебе будет причитаться, – она помешкала немного, – пятнадцать процентов.

– Двадцать, – выпалил я, – пятнадцать мало. Двадцать в самый раз. Пять процентов на покупку свечек, чтобы можно было ставить за спасение души.

– Милый, умный мальчик, – проворковала Алла и отрезала себе еще кусочек котлеты.

Описывать этот «бизнес» в мельчайших подробностях я не стану, так как вам, мои читатели, и так уже многое стало понятно. «Ложная благотворительность», то, чем предлагала мне заняться Алла, лишь один из элементов колоссальной индустрии попрошайничества, в которую включены и страшные нищие оборванцы и оборванки, и безногие инвалиды в военной форме, и дети с табличками «умерла мама» или, скажем, «сгорел дом» – это низ пирамиды индустрии попрошайничества, ее подошва. А вот афера с больными детьми – это более высокие сферы пирамиды, но все же и не они еще самые высшие. Выше стоят международные благотворительные организации, оказывающие «гуманитарную» помощь: через них отмываются такие средства, что при одной мысли об этом у меня, теперешнего, респектабельного, чьи ноги обуты в шкуры нильского крокодила, во рту появляется приятный вкус плодов мангостина. Само собой, все верхние уровни пирамиды занимает церковь: она и только она вне конкуренции. Столько, сколько собирает церковь, не соберет никто и никогда. У церкви слишком веские аргументы. У Аллы все проще: косметология – это так, больше для отвода глаз, официальная ширма, а на деле: несуществующие больные дети, существующие больные дети, одним словом, детское несчастье – вот основной инструмент в бизнесе Аллы. Деньги, сделанные на доверии и горе. И она предложила мне, если так можно выразиться, «прыгнуть в долю». Ей был нужен «презентатор» – молодой человек, умеющий убеждать. С моим талантом прораба я подходил как нельзя лучше, да и был к ней, если так можно выразиться, «как нельзя ближе». Таким образом Алла решила сделать меня своим «партнером».

Маме я ничего говорить не стал. Сказал только, что вчера перебрал лишнего, что много нервной работы, что скоро мы с ней заживем как люди и переедем из этого медвежьего угла куда-нибудь поближе к свету.

– У меня большой заказ, мам. Вот я и нервничаю, как бы чего не напортачить. И ты, кстати, убрала бы вот это, – я достал сверток с деньгами и, взвесив его в руке, передал ей, – ты умеешь прятать лучше, чем я.

– Хорошо, сынок, хорошо, – даже не разворачивая свертка, залопотала мама, – езжай, работай, с кем не бывает. Переживать так не стоит, все сложится. Ты у меня умница. А это я спрячу, ты не волнуйся. Не в банк же нести? Главное, теперь запомни: если стал денежки получать, так ты не рисуйся. Район у нас криминальный, люди, сам знаешь, какие злые да завидущие. А ты небось машину захочешь теперь купить красивую, девушек катать, да?

Я обнял ее, мою славную, добрую, ах! – седую уже (слезу вышибает, когда это видишь) мамочку. Она мой единственный, мой главный, мой самый важный в мире, в жизни, во всей Вселенной со всеми ее звездами и кометами человек. Никакая красавица, умница, никакая дочь Венеры, богиня во плоти, никакая Лаура ебанутого на всю голову Петрарки, который, вместо того чтобы изнурять ее во все дыры, писал сонеты и свирепо онанировал на мнимый образ, никакая теплогубая, в ватнике, на стылой зоне, в натуре обретенная шалава, не милее мне моей мамочки, и ныне, и присно, во веки веков, аминь.

…Я вспомнил свой давешний пьяный сон. Я стоял на горе, окруженной вздыбленной, шумящей водой. Волны медленно поднимались и еще медленнее, с протяжным, бесконечным шумом опадали. Я протягивал руки и орал, пытаясь перекричать морской шум, но не слышал даже самого себя. Лишь в мозгу моем, извилины которого орошались кровью, разбавленной водкой, звучали непристойные, богохульные слова:

«И да воскреснет Бог, и да расточатся на хер врази его! И да бегут от лица его все ненавидящие его, если им есть на то охота, а нет, так пусть топчутся на месте, или сидят на корточках, отклячив жопу, словно мои рабочие-канатоходцы-узбеки. Мама, дай мне маузер, я всех порешу в одну ночь и стану Павкой»… «Павкой Корчагиным, выкорчевавшим все коряги, стану я. Дай мне маузер, мамочка! Напитай его магазин мощными, летящими далеко вперед пулями, и я пошлю точно в цель каждую из них! Я буду меток, словно лесной шахид, который навсегда отморозил свои яйца и теперь мечтает о том, как бы эффектней предстать пред господом миров, облагодетельствовавшим его джихадом на его пути, потому, что больше он не был рожден ни для чего путного, кроме, как взорваться вместе с несколькими бедолагами в нашивках вооруженных сил российской федерации…»

Я не хочу писать название своей страны с большой буквы. Даже не потому, что в ней живут и здравствуют такие, как я, нет! Потому, что в ней живут такие, как эта старая гадкая Алла. Алла, чей путь я прервал. Алла, которой я не дал превратить меня в законченную, лживую, циничную особь мужеска пола, вспомогающую этой похотливой, ненавидимой мною стерве богатеть и раздуваться на людской наивности и чистых помыслах. Да, я убил ее. Но не сразу, далеко не сразу…

…Уже много позже я стал обожать Рассела Кроу в фильме «Гладиатор». Много позже я запомнил черного пророка-гладиатора, которому его ролью были отведены белозубая, как и у всех черных, улыбка и фраза: We’ll meet u, buddy. But not yet, not yet…

Да, я встречусь с Аллой на нижних тропинках райского сада, но не сейчас, не сразу, а лишь тогда, когда настанет время мне предстать перед кем-то усталым, в черном плаще с капюшоном. Перед тем, кто сидит за монитором суперкомпьютера «HELL 3000» и сортирует нас, вновь прибывших, распределяя в верхнюю или нижнюю плоскость небытия, где мы ненадолго обретем заслуженный отдых, после которого нас вновь вставят в очередное тело, которое будет творить все, что ему заблагорассудится, невзирая на строгие заветы религии, на которую все мы срать хотели, и работать на полный износ, генитальным коридором сообщаясь с десятками, а если повезет, то и с сотнями подобных нам сгустков плоти до тех пор, пока это будет физически возможно. И так повторится из раза в раз, из века в век. И все это полное дерьмо.

В девяносто третьем Интернета почти не было, но «почти» не означает «вовсе». Кое-кто имел возможность ползать по набирающей плотность паутине и время от времени натыкаться на симпатичные детские мордашки. Текст под мордашками был пронзительным: «Володечка Черушников, 8 годиков, саркома кости, требуется срочная операция в Германии, необходимо собрать 32 тысячи долларов США». Деньги по тем временам просто гигантские. И ведь работало! Плюс к тому Алла и ее муж распространяли листовочки с призывами «собрать на операцию» в местах своей работы, нанимали расклейщиков и почтальонов, которые раскладывали листовки в почтовые ящики престижных домов, жильцы которых были в состоянии пожертвовать на благое дело немалую сумму. У станций метро также работали специально обученные люди, они раздавали всем желающим красочные, отпечатанные в типографии буклеты, и можно было увидеть, как у человека, прочитавшего написанное в буклете, мгновенно изменялось лицо, и очень немногие выбрасывали полученную от уличного распространителя частицу детского горя. Горя, которое не могло не вызвать сочувствия даже в самом черством сердце. Горя, которое воспринималось подлинным, существующим: вон какие глазенки у этой пятилетней девчонки! – ведь чудо, что за ребенок, а у нее, бедненькой, нефробластома… И ведь можно помочь! Вот же, написано! И куда деньги переслать, написано. Так что все по-настоящему. Все… кроме ребенка, который давным-давно скончался. И звали эту девочку Мариночкой, а не Анечкой, как написано в уличном буклете, который с первого до последнего слова есть подлейший обман!

Деньги от этого обмана, от подлости этой поступали на счет в каком-то мелком банке, и там Алла с мужем их сперва конвертировали, под определенный процент обналичивали, а затем уже легализовывали с помощью нескольких известных схем, для описания которых здесь нет места, так как это, едрит-Мадрид, высокохудожественное произведение, а не говно какое-то под названием «громкое и скандальное журналистское расследование». Похищенный мною из сумки Аллы приходно-кассовый ордер был свидетельством получения ею денег после их «отмывки» и помещения суммы, полученной под пятилетние глазенки, под сострадание к детскому горю на депозит в Сбербанке. Дом, который я для них строил, вырастал на преступные деньги. Вот уж воистину правильное утверждение, что «с трудов праведных не построишь палат каменных». Правда, кто-то с полным правом может начать утверждать, что эту поговорку придумал какой-нибудь задроченный жизнью лузер, и тут я спорить не берусь. Может, и лузер. Может, и задроченный. Всяк видит до линии горизонта, и у каждого она своя. Предприниматель видит горизонт во время восхода солнца в районе острова Маврикий, лузер видит свою линию сквозь замызганное окошко однокомнатной квартиры, стоя посреди объедков и угнетаемый кухонными миазмами. Может, и впрямь можно заработать честно. Я лично не проверял, но верю в это утверждение, как в пресвятую троицу. А вот что касается лузеров, то мне, например, их жаль. Вишь ты, какие они занятные, придумывают поговорки. Интеллигенты-сказочники, что с них взять…

…Работы на «нулевом» цикле строительства подходили к концу. Осталось бетону высохнуть, и нужно было начинать завозить строительный кирпич для цоколя, плиты перекрытий и так, кое-что еще, по мелочи. Плиты – дешевка, на них много не наваришь. Куда как более выгодно вместо плит залить «монолит»: выставить снизу доверху стойки опалубки, настелить по уровню толстенную фанеру, сделать арматурный каркас и все это залить бетоном. Получается нерушимо, бесшовно и очень дорого. Я без труда убедил Аллу в том, что ей подойдет вариант именно с монолитом, и содрал с нее втридорога.

Опалубка: стойки и фанерные балки-ригеля, берется в аренду. Стоит аренда двадцать долларов за квадратный метр в месяц. Умножьте двадцать на площадь триста метров. По-хорошему, надо было бы выбросить из этих трехсот метров площадь кирпичных перегородок, но… зачем? Само собой хитрый прораб Славик (это я, если память у вас слабовата) нашел опалубку по пятнадцать долларов, а со своей толстопопой благотворительницы содрал сорок. Фанеру я также нашел «юзаную», то есть бывшую в употреблении. С фанерой вообще вышло весело: в аэропорту «Внуково» проходила презентация нового авиалайнера, внутри которого должна была летать по свету задница Ельцина Бориса Николаича. Для этой цели управление делами этого самого Николаича закупило в одной знакомой мне фирме полторы тысячи квадратных метров фанеры, уплатив полную стоимость плюс сорок процентов, которые пошли на откат какому-то хорьку из управления делами президента. Я таких хорьков, алчных чинуш, набивающих свои карманы откатами, называю «пал палычами» в честь самого главного хорька, хорька над хорьками, верховного хорька Пал Палыча Бородина, который и впрямь на хорька сильно смахивает. Не обижайся, Палыч. Ты ж помнишь, как… Впрочем, ладно, сейчас не об этом. Бородина я встретил на пути к сияющей вершине своего успеха, а тогда я только копошился где-то в отрожьих складках и вверх особенно не заглядывался.

Фанеру я купил по бросовой цене. С Аллы, натурально, содрал полную рыночную стоимость. Эх, хорошо! «Знай и делай» – вот девиз всякого прораба-живоглота. В такие моменты охота пуститься в радостный пляс, ведь повод имеется: мой стартовый капитал растет, мне приятно будет придумать ему применение. Впереди меня ждут приятные хлопоты молодого предпринимателя. Скоро я сам начну заказывать музыку, скоро я перестану петь партию Фигаро, который то здесь, то там; не по собственной воле, а по воле двух мерзких проходимцев, монстров в белых халатах: Аллы и рогатого супруга ее. Но для того, чтобы Фигаро перестал быть слугой, ему надо… Ему надо… Надо…

От простоты идеи, пришедшей мне в голову, я почти остолбенел. Лишь мое правое веко дергалось, словно мерцал ртутный порошок в испорченной лампе дневного света. Знаете, так: трынь, трынь… Надо убить своих хозяев и завладеть их деньгами. Как в старой итальянской пантомиме: сюжетец незамысловат. Вот только как все провернуть? Я же не убийца, не бандит, у меня нет автомата, и я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что будь он у меня, я смог бы хладнокровно нажать на собачку. «Мы пойдем другим путем», – сказал Ульянов-Ленин своей маме, задумчиво поглядывая на ботинки своего брата, покачивающиеся на уровне глаз. Лысый перец был прав. Он вообще многое делал правильно с точки зрения мирового сионизма. Ладно. А то вы еще скажете, что чем ниже человек стоит на карьерной лестнице (подумаешь, какой-то прораб), или, скажем, чем он моложе, тем больше он талдычит о том, что везде засели одни евреи и уж вот они-то, верно, мутят воду. Но ведь Алла-то со своим мужем к евреям никакого отношения не имеют. При чем тут тогда сионизм? Подлость, низость, коварство не имеют национальности. Алчность безлика. Деньги нравятся всем: обрезанным, краснокожим, блондинистым… И мне они тоже нравятся. К тому же в деле их добычи нет никаких моральных преград. Просто надо идти и грабить награбленное.

…Вечером следующего дня, во время нашего очередного свидания я дал свое согласие стать «презентатором». По сию пору, вспоминая тот вечер, я считаю его своим единственным, настоящим падением. Но без падений никогда не бывает взлетов.

– Умный мальчик, – проворковала Алла, подкладывая мне на тарелку очередную порцию своей невкусной еды. Она неважно готовила: все время чего-то не хватало в ее стряпне. Остроты? Соли? Не знаю. Но вкус был посредственный. Однажды мне пришла в голову мысль, что вся ее стряпня по вкусу напоминает «куний лиз», и с тех пор эта мысль настолько прочно засела в голове, что отныне есть то, что она готовила, я мог только с закрытыми глазами…

– Умный, толковый мальчик. Ты далеко пойдешь, вот увидишь. Сейчас такое время наступило, что с нестандартным мышлением можно многого достичь. А почему ты когда ешь, то закрываешь глаза?

– От наслаждения, любимая, – соврал я и принялся громко чавкать, чем привел ее в неописуемый восторг. Она любила все, что связано с «физиологичностью». В сексе все чаще намекала, что не прочь была бы попробовать некоторые «интересные» штучки: золотой дождь и эксперименты с копрой, но я, понимая, что прямой отказ скорее всего ее страшно оскорбит, заявил, что мы все еще успеем и вообще «из фонтана утех надо пить медленно, не то жажда быстро перестанет быть жаждой и обратится в сытость». Эту мудреную фразу я машинально заучил, когда, копаясь в книжных развалах на Кузнецком, пролистывал не то «Камасутру», не то сборник изречений Лао-Цзы. А быть может, это было еще что-то, в массовом порядке хлынувшее на прилавки книжных магазинов. Вообще в том, что касается книг, то время было сказочным: можно было купить все что угодно из действительно хорошей, прежде страшно дефицитной литературы. А всякое говно тогда еще не научились издавать…

– С чего мне начинать, Алла? – деловито спросил я, покончив с ужином. – На стройке временное затишье потому, что монолитная плита должна сохнуть несколько дней. Я же все стараюсь сделать по правилам, на совесть, так сказать, чтобы ты потом только жила и радовалась, моя хорошая. Только вот… – Я сделал мрачное лицо и нервно дернул шеей.

– Что? Что с тобой? – не на шутку всполошилась она.

– Да ну к черту! Как представлю себе, что ты в этом доме будешь жить со своим мужем… Вообще, когда я думаю, как ты спишь с ним в одной постели, как ты с ним трахаешься…

– Мы не трахаемся! – попыталась было возразить Алла, но меня было не остановить.

– Трахаетесь! Ни к чему тут рассказывать, что вас объединяют только деловые интересы и вы вместе ради ребенка. Это плохая песня, и мотивчик у нее пошленький да фальшивый. Вот у меня нет никого кроме тебя. Мне никто и не нужен! Ведь я люблю только тебя, тебя одну!

Алла выглядела растерянной. Ей было одновременно и приятно, как бывает всякой женщине лишний раз удостовериться, что в нее страстно влюблены, и досадно оттого, что я задал ей вопрос, на который теперь она не могла предложить никакого ответа.

– Славочка, успокойся, пожалуйста, успокойся, – только и приговаривала она, робко поглаживая мою руку. Она уже считала себя виноватой! Она была готова загладить свою вину, я видел это. Ничего, что я еще молод, я вполне уже созрел для манипулирования человеками. Главное сейчас довести игру до конца, не игнорируя те особенные, важные тонкости, нарушив которые можно поломать и уничтожить весь замысел.

Я верю в чью-то теорию, что все великие замыслы появляются молниеносно, подобно взрыву. Мысль и впрямь «осеняет». А может, и нет такой теории, конечно. Может, это все лажа полнейшая. Но я в нее верю потому, что с моими великими мыслями всегда случалось именно так. Сначала вспышка и короткий вопрос самому себе: «А что, если сделать так-то и так-то?», а потом непрерывный, иллюстрированный поток из событий будущего. Задумав что-то, я уже предвижу нюансы, которые еще только встретятся на пути к цели. Конечно, так бывает не всегда, но в тот вечер я вдруг понял, как именно мне действовать. Сперва нужно отделаться от ее мужа, избавиться от него! А затем…

– Аллонька…

– Как ты меня назвал?! Повтори-ка, повтори!

– Ничего, это я так, оговорился.

– Нет, нет! Мне очень понравилось! Знаешь, это мама придумала «Аллу». Она была очень волевой, и спорить с ней было бесполезно. А отец как раз мечтал назвать меня Аленой. Он даже втайне от мамы так меня называл и потом, когда они разошлись, тоже. Так что ты можешь называть меня этим именем. Это будет только твоим. Хочешь?

– Конечно, хочу! Хоть что-то мне положено иметь свое? Ведь всем остальным совершенно несправедливо владеет твой муж, который тебя давно не любит.

– С чего ты взял? – несчастным голосом спросила она.

– Любил бы, так ебал, – отрезал я. – От любимых не гуляют. И чего ты так разволновалась, что он не любит тебя? Да, не любит. Это видно со стороны отличнейшим образом!

– Да нет же, нет! – Она всхлипнула и вот-вот готова была зареветь. Глаза ее покраснели, губы задрожали. Только не это! Плачущая, она была особенно невыносимой.

– А что тогда?

– Славочка, я все понимаю, я не дура наивная, я в возрасте уже, жизненный опыт… Господи! Ты, конечно же, прав! У него уже давно я нахожусь даже не на последнем месте! Я вообще для него пустое место! Ты думаешь, я распутная? Думаешь, я изменила бы ему с тобой, если бы у меня с ним все было хорошо? Конечно же нет! Это он, он во всем виноват!

Я чуть помедлил, размышляя, наступил ли уже момент для финального удара, и решил, что наступил. К чему дальше тянуть? Ее общество становится невыносимым, а пароль в пещеру Али-Бабы мне почти известен, и я без труда выпытаю его.

– Раз он во всем виноват, то избавься от него! – жестко сказал я, немигающим взглядом смотря ей прямо в глаза. – Что?! – воскликнул я, видя, что она находится в замешательстве. – Жалко тебе его? Значит, ты все еще его любишь?!

– Н-нет… – Она выпила воды. Я видел, как дрожала ее рука, держащая стакан.

– Так на кой он тебе? Представь, как без него будет славно: мы поженимся, уедем в кругосветное путешествие, поплывем на каком-нибудь «Титанике» далеко-далеко, будем трахаться прямо на теплой палубе и смотреть на летучих рыб и дельфинов!

– А Рита? – жалобно спросила «Аллонька». – Что будет с ней?

– Возьмем ее с собой!

– Куда? На теплую палубу?

Я разозлился по-настоящему:

– Слушай, если ты так относишься к нашему счастью, если тебе ничего этого не нужно, то я сейчас уйду. Навсегда. Мне будет нелегко, но я найду в себе силы. Найдешь себе кого-то, кто достроит тебе дом, может, и этот херов зодчий тебе тоже понравится. А что?! Вот уж и квартирка для утех снята! Долго ли умеючи?!

– Славик!!!

– Да пошла ты! Какой я тебе «Славик»?! Щенка себе заведи, Славика! Или мужа своего так называй!

Перегнул ли я палку? Нисколько. Уже через минуту я говорил с ней спокойным, убедительным голосом, и она, утирая глаза салфеткой, кивала, послушно соглашаясь со мной. Да, действительно, так не может больше продолжаться. Денег она зарабатывает больше, аферу «милосердие» придумала также она, и хоть благотворительный фонд у них с мужем напополам, не будет сложным внести изменения в учредительные документы.

Потом, когда все случится. О том, что речь может идти лишь об устранении этого ненужного нам обоим человека, мы даже не говорили. То, что она просто подаст на развод, не обсуждалось. Какой может быть развод, если ее муж потребует дележки имущества? Куда как лучше остаться состоятельной вдовой и, слегка погоревав, выйти замуж за нового молодого избранника, то есть за меня.

Перспектива хоть на короткий срок стать ее мужем угнетала меня. Я гнал от себя эти мысли, надеясь, что обстряпать все до конца у меня получится раньше, чем я услышу марш Мендельсона. Ведь уголовные органы особенно внимательно рассматривают случаи гибели состоятельных женушек при наличии молодых мужей. «Как-нибудь выкручусь», – решил я и поцеловал Аллу в лоб, как целуют обычно только покойников.