Текст книги "Русский патриотизм и советский социализм"

14 марта А. С. Бубнов направляет И. В. Сталину проект «О преподавании всеобщей и русской истории в средней школе». В документе обозначалось, что курс истории будет содержать хронологическое изложение событий и сведения о деятельности конкретных исторических лиц. Предполагалось издание учебников, методик преподавания истории в средней школе, хрестоматий для учащихся, а также журнала «История и география в средней школе»[444]444
  Историю – в школу. С. 32–33.


[Закрыть].

На очередное заседание Политбюро 20 марта, посвященному вопросу об учебниках, была приглашена группа ученых-историков. Как отмечал в своих дневниковых записях присутствовавший на обсуждении профессор С. А. Пионтковский, Сталин выразил крайнее неудовольствие качеством изданных ранее учебников: «Что это такое, – спрашивал он, – «эпоха феодализма», «эпоха промышленного капитализма», «эпоха формации» – все эпохи и нет фактов, нет событий, нет людей, нет конкретных сведений, ни имен, ни названий, ни самого содержания. Это никуда не годится… Нам… нужны учебники с фактами, событиями и именами. История должна быть историей. Нужны учебники древнего мира, средних веков, нового времени, история СССР, история колониальных и угнетенных народов». Критикуя схематизм и социологизм прежних учебных пособий, И. В. Сталин в своем выступлении отметил, что «вся эта беда пошла от времен влияния Покровского». Фактически это положило начало идеологическому развенчанию наследия скончавшегося двумя годами ранее «красного академика» и официальному пересмотру существующей исторической концепции, что отчетливо проявилось в ходе обсуждения будущего учебника по истории СССР. Предложение Бубнова о написании учебника по истории народов России, а не СССР, Сталиным было отвергнуто: «Нет, история СССР, русский народ в прошлом собирал другие народы, к такому же собирательству он приступил и сейчас»[445]445
  Цит. по: Литвин А. Без права на мысль: Историк в эпоху Большого террора – очерк судеб. Казань, 1994. С. 56–57.


[Закрыть]. По сути, в этой реплике вождя партии обозначался особый государствообразующий статус русских как народа-собирателя и объединителя других народов на протяжении всей его истории – как дореволюционной, так и советской. Свое окончательное выражение этот тезис получит позднее – в концепции первенства русского народа как «старшего брата» в семье советских народов (1937 г.).

Комиссии в составе А. С. Бубнова, секретаря ЦК ВКП(б) А. А. Жданова и заведующего Отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б) А. И. Стецкого было поручено представить к следующему заседанию Политбюро список членов групп по составлению учебников по истории. Спустя пять дней список с характеристиками на членов рабочих групп Бубновым был составлен, а 29 марта утвержден на Политбюро. Написание учебника по истории СССР поручалось коллективу авторов в составе: Н. Н. Ванаг (руководитель), историки Б. Д. Греков, А. М. Панкратова, С. А. Пионтковский[446]446
  И. В. Сталин. Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы. С. 187.


[Закрыть]. В тот же день Политбюро приняло постановление о введении исторических факультетов в составе университетов. Началась работа по подготовке итогового постановления о преподавании истории. Для участия в его разработке из ссылки был возвращен известный историк Е. В. Тарле, осужденный в числе других русских ученых в 1931 г. по так называемому «делу Академии наук»[447]447
  Тарле Е. В. // Чернобаев А. А. Историки России XX века: Библиографический словарь. Саратов. 2005. Т. 2. С. 388; Из литературного наследия академика Е. В. Тарле. М., 1981. С. 230.


[Закрыть].

15 мая 1934 г. СНК Союза ССР и ЦК ВКП(б) принимают постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Наследующий день оно было опубликовано в центральной печати. Констатируя неудовлетворительный уровень преподавания истории в советских школах, правительство и ЦК партии указали на причины подобного положения: «Вместо преподавания гражданской истории в живой, занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей – учащимся преподносят абстрактные определения общественно-экономических формаций, подменяя, таким образом, связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами». Имя М. Н. Покровского в постановлении не упоминалось, но, по сути, в этих строках содержалась резкая критика проводимой им и представителями его школы политики в исторической сфере. Для исправления подобного положения в документе предлагалось создание доступных и наглядных курсов по истории (в том числе и отечественной), основанных на «соблюдении историко-хронологической последовательности в изложении исторических событий с обязательным закреплением в памяти учащихся важных исторических явлений, исторических деятелей, хронологических дат». В постановлении содержалось указание о подготовке к июню 1935 г. новых учебников по истории. Для подготовки квалифицированных преподавателей истории предписывалось восстановить с 1 сентября 1934 г. исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах[448]448
  Правда, 1934. 16 мая. Обзор российской и зарубежной историографии, посвященной истории возникновения постановления от 15 мая 1934 г., приводится в статье М. В. Зеленова «1934–1936 гг. В поисках нового патриотизма и концепции истории России» – См.: И. В. Сталин. Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы. С. 184–185.


[Закрыть]. Если же учесть принятые ранее решения о возвращении ученых степеней, выпускных экзаменов, классно-урочной формы занятий, то можно было бы констатировать факт частичного восстановления в 1-ой половине 1930-х гг. дореволюционной системы классического русского образования и традиционной науки, – но уже на качественно ином политико-идеологическом уровне. Восстановление преподавания русской истории (как и русской литературы[449]449
  Историю – в школу. С. 120–121.


[Закрыть]), ее «реабилитация» как науки и предмета имели особый смысл. Только она могла стать главной идеологической опорой в формировании новой советской гражданственности и патриотической мобилизации народа перед лицом неизбежной войны с агрессором.

По справедливому замечанию американского ученого Д. Л. Бранденбергера, «история с ее почитанием традиций и святых имен, с празднованием важных годовщин вернулась на передний план как эффективный катализатор патриотических чувств»[450]450
  Бранденбергер Д. Л. Национал-большевизм. С. 43.


[Закрыть].

Почти одновременно с «реабилитацией» отечественной истории в советский пропагандистский лексикон было окончательно возвращено понятие «патриотизм». Это являлось закономерным развитием выдвинутого в 1931 г. тезиса о наличии у советского народа и мирового пролетариата своего Отечества – СССР. Если раньше патриотическая идея оценивалась левацки настроенными партфункционерами и пропагандистами сугубо негативно – как главное (наряду с религией) идеологическое обоснование легитимности власти имущих классов, то в условиях форсированного построения социализма в первом государстве трудящихся патриотизм обретал качественно иное содержание. В конце мая 1934 г. «Правда» опубликовала статью журналиста Г. О. Васильковского, в которой автор, повторяя высказывание Сталина об обретенном после Октябрьской революции первом пролетарском Отечестве и необходимости его защиты, назвал чувство патриотизма, преданность народному государству – «высшим законом жизни» (так называлась сама статья)[451]451
  Правда. 1934. 28 мая.


[Закрыть].

9 июня 1934 г. в советской печати было опубликовано постановление ЦИК Союза ССР «О дополнении положения о контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления статьями об измене родине». Согласно новому закону, «измена родине» предполагала «действия, совершаемые гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как то – шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу – караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества». Наказанию подлежали не только обвиненные в измене, но и члены их семей, не сообщившие о ней властям[452]452
  Правда. 1934. 9 июня.


[Закрыть]. В тот же день «Правда» вышла с передовицей «За родину!», обосновывающей введение дополнения к УК СССР. Преданность своей социалистической Родине провозглашалась в ней высшей общественной ценностью: «… У советских людей, руководимых нашей партией, выращенных Сталиным, безгранична любовь и преданность своей родине». Понятие «родина» приобрело особый смысл, любое посягательство на родную землю или измена ей, своему народу объявлялись в статье тягчайшим преступлением: «Тот, кто поднимет руку на родину, тот, кто изменит ей, должен быть уничтожен»[453]453
  Там же. В июне 1934 г. кампания по утверждению новой патриотической идеи, как идеи общенародной, а не узкоклассовой, получит свое развитие в статьях колхозницы А. С. Молоковой «И я говорю сынам: Защищайте нашу страну» и академика А. Богомольца «Почва, которая рождает героев» (Правда. 1934. 18 июня).


[Закрыть]. Слово «родина», «возвращенное» русским и другим народам Союза как главный этнокультурный и территориальный символ нации, имело уже иное значение, чем «обретенное» отечество мирового пролетариата. Понятие «родина» было более глубинным, связанным с национальными корнями, культурой, бытом, духовными ценностями, историей народа, а не с задачами мировой революции и коммунистического движения.

Примечательно, что слово «родина» (писавшееся тогда еще со строчной буквы) как пропагандистский термин было впервые использовано в первомайских лозунгах, утвержденных на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 18 апреля 1934 г., т. е. почти за два месяца до выхода знаменитой правдинской статьи. О смещении идеологических акцентов говорит и тот факт, что в лозунгах впервые говорилось о верности Красной Армии не международному пролетариату, а «советской родине». Наряду с РККА защитниками социалистической державы провозглашались советские рабочие и крестьяне[454]454
  См.: Якобсон С., Лассвелл Г. Первомайские лозунги в Советской России (1918–1943) // Политическая лингвистика. Екатеринбург, 2007. Вып. 1(21). С. 123–141. Еще за полгода до описываемых событий, в ноябре 1933 г., среди лозунгов к очередной годовщине Октябрьской революции на первом месте фигурировали следующие: «Да здравствует мировая пролетарская революция!» и «Вперед к всемирному Октябрю!» (Попович Н. Советская политика по укреплению русского патриотизма и самосознания (1935–1945 гг.) // Россия в XX веке: Историки мира спорят. М., 1994. С. 468).


[Закрыть].

Утверждение в СССР понятия «родина» как одного из главных идеологических символов вызвало неоднозначную реакцию в эмигрантских кругах. Для представителей левых течений (меньшевиков и троцкистов) это было очередным доказательством отступления сталинского руководства от канонов марксизма и «идейного перерождения» советского режима. 25 июня 1934 г. в передовице «За родину!» (заголовок правдинской статьи был не случайно продублирован и взят в кавычки) печатного органа меньшевиков «Социалистический вестник» было заявлено, что введение в советский политический лексикон слова «родина», взятого из пропагандистского арсенала белогвардейцев, дискредитирует идеи революции и социализма. Меньшевики упрекали своих оппонентов в том, что они вознамерились употреблять в целях массовой агитации термины, «буквально повторяющие лозунги правительств нереволюционных и контрреволюционных и так же апеллирующие не к революционно-социалистическому, а к географически-националистическому, «зоологическому» патриотизму»[455]455
  «За родину!» // Социалистический вестник. 1934. 25 июня. С. 1.


[Закрыть]. Л. Д. Троцкий в своем издании «Бюллетень оппозиции» подчеркнул, что идеологический поворот 1934 г. не случаен – он является логическим завершением сталинской «контрреволюции», отказом от ленинизма и переходом «от революционного патриотизма к национал-реформизму»[456]456
  Троцкий Л. Д. Что означает капитуляция Раковского? // Бюллетень оппозиции. 1934. № 40. С. 14.


[Закрыть].

Противоположной была реакция на советские идеологические новации у некоторых представителей белоэмигрантского лагеря. Русский философ Г. П. Федотов расценил происходящие в СССР перемены как отказ советских властей от интернационализма как определяющей идейно-политической основы и постепенный переход на национально-державные позиции. Возвращение понятия «родина» являлось, по его мнению, знаковым событием: «Вещь неслыханная, невозможная вчера: в СССР «родина» объявлена священным словом. Родина склоняется во всех падежах, комсомольцы учатся по классическим прописям: то есть, прежде всего, национальной гордости. Первая в мире страна, самая свободная, самая мощная, самая передовая! На нее покушаются – мы дадим отпор. И враги – это уже не мировая буржуазия, а конкретно: Япония, Германия. Нельзя думать, что все это пишется и говорится по заказу. Естественно предполагать, что власть только открыла шлюзы, долго сдерживавшие поток бурной национальной стихии»[457]457
  Федотов Г. Новый идол // Современные записки. Общественно-политический и литературный журнал. LVII. Париж, 1935. С. 399.


[Закрыть].

8 августа 1934 г. И. В. Сталин, А. А. Жданов и С. М. Киров внесли свои поправки к присланному конспекту учебника по истории СССР, написанному группой советских историков под руководством Н. Н. Ванага. После ознакомления с текстом большевистские лидеры вынесли решение, что группа Ванага «не выполнила задания и даже не поняла самого задания». Упрекнув авторов конспекта учебника в копировании «ненаучных определений» буржуазных историков, примененных ими в оценке событий российского прошлого, партийные руководители указали: «нужен такой учебник истории СССР, где бы история Великороссии не отрывалась от истории других народов СССР»[458]458
  Историю – в школу. С. 121–122.


[Закрыть]. Это замечание, по сути, воспроизводило сталинское высказывание в марте того же года о русском народе – собирателе земель и создателе многонационального государства. 14 августа замечания были одобрены Политбюро ЦК ВКП(б) и доведены до сведения авторов учебника. В январе 1936 г., в связи с активизацией работы по написанию учебника по истории СССР замечания будут опубликованы в печати[459]459
  Правда. 1936. 27 января.


[Закрыть].

К наиболее показательным примерам осуществляемой властями идеологической политики, направленной на создание новой советской исторической концепции и обозначившей отказ от левацких и антипатриотических установок предыдущего десятилетия, можно отнести письмо И. В. Сталина к членам Политбюро и директору Института Маркса-Энгельса-Ленина В. В. Адоратскому от 19 июля 1934 г. В нем содержалась критика некоторых положений работы Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» (1890 г.). Эта статья была подготовлена Адоратским для публикации в журнале «Большевик» к 20-летию начала Первой мировой войны. Энгельс, оценивая степень влияния России на ход европейской истории XVIII–XIX вв., подчеркивал, что внешнеполитическое могущество царизма было обусловлено расчетливой и коварной деятельностью дипломатов, не русских по происхождению, а «иностранных авантюристов» (просматривая статью, Сталин в этом месте на полях отметил: «Всемогуществен, дипломатов-авантюристов? Что за чепуха…»[460]460
  И. В. Сталин Историческая идеология в СССР в 1920–1950-е годы. С. 227.


[Закрыть]). Далее Энгельс объяснял, почему этой «шайке авантюристов» удавалось долгое время так успешно влиять на европейскую политику. Эти успехи, по мнению основоположника «научного коммунизма», имели под собой «осязаемую материальную основу» – русский народ. Энгельс писал: «Представим себе Россию в середине прошлого столетия. Уже тогда – это огромная страна, заселенная племенем, исключительным по своей однородности. Население редкое, но быстро растущее, так что рост мощи страны обеспечен одним уж течением времени. Это население закостенело в умственном застое, лишено всякой инициативы, но в рамках своего унаследованного от предков быта может быть использовано решительно на что угодно; выносливое, храброе, покорное, привыкшее ко всем тяготам, оно представляло собой превосходнейший солдатский материал для войн того времени, когда сомкнутые массы решали исход боя»[461]461
  Там же.


[Закрыть]. Русская армия, как полагал автор статьи, была всегда непригодна для серьезных наступательных операций, и поэтому «самостоятельные военные действия царизм ведет только против таких заведомо слабых противников, как шведы, турки или персы» (Сталин, имея в виду могущество империи Карла XII, отметил на полях: «Не всегда шведы были слабы»[462]462
  Там же. С. 228.


[Закрыть]). Перенося политическую ответственность за действия царского правительства на русский народ и объявляя Россию едва ли не оплотом европейской реакции, Ф. Энгельс призвал покончить с «гегемонистскими» устремлениями ведущего славянского государства. Выход он видел в следующем: «Опасность мировой войны исчезнет в тот день, когда дела в России примут такой оборот, что русский народ сможет поставить крест над традиционной завоевательной политикой своих царей и вместо фантазий о мировом господстве заняться своими собственными жизненными интересами внутри страны»[463]463
  Там же. С. 231.


[Закрыть].

Откровенно антироссийская направленность статьи, ее фактологическая предвзятость были раскритикованы И. В. Сталиным в его письме В. В. Адоратскому и членам Политбюро. Отвергая тезис Энгельса о России, как о главном европейском государстве-агрессоре, вождь ВКП(б) особо отметил, что «завоевательная политика со всеми ее мерзостями и грязью вовсе не составляла монополию русских царей». Сталин подчеркнул, что «завоевательная политика была также присуща – не в меньшей, если не в большей степени – королям и дипломатам всех стран Европы»[464]464
  Сталин И. В. Соч. М., 2007. Т. 14. С. 8.


[Закрыть]. Указав еще на ряд исторических неточностей в работе Энгельса и назвав ее лишь «памфлетом против русского царизма», советский лидер посчитал нецелесообразной публикацию этого материала в главном теоретическом органе партии. Несмотря на непререкаемый авторитет Энгельса у коммунистов и руководства страны, появление такой статьи и придание ей характера директивного документа явно сыграли бы дезорганизующую роль в процессе идеологической мобилизации советского общества. СССР как первое социалистическое государство и фактически провозглашенное геополитическим правопреемником дореволюционной России уже никак не могло рассматриваться в качестве страны-агрессора (в отличие от мировых империалистических держав и, особенно, гитлеровской Германии, открыто заявившей о своих экспансионистских намерениях). Не считалось возможным предавать огласке и откровенно русофобские высказывания Энгельса, содержащиеся в его статье, которые ставили бы под сомнение искренность его интернационализма. Примечательно, что письмо Сталина будет напечатано лишь в мае 1941 г.[465]465
  Сталин И. В. О статье Энгельса «Внешняя политика русского царизма» // Большевик. 1941. № 9 (Май). С. 1–5.


[Закрыть], т. е. перед самым началом войны с Германией. В советской истории этот эпизод с несостоявшейся публикацией произведения основоположника коммунистической теории станет тем редким, но наглядным примером, когда общенациональные и государственные интересы будут ставиться выше идеологических установок, невзирая на авторитет их авторов.

Знаковым событием в культурной жизни СССР, произошедшим в год «идеологического поворота», стало создание Всесоюзного Пушкинского комитета. Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 27 июля 1934 г. Комитет утверждался «ввиду приближающегося столетия со дня смерти великого русского поэта, создателя русского литературного языка и родоначальника новой русской литературы А. С. Пушкина, погибшего под пулей международного авантюриста, исполнявшего волю помещичьей аристократии». Символично, что Пушкин, ранее причислявшийся к «представителям помещичьей культуры» и даже к «контрреволюционерам» (такими ярлыками «награждали» писателя левацки настроенные авторы 1920-х гг.), был назван в этом документе «великим русским поэтом», убитым западным авантюристом по наущению представителей высших аристократических кругов. А. С. Пушкин, дворянин по происхождению, но подлинно национальный писатель, противопоставлялся чуждой народу аристократии. Решением ЦК Пушкинскому комитету поручалось «выработать ряд мероприятий, имеющих целью увековечить память Пушкина среди народов СССР и содействовать широкой популяризации его творчества среди трудящихся». Как следовало из этих слов, творчество гения русской литературы должно было содействовать упрочению межнационального и культурного единства советских народов. Комитет возглавил А. М. Горький, его заместителями были назначены А. С. Бубнов и первый секретарь Союза писателей А. С. Щербаков. В состав Комитета вошли ведущие партийные работники (К. Е. Ворошилов, В. В. Куйбышев,С. М. Киров,А. А.Ждановидр.), крупнейшие писатели и деятели культуры СССР (А. Н. Толстой, А. С. Серафимович, А. А. Фадеев, Ю. Н. Тынянов, Л. В. Собинов, К. С. Станиславский, В. И. Немирович-Данченко, Янко Купала, Г. Тобидзе и др.), представители науки (А. С. Орлов, М. В. Розанов, Н. С. Державин, М. А. Цявловский, Ю. Г. Оксман и др.)[466]466
  Власть и художественная интеллигенция. С. 218–219.


[Закрыть]. Окончательное «возвращение» А. С. Пушкина, а впоследствии и других классиков русской литературы, приобщение (посредством просвещения и государственной политики по ликвидации неграмотности) широких многонациональных масс к духовному наследию прошлого имело не только культурное, но и важное политическое значение. Трудно не согласиться с оценкой этого события, данной российским историком Ю. Н. Жуковым: «Страна решительно порывала с нигилистическим по сути, вульгарно-социологическим по форме отношением к своему прошлому, к тем, кто на протяжении веков создавал ее литературу, искусство, науку. Формирование Пушкинского комитета и проведение Пушкинских торжеств (в феврале 1937 г. – А. К.) открывали долгую чреду восстановления с помощью таких же юбилеев сознательно замалчивавшихся учебниками и пропагандой имен писателей, поэтов, художников, архитекторов, композиторов, ученых»[467]467
  Жуков Ю. Н. Иной Сталин: Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг. М., 2003. С. 201.


[Закрыть].

В 1935 г. понятие «патриотизм», уже прочно утвердившееся в советском политическом лексиконе, приобретает и ярко выраженное антифашистское содержание. Советский патриотизм, любовь народов СССР и рабочих других стран к первому в истории государству трудящихся, в котором устранены основные социальные и межнациональные противоречия, становится мощным пропагандистским оружием, направленным против главного врага – нацистской Германии, гитлеровской идеологии национал-социализма и ее составляющих: радикального антикоммунизма, идеи расового превосходства и ненависти к интернационализму.

В марте 1935 г. в «Правде» появляется заметка «Советский патриотизм», в которой декларировалось, что Советский Союз является для трудящихся всего мира «живительным родником человечества», а в звучащем «подобно колоколу в тумане» имени столицы этого государства – Москве – «воплощена надежда на лучшее будущее и победу над фашистским варварством». Советский патриотизм понимался как «чувство безграничной любви, безоговорочной преданности своей родине, глубокой ответственности за ее судьбу и защиту – рождается из недр нашего народа. Никогда героизм в борьбе за свою страну не достигал таких невиданных высот». Патриотизм граждан рожденного революцией государства объявлялся подлинным и народным: «Славная история Советского Союза показывает, на что способны трудящиеся, когда дело касается их родины. Нелегальная работа, сражения на баррикадах, бои могучей армии Буденного, смертельный огонь бессмертной армии революции, гармония фабрик и заводов социалистической индустрии, ритм труда больших и малых городов, деятельность Коммунистической партии – все это звучит в бессмертной песне нашей любимой, свободной, обновленной страны… Советская Россия – это страна, вскормленная и воспитанная Лениным и Сталиным. Она нежится в лучах весны, которая пришла вместе с Октябрьской революцией… Мы подняли красный флаг коммунизма к новым высотам, к далеким голубым небесам». О народном патриотизме как восприемнике державной идеи и культурных традиций говорилось в следующих строках: «Советский патриотизм – это любовь нашего народа к стране, которую мы отобрали кровью и мечом у капиталистов и помещиков. Это – любовь к прекрасной жизни, которую построил наш великий народ. Это – надежная защита западных и восточных рубежей. Это – любовь к великому культурному наследию»[468]468
  Правда. 1935. 19 марта.


[Закрыть]. Примечательно, что немецкая сторона отреагировала на появление этой статьи. Ее перевод был опубликован в немецком печатном органе «Рундшау» (1935 г. № 15. С. 787).

Одновременно с утверждением патриотизма как ведущей составляющей массовой пропаганды, в политике середины 1930-х гг. продолжался процесс постепенного возвращения к русскому культурному наследию, которое в новых социальных условиях должно было способствовать правильному идейному и эстетическому воспитанию советских граждан. Прежнее левацкое экспериментаторство в сфере культуры было отброшено. Вот как описывал события первой половины 1930-х гг. Г. В. Свиридов – в те годы начинающий композитор: «Тридцатые годы – неоднородные. Начало их – 31–32–33-й годы – голод по России. В литературе и искусстве торжество крайних экстремистских движений. С одной стороны – ЛЕФ, с другой РАПП и РАПМ. Гнусные негодяи и тут и там. Травля и уничтожение Русской культуры. Разрушение церквей, уничтожение ценностей, уже никогда невосполнимых. Отмена ЛЕФ'а и РАПП'а, Горький, недолгая попытка поднять значение и роль творческой интеллигенции (имеются в виду 1934–1936 гг. – А. К.). Литература: Шолохов, Леонов, А. Толстой. Появление талантливых поэтов: Прокофьев, Корнилов, Васильев, Смеляков. Романтизм (поэтический). Кино «Чапаев» – лучшая советская картина, так и осталась лучшей, имевшая настоящий всенародный резонанс и успех. Стали выставляться Нестеров, Петров-Водкин, Рылов. Появление Корина. Рахманинова разрешили играть, а раньше он был под государственным запретом. С. Прокофьева перестали называть «фашистом» (в 1933 г. великий русский композитор окончательно вернулся в СССР – А. К.)… Интерес к Русскому (внимание к нему), возврат к классическим тенденциям»[469]469
  Свиридов Г. В. Музыка как судьба / Сост. А. С. Белоненко. М., 2002. С. 209–210.


[Закрыть]. В сентябре 1935 г. Политбюро своим специальным постановлением дает согласие на просьбу о возвращении в Россию выдающегося русского художника И. Я. Билибина вместе с семьей[470]470
  Власть и художественная интеллигенция. С. 267. В своем письме из Парижа на имя члена Политбюро ЦК ВКП(б) Я. Э. Рудзутака И. Я. Билибин признавал, что «пребывание здесь – нелепость и громадная ошибка», и просил разрешения вернуться на Родину (Там же. С. 764).


[Закрыть].

Происходили изменения и в области культурного строительства, выразившиеся в отказе от леворадикальной эстетики и в обращении к национальным традициям. Постепенно на сцену стали возвращаться русские песни и танцы, в официальной прессе появились благожелательные публикации о народном творчестве (в особенности, после выступления А. М. Горького на I-м съезде писателей в 1934 г., в котором фольклор был назван выражением народной мудрости). В 1935 г. И. В. Сталин рекомендовал включить русские народные песни в постоянный репертуар музыкальных коллективов. В ноябре того же года газета «Правда» указала на значимость национальных традиций для дальнейшего развития советской музыкальной культуры. В одной из редакционных статей говорилось: «Все возвращающий интерес к народному танцу и народной песне – явление здоровое и жизненное. Это правильный путь и для всего советского музыкального искусства»[471]471
  Правда. 1935. 10 ноября.


[Закрыть]. Современные композиторы, чьи произведения не соответствовали критериям русской музыкальной классики и канонам «социалистического реализма» (например, Д. Д. Шостакович с его оперой «Леди Макбет Мценского уезда»), обвинялись в «формализме», «левацком уродстве» и «мелкобуржуазном новаторстве»[472]472
  См. редакционную статью в «Правде» «Сумбур вместо музыки» (28 января 1936 г.).


[Закрыть]. Борьба с проявлениями «формализма» затронула и сферу живописи. Так, в мае 1936 г., председателем Комитета по делам искусств при СНК СССР П. М. Керженцевым была направлена на имя И. В. Сталина и В. Молотова докладная записка, в которой автор сетовал на то, что в залах Третьяковской галереи и Русского музея в последние 20–25 лет экспонируются «произведения формалистического и натуралистического порядка… ничтожные по своему художественному значению», в то время как «ряд картин, скульптур и рисунков лучших мастеров – реалистов XIX и XX вв. консервируются в запасниках». Призывая покончить с подобной практикой, Керженцев предложил утвердить постановление об изъятии произведений авангардистов из экспозиционных залов вышеуказанных музеев и «одобрить организацию Комитетом по делам искусств специальных выставок художников-реалистов Репина, Сурикова, Рембрандта»[473]473
  Власть и художественная интеллигенция. С. 308–309.


[Закрыть]. Первостепенное внимание при этом уделялось произведениям мастеров русской реалистической школы.

В канун нового, 1936 г., советскому народу и, прежде всего, юным гражданам СССР были возвращены новогодний праздник и елка, до этого считавшимися идеологически вредными символами прошлого, связанными с Рождеством и христианской традицией. В декабре 1935 г. кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б) и секретарь ЦК КП(б) Украины П. П. Постышев, предварительно согласовав со Сталиным вопрос об этом нововведении, обратился с открытым письмом к комсомольцам страны. В нем он замотивировал необходимость возвращения для советских детей традиционного праздника: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год своим детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, Детские клубы, Дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то, не иначе как «левые» загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею. Следует этому неправильному осуждению елки, которая является прекрасным развлечением для детей, положить конец. Комсомольцы, пионер-работники должны под Новый год устроить коллективные елки для детей… Горсоветы, председатели районных исполкомов, сельсоветы, органы народного образования должны помочь устройству советской елки для детей нашей великой социалистической родины»[474]474
  Правда. 1935. 28 декабря.


[Закрыть]. Письмо Постышева было воспринято как директивное, и уже на следующий день было опубликовано постановление ЦК ВЛКСМ за подписью лидера комсомола А. В. Косарева, в котором предписывалась организация новогодних елок в школах, домах пионеров, парках – как веселое действо для детей, «не допуская… всякого рода докладов о деятельности школы»[475]475
  Комсомольская правда. 1935. 29 декабря.


[Закрыть]. Тогда же новогодние праздники были возвращены и для взрослых. По предложению профсоюзов Совнарком постановил выходной день 30 декабря (очередной после шестидневной рабочей недели) перенести на 1 января[476]476
  Правда. 1935. 21 декабря.


[Закрыть]. Новогодние детские елки, новогодние празднества и балы были впервые за долгие годы проведены по всей стране.

В те же дни было опубликовано постановление ЦИК и СНК СССР «О приеме в высшие учебные заведения и техникумы», которое гласило: «Отменить установленные при допущении к испытаниям и при приеме в высшие учебные заведения и техникумы ограничения, связанные с социальным происхождением лиц, поступающих в эти учебные заведения, или с ограничением в правах их родителей»[477]477
  Известия. 1935. 30 декабря.


[Закрыть]. Отмена некоторых социальных ограничений, установленных после Октября 1917 г. и распространявшихся на детей представителей бывших привилегированных слоев являлась лишним свидетельством отказа советских властей от узкоклассового подхода в социальной политике и начала формирования общенародного государства, которое получит свое идеологическое оформление в Конституции 1936 года.

Среди ярких примеров реставрации в СССР некоторых дореволюционных армейских институтов следует особо отметить введение в сентябре 1935 г. постановлением ЦИК воинских званий в Красной Армии[478]478
  Правда. 1935. 23 сентября.


[Закрыть] и последующую через полгода окончательную «реабилитацию» казачества. Последнее рассматривалось властью уже как всецело советское и было признано не только частью крестьянства, активно участвующей в колхозном строительстве, но и значимой единицей вооруженных сил страны. С казаков, как носителей многовековых ратных традиций, были сняты прежние ярлыки, определявшие их исключительно как «царских карателей» и «пособников белых». Восстанавливался и воинский статус этого бывшего служилого сословия. 20 апреля 1936 г. было издано постановление ЦИК СССР «О снятии с казачества ограничений по службе в РККА», существовавших с начала 1920-х гг. В документе указывалось: «Учитывая преданность казачества советской власти, а также стремление широких масс советского казачества наравне со всеми трудящимися Советского Союза активным образом включиться в дело обороны страны, Центральный исполнительный комитет Союза ССР постановляет: отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Рабоче-крестьянской Красной армии, кроме лишенных прав по суду»[479]479
  Правда. 1936. 21 апреля.


[Закрыть]. На следующий день последовал приказ № 061 наркома обороны К. Е. Ворошилова о создании в РККА казачьих кавалерийских частей – донских, кубанских и терских. Военнослужащим казакам была возвращена (с некоторыми изменениями) традиционная форма казачьих частей Русской Императорской армии, но без погон (они будут введены в январе 1943 г.)[480]480
  См.: Жуков Ю. Н. Иной Сталин. С. 217; Солдаты Великой Отечественной войны. Киев, 2013. № 6. С. 6–7, № 13. С. 6–7.


[Закрыть].