Текст книги "Русский патриотизм и советский социализм"

Осуждая «допетровский» и «петербургский» деспотизм (при общей положительной оценке преобразований Петра I), А. И. Герцен обозначал последний не только как антинародный по своей сути, но, прежде всего, как антирусский, антиславянский. Характеризуя высший бюрократический слой эпохи Николая I в работе «О развитии революционных идей в России» (1851 г.), ее автор отмечал: «Русское правительство – не русское, но вообще деспотическое и ретроградное. Как говорят славянофилы, оно скорее немецкое, чем русское, – это-то и объясняет расположение и любовь к нему других государств. Петербург – это новый Рим, Рим мирового рабства, столица абсолютизма; вот почему русский император братается с австрийским и помогает ему угнетать славян. Принцип его власти не национален, абсолютизм более космополитичен, чем революция»[54]54
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 255.


[Закрыть]. Романовская монархия «рода Гольштейн-Готторпов», состоящая в союзе с Австро-Венгрией и Пруссией, покровительствуя «немецким своякам и дядям», являлась, по мнению Герцена, главным препятствием к общеславянскому единству. Это единство может быть достигнуто только в результате социальной революции, когда «сгруппировавшись в союз свободных и самобытных народов, славянский мир вступит, наконец, в истинно историческое существование»[55]55
  Там же. С. 315.


[Закрыть]. Следуя идее революционного панславизма, Герцен задается вопросом: «Не имеем ли мы право считать Россию зерном кристаллизации, тем центром, к которому тяготеет стремящийся к единству славянский мир, и это тем более, что Россия покуда единственная часть великого племени, сложившаяся в сильное и независимое государство?»[56]56
  Там же. С. 316.


[Закрыть]. Единая славянская республика – ««союз свободных и самобытных народов» должна будет организована на основе «федерализации», поскольку «централизация» противна славянскому духу»[57]57
  Там же. С. 315.


[Закрыть]. Однако, именно царизм являлся главным препятствием для естественного исторического тяготения славянских народов к объединению, центром которого могла бы стать Россия. Как подчеркивал А. И. Герцен, «свободная федерация» славян невозможна при самодержавии, поскольку Николай I своей политикой предает интересы братских славянских народов, «предоставляет помощь и золото палачам славян… Он боится всякого движения, всякой жизни; он боится национального сознания, он боится пропаганды»[58]58
  Там же. Т. 6. С. 235.


[Закрыть].

Другой теоретик революционного народничества М. А. Бакунин, также являвшийся сторонником идеи панславизма и осуждавший германские абсолютистские режимы (к которым он причислял и русский царизм), в отличие от А. И. Герцена, не рассматривал Россию как возможный центр объединения для создания будущей славянской федерации. В своей статье «Основы новой славянской политики» (1849 г.) он утверждал, что политика освобожденного от иноземного порабощения славянства станет не политикой государств, а политикой «независимых свободных людей», которые «основывают свое новое могущество на неразрывном и братском союзе всех народов, составляющих славянское племя, и не будут искать никакой другой централизации, кроме той, которая вытекает из соединения всех славян»[59]59
  Цит. по: Бутаков Я. А. М. А. Бакунин // Общественная мысль России XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2005. С. 36–37.


[Закрыть]. В статьях Бакунина конца 1840-х – начала 1850-х гг. все отчетливее стали проявляться элементы революционного анархизма, отрицалась идея государственности, объединение славянских народов сводилось к созданию абстрактной свободной федерации с общим гражданством. В противоположность этой точке зрения, А. И. Герцен в «Письме русского к Маццини» (1849 г.) подчеркивал ведущую роль России, как «сильного и независимого государства» в сплочении славянских народов после революции. «Россия – это организованный славянский мир, это славянское государство. Именно ей должна принадлежать гегемония» – писал он[60]60
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 6. С. 235 (курсив – в оригинале). Столицей будущей общеславянской федерации А. И. Герцен, тем не менее, предполагал не Москву или какой-либо другой российский город, а Константинополь, находящийся на стыке славянской и восточной цивилизаций. В письме к английскому поэту и издателю В. Линтону («Старый мир и Россия», 1854 г.) Герцен писал об этом следующее: «Время славянского мира настало… Где водрузит он свое знамя? К какому центру он тяготеет?… Ни Вена, город рококо-немецкий, ни Петербург, город новонемецкий, ни Варшава, город католический, ни Москва, город только русский, – не могут претендовать на роль столицы объединенных славян. Этой столицей может стать Константинополь – Рим восточной церкви, центр притяжения всех славяно-греков, город, окруженный славяно-эллинским населением» (Там же. Т. 12. С. 199). Парадоксальным образом суждение Герцена совпало со взглядами его давнего оппонента – консервативного мыслителя, историка и идеолога панславизма М. П. Погодина, также считавшего Константинополь возможной столицей будущего единого славянского государства (т. н. «Дунайского союза»), но организованного на совершенно иных социально-политических началах, под эгидой русского православного царя (См.: Багдасарян В. Э. Панславизм // Русский консерватизм середины XVIII – начала XX века: Энциклопедия. М., 2010. С. 342).


[Закрыть]. Примечательно, что тремя годами ранее, указывая на «искусственный» характер и «безнациональность» Австрийской империи, друг Герцена, литературный критик В. Г. Белинский также писал о той роли, которая предначертана историей России – единственному независимому славянскому государству: «Мы скажем, что решительно не верим в возможность крепкого политического и государственного существования народов, лишенных национальности, следовательно, живущих чисто внешнею жизнию. В Европе есть одно такое искусственное государство, склеенное из многих национальностей; но кому же не известно, что его крепость и сила – до поры и времени? Нам, русским, нечего сомневаться в нашем политическом и государственном значении: из всех славянских племен только мы сложились в крепкое и могучее государство… В народе, чуждом внутреннего развития, не может быть этой крепости, этой силы. Да, в нас есть национальная жизнь, мы призваны сказать миру свое слово, свою мысль»[61]61
  Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976–1982. Т. 8. С. 195.


[Закрыть].

В годы Крымской войны, несмотря на враждебные выпады в свой адрес английской, французской и немецкой печати, революционер-эмигрант А. И. Герцен постоянно подчеркивал, что остается патриотом своей Родины, верящим в великое будущее русского народа, призванного сплотить славянство в революционной борьбе. Так, в своей речи «Народный сход в память Февральской революции», произнесенной в Лондоне в феврале 1855 г., Герцен, в ответ на выдвинутые против него «бургграфами революции» обвинения в панславизме и приверженности к России и «русскости», заявил: «Мне стали ставить в укор любовь мою к славянам, мою веру в величие их будущности, наконец, самую мою деятельность… Доселе никогда еще не требовали ни от одного выходца или изгнанника, чтобы он ненавидел свое племя, свой народ… Если б я ненавидел русский народ, если б я не верил в него, меня бы не было здесь»[62]62
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 12. С. 254.


[Закрыть]. По свидетельствам современников, речь Герцена, посвященная революционному движению в России, произвела огромное впечатление на западную аудиторию[63]63
  Там же. С. 533–534.


[Закрыть]. Внимательно следивший за драматическими событиями Крымской кампании «лондонский изгнанник» с восхищением писал о подлинном героизме русских солдат, противопоставляя его политическому режиму Николая I с его псевдопатриотической риторикой: «Год, который был так беспощаден для царя (1855 г. – А. К.), показал нам снова неисчерпаемую, здоровую мощь русского народа. Как все это странно и полно глубокого значения! Русь оживала в то время, как он отходил, и отходил от того, что не имел веры в свой народ[64]64
  Курсив в оригинале.


[Закрыть]. Он знал Альму и Евпаторию[65]65
  Речь идет о сражении с силами англо-французского экспедиционного корпуса при реке Альме в Крыму (сентябрь 1854 г.), в котором русская армия потерпела поражение, а также ее неудачное наступление на Евпаторию (февраль 1855 г.).


[Закрыть], но крымской Сарагосы[66]66
  Севастополь А. И. Герцен уподобил испанскому городу Сарагосе, героически оборонявшемуся в 1808–1809 гг. от наполеоновских войск.


[Закрыть], но богатырской защиты Севастополя не предвидел… Воздух 1612 и 1812 годов повеял в России при вести о неприятельском нашествии, и ни один человек не поверил турецко-крестовому походу за «просвещение и свободу»[67]67
  Лозунгом борьбы за «просвещение и свободу» французский император Наполеон III стремился обосновать свою интервенцию против России.


[Закрыть]. Как полагал А. И. Герцен, события войны послужат существенной политической активизации российского общества[68]68
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 12. С. 308.


[Закрыть].

Стремление к объединению всех оппозиционно настроенных к николаевской «немецкой» монархии русских патриотов привело А. И. Герцена к мысли о возможном союзе сторонников «крестьянского социализма» со славянофилами. Призывая своих недавних оппонентов оставить «ставшую отныне ребяческую борьбу, соединиться во имя России, а также во имя независимости», Герцен обозначает ту идеологическую основу, на которой, по его мнению, мог бы состояться политический союз: «А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря, – разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку»[69]69
  Там же. Т. 7. С. 248.


[Закрыть]. Несмотря на явный утопизм этого предложения следует отметить, что надежды Герцена привлечь на сторону русских социалистов бывших «друзей-врагов» из славянофильского лагеря имели под собой определенную основу. Славянофилы, так же как и их недавние оппоненты – революционные западники 1840-х гг., перешедшие в последние годы николаевского царствования на позиции русского патриотизма и панславизма (А. И. Герцен, Н. П. Огарев, М. А. Бакунин) – выступали за самобытный путь развития России и русского народа, являлись сторонниками крестьянского общинного устройства как основы хозяйственной и социальной жизни деревни, обличали крепостнические порядки и «душевредный деспотизм» петербургской власти. Политический режим имперской России оценивался славянофилами как антинациональный по своей сути. И. С. Аксаков писал: «Детищам петербургского периода нашей истории ненавистнее всего… не революционеры, но люди, стоящие за русскую народность»[70]70
  Цит. по: Цимбаев Н. И. И. С. Аксаков в общественной жизни пореформенной России. М., 1978. С. 248.


[Закрыть]. Ему же принадлежат слова, характеризующие положение русского народа в Империи: «Народ и не подозревает, что он служит только орудием для исполнения замыслов, направленных против существенных интересов русской земли и русской народности, он и не подозревает, что он, в сущности, презираем. Его разумению недоступны те хитросплетенные узы, которыми опутывается его свобода, его жизнь, весь духовный мир России»[71]71
  Там же. С. 214.


[Закрыть]. Другой теоретик славянофильства, И. В. Киреевский указывал, что в имперской России «мнению русскому, живительному, необходимому для правильного здорового развития всего русского просвещения, не только негде было высказаться, но даже негде было образоваться»[72]72
  Цит. по: Цимбаев Н. И. Славянофильство. М., 1986. С. 259.


[Закрыть]. Так, в связи с усилением репрессивной политики властей в последние годы царствования Николая I (т. н. период «мрачного семилетья»), в марте 1849 г. был арестован деятель славянофильства Ю. Ф. Самарин. Как отмечает историк А. Левандовский, «Поводом к аресту послужили рукописные «Рижские письма», в которых Самарин весьма резко критиковал антинациональные, с его точки зрения, действия русской администрации в Остзейском крае». Вскоре после этого был арестован другой представитель славянофильского лагеря – И. С. Аксаков, «посмевший» в своей частной переписке выразить возмущение произволом властей по отношению к его другу и соратнику. Той же весной у его брата Константина и отца Сергея Тимофеевича произошло неприятное столкновение с московской полицией, вынудившей их «в соответствии с высочайшим указом» сбрить бороды и отказаться от ношения русской одежды»[73]73
  См.: Левандовский А. А. Время Грановского. М., 1990. С. 257.


[Закрыть].

При всей схожести оценок положения русских в Российской империи, приверженности идее социального освобождения народа, неприятии «немецкого» петербургского деспотизма, стремлении видеть в крестьянской общине основу для будущей организации национальной и хозяйственной жизни государства, предполагаемый А. И. Герценом союз между его сторонниками и представителями «московского» славянофильского кружка не мог состояться в принципе. Герцен и его единомышленники выступали за революционное преобразование России на основах «крестьянского социализма», в то время как славянофилы являлись сторонниками постепенного решения крестьянского вопроса путем «реформ сверху». Преклонение перед личностью «коронованного революционера» Петра I[74]74
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 7. С. 170.


[Закрыть] (при всем сугубо отрицательном отношении к построенной им «немецкой» империи), пропаганда современных западных просветительских идей, призывы к объединению с революционными силами Европы в борьбе за установление республиканской формы правления на территории бывших монархий, наконец, атеистическое мировоззрение Герцена – все это не могло способствовать объединению сторонников воссоздания «допетровской» православной Руси с идеологами «русского социализма». Вместе с тем следует отметить, что представители славянофильства приняли деятельное участие в общественном движении 2-й половины 1850-х – начала 1860-х гг., используя для пропаганды своих идей возможности «Вольной русской типографии». Так, И. С. Аксаков в 1858–1863 гг. тайно посылал корреспонденции для лондонских изданий А. И. Герцена[75]75
  Воронин И. А. И. С. Аксаков // Общественная мысль России XVIII – начала XX века. С. 16.


[Закрыть]. Во второй половине 1850-х гг. своеобразным «информатором» и негласным сотрудником герценовских изданий являлся один из ведущих идеологов славянофильства Ю. Ф. Самарин[76]76
  Прокофьев В. А. Герцен. С. 362.


[Закрыть].

Отдавая должное деятельности славянофилов 1840–50-х гг., являвшейся самобытным проявлением формирующегося общественного и национального сознания в годы николаевского царствования, А. И. Герцен впоследствии отметит: «С них начинается перелом русской мысли. И когда мы это говорим, кажется, нас нельзя заподозрить в пристрастии. Да, мы были противниками их, но очень странными. У нас была одна любовь, но неодинакая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы – за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно»[77]77
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 9. С. 170.


[Закрыть]. Один из ведущих теоретиков революционно-демократического направления 1850-х – начала 60-х гг. Н. Г. Чернышевский, не являвшийся сторонником общественно-политической концепции, которой придерживались славянофилы, вместе с тем указывал, что их идеи – своеобразное и новое выражение патриотической и социальной мысли, отличающееся от традиционных западных учений, оправдывающих власть капитала. В статье «Заметки о журналах (1857 г.) он писал: «Человек, любящий родину и принимающий выводы науки на Западе, должен, однако же, сказать, что столь общее отрицание всякой справедливости в славянофильстве неосновательно. Если уж должно делать выбор, то лучше славянофильство, нежели та умственная дремота, то отрицание современных убеждений, которое часто прикрывается эгидою верности западной цивилизации, причем под западною цивилизациею понимаются чаще всего системы, уже отвергнутые западною наукою, и факты, наиболее прискорбные в западной действительности, например, порабощение труда капиталу, развитие искусственных потребностей, удовлетворяемых роскошью и т. д.»»[78]78
  Цит. по: Ланщиков А. П. Николай Гаврилович Чернышевский. М., 1989. С. 145, 147.


[Закрыть].

В трудах ведущих теоретиков народничества 1860–70 гг. П. Н. Ткачева и П. Л. Лаврова социализм «утратит» свои специфические «русские» черты и будет рассматриваться как сугубо интернациональная идеология. Так, в своей статье «Революция и принцип национальности» (1878 г.) П. Н. Ткачёв подчеркивал: «Невозможно в одно и то же время быть социалистом и оставаться националистом; между принципом социализма и принципом национальности существует непримиримый антагонизм»[79]79
  Цит. по: Вдовин А. И. Российская нация: Национальнополитические проблемы XX века и общенациональная российская идея. М., 1996. С. 48.


[Закрыть]. Другой революционер-народник П. Л. Лавров утверждал, что национальность – «не более, как случайное пособие или случайная помеха деятельности социализма»[80]80
  Там же. С. 47.


[Закрыть]. Теоретик «революционного панславизма» М. А. Бакунин с конца 1860-х гг. становится сторонником всемирного братства народов, предусматривающего преобразование «свободной федерации индивидуумов в коммуны, коммун в провинции, провинций в нации, наконец, этих последних в Соединенные Штаты сперва Европы, а затем всего мира» («Федерализм, социализм и антитеологизм», 1869 г.[81]81
  Бутаков Я. А. Бакунин. С. 38.


[Закрыть]).

Первая половина XIX столетия – время становления революционного движения в России. Основывающаяся на просветительских, а позднее и на социалистических западных учениях, идеология этого движения в условиях самодержавия получила свое патриотическое выражение – как национальное и демократическое.

Патриотическая идея приобрела качественно иное, противоположное официальному идеологическому курсу содержание, согласно которому главным ее «носителем» провозглашались не царствующая династия и ее политические институты, а сам народ. Русский патриотизм, ярко выраженный в идеологии декабристов, в произведениях В. Г. Белинского, А. И. Герцена, Н. П. Огарева, являлся не только признанием исторической роли русского народа, но и реакцией на его социальную и национальную дискриминацию в Российской империи. Русские, как наиболее угнетаемая самодержавной властью нация, должны были стать движущей силой будущего революционного переворота и главенствующим этносом нового государства (унитарной русской республики – по проекту П. И. Пестеля, или политическим центром общеславянской федерации, как полагал А. И. Герцен). Отвергая официальную версию истории России как идеологическое обоснование деспотической власти, декабристы, В. Г. Белинский, А. И. Герцен предрекали великую будущность русскому народу как главной силе грядущих революционных преобразований, опирающейся на традиции социальной и национально-освободительной борьбы. Следует также отметить, что эта концепция в корне отличалась от антипатриотических и нигилистических оценок оппозиционно настроенной к самодержавию интеллигенции, отвергавшей прошлое и ставящей под сомнение историческое будущее русского народа. В 1860 – 70-е гг. русская революционная идеология утратила свое патриотическое содержание.

К концу XIX столетия, под влиянием западноевропейского марксистского учения, в среде российской радикальной интеллигенции распространяется сугубо интернационалистская трактовка социализма, ведущей силой и созидателем которого провозглашался «международный пролетариат». Однако, в условиях многонациональной Российской империи, при наличии наиболее многочисленного «государствообразующего» народа, русский («великорусский») вопрос, а также непосредственно связанные с ним вопросы отношения к патриотической идее и государству, оказали самое существенное влияние на идеологию и тактику революционной борьбы.

§ 2. Большевизм и русский вопрос в начале XX века

Большевики, позиционировавшие себя составной частью европейской социал-демократии («одним из отрядов всемирной армии пролетариата»[82]82
  КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. 8-е изд.: В 10 т. М., 1970-1972. Т. 1. С. 60.


[Закрыть]), уделяли национальным проблемам своей страны особое внимание. В 9-м параграфе Программы партии, разработанной на II съезде РСДРП в 1903 г., в соответствии с известным положением марксистской теории, признавалось «право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства»[83]83
  Там же. С. 63.


[Закрыть]. Однако практическое осуществление данного положения определялось необходимым условием: поддержка социал-демократией решения о государственном самоуправлении и отделении нации не должна была противоречить задачам «пролетарского интернационализма», т. е. классовой солидарности между рабочими разных национальностей в борьбе против существующего политического строя. Неоспоримым такое решение о самоопределении признавалось лишь в том случае, если оно вело к развитию революционной ситуации. Соответственно, поощрялся и национализм угнетаемого самодержавной властью конкретного народа. «В каждом буржуазном национализме угнетенной нации, – отмечал В. И. Ленин, – есть общедемократическое содержание против угнетения, и это-то содержание мы безусловно поддерживаем»[84]84
  Ленин В. И. Поли. собр. соч.: В 55 т. М., 1958–1970. Т. 25. С. 275.


[Закрыть]. Вместе с тем, признавая прогрессивный характер борьбы «угнетенных наций» за своё социальное и национальное освобождение, вождь большевистского крыла РСДРП делал существенную оговорку: «Принцип национальности исторически неизбежен в буржуазном обществе, и, считаясь с этим обществом, марксист вполне признает историческую законность национальных движений. Но, чтобы это признание не превратилось в апологию национализма, надо, чтобы оно ограничивалось строжайше только тем, что есть прогрессивного в этих движениях, – чтобы это признание не вело к затемнению пролетарского сознания буржуазной идеологией»[85]85
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 131.


[Закрыть].

Принцип «национального самоопределения» никак не распространялся на саму большевистскую РСДРП, которая В. И. Лениным проецировалась как жестко централизованная организация всего российского пролетариата. Всякие попытки национального «дробления» партии ленинским руководством решительно отвергались. Этим и объяснялась острая критика большевиками позиции Бунда и ряда других социал-демократических партий, провозглашавших себя выразителями интересов прежде всего своего национального пролетариата и стремившихся занять более автономное по отношению к ленинской РСДРП положение. Сторонники этого направления в российской социал-демократии фактически придерживались концепции «национально-культурной автономии», разработанной представителями «австро-марксизма» О. Бауэром и К. Реннером. По данной теории наличие персональной автономии предполагало также и создание политической организации по национальному признаку. Для большевиков – сторонников единой централизованной партии такой подход был абсолютно неприемлем. Показательны в этом отношении строки молодого партийного пропагандиста И. В. Сталина из его работы «Национальный вопрос и социал-демократия» (1913 г.): «Мы знаем, к чему приводит межевание рабочих по национальностям.

Распадение единой рабочей партии, разбивка союзов по национальностям, обострение национальных трений, национальное штрейхбрехерство, полная деморализация в рядах социал-демократии, – таковы результаты организационного федерализма. История социал-демократии в Австрии и деятельность Бунда в России красноречиво свидетельствуют об этом. Единственное средство против этого – организация на началах интернациональности. Сплочение на местах рабочих всех национальностей России в единые и целостные коллективы, сплочение таких коллективов в единую партию – такова задача»[86]86
  Сталин И. В. Соч.: В 13 т. М., 1946-1951. Т. 2. С. 364.


[Закрыть].

Принцип партийного «централизма» в известной степени проецировался В. И. Лениным и на форму национально-территориальной организации будущего пролетарского государства, которое рассматривалось как единая демократическая республика: «Марксисты ни в коем случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации»[87]87
  Ленин В. И. Поли. собр. соч Т. 24. С. 144.


[Закрыть]. Это высказывание повторяло теоретическое положение классиков марксизма, также являвшихся сторонниками создания единого государства. Так, в 1891 г. Ф. Энгельс, рассматривая вопрос о форме будущего государства рабочих, отмечал: «Пролетариат может употреблять лишь форму единой и неделимой республики. Федеративная… уже становится помехой»[88]88
  Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: В 50 т. М., 1955–1981. Т. 22. С. 238.


[Закрыть]. Таким образом, основоположники марксистского учения и их наиболее радикальные последователи в России – большевики выступали за создание унитарного государства, как необходимой формы политической и экономической организации общества в условиях совершившейся революции и возможного враждебного окружения[89]89
  Российский историк В. Т. Логинов в своем исследовании приводит эпизод, повествующий о встрече в Цюрихе в январе 1917 г. В. И. Ленина с бежавшими из германского плена солдатами царской армии: «Перед ним сидели двое солдат, прошедших фронт, побывавших в плену. Ленин внимательно, не перебивая, слушал их рассказы. Сначала о плене. О тех ужасах, которые творились в концлагерях. О той пропаганде, которую вели немцы. Тысячи военнопленных они сгруппировали по национальному признаку и всячески пытались разжечь антирусские, сепаратистские настроения. Для украинцев, например, пригласили галицийских лекторов из Львова. Но результат оказался ничтожным: из 27 тысяч украинцев, сидевших в лагере, лишь 2 тысячи высказались за «самостийность». Остальные, с величайшим удовлетворением отметил Ленин, «впадали в ярость при мысли об отделении от России… Факт знаменательный! Не верить нельзя… Авось, от «австрийского типа» развития судьба Россию избавит» (Логинов В. Т. Неизвестный Ленин. М., 2010. С. 38). Эти слова вождя большевистской партии, взятые из письма к Инессе Арманд (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 49. С. 377), ярко характеризовали государственно-унитаристские взгляды Ленина накануне Февраля.


[Закрыть]. Как полагали идеологи коммунистического движения, после победы мировой революции разные типы союзных государств должны будут слиться в единую демократическую республику, а в перспективе – перейти от нее к безгосударственному общественному самоуправлению[90]90
  Ленин В. И. Поли. собр. соч.: В 55 т. М., 1958–1970. Т. 24. С. 144.


[Закрыть]. В ходе этого процесса произойдет сближение наций, которые после естественного разрушения государственных перегородок, экономической и культурной ассимиляции сольются в единую наднациональную общность.

Декларируемое большевиками право наций на самоопределение было не только ярким лозунгом, способствующим привлечению многонациональных масс России к борьбе с самодержавием, но и могло в перспективе стать основой для будущего воссоединения народов в условиях социалистического государства. Главным препятствием этому, по мнению Ленина, являлся «великорусский национализм», как неотъемлемая компонента национальной политики и идеологии царского режима. В декабре 1913 г., в письме к одному из руководителей закавказских большевиков С. Г. Шаумяну Ленин подчеркивал: «Отделение вовсе не наш план. Отделение мы не проповедуем. В общем мы против отделения. Но мы стоим за право на отделение ввиду черносотенного великорусского национализма, который так испоганил дело национального сожительства, что иногда больше связи получается после свободного отделения!»[91]91
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 48. С. 235. См. также: Модели общественного переустройства России. XX век. М., 2004. С. 498–506.


[Закрыть]. Решение национального вопроса, – как указывал в том же письме лидер большевизма, – заключалось в создании национальных автономных образований в рамках созданного народного государства.

Отношение большевиков к русскому населению Российской империи носило двойственный характер, определявшийся не только подчеркнутым интернационализмом их идеологии, но и тактикой революционной борьбы. Во многих теоретических документах и партийной публицистике «великороссы» обозначались как нация, «угнетающая» другие национальности самодержавной России, «окрещенной» большевиками, вслед за французским публицистом А. де Кюстином, «тюрьмой народов». В ленинских выступлениях встречается ничем не обоснованное даже с позиций «классового подхода» утверждение, что «великороссы» угнетают «большее число наций, чем какой-либо другой народ»[92]92
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 31. С. 433.


[Закрыть]. Столь предвзятое отношение к самому многочисленному народу страны в известной степени провоцировалось «русификаторским» курсом правительства в национальных районах Империи, официальной пропагандой, крайним шовинизмом поддерживаемых властью «черносотенных» организаций. Хотя зачастую «великодержавная» политика властей проецировалась большевиками на все русское население. В. И. Ленин писал: «Возьмем позицию угнетающей нации. Может ли быть свободен народ, угнетающий другие народы? Нет. Интересы свободы великорусского населения требуют борьбы с таким угнетением. Долгая история, вековая история подавления движений угнетенных наций, систематическая пропаганда такого подавления со стороны «высших» классов создали громадные помехи делу свободы самого великорусского народа в его предрассудках»[93]93
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 275.


[Закрыть]. Следует также отметить и традиционно негативное отношение левых социал-демократов к наиболее многочисленному социальному слою страны – русскому крестьянству, которое в большинстве своем рассматривалось как «мелкобуржуазное» и «реакционное» (что соответствовало классическому определению основоположников марксизма). Вместе с этим, в теоретических работах большевистских лидеров подчеркивалась роль русского рабочего класса как передового отряда всероссийского пролетариата, призванного «освободить все человечество от позора царской монархии»[94]94
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 26. С. 18.


[Закрыть]. Доля русских среди членов ленинской РСДРП, вступивших в партию до Февраля 1917 г., составляла 56,5 %, что также не могло не «корректировать» позиции ее руководства по «великоросскому вопросу»[95]95
  Поляков Ю. А., Киселёв И. Н. Численность и национальный состав населения в 1917 г. // Вопросы истории, 1980. № 6. С. 46.


[Закрыть].

Все более активное массовое участие русского населения в революционной борьбе постепенно меняло отношение к нему со стороны интернационалистов-ленинцев. Так, в январе 1917 г. в докладе, посвященном годовщине событий первой русской революции, В. И. Ленин, в частности, отмечал: «Революция создала революционный народ, руководимый революционным пролетариатом». Благодаря ей «новый дух повеял во всей массе русского народа. Только теперь крепостная, пребывающая в медвежьей спячке, патриархальная благочестивая и покорная Россия совлекла с себя ветхого Адама, только теперь русский народ получил действительно демократическое, действительно революционное воспитание»[96]96
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 30. С. 313.


[Закрыть]. Однако «русский фактор» в представлении большевиков не имел самостоятельного значения и рассматривался как одна из составляющих общероссийского пролетарского движения. Любая попытка национальной «интерпретации» социализма воспринималась как покушение на основы марксистской теории и отступление на позиции буржуазного национализма. Как подчеркивал Ленин, «буржуазный национализм и пролетарский интернационализм – вот два непримиримо-враждебных лозунга»[97]97
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 123.


[Закрыть].

Поддерживаемый правящими кругами и декларируемый крайне правыми партиями («Союзом русского народа» и др.) русский национализм, по мнению большевистских руководителей, являлся одним из главных препятствий на пути к социальному освобождению многонациональных пролетарских масс России и реализации права наций на самоопределение. В резолюции по национальному вопросу, принятой на Поронинском совещании ЦК РСДРП в сентябре 1913 г., указывалось, что принципиального отстаивания права угнетенных наций на самоопределение требует «дело свободы самого великорусского населения, которое неспособно создать демократическое государство, если не будет вытравлен черносотенный великорусский национализм, поддерживаемый традицией кровавых расправ с национальными движениями и воспитываемый систематически не только царской монархией и всеми реакционными партиями, но и холопствующим перед монархией великорусским буржуазным либерализмом»[98]98
  КПСС в резолюциях. Т. 1. С. 388.


[Закрыть].

Вопрос об отношении к «черносотенному» русскому национализму, как одной из важнейших идеологических составляющих самодержавной политики, был конкретизирован В. И. Лениным в том же 1913 г. в цикле теоретических статей по национальному вопросу. Так, в своей статье «Рабочий класс и национальный вопрос», обличая союз буржуазии с наиболее реакционными силами, объединившимися против революционных пролетарских масс, он отмечал: «Россия – пестрая в национальном отношении страна. Правительственная политика, политика помещиков, поддерживаемых буржуазией, проникнута вся насквозь черносотенным национализмом. Политика эта направлена своим острием против большинства народов России, составляющих большинство ее населения[99]99
  Поданным переписи 1897 г. «великороссы» составляли 44,3 % населения Российской империи, т. е. численное меньшинство. Однако вместе с малороссами (17,8 %) и белорусами (4,7 %) общее количество «русского населения», в тогдашнем его понимании, составляло 66,8 % (Первая всеобщая перепись населения Российской империи, 1897. СПб., 1905. Т. 2. С. 1–6).


[Закрыть]. Теперь буржуазия боится рабочих, ищет союза с Пуришкевичами, с реакцией, предает демократизм, отстаивает угнетение или неравноправность наций, развращает рабочих националистическими лозунгами. Один только пролетариат отстаивает в наши дни истинную свободу наций и единство рабочих всех наций»[100]100
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 23. С. 149.


[Закрыть]. Как видно из вышеизложенного, именно «черносотенный великорусский национализм» властей и их буржуазных политических «попутчиков» продолжал, по мысли Ленина, оставаться едва ли не главным идеологическим врагом угнетаемого пролетариата и национальных меньшинств. В более поздней статье «О праве наций на самоопределение» (1916 г.) вождь большевизма в дискуссии с Р. Люксембург дает еще более резкую характеристику русскому национализму как выражению феодально-самодержавной идеологии: «Увлеченная борьбой с национализмом в Польше, Роза Люксембург забыла о национализме великорусов, хотя именно этот национализм и страшнее всего сейчас, именно он менее буржуазен, но более феодален, именно он главный тормоз демократии и пролетарской борьбы»[101]101
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 25. С. 275.


[Закрыть].

Стратегия революционной борьбы, направленная на разрушение Империи и ликвидацию ее политических институтов, требовала нанести главный удар по великодержавию и национализму, – главным, по мнению большевиков-ленинцев, идеологическим основам существующей власти, которым не должно быть места в будущем интернациональном пролетарском обществе. «Ни одной привилегии ни для одной нации, ни для одного языка!», – призывал своих соратников В. И. Ленин, – «Ни малейшего притеснения, ни малейшей несправедливости к национальному меньшинству! – вот принципы рабочей демократии»[102]102
  Там же. С. 150.


[Закрыть]. Только интернациональное сплочение рабочих, как полагали идеологи большевизма, могло бы стать прочным залогом победоносной революции и построения общества социальной справедливости.

Русская национальная культура также рассматривалась вождем большевизма с позиций ее «соответствия» задачам классовой борьбы. Для воспитания пролетариата годились лишь «демократические и социалистические элементы» этой культуры. «Черносотенная и клерикальная» культура являлась таким же идеологическим оружием в руках господствующих классов, как и национализм[103]103
  Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 24. С. 120–121.


[Закрыть]. Исходя из этого, В. И. Ленин в статье «Критические заметки по национальному вопросу» подчеркивал: «Может великорусский марксист принять лозунг национальной великорусской культуры? Нет. Такого человека надо поместить среди националистов, а не марксистов. Наше дело – бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов, развивая исключительно в интернациональном духе и в теснейшем союзе с рабочими иных стран те зачатки, которые имеются и в нашей истории демократического и рабочего движения»[104]104
  Там же. С. 122.


[Закрыть]. Соответственно, для эффективной революционной пропаганды, изобличающей пороки эксплуататорского строя, могли быть пригодны лишь произведения русских классиков «демократического направления» (В. Г. Белинского, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Некрасова и др.), антиклерикальная публицистика Л. Н. Толстого, сочинения «пролетарских» писателей (Максима Горького, Демьяна Бедного и др.). Творчество и взгляды «архискверного» (по выражению В. И. Ленина) «реакционера» Ф. М. Достоевского[105]105
  См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 48. С. 295.


[Закрыть] и большинства представителей дворянской и буржуазной культуры вряд ли могли быть полезны для решения этих задач[106]106
  Примечательно, что в своей повседневной жизни В. И. Ленин имел традиционные вкусы: высоко ценил русскую классическую литературу, особенно творчество А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, и даже был поклонником поэзии великого князя Константина Романова. «Новомодные» и леворадикальные течения в литературе и искусстве им не признавались. Однако для Ленина-политика интересы революционного дела всегда были выше собственных эстетических пристрастий. См.: Ленин о литературе и искусстве. М., 1976. С. 56; Валентинов Н. Недорисованный портрет. М., 1993. С. 50–52; Горький М. Поли. собр. соч.: В 25 т. М., 1968-1976. Т. 20. С. 41, 48-49.


[Закрыть]. Такое нигилистическое отношение левых радикалов к «духовным основам» Российского государства – патриотической идее, религии, национальной культуре, – постоянно вызывало враждебную реакцию не только у официальных властей, но и у представителей «правого» политического лагеря.