Текст книги "Русский патриотизм и советский социализм"

Идейные оппоненты Ленина – Н. А. Бердяев и В. В. Шульгин позднее признавали в нем выдающегося государственного деятеля, создателя новой России[252]252
  См.: Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 114–116; Шульгин В. В. Опыт Ленина // Наш современник, 1997. № 11. С. 145, 171; Репников А. В., Христофоров В. С. Шульгин В. В. // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М., 2009. С. 727.


[Закрыть]. Парадоксальным является и тот факт, что признания масштабности личности вождя русских коммунистов были характерны даже для их непримиримых идеологических противников – представителей зарождавшегося немецкого национал-социализма. В своей книге «Die Zweite revolution» («Вторая революция», 1926 г.) один из тогдашних лидеров «левого» крыла национал-социалистической партии Йозеф Геббельс утверждал: «Ни один царь так не постиг русский народ в его глубине, в его страстях, в его национальных инстинктах, как Ленин»[253]253
  Цит. по: Агурский. М. С. Идеология национал-большевизма. С. 256.


[Закрыть]. Впрочем, можно привести немало высказываний известных ученых, мыслителей, писателей XX столетия о Ленине как о русском человеке и выдающемся национальном политическом деятеле. Поэтому проблема «Ленин и русский вопрос» еще ждет своего всестороннего и объективного исследования.

В апреле 1923 г. письмо В. И. Ленина «К вопросу о национальностях или об «автономизации» было зачитано руководителям делегаций на XII съезде РКП(б)[254]254
  Текст письма был опубликован после XX съезда КПСС («Коммунист», 1956, № 9).


[Закрыть]. Указания главы партии по вопросу «великорусского шовинизма» были учтены и нашли свое отражение в резолюции съезда: «Партия обязана вести решительную борьбу прежде всего с остатками великорусского шовинизма. Только решительной борьбой с великорусским шовинизмом можно обеспечить прочность союза[255]255
  Имеется в виду СССР.


[Закрыть] и обеспечить влияние партии среди трудящихся масс других стран»[256]256
  КПСС в резолюциях. Т. 2. С. 407.


[Закрыть]. Идею о необходимости поставить русский народ в «неравное» положение по отношению к другим советским нациям, изложенную в ленинском «письме», развивал Н. И. Бухарин: «Мы в качестве бывшей великодержавной нации должны идти наперерез националистическим стремлениям и поставить себя в неравное положение в смысле еще больших уступок национальным течениям. Только при такой политике, когда мы себя искусственно поставим в положение, более низкое по сравнению с другими, только этой ценой мы сможем купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций»[257]257
  Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1968. С. 613.


[Закрыть]. Обращаясь к Сталину, Бухарин заметил, что генсек партии, выступая на съезде, уделил недостаточное внимание опасности «русского шовинизма», сделав главный упор на борьбу с местным национализмом: «Я понимаю, когда наш дорогой друг, т. Коба, Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма, и что он как грузин выступает против грузинского шовинизма»[258]258
  Там же. С. 614.


[Закрыть]. В своем заключительном слове по национальному вопросу Сталин отвел выдвинутые против него обвинения в игнорировании «русской шовинистической опасности», указав при этом на недопустимость искусственного принижения национальнополитического статуса великорусского пролетариата: «Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно, я согласен с этим, – не надо их обижать. Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций, – это значит сказать несообразность. То, что у т. Ленина является оборотом речи в его известной статье, Бухарин превратил в целый лозунг»[259]259
  Сталин И. В. Соч. 5. С. 264–265.


[Закрыть]. Вместе с этим И. В. Сталин разглядел новую «шовинистическую» опасность, возникшую в условиях НЭПа: «В связи с нэпом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила – великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения… Если мы ее не подсечем в корне, – а нэповские условия ее взращивают, – мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что будет означать подрыв диктатуры пролетариата»[260]260
  Там же. С. 249. В своей записке, переданной на съезде Бухарину, Сталин уточнил свою позицию относительно первостепенности борьбы именно с «русским национализмом»: «Я никогда не говорил, что борьба с антирусским национализмом является такой важной; наоборот, я говорил, что куда более важной является борьба с русским национализмом» (Цит. по: Мартин Т. Империя «положительной деятельности». Нации и национализм в СССР. 1923–1939. М., 2011. С. 31).


[Закрыть]. Примерно за месяц до этого выступления Сталин на страницах «Правды» указал и на новый источник, идейно подпитывающий русские националистические настроения: по мнению автора статьи, «они получают подкрепление в виде «новых» сменовеховских великорусско-шовинистических веяний, все более усиливающихся в связи с нэпом»[261]261
  Правда. 1923. 24 марта.


[Закрыть].

Сменовеховство – идейное движение, зародившееся в среде русской эмиграции в начале 1920-х гг., явилось своеобразной реакцией части либеральной интеллигенции на процессы, происходящие в Советской России. Новый курс коммунистического руководства в экономике (НЭП), образование Советского Союза, который представлялся как модернизированная форма Русского государства, пробуждали у сменовеховцев уверенность в «национальной» трансформации большевистского режима. Публицисты (Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов, С. С. Лукьянов и др.), группировавшиеся вокруг издававшегося в Париже журнала «Смена вех» и берлинской газеты «Накануне», в своих статьях призывали русскую эмиграцию к отказу от борьбы с Советской властью, признавали необходимость сотрудничества с нею во имя национального согласия и возрождения России. По мнению сменовеховцев, Октябрьская революция явилась закономерным событием русской истории, а Советская власть с ее интернациональной идеологией могла бы стать надежной основой для объединения народов России вокруг государствообразующего этноса[262]262
  Петренко Е. Л. Сменовеховство // Общественная мысль Русского зарубежья: Энциклопедия. М., 2009. С. 150.


[Закрыть]. В наиболее яркой форме идеология сменовеховства нашла свое выражение в публицистике Н. В. Устрялова, охарактеризовавшего собственные взгляды как «национал-большевистские»[263]263
  Устрялов Н. В. Национал-большевизм. С. 123.


[Закрыть]. Отвергая «белую» альтернативу развития России как «отрыжку прошлого», Устрялов предлагал свой путь, предопределенный условиями НЭПа. Отмечая, что «только в изживании, преодолении коммунизма – залог хозяйственного возрождения государства»[264]264
  Там же. С. 147.


[Закрыть], идеолог сменовеховства утверждал, что новые силы, вызванные революцией к активной политической деятельности, способны возродить страну: «Старая мощь России» может быть восстановлена лишь новыми силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней. Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и прошедший столь изумительную школу за страдные годы революционной борьбы»[265]265
  Там же. С. 149.


[Закрыть]. В отличие от идеологов белой эмиграции, Устрялов воспринимал Октябрьскую революцию и предпринятые большевиками меры по упрочению новой государственности, как начало возрождения Великой России. В статье, приуроченной к 5-й годовщине Великого Октября, он писал:

«Не знаю, с какими чувствами (в глубине души) справляют сегодняшний праздник настоящие, правоверные коммунисты, строители интернационала и коммунизма в России и во всем мире, – но русские патриоты имеют все основания справлять его с радостной душой и бодрой верой в будущее родной страны.

Затрудняюсь сказать, в какой мере протекшие пять лет оправдали мечты о «немедленном коммунизме» и мировой революции – но воочию вижу и всем своим существом ощущаю, что они не развенчали идеи Великой России»[266]266
  Там же. С. 249 (выделено автором статьи).


[Закрыть].

Русское национальное возрождение представлялось Устрялову как грядущий «термидор» (по аналогии с французской революцией) и неизбежное наступление «русской реакции», «здоровой и плодотворной»[267]267
  Там же. С. 150, 169.


[Закрыть]. Позднее, в своих заметках, опубликованных в 1926 г., после поездки в советскую Москву, он конкретизировал свое понимание «национального перерождения» большевизма: «Одно ясно: из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически выразить это формулой «национализация Октября»»[268]268
  Там же. С. 593. См. также: Кожевников А. Ю. Великий Октябрь в оценках русских национал-патриотических публицистов конца 1960-х – первой половины 1980-х гг. // Ключевские чтения-2008. М., 2008. С. 104.


[Закрыть].

Несмотря на явную утопичность предлагаемых Устряловым и сменовеховцами мер по «возрождению России» и невозможность в тех условиях осуществления их проекта экономического и политического переустройства страны на «национальной основе», некоторые большевистские лидеры проявили интерес к новому идейному течению, ставшему популярным и в России. Как отмечает исследователь Е. Л. Петренко, «В. И. Ленин, Л. Д. Троцкий, И. В. Сталин и другие члены Политбюро в разное время поддерживали чем могли это не совсем типичное явление… Финансовая поддержка Кремлем различных сменовеховских начинаний даже не была особенно засекречена. Примерами могут служить контроль Сталиным и Н. Н. Крестинским берлинско-московской газеты «Накануне» или предотвращение Лениным закрытия московско-петроградского журнала «Россия». Характерно также и принятие лидером европейских сменовеховцев Ключниковым предложения Ленина консультировать советскую делегацию на Генуэзской конференции 1922 года»[269]269
  Петренко Е. Л. Сменовеховство. С. 150.


[Закрыть].

Поддержка большевистскими руководителями патриотической идеологии сменовеховцев определялась как внешнеполитической конъюнктурой (необходимостью укрепления авторитета Советской России за рубежом и стратегией дальнейшего раскола в лагере эмиграции), так и особенностями внутрипартийной борьбы. Соответственно, если Л. Д. Троцкий и А. В. Луначарский на определенном этапе относились к новому движению заинтересованно[270]270
  См. Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. С. 148–151.


[Закрыть], то И. В. Сталин в 1923 г. предпочел осудить сменовеховство, исходя из политических соображений: после отвергнутого плана «автономизации» и «грузинского инцидента» ему было необходимо утвердить себя в глазах партийных масс как твердого сторонника «ленинской линии» в национальном вопросе, осуждавшего любые проявления «великорусского шовинизма» как внутри страны, так и за его пределами. В противоположность меняющейся позиции Сталина, Троцкий изначально указывал на желательность пропаганды идей сменовеховства. Так, еще в октябре 1921 г., в газете «Правда» он писал: «Сменовеховцы, исходя из соображений патриотизма, пришли к выводам, что спасение России в советской власти, что никто не может охранить единство русского народа и его независимость от внешнего насилия в данных исторических условиях, кроме советской власти, и что нужно ей помочь… Они подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма»[271]271
  Правда. 1921. 27 октября.


[Закрыть].

О широком распространении идей сменовеховства в среде русской эмиграции свидетельствовало «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» известного писателя А. Н. Толстого, опубликованное в апреле 1922 года. Предыстория его появления была следующей. В начале апреля 1922 г. председатель Трудовой народно-социалистической партии Н. В. Чайковский в письме из Парижа, по поручению эмигрантского «Исполнительного бюро комитета помощи писателям-эмигрантам», потребовал у А. Н. Толстого объяснений по поводу его сотрудничества в берлинском печатном органе «сменовеховцев», газете «Накануне». В своем письме Чайковский спрашивал А. Н. Толстого, следует ли понимать его участие в «Накануне» как открытый переход под флаг «самозванной» большевистской власти в России. Почти одновременно с Чайковским к Толстому обратился и П. Н. Милюков, прямо заявив в своем письме о несовместимости сотрудничества литератора со «сменовеховцами» и его пребыванием в «Союзе русских писателей». В ответ на эти обвинения А. Н. Толстой пишет свое знаменитое «письмо Н. В. Чайковскому», в котором излагает свою точку зрения на положение русских эмигрантов за границей и свое отношение к новой России. Прежде всего, Толстой опровергал выдвинутые против него и газеты, в которой он печатался, обвинения в пособничестве большевикам и стремлении к расколу эмигрантской среды: «Задача газеты «Накануне» не есть, – как вы пишите, – борьба с русской эмиграцией, но есть борьба за русскую государственность… В существующем ныне большевистском правительстве газета «Накануне» видит ту реальную – единственную в реальном плане – власть, которая одна сейчас защищает русские границы от покушения на них соседей, поддерживает единство русского государства и на Генуэзской конференции одна выступает в защиту России от возможного порабощения и разграбления ее иными странами»[272]272
  Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. М., 1958-1960. Т. 10. С. 33–34.


[Закрыть]. Мотивы, определившие идейную эволюцию писателя, – от резкого неприятия большевизма до признания Советской власти как единственной реальной государственной власти в России, он сам обозначил так: «Я представляю из себя натуральный тип русского эмигранта, то есть человека, проделавшего весь скорбный путь хождения по мукам. В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих родных брата, один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядей, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть.

Красные одолели, междоусобная война кончилась»[273]273
  Там же. С. 34.


[Закрыть].

По признанию А. Н. Толстого, два события – советско-польская война 1920 г. и начавшийся год спустя страшный голод в России изменили отношение писателя к происходящему на его Родине. Касаясь первого события, он отмечал: «Я в числе многих, многих других, не мог сочувствовать полякам, завоевавшим русскую землю, не мог пожелать установления границ 72 года или отдачи полякам Смоленска, который 400 лет тому назад, в точно такой же обстановке, защищал воевода Шеин от польских войск, явившихся также по русскому зову под стены русского города[274]274
  Автор неверно указывает дату обороны Смоленска от польских интервентов, которую возглавил воевода Б. И. Шеин. Она длилась с 1609 по 1611 гг., т. е. за 311 лет до 1922 г.


[Закрыть]. Всей своей кровью я желал победы красным войскам»[275]275
  Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 тт. Т. 10. С. 35.


[Закрыть]. Реакция части эмиграции на наступивший после Гражданской войны голод в ряде регионов России возмутила писателя: «Они (т. е. антисоветски настроенные эмигранты – А. КТ) сказали, – голод ужасен, но – с разбойниками, захватившими в России Власть, мы не примиримся, – ни вагона хлеба в Россию, где этот вагон лишний день продлит власть большевиков! К счастью, таких было немного. В Россию все же повезли хлеб, и голодные его ели»[276]276
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. Третьим, «чрезвычайным событием», заставившим писателя пересмотреть свое прежнее отношение к Советской России, уже преобразованной политикой НЭПа, «была перемена внутреннего, затем и внешнего курса русского, большевистского правительства, каковой курс утверждается бытом и законом». По мнению А. Н. Толстого, «каждому русскому, приезжающему с запада на восток, – в Берлин, – становится ясно еще и нижеследующее:

Представление о России, как о какой-то опустевшей, покрытой могилами, вымершей равнине, где сидят гнездами разбойники-большевики, фантастическое это представление сменяется понемногу более близким к действительности. Россия не вся вымерла и не пропала, 150 миллионов живет на ее равнинах, живет, конечно, плохо, голодно, вшиво, но несмотря на тяжелую жизнь и голод, – не желает все же ни нашествия иностранцев, ни отдачи Смоленска, ни собственной смерти и гибели»[277]277
  Там же.


[Закрыть].

Отвергая предлагаемые идеологами эмиграции пути к «сохранению и утверждению русской государственности» – военную интервенцию и экономическую блокаду Советской России, А. Н. Толстой призывает к «третьему пути». По его мнению, необходимо «признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России – нет…

Признав, делать все, чтобы помочь последнему фазису русской революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления нашей великодержавности»[278]278
  Там же. С. 37.


[Закрыть]. «Открытое письмо Н. В. Чайковскому» было опубликовано 14 апреля 1922 г. в газете «Накануне». 25 апреля газета «Известия» перепечатала письма Чайковского и Толстого и дала высокую оценку патриотической позиции писателя, подчеркнув большое политическое значение его выступления[279]279
  См.: Петелин В. В. Алексей Толстой. М., 1978. С. 177.


[Закрыть]. В августе 1923 г. А. Н. Толстой возвращается на Родину.

Постепенная стабилизация жизни в России, начавшийся экономический рост вследствие проведения НЭПа, а также объявленная декретом ВЦИК от 3 ноября 1921 г. амнистия для значительной части рядовых военнослужащих – участников белого движения – стали поводом к возвращению на Родину тысяч эмигрантов. Характерным явлением для Русского Зарубежья тех лет стало возникновение общественных организаций – «Союзов возвращения на Родину» (т. н. «Совнарод»). В своих изданиях представители этих союзов проводили идею примирения с коммунистической властью (как «государственнической» и отвечающей чаяниям русских патриотов) и призывали к возвращению в Советскую Россию. Так, 24 мая 1922 г. в печатном органе одного из союзов – софийской газете «На Родину» было опубликовано обращение к проживающим в Болгарии белоэмигрантам: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов»[280]280
  Цит по: Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. С. 75.


[Закрыть]. При активном содействии Болгарской коммунистической партии проводилась агитация среди врангелевских солдат по их вовлечению в «Союз возвращения на Родину». К 1923 г. на территории этого государства существовало 65 групп «Совнарода» численностью около 8500 человек. При помощи этой организации, через которую миссия советского Красного Креста организовывала работу по репатриации бывших российских граждан, в 1922–1923 гг. из Болгарии вернулись на Родину, по разным данным, от 12 до 14 тыс. человек, из которых 70 % составляли казаки[281]281
  Там же. С. 75, 77.


[Закрыть].

Очевидная бесперспективность продолжения борьбы с большевизмом в рядах белоэмигрантских и антисоветских организаций, а также патриотические мотивы служения новому «Русскому государству» побуждали к возвращению на Родину и представителей белого генералитета. В ноябре 1921 г., после переговоров с представителями ВЧК и с разрешения Советского правительства в Россию с группой офицеров вернулся генерал-лейтенант врангелевской армии Я. А. Слащов. Перед отъездом он направил в зарубежные газеты письмо, в котором обосновал свое решение: «Внутри России революция окончена… Если меня спросят, как я, защитник Крыма от красных, перешел теперь к ним, я отвечу: я защищал не Крым, а честь России. Ныне меня зовут защищать честь России, и я еду выполнять свой долг, считая, что все русские, военные в особенности, должны быть в настоящий момент в России»[282]282
  Это письмо Я. А. Слащова было также опубликовано в газете «Известия» (24 ноября 1921 г.), передовая статья которой была озаглавлена «Прозрение». После признания своей вины за тяжкие преступления, совершенные им в годы гражданской войны, Слащов был амнистирован Советским правительством. В июне 1922 г. он получил должность преподавателя тактики в школе комсостава «Выстрел» (См.: Кавтарадзе А. Г. Предисловие // Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г.: Мемуары и документы. М., 1990. С. 21–22).


[Закрыть]. Сразу после возвращения в Россию Слащов вместе с прибывшими с ним генерал-майором А. С. Мильковским и полковником Э. П. Гильбихом написали обращение к офицерам и солдатам врангелевской армии. По версии российского историка Ю. Цурганова, идея создания этого документа принадлежала Л. Д. Троцкому и заместителю председателя ВЧК И. С. Ун шлихту. Вопрос о необходимости подобного обращения к белоэмигрантам обсуждался на одном из заседаний Политбюро ЦК РКП(б)[283]283
  Цурганов Ю. Белоэмигранты и Вторая мировая война. Попытка реванша. 1939–1945. М., 2010. С. 45.


[Закрыть]. Взывая к патриотическим чувствам русских военных, оставшихся за пределами страны и продолжавших возлагать надежды на свержение коммунистического режима путем интервенции, Слащов писал:: «С 1918 года льется русская кровь в междоусобной войне. Все называли себя борцами за народ. Правительство белых оказалось несостоятельным и не поддержанным народом – белые были побеждены и бежали в Константинополь. Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ. Я, Слащов-Крымский[284]284
  В специальном приказе от 19 августа 1920 г. главнокомандующего ВСЮР П. Н. Врангеля Я. А. Слащов за особые заслуги в проведении военных операций против Красной Армии в Северной Таврии получил почетную «приставку» к своей фамилии, по примеру великих русских полководцев (См.: Кавтарадзе А. Г. Предисловие // Слащов-Крымский Я. А. Белый Крым. 1920 г. С. 16).


[Закрыть], зову вас, офицеры и солдаты, подчиниться Советской власти и вернуться на Родину»[285]285
  Известия. 1921. 20 ноября.


[Закрыть]. Это обращение генерала к бывшим однополчанам, а также его выступления по радио, в которых звучали призывы к признанию новой власти и возвращению в Россию вызвали большой резонанс в среде эмиграции. Другой акцией, способствовавшей дальнейшему идейному расколу в стане белоэмигрантов, стало обращение «К войскам белых армий» генералов А. Секретова, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Оржаневского, Н. Климовича, М. Лялина (октябрь 1922 г.). Признавая правительство РСФСР как единственно законную власть русского народа на территории бывшей Империи и отвергая путь «белой» реставрации прежних порядков, авторы обращения подчеркивали: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета». В обращении осуждались любые действия, направленные против Советской России, и в которые стремились вовлечь военнослужащих-эмигрантов. Авторы документа обращались к эмиграции с призывом: «Ни одного солдата и офицера на новую авантюру!». Те же мотивы были характерны и для других подобных обращений и воззваний представителей русского военного Зарубежья 1922–1923 годов[286]286
  Шкаренков Л. К. Агония белой эмиграции. С. 76–77.


[Закрыть].

Декрет ЦИК и СНК от 9 июня 1924 г. распространил амнистию также и на всех рядовых белых армий, находящихся на территории Дальнего Востока, Монголии и Западного Китая. Это решение советских властей вызвало новую волну «возвращенцев». Всего за период 1921–1931 гг. в Россию (СССР) вернулись 181432 эмигранта (из них 121843 – в 1921 г.)[287]287
  Барсенков А. С., Вдовин А. И. История России. С. 178.


[Закрыть]. Впоследствии многие из вернувшихся будут подвергнуты репрессиям[288]288
  См.: Политическая история русской эмиграции. 1920–1940 гг.: Документы и материалы. М.,1999. С. 233; Цурганов Ю. Белоэмигранты и Вторая мировая война. С. 46–47.


[Закрыть].

Примечательным является и тот факт, что даже убежденные противники Советской власти вынуждены были признать ее как реальную политическую и идейную основу для возрождения России. Так, в покаянной статье Б. В. Савинкова «Почему я признал Советскую власть» (редакция газеты «Правда» опубликовала ее в сентябре 1924 г. под заголовком «Сменовеховец с неразорвавшейся бомбой»), бывший эсер-террорист и один из ведущих лидеров антисоветской эмиграции заявлял: «Я – не коммунист, но и не защитник имущих классов. Я думаю о России, и только о ней. При царе Россия была сильна и стала жандармом Европы. Советская власть, укрепившись, объединила в равноправный союз народы бывшей Российской империи. Она стремится к усилению и процветанию СССР. Пусть во имя Коммунистического Интернационала. Значит ли это, что Россия приносится ему в жертву? Нет, это значит, что в глазах миллионов русских людей вчерашний жандарм, Россия, станет завтра освободительницей народов. Для меня достаточно восстановления ее»[289]289
  Савинков Б. В. Воспоминания. С. 396.


[Закрыть]. Поворот к НЭПу, предпринятый большевистским руководством, пробуждал у некоторых представителей белой эмиграции иллюзии в «национально-имперском» перерождении советского режима. В своей книге «Три столицы», изданной в 1926 г. в Берлине после «нелегальной» поездки в Советскую Россию (организованной ОГПУ), ее автор В. В. Шульгин сделал парадоксальный вывод о трансформации ленинизма в новую форму «белой» русской государственности: «Когда Ленин голосом Чингисхана, стегающего нагайкой племена и расы, крикнул шестой части суши апокалипсическое слово «НЭП» и в развитие сего прибавил издевательское, гениальное: «Учитесь торговать», – он сжег все то, чему он поклонялся, и поклонялся тому, что сжигал…

Так поступают или великие преступники, или герои. Пусть Ленин герой! Так повернуть руль корабля мог только человек, к-рый властвует над стихией… Это значит, что Ленин, сознательно или нет, стал орудием, инструментом Белой Мысли»[290]290
  Шульгин В. В. Три столицы. М., 1991. С. 364–365. См. также: Репников А. В., Христофоров В. С. Неизвестный Шульгин // Консерватизм в России и мире: в 3 ч. Воронеж, 2004. 4.2. С. 228–229.


[Закрыть]. В. В. Шульгин не относился к сменовеховцам и был убежденным монархистом, но некоторые суждения о Советской России тех лет, приведенные в его книге «Три столицы», явно перекликались с идеологическими установками этого движения.

Упрочение советского режима, прекращение международной изоляции СССР, усиливающийся раскол в стане эмиграции – все эти причины обусловили постепенное «сворачивание» коммунистическими властями сменовеховского движения и его изданий (в том числе и зарубежных). Во второй половине 1920-х гг. прекращается регулярный выход на европейскую аудиторию журнала «Смена вех» и газеты «Накануне». В 1926 г. был закрыт выходивший в СССР печатный орган сменовеховцев – журнал «Россия» (называвшийся до августа 1922 г. «Новая Россия»). Некоторые сменовеховцы, проживавшие за рубежом, возвратились на Родину и стали советскими госслужащими. Ведущий идеолог сменовеховства Н. В. Устрялов, преподававший в 1935–1937 гг. в Московском институте инженеров транспорта и активно печатавшийся в «Правде» и «Известиях», был арестован по подложному обвинению и расстрелян в сентябре 1937 года[291]291
  См.: Сергеев С. М. Страстотерпец великодержавия // Устрялов Н. В. Национал-большевизм. М., 2003. С. 15–16.


[Закрыть].

История первых пятнадцати лет Советской власти показывает, что обращение большевистского руководства к идеям русского патриотизма имело сугубо «выборочный» характер и определялось политической конъюнктурой того времени. Все «полезное» и политически необходимое в конкретных условиях госстроительства, содержащееся в идеях русского патриотизма и призывах к возрождению России, должно было служить исключительно задачам укрепления первого социалистического интернационального государства – кристаллизующего центра будущей мировой Республики Советов. Любые «автономные» и политически опасные для большевиков проявления русского патриотизма и «великодержавничества» жестко пресекались. Таким образом, русский народ – титульная нация новообразованного Советского государства становился заложником глобальной геополитической игры большевистского руководства, раздираемого в 1920-е гг. внутрипартийной борьбой. При этом русское население СССР, несмотря на декларируемое национальное равноправие, становилось в неравное и даже в подчиненное положение по отношению к другим советским народам. Характеризуя такую «интернациональную» политику, проводившуюся большевиками в те годы, российский историк B. Д. Соловей подчеркивает: «Если Старый порядок был нерусским, то новый – последовательно, целеустремленно и открыто антирусским. По крайней мере, первые пятнадцать лет существования Советской власти»[292]292
  Соловей Т. Д., Соловей В. Д. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М., 2009.
  C. 174. Пропись источника.


[Закрыть].

Американский историк Терри Мартин, рассматривая в своей работе историю становления ленинско-сталинской «империи положительной деятельности» – СССР (основой которой автор считает государственную политику предоставления льгот ранее подвергавшимся дискриминации этническим группам) изложил свою точку зрения на положение русских в Советском Союзе 1920-х гг. – начала 1930-х годов. По его мнению, «конструктивные действия в интересах одной национальности… предполагают разрушительные действия по отношению к другим. В случае Советского Союза… основную тяжесть дискриминации несли на себе одни только русские… Советская политика и впрямь требовала от русских жертв в области национальной политики: нерусским республикам были переданы территории, населенные русским большинством; русские были вынуждены согласиться на амбициозные программы положительной деятельности, которые проводились в интересах нерусских народов; русских призывали учить языки национальных меньшинств и наконец, традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей»[293]293
  Мартин Т. Империя «положительной деятельности». С. 31.


[Закрыть].

Следует отметить, что последний вывод, который делает Терри Мартин, не бесспорен. Русская культура и общественная мысль предыдущих столетий, рассматривавшиеся идеологами большевизма как формы проявления классового мировоззрения, не были отвергнуты в первые годы Советской власти. Утвердившийся в России большевистский режим нуждался в годы Гражданской войны и иностранной агрессии в определенном пропагандистском «наполнении» политики «революционного оборончества». Защита революционного Отечества могла основываться в тех условиях как на доктрине «мировой революции», так и на идеях патриотизма и исторической преемственности. Исходя из этого, коммунистическое руководство использовало в качестве «символов» новой России не только героические образы деятелей международного и российского революционного движения, вошедшие в многовековую летопись освободительной борьбы разных стран и народов, но и имена наиболее выдающихся представителей русской дореволюционной культуры.

Показательно, что даже некоторые деятели искусства, писатели и философы, которых сторонники «революционно-демократического» направления обычно относили к «консерваторам» и проводникам «религиозно-охранительной» традиции, также были внесены большевистскими лидерами в общий список исторических имен, призванных наполнить формирующуюся пролетарскую культуру реальным политическим и эстетическим содержанием. Так, 18 июля 1918 г. отдел изобразительных искусств Наркомпроса направил в Совет Народных Комиссаров декларативную записку: «По инициативе Председателя Совнаркома т. В. И. Ленина Комиссар народного просвещения сделал в заседании 1918 года предложение художественной коллегии поставить памятники лицам, выдающимся в области революционной и общественной деятельности, в области философии, литературы, науки и искусства»[294]294
  См.: В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1969. С. 566.


[Закрыть].

30 июля 1918 г. Совет Народных Комиссаров утвердил «Список лиц, коим предположено поставить монументы в г. Москве и др. городах РСФСР». В него были внесены имена как представителей революционно-демократического движения, так и наиболее «приемлемых» для формировавшейся пролетарской культуры русских писателей, художников, ученых, актеров. В начале августа газета «Известия» сообщила о намерении советского правительства воздвигнуть памятники выдающимся революционерам и деятелям мировой культуры и науки, а также А. С. Пушкину, М. Ю. Лермонтову, Н. В. Гоголю, Ф. И. Тютчеву, A. В. Кольцову, И. С. Никитину, Л. Н. Толстому, Ф. М. Достоевскому, Н. А. Некрасову, М. Е. Салтыкову-Щедрину, В. Г. Белинскому, Г. И. Успенскому, М. В. Ломоносову, Д. И. Менделееву, Андрею Рублеву, О. А. Кипренскому, А. А. Иванову, В. И. Сурикову, М. А. Врубелю, М. И. Козловскому, Ф. И. Шубину, М. Ф. Казакову, М. П. Мусоргскому, Н. А. Римскому-Корсакову, А. Н. Скрябину, В. Ф. Комисаржевской, П. С. Мочалову и др.[295]295
  Известия ВЦИК. 1918. 2 августа. См. также: Коненков С. Т. Ленин: «Я назвал бы это монументальной пропагандой» // Воспоминания о В. И. Ленине: В 5 т. М., 1979. Т. 5.
  C. 287-288.


[Закрыть]

В создании памятников принимали участие известные скульпторы С. Т. Коненков, Л. В. Шервуд, Н. А. Андреев, B. И. Мухина, С. Д. Меркуров и др. Характерным примером отхода от жесткой идеологической заданности в культурной политике тех лет стало открытие памятника писателю и представителю русского консервативного лагеря Ф. М. Достоевскому. Памятник ему был установлен в Москве на Цветном бульваре 7 ноября 1918 г. – в первую годовщину Октябрьской революции[296]296
  История русского и советского искусства. М., 1989. С. 332.


[Закрыть]. Ровно через десять лет после этого события принял первых посетителей музей писателя в Москве. В августе 1920 г. в Муранове, по решению советских властей (и при непосредственной поддержке В. И. Ленина), был открыт музей Ф. И. Тютчева, великого русского поэта, близкого к славянофильскому направлению[297]297
  См.: Кожинов В. В. Тютчев. М., 1988. С. 8.


[Закрыть]. Декретом от 12 сентября 1921 г. «Об охране садов и парков» имение И. С. Тургенева Спасское-Лутовиново получило статус государственного заповедника, а в Орле был открыт музей писателя. В ноябре 1921 г. в Москве открылся музей-усадьба Л. Н. Толстого.

Большое внимание уделялось и охране памятников русской старины. Свидетельства об этом содержатся в воспоминаниях о Ленине В. Д. Бонч-Бруевича (в 1917–1920 гг. – управляющего делами Совета Народных Комиссаров): «Несмотря на всю свою занятость, Владимир Ильич обращал большое внимание на архитектурные древности Москвы и других городов. Так, когда белогвардейцы артиллерийским огнем разрушили Ярославль, он принимал самое горячее участие в восстановлении этого старинного русского города. Была организована специальная комиссия, которая приводила Владимира Ильича в отчаяние своей медлительностью. Он хотел, чтобы во что бы то ни стало были восстановлены ярославские древние церкви, которые представляли собой памятники нашего старинного зодчества. Когда ему приходилось слышать, что в Галиче, Угличе и других старинных русских городах пытались разрушить церкви, он немедленно рассылал телеграммы и строгие приказы этого не делать, вызывал представителей местных властей, разъясняя им значение исторических памятников»[298]298
  Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М., 1969. С. 404.


[Закрыть].