Текст книги "Русский патриотизм и советский социализм"

Спустя 17 лет, на обсуждении фильма «Иван Грозный» в феврале 1947 г., И. В. Сталин, вспомнив о позиции Д. Бедного по отношению к русскому прошлому и памятникам старины, заметил: «Демьян Бедный представлял себе исторические перспективы неправильно. Когда мы передвигали памятник Минину и Пожарскому ближе к храму Василия Блаженного[411]411
  Имеются в виду мероприятия по реконструкции Москвы.


[Закрыть], Демьян Бедный протестовал и писал о том, что памятник надо вообще выбросить и вообще надо забыть о Минине и Пожарском. В ответ на это письмо я назвал его «Иваном, не помнящим своего родства» Историю мы выбрасывать не можем…»[412]412
  Власть и художественная интеллигенция. С. 614.


[Закрыть]. Судя по этому позднему признанию Сталина, в начале 1930-х гг. у него вызвало неприятие не только негативная оценка русского пролетариата, данная в стихах Демьяна, но и нигилистическое отношение к отечественной истории вообще. С этого времени именно истории, как ведущей гуманитарной науке, формирующей гражданское сознание, будет отведена одна из главных ролей в разворачивающейся идеологической кампании по пропаганде идей патриотизма и советской государственности.

Сформулированная в письме к Д. Бедному идея о первенстве русского пролетариата и русского большевизма в мировом революционном движении получила свое дальнейшее развитие год спустя. В своем письме «О некоторых вопросах истории большевизма», направленном в редакцию журнала «Пролетарская Революция» в октябре 1931 г., глава ВКП(б) подверг резкой критике и обвинил в троцкизме советских историков-приверженцев западной модели социал-демократии. Формальным поводом для этого явилась публикация в журнале статьи А. Г. Слуцкого «Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного кризиса» (№ 6, 1930 г.) Ее автор попытался пересмотреть официальную партийную установку, согласно которой В. И. Ленин и его сторонники уже с первых лет существования большевизма вели непримиримую борьбу с оппортунистическими и центристскими течениями в революционном рабочем движении (с меньшевиками и Л. Д. Троцким – в России, с К. Каутским и немецкими правыми социал-демократами – на Западе). Слуцкий утверждал, что Ленин не вел в первые годы мировой войны политической линии на разрыв с западными социал-демократами. Размежевание большевиков с лидерами II Интернационала, по мнению автора статьи, обозначилось лишь в конце войны. Опровергая это утверждение, И. В. Сталин в своем письме подчеркивал, что Ленин «еще задолго до войны, примерно с 1903–1904 гг…. вел линию на разрыв, на раскол с оппортунистами» в РСДРП и во II Интернационале[413]413
  Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 86.


[Закрыть]. С особенной силой этот раскол проявился в начале Первой мировой войны, в связи с предательской политикой западно-европейских социал-демократов и поддержкой ими своих воюющих правительств. Лишь русские большевики-ленинцы, как отмечал И. В. Сталин, остались верны революционному пролетарскому делу и бескомпромиссной борьбе с любыми проявлениями оппортунизма: «Из всех группировок II Интернационала русские большевики были тогда единственной группировкой, способной по своему организационному опыту и идеологической подкованности предпринять что-либо серьезное в смысле прямого разрыва, раскола со своими оппортунистами в своей российской социал-демократии»[414]414
  Там же. С. 87.


[Закрыть].

Такая последовательная позиция большевиков еще до раскола европейской социал-демократии в 1914–1915 гг. могла бы стать, по мнению И. В. Сталина, примером для западных и, прежде всего, немецких марксистов. Но они не пошли по «русскому», ленинскому пути, предпочтя тактику примирения с оппортунистами в своей среде. Считая в тех условиях позицию ленинцев единственно правильной, лидер ВКП(б) обратился к редакции «Пролетарской революции» с такими вопросами: «Кто может сомневаться в том, что русские большевики считали свою политику в отношении оппортунистов и центристов образцом политики для левых на Западе? Кто может сомневаться в том, что русские большевики всячески толкали левых социал-демократов на Западе, в частности левых в германской социал-демократии, на разрыв, на раскол со своими оппортунистами и центристами? Не вина Ленина и русских большевиков, если левые социал-демократы на Западе оказались не созревшими к тому, чтобы итти по стопам русских большевиков»[415]415
  Там же. С. 88.


[Закрыть].

В этом письме И. В. Сталин не только предложил новую концепцию истории революционного рабочего движения в Европе первой трети XX в., но и прямо указал на преемственность русского большевизма по отношению к революционному марксизму прошлого века. По мнению Сталина, именно русский пролетариат и ленинская партия – его политическая организация, размежевавшись с социал-реформистами в своих рядах, разорвав отношения с предавшими интересы рабочего класса лидерами II Интернационала, стали во главе мирового революционного движения и явились той силой, которая привела к победе в Октябре 1917 г. Русский пролетариат как социальный «двигатель» революционных преобразований стал передовым «национальным» классом мировой революции. О потенциальных возможностях русского рабочего класса в революционной борьбе международного пролетариата В. И. Ленин писал еще в 1902 г. в брошюре «Что делать?». И. В. Сталин привел в своем письме характерную цитату из этой работы: «История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны… Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата»[416]416
  Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 94. Курсив источника.


[Закрыть].

Известно, что отказ от устаревшей в условиях империализма марксистской теории первоначальной победы пролетарской революции именно в развитых европейских странах был со всей определенностью обозначен в более поздней работе В. И. Ленина «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (1915 г.). Как можно понять из вышеприведенной цитаты лидера большевиков, он предлагал рассматривать русский рабочий класс как передовой отряд мирового пролетариата еще в 1902 г. Эти взгляды разделял и И. В. Сталин. На VI съезде РСДРП(б) в августе 1917 г., в ходе обсуждения пункта резолюции «О политическом положении», он отверг поправку депутата Преображенского, согласно которой революция в России возможна лишь «при наличии пролетарской революции на Западе». Возражая ему, Сталин привел свои доводы в пользу «русского пути» революционного переворота: «Я против такой поправки. Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму… База нашей революции шире, чем в Западной Европе, где пролетариат стоит лицом к лицу с буржуазией в полном одиночестве. У нас же рабочих поддерживают беднейшие слои крестьянства… Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего»[417]417
  Там же. С. 186–187.


[Закрыть].

Эти высказывания лидеров большевизма свидетельствовали об их намерении пересмотреть классическое положение марксистской теории о главенствующей роли европейского пролетариата в социальной борьбе и о революционном Западе как «центре» мирового коммунистического движения. «Западнические» настроения, несмотря на такую позицию В. И. Ленина и И. В. Сталина, были широко распространены в большевистском руководстве. Согласно «евроцентристской» идеологической модели, которой придерживались Л. Д. Троцкий, А. В. Луначарский и многие другие партийные функционеры, русская революция рассматривалась лишь как определенный этап в мировом революционном процессе, а русский коммунизм – не более как модификация в национальных условиях западного марксистского учения. А. В. Луначарский в 1929 г. прямо указывал на эту «преемственность» западной революционной теории и русского пути к социализму: «Наш коммунизм является отпрыском Запада… Наш пролетариат, совершивший такую героическую революцию, есть неотъемлемая часть всемирного пролетариата»[418]418
  Луначарский А. В. Наше западничество // Огонек, 1929. № 5. С. 4.


[Закрыть]. Однако то, что открыто провозглашалось с официальных трибун и на страницах массовых советских изданий в конце 1920-х гг., спустя несколько лет не только потеряло свою актуальность и «директивность», а было признано идеологически порочным. Крах надежд на скорую европейскую и возможную китайскую революции, падение влияния компартий в западных странах – с одной стороны, и превращение Советского Союза как состоявшегося государства трудящихся в единственный оплот мирового революционного движения – с другой, – неизбежно повышали статус советского русского пролетариата, как ведущей силы социальных преобразований на планете.

Таким образом, в период 1930–1931 гг. обозначились первые признаки официального идеологического поворота в сторону «реабилитации» таких определяющих и необходимых для пропаганды государственности понятий, как Отечество и патриотизм. Русский советский пролетариат провозглашался не только передовым классом, скрепляющим советское общество, но и самым революционным и ведущим в мире. Осуждению (пока еще негласному) со стороны сталинского руководства стали подвергаться попытки принизить роль и значение русского рабочего класса в социалистическом строительстве и освободительном движении, глумление над революционными и национально-историческими традициями русского народа. Однако, инерция очернительства отечественной истории и национальных символов сторонниками ультраинтернационализма и крайне левой интерпретации марксизма, продолжалась вплоть до середины 1930-х гг. Примеры тому: отрицательная оценка критиками РАППа романа А. Н. Толстого «Петр Первый», обвинения писателя в возвеличивании идеи государственности и русского самодержца-преобразователя (дискуссия о романе в журнале «Октябрь» в июле 1934 г.); продолжающаяся травля поэтов-деревенщиков в советской печати начала 1930-х гг.; т. н. «дело Академии наук» (1929–1931 гг.) с последовавшими репрессиями в отношении русских ученых дореволюционной исторической школы, обвинение их в «монархическом заговоре» и «зоологическом национализме»; «дело славистов и русистов» (январь-апрель 1934 г.), которых обвинили в связях с зарубежными «фашистскими» центрами и евразийцами; постановка в Ленинграде (декабрь 1931 г.) оскорбительного для национальной истории «богоборческого» спектакля «Крещение Руси», созданного в форме фарса и получившего благожелательные отклики в официальной прессе; наконец, тезис о русских как «нации Обломовых», предложенный «любимцем партии» Н. И. Бухариным в его статье в «Известиях» (январь 1936 г.), а также скандал в ноябре того же года, связанный с постановкой московским Камерным театром откровенно русофобского спектакля «Богатыри» на либретто Д. Бедного. Наряду с этим, именно в первой половине 1930-х гг. обозначилась и обрела подлинную силу к концу десятилетия «патриотическая» тенденция в государственной пропагандистской политике.

Следует отметить, что уже в начале 1930-х гг. узкоклассовый подход к вопросу о советском патриотизме, согласно которому только великорусский пролетариат являлся носителем всего лучшего и подлинно революционного в народе, трансформируется в патриотизм общенациональный. Русский народ, русские трудящиеся СССР провозглашались самой выдающейся нацией мира. 2 мая 1933 г., на приеме в Кремле, устроенном в честь участников первомайского парада, И. В. Сталин в своем тосте за техническую модернизацию Красной Армии отметил следующее: «Оставляя в стороне вопросы равноправия и самоопределения, русские это основная национальность мира, она первая подняла флаг Советов против всего мира. Русская нация – это талантливейшая нация в мире»[419]419
  Застольные речи Сталина. Документы и материалы / Сост. В. А. Невежин. М.-СПб., 2003. С. 44.


[Закрыть]. Два месяца спустя, б июля 1933 г., во время посещения дачи И. В. Сталина делегацией советских художников, генсек партии решил развить идею о русском народе как о самой выдающейся нации, но уже в семье советских народов: «Давайте выпьем за советский народ, за самую советскую нацию, за людей, которые раньше всех совершили революцию. За самую смелую советскую нацию. Я специалист по национальным делам. Я кое-что в эти дни прочитал. Я сказал как-то Ленину: самый лучший народ – русский народ, самая советская нация… Выпьем за советскую нацию, за прекрасный русский народ»[420]420
  Цит. по: Кацман Е. Связан ли вкус с мировоззрением? Художники в гостях у генсека // Независимая газета, 1998. 4 июля. С. 16.


[Закрыть].

В начале 1930-х гг. властью предпринимаются первые шаги по преодолению национал-нигилистических тенденций в политико-культурной сфере, унаследованных от предыдущего десятилетия.

В апреле 1932 г. решением руководства партии ликвидируются творческие объединения «пролетарских писателей» – РАПП[421]421
  Российская ассоциация пролетарских писателей.


[Закрыть] и ВОАПП[422]422
  Всесоюзное объединение ассоциации пролетарских писателей (1928–1932 гг.).


[Закрыть]. Левацкая идеология этих организаций, групповщина, монополизм в издательской деятельности дезорганизовали литературный процесс в стране. Многие русские советские писатели (В. В. Маяковский, А. Н. Толстой и др.) подвергались необоснованной и оскорбительной критике на страницах «рапповских» изданий. В постановлении ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 г. отмечалось, что деятельность этих объединений «тормозит серьезный размах художественного творчества» и «создает опасность… отрыва от политических задач современности». Исходя из этого, ЦК партии постановил «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти… в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем»[423]423
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 8-е изд. М., 1970–1972. Т. 5. С. 44–45.


[Закрыть]. В августе 1934 г. Союз писателей СССР проведет свой первый съезд. Этому ведущему творческому союзу, контролируемому ЦК партии, будет суждено в дальнейшем сыграть одну из ключевых ролей в политике патриотического воспитания и пропаганды, как определяющей компоненты сталинской идеологической централизации советского общества.

27 декабря 1932 г. ЦИК и СНК СССР принимают постановление «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов». В главном документе, удостоверяющем личность советского гражданина, впервые в истории России появляется графа «национальность». В паспортах граждан Российской империи (в частности, в «паспортных книжках» 1906 г.) эта графа отсутствовала, национальная принадлежность определялась по вероисповеданию[424]424
  Байбурин А. К. К антропологии документа: паспортная «личность» в России. http://www.valerytishkov.ru.


[Закрыть]. Несмотря на то, что введение паспортной системы в СССР было продиктовано политикой властей по всесторонней юридической регламентации жизни советского общества, а также стремлением воспрепятствовать массовой миграции крестьянского населения в города, появление графы «национальность» имела принципиальное значение. Зафиксированная в документе «национальность» его обладателя способствовала формированию у него чувства принадлежности к своей этнической общности (национальной идентичности). В дореволюционной России, ввиду ряда социально-политических, экономических, географических факторов это чувство национальной идентичности у большинства русских (великороссов) было развито еще недостаточно[425]425
  См.: Бранденбергер Д. Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956 гг.). СПб., 2009. С. 18–35.


[Закрыть]. Как отмечает российский историк Д. А. Аманжолова, «категория «русские» обрела узкоэтнический смысл именно в период строительства «социалистических наций»»[426]426
  Аманжолова Д. А. Сталинизм в национальной политике: некоторые вопросы историографии // Историография сталинизма. Сборник статей / под ред. Н. А. Симония. М.,2007. С. 325.


[Закрыть], – т. е. в 1930-е годы. Введение графы «национальность» в советские паспорта было явным вызовом сталинского руководства ультрареволюционным сторонникам «скорейшего решения» национального вопроса в СССР и дальнейшего слияния наций в единое безнациональное «братство трудящихся».

Характерным показателем изменений, произошедших в национально-культурном строительстве в начале 1930-х гг., стали предпринятые советским руководством меры по сворачиванию проводимой ранее политики латинизации кириллической письменности.

Стратегия скорейшего развития мировой революции, которой придерживалось большевистское руководство после победы Октября, дала жизнь теориям об окончательном решении языкового вопроса в условиях победы пролетариата во всемирном масштабе. Наряду с учением о «едином мировом языке», сформулированным в 1923–1924 гг. академиком Н. Я. Марром, и пропагандой искусственного международного языка эсперанто в 1920-х гг. в советской культурной политике начал активно проводиться курс на латинизацию русской письменности (а также алфавитов грузинского, армянского, еврейского и ряда других языков народов СССР). Разработчиками данного проекта, реализация которого позволила бы «сблизить» советских трудящихся с западноевропейским пролетариатом, были ученые-языковеды Всесоюзного центрального комитета нового алфавита (ВЦКНА) и руководство наркомата просвещения. Активным пропагандистом перевода русского алфавита на латиницу был А. В. Луначарский. В июне 1930 г. он заявлял: «Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока… Выгоды, предоставляемые введением латинского шрифта, огромны. Он даст нам максимальную международность»[427]427
  См.: Мясников А. Л. Хроника человечества. Россия. М., 2003. С. 518.


[Закрыть]. Реализацию данного проекта взял на себя Наркомпрос, организовавший комиссию по разработке вопроса о латинизации русского алфавита. Возглавил ее лингвист Н. Ф. Яковлев. На своем первом заседании 29 ноября 1929 г. комиссией были приняты «тезисы» председателя, в которых подчеркивалось, что «русский гражданский алфавит в его истории является алфавитом самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, великорусского национал-шовинизма», что кириллица даже после ее реформы 1917 г. «продолжает оставаться алфавитом национал-буржуазной великорусской идеологии» и «служит главным препятствием делу латинизации, как других национальных по форме алфавитов (еврейский, армянский, грузинский и т. д.), так и графики, построенной на основе кириллицы (белорусская, украинская, восточно-финские и др.)»[428]428
  Цит. по: Вдовин А. И. Русские в XX веке. Трагедии и триумфы великого народа. М., 2013. С. 96.


[Закрыть]. На заключительном заседании в январе 1930 г. комиссия принимает постановление, в котором подчеркивалось: «Русский гражданский алфавит является пережитком классовой графики XVIII–XIX веков русских феодалов – помещиков и буржуазии… Он до сих пор связывает население, читающее по-русски, с национально-буржуазными традициями русской дореволюционной культуры». По мысли авторов документа, переход на латинский алфавит «окончательно освободит трудящиеся массы русского населения от всякого влияния буржуазно-национальной и религиозной по содержанию дореволюционной печатной продукции»[429]429
  Там же.


[Закрыть]. Таким образом, предполагалось подвергнуть коренному пересмотру и даже осуждению все многовековое русское культурно-языковое наследие. Сторонниками латинизации игнорировался и такой весомый аргумент оппонентов реформы, как необходимость сохранения русского алфавита – единственного, на котором было издано собрание сочинений В. И. Ленина. Исходя из этого, упразднение кириллистической письменности существенно затруднило бы работу по пропаганде идей марксизма среди населения СССР. Однако проводники новой языковой политики были непреклонны: переход на латинский алфавит предполагалось осуществить в течение первой пятилетки.

Следует отметить, что политика латинизации письменности советских народов, проводившаяся почти десятилетие, к концу 1920-х гг. рассматривалась ее проводниками уже как необходимая государственная мера, направленная на «окончательное» решение национального вопроса в СССР. К маю 1930 г. на новый алфавит перешли 36 языков народов Средней Азии, Северного Кавказа, началась работа по переводу на латинскую графику монгольской, еврейской и ассирийской письменности, языков малочисленных народностей Севера. На очереди стоял вопрос о латинизации русского гражданского алфавита, об отказе от кириллицы как «идеологически чуждой социалистическому строительству формы графики». Однако эти планы экспериментаторов от языкознания были внезапно нарушены.

25 января 1930 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает резолюцию «О латинизации», в которой указывалось: «Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита»[430]430
  Источник. 1994. № 5. С. 100.


[Закрыть]. Таким образом, в документе было четко обозначено отрицательное отношение партийного руководства к намечавшейся «реформе». Но решение Политбюро, принятое под грифом «строго секретно», не было тогда предано огласке и, следовательно, не являлось директивным. Работа комиссии Яковлева продолжалась. Продолжались и нападки в печати на русскую графику, хотя уже и не в таких оскорбительных тонах, как несколько месяцев назад. На проведение языкового эксперимента тратились большие государственные средства. Руководство страны решило положить конец этой пагубной практике. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О реформе русского алфавита» от 2 июля 1931 г. гласило: «Ввиду продолжающихся попыток «реформы» русского алфавита (см. извещение об итогах всесоюзного совещания орфографистов в «Вечерней Москве» от 29 июня), создающих угрозу бесплодной и и пустой растраты сил и средств государства, ЦК ВКП(б) постановляет: 1) Воспретить всякую «реформу» и «дискуссию» о «реформе» русского алфавита. 2) Возложить на НКПрос РСФСР т. Бубнова ответственность за исполнение этого постановления. Секретарь ЦК»[431]431
  Сойма В., Комиссаров В. Неизвестный Сталин. М., 2013. С. 367.


[Закрыть].

Между тем, процесс искусственного внедрения «языка будущего» в советских республиках и автономиях вызывал все более активное неприятие у местного населения. Вскоре в языковой политике четко обозначится противоположная латинизации тенденция. Прежде всего, это нашло свое отражение в отказе от главенствующей ранее оценки русского языка как языка русификации национальных окраин бывшей царской Империи. В условиях нового социального строя, создающегося под руководством великорусского пролетариата и государствообразующего народа как главной этнической основы, скрепляющей советское интернациональное братство трудящихся, такое отношение к «языку межнационального общения» народов СССР становилось неприемлемым. Об этом, в частности, свидетельствовало выступление на февральском 1933 г. пленуме ВЦКНА редактора журнала «Революция и национальности» С. М. Диманштейна: «Остался ли русский язык для нерусских после революции тем же самым, каким он был до нее? Нет, не остался. Во-первых, на этом языке нерусские добровольно получают многое из того, что имеет большую ценность… Первоначально работы Ленина и Сталина и все основополагающие документы революции появлялись на русском… Кроме того, теперь русский язык имеет совсем иное классовое содержание»[432]432
  Диманштейн С. М. Принципы создания национальной терминологии // Письменность и революция. 1933. № 1. С. 31, 33-34.


[Закрыть]. Как справедливо отмечает российский историк А. И. Вдовин, «продолжающиеся нападки на русский язык выглядели теперь как нападки на революцию и советское государство»[433]433
  Вдовин А. И. Русские в XX веке. С. 98.


[Закрыть].

Постепенно набирал силу процесс делатинизации национальных языков народов СССР. Одним из первых шагов в этом направлении стало предложение первого секретаря Татарского обкома ВКП(б) М. О. Разумова о переводе татарского алфавита с латиницы на кириллицу летом 1933 г. Предложение было вынесено на обсуждение и принято абсолютным большинством голосов на ближайшем пленуме обкома. Однако сторонникам латинизации посредством сложных бюрократических ходов это решение удалось отменить. Разумов, переведенный на должность первого секретаря Восточно-Сибирского крайкома партии, продолжал отстаивать идею делатинизации национальных языков, призывая к переводу на кириллицу алфавитов малых народов Севера. Формальным поводом для этого послужила книга латиниста И. Хансуварова «Латинизация – орудие ленинской национальной политики», в которой автор, говоря о необходимости латинизации якутской письменности, по традиции обрушился на русский «великодержавный» алфавит: «Якуты сразу же отбросили всю эту русификаторскую письменность. Уже в 1917 г. языковед – студент Новгородцев разработал свой алфавит на латинской основе… Правда, и здесь без борьбы дело не обходится: отдельные националистически настроенные интеллигенты-якуты вместе с великодержавными шовинистами русскими из чиновничества и русской интеллигенции пытаются протащить и закрепить русский алфавит»[434]434
  Хансуваров И. Латинизация – орудие ленинской национальной политики. М., 1932. С. 28.


[Закрыть]. Резкую отповедь подобным взглядам Разумов дал в своем выступлении на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г. Партийный секретарь указал на абсурдность обвинений сторонников русской письменной графики в «шовинизме» и «миссионерстве»: «Я не понимаю, почему в книжке Партиздата те, кто за сохранение уже существующего для якутского языка алфавита, общего с русским, являются националистами и шовинистами, а те, кто борется за сближение с алфавитом французов и итальянцев – являются интернационалистами. Разговор о миссионерском характере русского алфавита в условиях пролетарской диктатуры – это совершенно несуразная вещь». У оратора вызвало недоумение и другое положение, содержащееся в книге Хансуварова, – о необходимости латинизации самой русской письменности, как главного «препятствия» на пути сближения народов. Разумов прокомментировал это так: «Тут товарищ Хансуваров явно зарапортовался… Он явно скорбит о том, что и в русском языке до сих пор письменность не заменена латинской. А кому и для чего это надо? В чем преимущества латинского алфавита перед русским, на котором созданы огромные культурные ценности страны Советов? Во имя каких «принципов» надо предпринимать гигантскую работу по смене алфавитов, от которой кроме ущерба советской культуре ничего ждать нельзя». В доказательство правоты своих слов секретарь крайкома привел пример малочисленных народов Восточной Сибири: «На нашем Севере около пятнадцати национальностей, и некоторые из них, как например тафалары, ненцы, долгане, насчитывают всего по 1–2 тыс. душ. Спрашивается: зачем им латинский алфавит? Не проще ли для письменности этих народностей взять за основу русский алфавит, чтобы облегчить трудящимся северных национальностей овладение письменностью обоих языков – родного и русского?». На недоуменную реплику делегата Г. И. Бройдо «почему легче?» Разумов парировал: «Без этого невозможен действительно культурный подъем национальностей Севера»[435]435
  XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1934. С. 215.


[Закрыть]. Это выступление на съезде отчетливо показало, что «маятник» языковой политики пошел в другую сторону. Русский язык в последующие три года обретет статус главного государственного языка.

Мощным внешнеполитическим фактором, ускорившим обращение советского руководства к идеям русского патриотизма, стал приход в январе 1933 г. к власти в Германии Адольфа Гитлера и национал-социалистической партии. Сам фюрер изначально не скрывал своих экспансионистских планов по захвату земель на славянском Востоке. В своей книге «Mein Kampf» («Моя борьба»), изданной в 1925–1926 гг., Гитлер недвусмысленно дал понять читателю, что «восточное направление» в захватнической политике нацистов, в случае их прихода к власти, станет приоритетным: «Мы, национал-социалисты, совершенно сознательно ставим крест на всей немецкой иностранной политике довоенного времени. Мы хотим вернуться к тому пункту, на котором прервалось наше старое развитие 600 лет назад. Мы хотим приостановить вечное германское стремление на юг и на запад Европы и определенно указываем пальцем в сторону территорий, расположенных на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и сознательно переходим к политике завоевания новых земель в Европе.

Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены…

Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки»[436]436
  Гитлер А. Моя борьба. Ашхабад, 1992. С. 556–557 (курсив в оригинале).


[Закрыть].

Победа нацистов в Германии, стране, на которую большевики традиционно возлагали особые надежды в деле развития европейской революции, стала для советской стороны во многом неожиданным событием. Учитывая радикальный антикоммунизм и неприкрытый экспансионизм идеологии гитлеровцев, расизм и антиславянскую направленность их пропаганды, у сталинского руководства не оставалось иного выхода, кроме как скорейшая промышленная модернизация и идеологическая мобилизация советского общества. Идеям государственного патриотизма в этих условиях отводилось ведущее место. Отечественной истории, воспитывающей советских, прежде всего русских граждан, на лучших образцах прошлого, принадлежала особая роль.

В 1920-е гг. история была исключена из числа школьных дисциплин и заменена курсом обществоведения, включавшим в себя первоначальные знания по политэкономии, социологии, теоретическим основам марксизма. Хаотичный и малопонятный для учащихся набор информации едва ли мог способствовать системному усвоению знаний и воспитанию советской гражданственности. Кроме того, стараниями «реформаторов» из наркомата просвещения были отменены классно-урочная система, шкала оценок, а также многие учебники – как «пережитки» дореволюционного классического образования, недопустимые в новой народной школе. Неэффективность подобных мер отчетливо обозначилась уже к концу десятилетия, что заставило советское руководство в корне пересмотреть прежнюю политику в сфере образования. В 1929 г. руководство Наркомпроса во главе с А. В. Луначарским после резкой критики за проводимый им ранее курс было отправлено в отставку. Политбюро ЦК ВКП(б) поручило новому наркому просвещения А. С. Бубнову разработку стабильных школьных учебников. 5 сентября 1931 г. согласно решению ЦК партии и Наркомпроса РСФСР история вновь обрела статус самостоятельного предмета, но учебные программы по историческим курсам отсутствовали, по инерции разрабатывались программы по общественным дисциплинам. На недопустимость «упрощенческо-вульгаризаторского подхода» при составлении школьных программ по общественным дисциплинам указывало постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 25 августа 1932 г. В нем обращалось особое внимание на «недостаточность исторического подхода к программам по общественным предметам, выражающаяся в том, что в них крайне слабо дается представление об историческом прошлом народов и стран, о развитии человеческого общества». В документе также подчеркивалось: «Существенным недостатком является и то, что не разработаны еще программы по истории», предлагалось «значительно усилить элементы историзма в программах по обществоведению и литературе»[437]437
  Историю – в школу: создание первых советских учебников / Под ред. С. Кудряшова. М., 2008. С. 17.


[Закрыть]. ЦК партии взял на себя непосредственный контроль над разработкой и содержанием курсов по истории.

В марте 1933 г. начала свою работу комиссия при Наркомпросе РСФСР по написанию новых учебников по всеобщей истории и истории России. Летом того же года была издана программа преподавания истории[438]438
  Программы средней школы. 2-е изд. М.,1933.


[Закрыть]. В 1933–34 гг. выходят три учебника по истории для средней школы[439]439
  Никольский Н. М. История: Доклассовое общество, Древний Восток, Античный мир. Учебник 5-го класса средней школы. М., 1934 г.; Гуковский А. И., Трахтенберг О. В. (и В. Н. Вернадский) История: Эпоха феодализма. Учебник для средней школы, 6–7-й годы обучения. М., 1933; Ефимов А., Фрейберг Н. История: Эпоха промышленного капитализма. Учебник для средних школ. М., 1933.


[Закрыть]. Однако события прошлого по-прежнему рассматривались в них через призму вульгарного социологизма, а русская история трактовалась в национал-нигилистическом духе школы М. Н. Покровского, зачастую отсутствовали сами исторические факты. 5 марта 1934 г. по инициативе И. В. Сталина Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение о преподавании гражданской истории в средней школе. Наркому просвещения А. С. Бубнову предлагалось «доложить на следующем заседании Политбюро о постановке в школе преподавания гражданской истории и о мерах, необходимых для улучшения этого дела»[440]440
  И. В. Сталин Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы: Переписка с историками, статьи и заметки по истории, стенограммы выступлений. Сборник документов и материалов. Часть 1. 1920–1930-е годы / Сост. М. В. Зеленое. СПб., 2006. С. 186.


[Закрыть]. В ходе обсуждения недостатков учебных программ по истории Сталин особо отметил, что эта дисциплина вновь подменяется социологией: «Нет гражданской истории, того, как происходили события, как делалась политика, вокруг чего развертывалась классовая борьба – такого рода истории у нас нет… Вообще получилась какая-то непонятная картина для марксистов – какое-то стыдливое отношение – стараются о царях не упоминать и о деятелях буржуазии стараются не упоминать… Мы не можем так писать историю! Петр был Петр, Екатерина была Екатерина. Они опирались на определенные классы, выражали их настроения, интересы, но все же они действовали, это были исторические личности, но об этой эпохе надо дать представление… Без этого никакой гражданской истории у нас не может быть»[441]441
  Цит по: Бранденбергер Д. Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956 гг.). СПб., 2009. С. 45–46.


[Закрыть]. Выполняя указание вождя, Бубнов созвал 8 марта в Наркомпросе совещание историков и географов. На нем нарком предложил обратиться к дореволюционному опыту написания учебников. «Может быть, они написаны совершенно не с нашей точки зрения, но надо вспомнить, как люди укладывали это дело»[442]442
  Там же. С. 46.


[Закрыть], – посоветовал собравшимся Бубнов. На совещании также прозвучала характерная фраза, свидетельствующая о намерении некоторых историков вернуться к классическому курсу так называемой прагматической истории: «Нам нужен большевистский Иловайский»[443]443
  Цит. по Вдовин А. И. Русские в XX веке. С. 103.


[Закрыть].