Текст книги "Письмо, так и не написанное, потому что его отправлять некому"

Глава 9

Сколько раз убеждался – когда не знаешь, что делать, а добиться своего хочется – не суетись. Жизнь сама подкинет шанс. Надо просто быть готовым к этому случаю, который, как любая случайность, является проявлением и продолжением необходимости. Просто надо быть внимательным и не пропустить этой появившейся возможности.

Хотя поначалу кажется, что это не счастливый случай, а наоборот, жуткое невезение. И на тебя обрушились все неприятности света.

Я сижу в номере Оксаны. За окном вечер. Мы вдвоем. Великого папы сегодня не будет. Он уехал со своей Алёной на два дня в Ялту. Мы болтаем о всяких пустяках.

Сегодня она в домашнем. Легкий короткий халатик, который подчеркивает соблазнительную стройность её ног и совершенно не скрывает красоту высокой груди. Удивительно она подбирает одежду, откровенную, но не кричащую. Наоборот, в любом, что она надевает, Оксана естественна и органична. Как часть природы.

Мне безумно хочется встать с отцовской постели сделать два шага, сесть рядом с ней и поцеловать. Но не могу. Не потому что робость сковала мои члены или я не знаю, как она отреагирует на это (нормально отреагирует, уверен). Не могу по совершенно банальной причине. У меня распухла и ужасно болит правая коленка. Я растянул связку.

Вот что такое невезение. Только прошел «загарный» ожег, как новая напасть.

При чем, никого, кроме себя винить некого. Впрочем, в любом другом случае этой травмой можно было бы гордиться, как боевой раной.

Утром мы пошли на пляж. После вчерашнего гуляния компания наша значительно поредела. Не было и Оксаны с отцом. Их тоже понять можно было.

Море в тот день было неспокойным. И временами волны были достаточно сильными. Купаться в них отваживались только опытные пловцы. И даже они выходили на берег с большим трудом. Здесь надо было угадать. Накат – не равномерный, но вполне приемлемый и бороться с напором воды было легко. Но иногда волна с большой силой ударяла в берег. И тот, кто попадал под неё, на ногах удержаться не мог. Его сильно бросало на жесткую гальку и крутило в этой смеси пены камней и плавающих водорослей. Ориентацию в такой каше теряешь сразу же и лучше не бороться, а отступить в море, чтобы, выбрать момент поспокойнее и вновь попробовать выйти на сушу с большим успехом. Надо к этому добавить, что пляж этот насыпан был недавно и многие камни были еще достаточно острыми.

В общем, если ты не был в душе непризнанным героем или искателем приключение на все свои части тела, то в море лезть не стоило. Таких на пляже было большинство. И большинство из этого большинства загорало.

Я частично принадлежал к этому большинству. Частично, потому что загорать полностью еще побаивался – краснота еще не прошла, так что лучам я подставлял ноги, которые еще не успели обгореть, а верхняя часть тела была спрятана под тонкую рубашку, которую накануне поездки приобрел в соседнем универмаге. Недорогая, но сделанная из индийского тоненького хлопка, идеально, подходила к такому случаю. Кожу прикрывала от жестких лучей южного солнца, но не давила, обтекая обожжённые места, словно зализывая мягким язычком.

Можно было и вовсе не ходить на пляж, но я не знал планы Оксаны. А увидеть её снова хотелось. Не пришлось. Так что стоял я столбом посередине пляжа (терпеть не могу валяться, даже когда загорал), лениво оглядывался по сторонам, здоровался со знакомыми лицами и изучал новые тела бледных вновь прибывших.

Впрочем, не я один был противником загара методом «карась на сковородке». Хрупкая Лена, жена Ильи, подошла к кромке прибоя и, как маленькая девочка, пыталась сложить что-то из голышей.

Я долго пытался понять, что же это будет, но потом оставил эти попытки. Женская фантазия, как и логика, рациональному объяснению зачастую не подлежит.

Лучше наблюдать за буйством стихии. Здесь была своя иррациональная, но от этого не менее стройная логика. Вдали от берега волны были почти одинаковы. Над некоторыми, которые особенно спешили ударить берег побольнее, от нетерпения поднимались белые буруны. Остальные своего характера стараются до поры до времени не показывать.

И только у самого берега становилось ясно, кто чего стоит. Те, что так грозно вздымали свои пенные гребешки на подходе у кромки берега, обессилев, едва лизали камешки, другие не слишком выдававшие себя вдали, словно разрывали в клочки эту линию между водой и сушей. Но были и такие, которые словно каратисты с черным поясом, все предыдущее время накапливали энергию для главного удара не выдавая себя ничем, с тем, чтобы метров за пять до берега встать на дыбы и обрушится на пляж с такой силой, что начинает казаться – после такого удара твердь земная должна расколоться.

Причем какой-то закономерности, чтобы вычислить, когда какая волна появится я так и не смог.

И вот в какой-то момент, когда волны продолжали показывать свой характер, а я, соответственно, пытаться угадать, когда поднимется самая сильная волна и вдруг угадав, увидел боковым зрением, что под вздыбившуюся метра на два волну попадает маленькая беззащитная Ленка, которая все также перебирала камешки, но уже намного ближе к воде, и главное, сев спиной к морю. Кричать было бесполезно. Шум прибоя перекрывал любые крики.

Я бросился сломя голову к ней. Расстояние небольшое, но бежать пришлось по воде. Уходившая вода уже разбившейся волны все равно пыталась опутать ноги и если не утащить за собой, то хотя бы не вырвать ноги из прибойной пены. Все как в бредовом сне – вроде бы бежишь быстро, сил тратишь много, а на самом деле почти стоишь на месте. Но славу богу, все было не во сне. А может – не слава богу. Наяву пока я вытаскивал ноги из этих петель – под коленкой пару раз что-то хрустнуло, и на мгновение я почувствовал колющую боль. Мне все же удалось добежать до Ленки за несколько мгновений до того, как огромный вал должен был её накрыть. Объяснять что-либо времени не было. Я просто приподнял её и сильно толкнул к безопасному подъему берега. А сам, какой бы легкой она не была, но масса-то была, по инерции чуть отлетел назад, и запутавшись в колючей пене, упал на спину. И именно в этот момент волна-монстр накрыла меня.

Мир закончился. Не было больше понятий верх-низ, право-лево. Вода сразу закрутила меня во всех направлениях. Впрочем, какая вода? Не вода впивалась в мое тело. Мириады песчинок и мелких камешков пытались пронзить мою кожу, камни и камешки барабанили по мне со всех сторон, крупные голыши пытались грубо и прямолинейно протаранить меня. А вода, что вода? Опутав жесткими жгутами потоков, она вертела меня во все стороны, пытаясь заменить мне воздух. Когда я пытался оттолкнуться от дна, мои ноги ударяли в новые водяные потоки.

Наконец, мне удалось руками зацепиться за дно. Я мгновенно сложился, и едва под ногами оказалась твердая опора, резко выпрямился.

Волны оттащили меня от берега. Не так далеко, но оттащили. И это было бы не так страшно. Но к моему величайшему стыду, плавать я не умел. Воды, глубины не боялся, теорию знал хорошо, но вот плавать, точнее, дышать во время плавания не умел.

Правда, выбравшись на поверхность, я не сразу об этом вспомнил. Сначала отдышался и только потом вспомнил. Но тонуть второй раз было бы глупо, и я поплыл. Потихоньку.

Выбрался я спокойно. Оседлал следующую волну и верхом на ней выкатился практически к самой линии берега.

Думаете, с этого момента я научился плавать? Ни чуть. Как раньше не плавал, так и потом не научился координировать движения и дыхание в воде. Но это потом. В тот момент мне было не до предсказаний будущего.

Мне казалась, что барахтался я очень долго. Оказалось, все произошло так быстро, что никто и не увидел ни моего самоотверженного броска, ни героической борьбы со стихией. И только Ленка обиженно буркнула, когда я устроился на расстеленном махровом полотенце:

– Ты чего так сильно толкнул. Видишь, коленку разбила.

Ну «разбила» это слишком. Так, царапина. А вот то, что не оценили мой подвиг, было обидно. Впрочем, не за награды старались, а гуманизма ради…

У неё царапина, у меня же под правой коленкой появилась неприятная тянущая боль.

Потом, когда мы пошли домой, ощущение было такое, словно там появилась пружинка, которая не дает распрямить ногу. Чем больше стараешься, тем больнее становится.

Я думал, что к вечеру рассосется.

Но вот не получилось…

До её номера я дошел нормально. Остаться в номере она предложила сама.

– Папы нет. Они в Ялте. Там у друзей и останутся. А я, после вчерашнего, еще до конца в себя прийти не могу. У нас и бутылочка сухого коллекционного осталась… – и все это говорилось самым невинным и искренним тоном, словно не понимала, что бутылка даже самого разколлекционного супервина интересовало в сто пятидесятую очередь. В разрезе халатика я видел её упругую грудь, и мне уже не надо было никакого вина.

Но это позже. Нужно соблюдать правила игры. Женщина – не лестница: будешь прыгать через ступеньки, ближе к цели не окажешься. Тем более, чего уж геройствовать, тогда я еще плохо знал правила этой сладкой и сложнейшей игры под названием флирт. Но мозгов хватило, чтобы не торопиться.

Я сел на кровать её отца. Она поставила журнальный столик посередине и сама устроилась напротив, на своей кровати. Мы пили мелкими глотками вино, ели терпкий черный виноград и болтали о чем-то совершенно необязательном для понимания. И вот, когда пустяки закончились и повисла неопределенная пауза, я вдруг сделал два взаимоисключающих открытия. Первое, что эта пауза является стартовым выстрелом для решительных действий и тем самым переходом к совсем иным отношениям. И это обрадовало. И второе, – я не могу двинуться с места. Что там двигаться – пошевелиться, и то это было мучение. Под коленкой уже не пружинка – повязка из гвоздей и все они раскаленные.

Я бы конечно мог еще преодолеть те полтора метра, что нас разделяли. Но что потом, когда каждое движение – как пытка в инквизиции.

– А у тебя уютно, – прервал я затянувшуюся паузу и откинулся к стенке. Так было удобнее вспоминать все байки, начиная с нежного младенческого возраста. Я рассказывал и любовался Оксаной. И чем больше любовался, тем меньше мог управлять своими эмоциями. Наверное, именно так происходит брожение виноградного сока в тот момент, когда он превращается в вино.

Хватило меня еще часа на два. Оксана начала явно клевать носом. Разговоры забавляют, но не возбуждают.

– Пора домой, – бодро сказал я. Оксана с интересом посмотрела на меня.

– А ты доберешься? – это что предложение остаться. Ах, милая моя девушка, знала бы ты, как мне самому хотелось бы остаться…

– Да без проблем. Долечу! – экий я бодрячок.

– Ну, смотри, – с сомнением и заботой сказала она. Если сейчас предложит остаться, черт с ней с ногой, процесс брожения уже подошел к критической точке. – А то… – ну говори же, я уже готов забыть о всех своих связках, – … я могла бы тебя проводить.

Вот это поворот. Картина достойная пропагандистского плаката: «Сердобольная девушка, жертвуя собой, провожает героя дневных купаний». И обратно в три часа ночи тащится одна в легком халатике по пустой набережной.

– Ты с ума сошла, – с улыбкой экранного киногероя на которого секунду назад упала пара кирпичей и бетонная плита в придачу, но, не смотря на это, он не забывает о своей любимой, я ответил. – Я сам кого угодно проводить могу.

– Интересно, кого ты собрался еще провожать?

Мы улыбнулись. Улыбка её была очаровательна. А вот поцелуя, хотя бы символического, я так и не дождался.

Повернувшись, я «полетел». Полет продолжался метров шесть, пока она смотрела мне вслед. Но стоило, повернуть к лестнице и услышать сзади, что дверь закрывается, произошла «вынужденная посадка». Остальной путь я ковылял.

А что оставалось делать? Ногу согнуть стало совершенно невозможно. Для интереса попробуйте спуститься с лестницы, не распрямляя коленки. Да еще если лестница крутая, достаточно длинная и без перил.

В общем, спускался я долго и без болезненных ощущений не обошлось. Внизу я без энтузиазма посмотрел на долгую и пустынную в два часа ночи набережную, без оптимизма понимая, что все это я еще должен похромать и еще подниматься в гору, чтобы оказаться на столь желанном своем «златом крыльце».

Впрочем, это поначалу набережная казалась пустынной. Приглядевшись, я понял, что сегодняшней ночью жизнь здесь достаточно оживленная. И оживление это создавали люди в сером.

На набережной было много милиции. Дважды за минуту мимо меня проехал канареечный УАЗик, подпоясанный синим кушаком с фирменной надписью. Бодрой рысцой пробежали две пары сержантов с автоматами наперевес. Автоматы у милиции в те времена – случай исключительный.

Я старался держаться ближе к чугунным заборам, то есть к краешку дороги. И дело не только в мелькании по дороге служителей закона. Мне приходилось через каждые десять метров присаживаться на камень и переводить дух.

Блюстители порядка все же заметили меня. Молоденький лейтенант остановился, внимательно меня просканировал проницательным взглядом, сравнил с заложенной информацией о предмете поиска и очевидно не найдя сходства или решив, что я мало похож на человека, скрывающегося от погони, расслабился. Но все же подошел. Поинтересовался, что это за странные прогулки с приседаниями. Получив короткий, но исчерпывающий ответ, что с растянутыми связками не попрыгаешь, достал фоторобот.

– Ты его знаете? – спросил он, с ходу перейдя на ты. – Или его видел?

Я внимательно присмотрелся к бородатой физиономии на глянцевой бумаге. Знать я его не знал. Но что-то знакомое было. Впрочем, по моему убеждению, в любом фотороботе всегда можно углядеть что-то знакомое. Даже с собственной физиономией.

Но это домыслы. Лейтенанта же я огорчил. Думаю за это не предложил подкинуть меня до дома, на вновь приезжавшем мимо УАЗе. Но сам сел и исчез. Что может быть слаще для молодого опера ночной погони…

А я, наслаждаясь близкими воспоминаниями о прошедшей встрече вперемежку с тихим матом в адрес собственной ноги, доковылял все же до своей раскладушки часа в четыре. И показалась она мне в ту минуту мягче и уютнее царского ложа. Уснул я мгновенно, едва прикоснувшись к подушке…

Глава 10

На седьмой день отдыха у моря, море исчезает. Оно переходит из фактора постоянного удивления – надо же такая красотища и буквально в двух шагах, да и шумит как! – в ежедневную данность – ну есть и есть, а как без него?

Красавицы в бикини из объектов пристально-заинтересованного внимания превращаются в обыденные элементы пляжного бытия, лишь изредка и весьма выборочно заслуживающие скользящего взгляда.

Больше всего занимает температура воды, насколько чистая вода после ночного шторма и когда завезут пиво.

Впрочем, в это утро море меня интересовало мало. Чего мне состояние воды, когда коленка все равно купаться мне не позволит. Да и волновал меня больше всего совершенно другой вопрос: когда появится ОНА?

Дело в том, что мы пришли на наше обычное место часов в одиннадцать. К тому времени почти все наши уже нежились на солнышке. Но ни Оксаны, ни её отца, ни Алины не было. Ладно, отец и Алина, скорей всего, еще не вернулись из Ялты или куда они там поехали. А где сама Оксана?

Говорят, нет ничего хуже, чем ждать или догонять. Что верно, то верно. Но если уж выбирать из двух зол худшее, то это ожидание. Догоняешь – как-то действуешь, хоть что-то от тебя зависит. А здесь стоишь как теленок на привязи. И ничего изменить не можешь. Только мысли, как в наглухо закрытом котле все быстрее вертятся и давят на воспаленные нервы.

Я вообще не понимаю, как женщины могут спать так долго? Двенадцать или четырнадцать часов к ряду. В конце концов, ведь и есть иногда хочется.

Или это специально, когда их ждут они в спячку впадают? А во сне объект своего внимания видят. Так ведь, если рассуждать

логично, проще проснуться пораньше, мордашку водой окропить, красоту свою подправить – и общайся с этим объектом в жизни до одури. Нет, лучше в постели нежиться.

А с другой стороны, кто тебе сказал, что объект сна – это ты. Ну был славной игрушкой на пару вечеров, ну приятно поболтали, ну потерял ты свою бестолковую голову. А кто сказал, что у неё то же самое? Может занял её хорошенькую головку гарный хлопец из хорошо обеспеченной семьи партийно-хозяйственного актива, будущее советской монументальной скульптуры или комсомольский деятель, кандидат в великий партийные деятели самой передовой идеологии современности (что по значимости почти одно и тоже).

На кой ей сдался скромный студент-заочник, перед которым родная страна, действительно открыла все дороги, правда не уточнив, куда они в конце концов приведут?

В общем, обдумывал я социально-политическое значение происшедшего со мной почти час с одиннадцати до двенадцати.

Обдумывание три раза прерывалось четырьмя анекдотами, два из которых были безнадежно старыми, один просто не смешным, а последний смешной, но глупый. Десять минут ушло на то, чтобы убедиться, что с пивом этим утром пролетаем (дежурная шутка того времени: пива не будет, на базу стирального порошка не завели).

После двенадцати (столько живой человек спать не может!) определенные выводы были сделаны (не о пиве, разумеется). Я постановил глупостями не заниматься и продолжить то славное дело,

за которым я сюда приехал. Скальпы и только скальпы невинных

овечек должны интересовать старину Джо. Кудрявые и коротко стриженные, естественные блондинки и крашенные брюнетки. Скальп ценен сам по себе, а не своими тактико-техническими данными. И души, как довесок не принимаются.

Я начал рассматривать обитателей пляжа. Точнее обитательниц. И осмотр был не просто поверхностно обзорным, а вполне оценочно-заинтересованным.

Детальный анализ был проведен со всей добросовестностью, о которой мой начальник на далекой московской работе мог только мечтать.

Итак, что удалось увидеть.

Сначала о ножках (как известно, любой нормальный мужик, вошедший в пору репродуктивного возраста и до момента, когда интересуешься только душой и лекарствами от простатита, начинает знакомство с женщиной с осмотра именно ножек)

На пляже это делать особенно удобно. Уж эта часть женского

достоинства открывается безо всяких условностей целиком и полностью. Правда и здесь женщины пытаются схитрить, использую всякие особенные тапочки-туфельки. Но это сути не скрывает и не мешает дойти до истины.

Впрочем у женщин не только ножки привлекают мужское внимание. Что бы больше не отвлекаться на лирические размышления, результаты своих наблюдений я облек в форму официального документа.

Отчет о результатах наблюдения объектов по заданным параметрам.

Всего в поле зрения с точки наблюдения, с учетом погрешности, связанной с постоянным приходом-уходом, загарным подъемом-залеганием, попали более 30 (тридцати) объектов возрастом от лет семнадцати, до сохранения привлекательности.

Итоги анализа, проведенного по схеме – снизу-вверх без выделения внимания на каких-то особых деталях, следующие:

Более-менее красивыми (учитывая походку, когда удалось понаблюдать и за этим) ножки признаны у 30 % осмотренных.

Симпатичными по линиям окружностей и соответствию их пухлости признаны 25 % попочек.

Фигуры, т. е. формы туловища, у которых отмечалась плавность кривизна линий, стройность, отсутствие излишней полноты, с одной стороны, и пугающая худоба с другой, оценены на четыре и пять баллов примерно 35 %.

Грудь, учитывая погрешность на искажение из-за еще одной детали пляжного костюма, заслуживающей любопытного взгляда, переходящего в желание превращение его в действия признаны 30 %.

Мордашки, находящиеся на шкале оценок между «красивые» и «смазливые», присутствовали в количестве 20 % от общего количество изучаемой массы (со смещением основной массы к «смазливая»).

Критерии – умная, душевная, эрудированная – во внимание не принимались.

Попытки проведения комплексного анализа показали, что совмещения по всем параметрам было крайне редким и составляло от общего числа не более 6–7 %.

Печальное примечание к последнему пункту. Из них половина была со своими мужиками.

Вывод: Остаток в количестве 3 особей заслуживали более детальной разработки.

Что ж оставалось только выбрать к кому из этих трех девиц подкатить первой. Признаться честно, вычисления шли чисто через разум. В душе никаких струнок не заиграло. Да и Бог с ними с этими душевными мелодиями. Хватит. Наслушались этих сладкоголосых мелодий. Голова с утра ими, как ватой, забита.

Так как, разница для меня была очень маленькой, я решил «снять» ту, что расположилась сразу у окончания лестницы с набережной на пляж. Там находилась изогнутая труба с краном, которая называлась душем. От настоящего душа это сооружение отличалось тем, что вода на мелкие струи не разбивалась из-за отсутствия «лейки» на конце, а лилась сплошным потоком. Вот, кстати, и повод заговорить. Брызги, разгильдяйство, которое нам простым людям доставляет неудобство, приглашение к нашему дружному лежбищу, а дальше, как кривая вынесет.

Подумано – сделано. И я заковылял к лестнице.

Собственно, заковылял я в душе. А на самом деле, шел я медленно с достоинством, этакий уверенный в себе, но слегка утомленный плейбой, не замечающий, что под ногами не художественный паркет, а скрипящая галька.

Долго ли, коротко ли, но я добрался до бетонной плиты, на которой и возвышалось то трубчатое сооружение. Я отвернул медную ручку позеленевшего крана. Струя воды выждав несколько мгновений, словно собираясь с силами наконец с силой тюкнула меня по макушке, мгновенно окутав живой пленкой прохладных, словно сохранивших свежесть прошедшей ночи, струй. Как и было рассчитано, брызги разлетелись во все стороны. Часть (вот что значит трезвый расчет) попали на мою «избранницу». Она, понятно дело, взвизгнула, гневно вскинула свою кудрявую головку в сторону оскорбившей её влаги и того, из-за кого она попала под эти брызги. Вот тут-то и наступило то мгновение, когда надо было произнести заготовленную прелюдию дальнейшего знакомства и далее по партитуре…

Но я молчал.

За мгновенье до этого я вдруг услышал:

– Привет, ты уже здесь? – глупейший вопрос после полудня. Но он был мне дороже самых глубоких философских рассуждений.

– Сколько идиотов вокруг. Неужели нельзя поосторожнее! – это уже вопли снизу от несостоявшейся любовницы в кудряшках, на которую так и продолжал обрушиваться поток брызг.

Мне было все равно. Я задрав голову, смотрел, как Оксана спускается на пляж, еще немного сонная, осторожно ступая на выбитые ступеньки.

Как я сразу её не рассмотрел. Сказать, что она красива – это ничего не сказать. Она естественна, она впитывает в себя все, что может радовать: ласковое солнце, яркость южных растений, свежий ветер с моря, прозрачные волны и радость от самого существования на этом свете.

Вот так я и стоял, задрав голову, под мощной струёй воды и проклятьями всех близ возлежащих, а теперь отползающих отдыхающих. Было мне все равно, кто и как ругает меня. Я просто не слышал этого.

– Это ты вместо моря, здесь плещешься? – Оксана уже спустилась и стояла на самой границе моих брызг. – Ладно, пойдем, а то еще захлебнешься.

Я на радость всего пляжа закрыл воду и, поцеловав Оксану, отправился с ней к нашему лежбищу.

Наша братия радостно приветствовала её появление.

– Смотри-ка, чего только можно найти под нашим душем, – неловко, но уже в мой адрес, пошутил Шурик-большой.

– Какой стимул для тебя туда ходить почаще, – тут же пробурчал Шурик – маленький.

– Ты хочешь сказать, что я редко моюсь? – возмутился Большой.

– Нет, просто, может там бабу найдешь, а то каждый вечер надоело твою физиономию видеть, – парировал Маленький.

Шурик-большой задумался, наклонился к куче вещей, достал «профессорские» стильные очки (ну вылитый член Нобелевского комитета в плавках), надел их и стал осматриваться. Сначала вскользь взглянул на своего вечного соседа и оппонента, но задерживаться на этом объекте не стал, чего обращать внимание на то, что и так досконально изучено. Потом он испытующе посмотрел на меня, о чем-то подумал секунду другую, перевел глаза на «душ», под которым я только что вымок и потом вновь испытующе оглядел меня. Наконец вывод был сделан.

– Ну и оброс же ты. Жуть. Не жарко? – вот такой неожиданный вывод.

Нет, что оброс, то оброс. Здесь спору нет. Но тому есть свои причины. Первая – историческая. Я с детства не любил парикмахерские. Больше всего на свете не хотел ходить сначала к зубному, но это привычно, просто признак нормального человека. А потом, на втором месте по неприязни шла стрижка. Помню еще дошкольное детство, когда отец меня просто отлавливал на дворе, лишал удовольствия свободного безделья и, крепко держа за руку, тащил в это противное заведение. Пустым оно не было никогда и поэтому приходилось ждать еще бесконечное количество времени в «предбаннике», окруженным атмосферой густой отечественной парфюмерии («– Одеколончиком освежить?»), звуками увесистых машинок для стрижки и жужжанием летних откормленных мух. И даже затасканные «Огоньки» на обшарпанном столике с довольными передовиками производства на обложке и картинами битвы за урожай, высокие надои или рекордные выплавки внутри, не развлекали. Наконец, когда доходила очередь до нас, мастер клал на металлические подлокотники массивного кресла широкую, отполированную маленькими попками таких же бедолаг, как и я, широкую доску, туго повязывал огромную салфетку и спрашивал у отца: «Ну, как стричь будем». В те времена выбор вообще был не большой, а уж для малышей и вовсе никакого – бокс, бокс-нулевочка и просто наголо. Но отец придумал свой стиль: «Коротко, но чубчик оставьте и подумав добавлял – модельный такой!» На этих словах мастер, если это был не знакомый, с уважением смотрел на заказчика, который творчески относится к такому серьезному делу, как детская стрижка, и с энтузиазмом набрасывался на мой маленький скальп. Как правило, в это мгновенье я закрывал глаза, уходил глубоко в себя и мог только представлять, о той битве добра и зла, которая происходила на поверхности моей головы. Кроме моральных мук, приходилось терпеть и чисто физические. Машинки в большинстве своем были разболтанными и часть волос не стригли, а просто выдирали. Но самое страшно было, когда шум битвы за мою красоту стихал и наступало время открывать глаза. Сначала они видели отца и мастера, которые с удовлетворением смотрели на результат своего творческого подхода к моему внешнему виду, потом я всматривался в продукт их творчества. Передо мной сидела голова с намеком, что здесь совсем недавно росли удобные волосы, но от них оставили только мелкий намек в виде серого колючего мха. Но сверху пышно кустился чубчик, перерезая мой лоб на черную половину и белую, открывшейся не загоревшей (если дело было летом) кожи. Вид прилизанного пуделя или избалованной болонки с бантом. Взрослые же были довольны. «А что, – не спрашивал, а утверждал мастер, – неплохо получилось. – Хорошо, – не спешно, с достоинством соглашался отец. – Одеколон? – заботливо предлагал маэстро. – Освежить надо, вновь соглашался отец». Меня «освежовывали» не чем-либо, а «Шипром». По тем времена – советский элитный парфюм широкого потребления. И мастер в знак благодарности, за понимание его творческой натуры, одеколона не жалел. Запах был стойким, с тройным запасом прочности. И потом еще неделю мне казалось, что я хожу в приторной оболочке «Шипра».

И такое издевательство продолжалось до конца начальной школы. Но даже потом по мере взросления, ни парикмахерские, ни саму процедуру, даже у самых элитных мастеров (безо всякой натяжки), я так и не смог полюбить.

Впрочем, то, что на отдыхе я был с достаточно длинными волосами имело и другие объяснения. Официально – мода такая, хотя и на излете, но все же. А во вторых, и в главных, на такую роскошь как стрижка (если это не классические, те самые «бокс» или «бокс-нулевочка»), деньги тратить было просто жалко. Я и не тратил. Как и время.

Не тратил бы и сейчас. Если бы не Шурик-большой. Но не он стал главной причиной задуматься над моей прической. И даже не бурное обсуждение всех остальных, я бы даже сказал, дискуссию по этому поводу и что с ним, с этим поводом можно сделать. Кстати, сам Большой не снимая очков тихо отправился в ту сторону, откуда я только что пришел.

Задело меня только одно замечание.

– А тебе с короткими волосами будет лучше. – сказала задумчиво Оксана, внимательно вглядываясь в мою голову, словно уже примеривая новый имидж.

Нет, сдался не сразу.

– Правы, все правы, – вроде бы как согласился я. – Вот сейчас соберусь и пойду в местную парикмахерскую. И через полчаса выйду оттуда в припадке красоты. Да?

Оппоненты пристыжено стихли. Что такое местная сфера обслуживания, я уже рассказывал. А врагом своим меня никто не считал, что бы советовать туда обратиться.

– А может, кто из нас умеет стричь, – с надеждой спросила хрупкая Лена. Ей очень не хотелось отпускать меня, когда вроде бы уже удалось добиться согласия на приведение моей головы в то, что ей представлялось порядком.

Но в нашей высокоинтеллигентной компании мастера ножниц не оказалось. И когда я уже было посчитал, что опасность лишиться бурной растительности меня миновала, я получил удар откуда совсем не ждал…

– Я могу, – твердо сказала Оксана. И все посмотрели на неё. Посмотрели с почти неприличным интересом, словно произнесла она не обычную малозначащую фразу, а нечто интимное, почти на грани приличия, признание.

– У тебя хоть ножницы есть? – с заботливой иронией спросил Илья.

– Уж найдется что-то! – отрезала Оксана.

Они вкладывали в слова какое-то значение, которое мне было совершенно не понятно. Но подсознательно, я вдруг ощутил какое-то беспокойство, словно мне надо было подняться наверх, не для того, чтобы лишиться части своих волос, а совершить первый в жизни прыжок с парашютом. И не просто прыжок, а затяжной, когда полотнище парашюта раскроется только перед самой землей, а перед этим придется лететь в пустоте, к стремительно приближающейся земле.

Почему вдруг такое чувство появилось, не знаю. Но беспокойство действительно было.

Сомнения разрешила Лена.

– Решили, так идите. Ты ведь Оксана, купаться не будешь? А ему все равно нельзя!

Это было не предложение. Это был приказ. Мы ему подчинились. Я надел майку. Шорты – в руках, обсохнуть ведь не успел, все слишком быстро произошло. А потом, что одеться отдыхающему – просто подпоясаться.

Когда мы подошли к лестнице Шурик-большой мок под «моим» душем. А чуть в отдаление стояла кудрявая девушка. В руках она вертела его «нобелевские» очки в роговой оправе.