Текст книги "Дудль Вздул Майдан. Стихотворения и поэмы"

Дудль Вздул Майдан
Алексей Козлов

© Алексей Козлов, 2016

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тогда

Салют Киплингу

 
…Когда обременённый долгой жизнью,
Узрел в окне творящееся там,
И с ужасом узнал свою отчизну,
Как плод гнилой, отдавшийся врагам,
Когда без слёз не вспомнишь зла былого,
И новое не волен вдруг простить,
Когда навек утратил веру в слово,
Сил не имея дело применить,
Когда не веришь никому в печали,
И понял, наблюдая за толпой,
Что твой корабль от берега отчалил,
И только буря воет за кормой,
Когда народ твой – тягловая сила,
Убит и истомлён в пути чужом,
И в пчельне – у вампира все кормила,
А честным насыпают сгнивший жом,
Когда вокруг все лучшие убиты,
А худшие размножились давно,
И в небе меркнут вечные планиды,
В слизь превращая красное вино,
Когда твердят безумцы: «Круг – квадратный,
Удел твой – мореплаванье в бидэ!»,
И утешают мыслию превратной,
Что первородство – суть ЛГБТ,
Когда алмазы заменяют гомны,
А Солнце подменяет мутный сон,
Когда подносят одру – яд церковный,
Наивно полагая – ты сметён,
Когда вокруг не слышны даже стоны,
И здравый смысл в безверии угас,
И служат беззаконию законы,
Безсилью потакая всякий час,
Когда в акридах копошатся гниды,
И доедает пряники беда,
И лазят по вершине пирамиды,
Клауны Твидалди и Твидалда,
Когда безумье полагает браво,
Что ты как червь земной согнут дугой,
Тогда, мой юный друг, имеешь право
Оружье взять свободною рукой!
 

Наш стрелок

 
Не Кремль Нам силы придаёт,
Не наш поверженный Народ,
Не свора избранных ворюг,
Из Нас сосущих сок,
А наш соратник, Брат и Друг
По имени Стрелок!
Лупи врага! Иди вперёд!
Весь за спиной твоей – Народ!
 

Саксонам нравится править

 
Саксонам
нравится
править,
Саксоны любят лукавить
И плавать верхом по воде.
Саксонам нравится грабить
Того, кто спит в хомуте!
Саксоны – умные шкеты!
Саксоны любят банкеты,
Разнашивать модный прикид.
Саксонам нравится править,
Едва ли возможно представить
Таких
омерзительных
гнид!
 

Последняя речь Камерона

 
Ухожу из Единой Европы!
Жду от Фунта благих перемен!
Снова минет английские попы
Озверелый, б…, крупповский член!
Не нужны нам чужие обеты!
Нам не нужен Иgilовский гой!
И под юбкой своей Лизаветы
Обретём мы навеки покой!
Ухожу из Единой Европы!
Увожу канонеркой Биг Бен!!
Пусть же минет английские попы
Озверелый, б…, крупповский член!
 

Баллада о том, как Шендеровича побили (Скорбная)

 
Не знаю уж, в брюхо ли, в око,
По жопе, иль розе ланит,
Побит Шендерович жестоко,
Заступник народный побит!
Удел его койка и клизма.
Бандитами взят в оборот
Борец с среднерусским фашизмом,
Во шлеме Мамбрина Кихот!
Рыдает народ до Лопасни.
Он жёг креатив, ого-го!
Мы помним прекрасные басни,
И чудные песни его.
Его фелетоны прекрасны,
И слог его дивно остёр,
Побит, и цветок его красный
Каратель закинул в костёр
Гуляют довольные лица
В день летний – прекрасный такой
На площади нашей столицы
Побит Шендерович ногой.
Трудился он, пажити роя,
Шёл к людям, напорит и смел,
Но кривда настигла героя
В расцвете таланта и дел.
К полудню над речкою чистой
Заливисто пели дрозды.
Поймали его экстремисты
И вмиг наваляли…
Два хука, пинок и подножка.
Он локтем ответил вралю,
И крошка – случайная кошка
Безвременно пала в бою!
Да, люди есть тёмные просто,
Живут, не пришедши от сна,
Им по фигу дым холокоста,
Народа святого не зна…
Побит Шендерович речистый,
И гордо построившись вряд,
Собранья господ сионистов
Преступников вновь костерят.
От боли, позора, от скорби
В начале начальных начал
Зашёлся в стенаниях Горби,
И сам Нетаньяху рыдал.
Исус, Макковей и Иона.
И каждый подумает тут,
Что в нашей юдоли закона
Одних Шендеровичей бьют,
Гоняют, стреляют, как в тире,
Ничуть не жалея мусал…
О лишь бы взрастала сатира,
О лишь бы он правду писал!
Они с нами рядом бродили,
А может – и ныне стоят
Те, кто Шендеровича били
Жестоко, толпой, невпопад.
Глумился над падшим в зените
Своих неоконченных дел,
И амбивалентные нити
Порвать каблуками хотел.
Так нравилось это сатрапу,
Он даже не вынул чеки,
Топтал он фетровую шляпу,
Давил сапогами очки!
Замолкла на ветке синица,
Узревши в пыли сапоги,
Как будто блевали в криницу
Отчизны великой враги!
О что они здесь напороли!
Как сделать такое могли?
Как будто н… в престоле,
Как будто бы будто бы ли!
Не выйдет такая затея!
Мы этим щенкам не дадим
Сорвать это знамя, что рея,
Незримо трепещет над ним!
Есть, есть воздаяние в мире,
Здесь встанет стена, фолкштурмист!
Здесь каждый четвёртый – сатирик,
А третий почти что юрист!
Напористо, дружно и исто
По мере таланта и сил
Союз кинематографистов
Злодеев к столбу пригвоздил.
Сомкнуты угрюмые брови,
В лазоревом глазе – весна.
Жестоко побит Шендерович,
За дело ль, без дела. Кто зна…
Летят самолёты в Тамбове,
Идут в Стантинопль корабли…
Жестоко избит Шендерович-
Пророк нашей Русской земли
Не знаю уж, в брюхо ли, в око,
По жопе, иль розе ланит,
Побит Шендерович жестоко,
Великий российский пиит!
 

Английское Tанго

 
Вот чего игра в крикет
Может сделать с девой!
– «Nam pizdets» и «Deneg net»! —
Воет Королева.
Мы дождались наконец
Золотого Века.
– «Deneg net» и Im pizdets»
Голос Человека!
 

Наш Ла Манш!

 
Няш-Мяш!
Ла
Манш!
Бей
В пах!
Дай
Транш!
Параш
Нет!
Данс!
Он
Наш
Ла
Манш!
 

Настоящий художник

 
Надувные Фокановы куклы
Взволновали, … …, меня:
Железы, лобки, вальки и букли,
Ну и в общем – прочая х… ня!
В детстве я постиг, когда в постельке гукал —
Надо ближе быть к земле, к сохе,
Ну а всех Фокановских, …, кукол
Расстрелять из нового MG!
 

Как устроен мир

 
ОказалосЪ – мирЪ устроенЪ.
Но не такЪ, как мыслил воинЪ,
А какЪ выдумалЪ торгашЪ…
Да и тодт… давно… не нашЪ!
 

Самый Клёвый Человек

 
О…в на нашей тризне,
Стал я просто имярек.
И приснился мне в отчизне
Самый клёвый человек.
Вы его везде найдёте
В Магадане, на Дону
Он летал на сомолёте,
Погружался в глубину.
Ездил на автомобиле,
Бил киями по шарам,
Плавал во море на киле,
Лазил в горы по горам.
Разрулил вокруг все беды
Разгонял от солнца хрень
Он дарил велосипеды
Ходокам из деревень.
Мы его любили очень,
Неподвластно как уму.
Наши подвиги и дрочи
Посвящали лишь ему.
Иль его отправим с баню
Наряду с его ворьём
Иль нас скрутят в рог бараний
Не мытьём, как катаньём.
О… в на нашей тризне,
Стал я просто имярек.
И приснился мне в отчизне
Самый клёвый человек.
 

Троя

 
Ах, бедный Йорик! Помнишь, как с зарею
Меня кидал ты, когда мы в наперстки
С тобой играли, а порой в пристенок?
 
 
– Ни в коем случае, а в коем ли бы ни,
Но я о том, о том, о том, в чем сущность
Подслушанной за домино трепни!
Я сам в сад философский, словно в кущи,
Вхожу и говорю себе: «Верни!»
– Вернуть? Да никогда!
– Дурак!
– Ну, ни во веки!
– Меня ты рассмешил!
– Мне не до шуток!
– Что свойственно, о боже правый, миму?
– Идем в бардак, где можно скинуть схиму
Перед очами Марфы и Ревекки!
 
 
* * *
В часу втором я третий позвонок
Четвертой власти гладил пятернею,
А стал шестеркой, когда в день седьмой
В восьмерку превратилась ось телеги,
И годы полетели – девять, десять,
Одиннадцать, ети их всех, но тут
Двенадцать рыл апостолов явились
И все на одного, да, все на одного
Двенадцать месяцев, двенадцать иностранцев,
Счастливый рой, я был так возбужден,
Что не заметил следующих чисел,
А надо бы, но умоисступленье
Заворожило черного дрозда.
Да надо бы, бы надо, бы, бы надо,
Когда б не тот ли, кто там же еще?
Никто нигде никак не засветился,
Я потерял дорогу, красоту,
Земную жизнь прошел до половины
И в предпоследней трети опочил,
Чтоб силу инкарнации изведать,
И вот проснулся скунсом в колесе
С своею миской, ложкой и струею.
Ко мне порой приходят пионеры,
Шахтеры, проститутки, даже бомжи,
Доцент, два кандидата, академик,
Русалка, извлеченная из тины,
Кибальчиши, Плохиш, два Буратино…
Приходят зайцы с длинными ушами,
Слоны и рыси, я на них смотрю
Раскосыми и жадными очами,
Как гордый Буревестник или змей,
Потоками Иордана омытый,
Вблизи Крестителя с его желанной шайкой,
Да, медным тазом, коий угодил
На голову Отчизны величавой
И с ног свалил свирепого колосса,
Что назван был Империею Зла,
Иль просто импиреей, в час досуга
Меня ты, няня, от беды спасла
Попавшего между враждебных рас
И в Болдино, старушка, проводила,
И там я на закорках написал
Все лучшее, что мыслимо в природе.
Здесь я бродил по хвое, мху, по водам,
Как по суху, хотя был мокр от страха,
За судьбы Родины, меня здесь пристрелили
Сарданапал-злодей, о той дуэли
Я в небе вспоминаю… Нет, Ильич,
Не зря мы шли извилистой дорогой
И все мы не умрем, и гордый дух
Заводчика Морозова и Павла
Все ж в нас живет, как бренная свеча
В руке у обезьяны павиана.
Ужо тебе! Ужо тебе! Далила!
Вблизи Кремля московскими ночами
Я часто проходил, терзая ноги
О Мавзолей, где Штирлиц величаво
Годами охранял от мух святыню
И духов отгонял своею тростью,
О злачные притоны, о бараки,
Черемушки, омоновцев, солдатов,
О Керасиров, вылезших некстати
Из-под земли Вальпургиевой ночью
И о тебя Нерон Цезарионыч,
Источник столь свирепого пожара,
Что мне не по себе, скажу по чести.
И там, вдали от Новгородской Сечи,
Цепляя фалды Грозного царя,
Копеечку просил на пропитанье
И получил по жопе сапогом.
Да, было все, да было все, да, было,
И есть что вспоминать: о комсомоле,
Репейном морсе, сталинских ударах,
Брижжит Бардо, Кибелле многогрудой,
О поездах, грохочущих в пустыне
Своими буферами золотыми,
Стене Китайской, коей я дарил
Любимые напевы Шаалиня,
Ядра Кунфу, Конфуция, от плебса
Ядреной отделенного стеной.
Я не забыл, забыл ли я, я помню
Издательство, где я сточил всю жопу
Об эти стулья, гвозди и столы
Труды великих гадов и мерзавцев
По чести превзошедших Герострата
В своем маразме чистом и святом.
Я испытал, мне ли мечтать о лучшем?
Не мне, не вам, придут другие люди
И в ясности товарища узрят,
Который композитором от бога
Рожден в деревне Синей Ляпеги
Взрос как крапива, в город занесен
Монгольскою Ордою Чингиз Хана,
Чтоб, как Рязань, нас всех испепелить
Назло туземцам добрым из Борнео,
Мадагаскара, Чада и Шри Ланки
Я проклинаю напрочь эти бусы
Да Гаму и Колумба и Авось,
Который надругался над Юноной
И пысал супер-мощною струей.
Здесь обмелел мой разум и рассудок
Сгустился над землей, здесь я сточил,
Я говорил о том, две ягодицы,
И волчьей ягодой накормлен был сполна,
До основанья. Пиррову победу
Я одержал носком от сапога,
И Крошка Цахес был тому свидетель.
О нем я помню. Сплав благих народов,
Честнейший смертный, хулиган и вор,
Чья мудрость превзошла диван Гафиза,
Изгнанник, Дантовед и демагог.
Во дни сомнений тяжких и раздумий
Я б вырвал, если б мог, его язык
И сжег в костре далекой Саламанки.
Его друган – завзятый Вороненок,
Нахохлившись сидел на облучке
И карканьем тревожил птицу-тройку,
Изобретенье русского царя
Где три богатыря на Черномора
Идут веленьем русского народа
И пестуют Антихриста гузном.
Чекиста три: два добрых и немой
Встают пред оком ласковым Перуна,
Готовые на подвиг и на смерть.
И Крошка Цахес, уцелев случайно
В горниле испытаний и побед,
На отдых вызывает Вороненка,
И вдохновенно чадо двух народов,
Честнейший смертный, смотрит в небеса.
От Кнессета судьбою отделенный
Он здесь осел, и тихо угнездившись,
Пустив коренья в Северной Пальмире,
Он был одним из тех, кого люблю.
Он сеял только доброе, но втуне
Пошли его деянья всеблагие,
И проповедь похерена была
Все семьи одинаково счастливы,
Ну а в несчастье разница, ничтяк.
Так он бряцал пред нами фонарями
Вокруг двух глаз, их не могло быть больше.
Природа нас такими сотворила —
Уродами без страха и упрека,
Лишив навек достоинства и чести,
Но напоив божественной струей.
Да, он бряцал пред нами фонарями,
Бряцал и бряцал, бряцал и бряцал,
Пока ума бедняга не лишился,
Даря супруге толоконный лоб
С индийской мушкой посреди пустыни
Сократовского лбищи или лба.
За блуд с позором выгнанный пинками,
Он моросил слезами по притонам,
И дочерей свирепых проклинал,
И сыпал пепел на башку седую,
Где муторно торчали три сосны.
Он напоил послушливые стрелы
Нетрезвых шуток ядом самомненья
И проклинал Гоморру и Содом.
Все языки смешал он в Лукоморье,
Но башня не поднялась у него,
Поскольку средь зеркал одни Горгоны,
И кротостью не славятся они.
Как блудный сын бродил он по вселенной
И призывал на головы мерзавцев
Все беды, бури, стрелы и мечи,
Пока не обносившись, с голой жопой,
Он не осел в конторе на шесток.
Мир горний пробуждался по утрам
Своим Кукареку. Здесь я кончаю
Историю Ромео и Джульетты
Которые любили так друг друга
Что отошли в один и тот же день
Так пусть же, пусть же, пусть же Конь Троянский
Струю испустит над челом скитальца,
Сколь многоумным, столь и всеблагим.
Кончаю я пред Господом и вижу:
Гонимые сверкающей звездою,
Волхвы уже несут свои дары —
Бочонок рома, ладана и смирны
И десять пар колготок «Филодоро».
Нет виноватых! и слеза страдальца
Струится меж персей у Андромахи…
Я не могу! Прости, Кизил Троянский
И прочие бабцы, я ухожу
Под грозами и бедами Вселенной!
 
 
* * *
Когда бы лень меня не увлекала
В свои чертоги, шхеры и палаты,
Я был бы членом мощного Рот-Фронта
И делал на досуге шоколадки,
Купался б в молоке, сусле и пиве,
И был бы сыром на вершине голой
Вдали Сизифа злого с кирпичами.
Я бы воздал величию бесштанных
Борцов за правду, мытаря Матфея
Я б переплюнул на олимпиаде
В амфитеатре спаленной Помпеи,
Везувий многоротый проклиная.
Я б дал оценку всякой божьей страсти
И взвесил на весах дела людские.
Я был бы там, где жгли Джордано Бруно,
И мог быть птицей Феникс, коей Фридрих,
Великий сын немецкого народа
В свирепой битве обломал рога.
Иль вру, иль вру, иль вру —
Франциск Асизский
Нашептывал стихи Шехерезады,
Взопрев от многословья. Я б не был,
Кем быть хотел, и быть бы мог, кем не был!
Гетерою без страха и упрека,
Аспазией в разборках меж спартанцев
И бешеным Атиллой с головою
Размером с чан пивной, но Медный Всадник
Мне пересек абсциссу, ординату
И голову в Борнео потерял.
Он бродит по лесным холмам Кинтайра
Как Пол Маккартни, Леннона ища.
Я остаюсь собой, междоусобье
Меж пчелами благими проклинаю
И пью на брудершафт змеиный мед.
Я удаляюсь. Множась, словно слухи,
Мои раздумья погребли мой разум
Под пеплом Антарктиды, и пингвины
Благословенья просят у меня.
 
 
* * *
Быть пидором без страха и упрека
Не мой удел. Стремлюсь я в раже бранном
Под грозные твои, о Троя, стены,
Под этот ров и Дантовы спирали,
Где я надеюсь сотворить подкоп.
И мужеством свергая неприступность
Стать твердой лапой у Пяти Углов.
Уже вдали созвездья Андромеды
И Сириус и Солнце, все планеты,
Плывущие в бескрайний океан,
Заложник штиля, мрака, Кровью Марса
Я напоен. Все ближе, ближе, ближе
Твои бока нелепые, Земля.
Бильярдный шар, попавший в эту лузу
В потоке света я эфир взрезаю
Сплотившийся вкруг крупповским железом
И вот уж над похищенной Европой
Склонить крыла. Включаю тормоз, чтобы
Смочь разыскать в провинции Востока
То место, из-за коего сыр-бор,
Тот город, вкруг которого вся драка
Кипит как суп с костями агнеца.
Уже блестит надменный щит Гектора
Я отражаюсь в нем небритой рожей,
Желая поучаствовать в разделе
Чужих домов и прочего добра.
Войска истомлены отнюдь не блудом,
С цветами Рипербана, Монпарнаса
И чайной церемонией. Отнюдь!
Пустой желудок вкупе с вожделеньем
Всетщетно огрызает эти стены,
Не в силах подступиться. Льется дождь
Последних стрел и масло из лампады
Поместной Ярославны, смоль и ядра
Уже текут на голову мою.
Струятся вниз. Над силой тяготенья
Смеется тот, чьи бренные мгновенья
За пять минут вселенной сочтены.
Но замысел, созрев плодами ада
Из-под земли сегодня вырастает.
Войска уходят, оставляя хлам,
Костры и пики, но блестит победно
Схороненный в кустах Троянский конь
На тонких ножках лживое созданье,
Подарок черта глупости чужой
И никого. Из крепости высокой
Вылазит первым пьяный Чиполлино,
Поддерживая юных герцогинь.
Спартак выходит с детскою трещоткой,
Сицилии дитя, он так любим
Арийским плебсом, жадным до наживы,
И деревянный конь уже скрипит
Суставами, колеса напрягая,
Чтоб влезть в ворота, где его уж ждет
Омытая кухарками пивная.
Внутри коня порядок и покой
Все затаились, червяки в навозе
И ждут сигнала, закурить нельзя,
Не выдав хитрый план, над коим бились
Монтень и Маркс, Шилькгрубер и Эйнштейн.
Глаза слезятся камедью и медом.
Завернутые в старые трусы,
Мечи не брякнут о базальт обшивки,
Но Шатл взлетел. Ату его, ату!
 
 
Густее всех чернил, ночная мгла
Вокруг клубясь и пенясь, окрылила
Тугую дверь и скрипнула она.
Война, война, война, война, война!
Пусть глупый сон узнает силу фальши!
Пузатой Гаргамелле в тесном стойле
Покажет силу праздного ума!
Среди резни, костров, огня и взвивов,
Солдат, средь лестниц, не найдется места
Где бы гнездо свилось для тишины.
 
 
Так гордые ахейцы победили!
Так хитрость, мудрость наглая и злая
Разделала безумцев под орех!
Так был затоплен древний Геркуланум
Святой водицей Марсовой клоаки,
Так шум времен повертывая вспять,
Бог Марса показал себя опять!
 
 
* * *
О бедный Йорик! Череп из бумаги
Я так любил вращать, предполагая
Как все могло бы быть, как все стряслось,
Все изошло и все накрылось крышкой,
Как вышло все из Гоголевской длани
Из плащаницы, на которой Бог
Свой облик отпечатал и отлил.
Когда приходит черная суббота,
Двенадцати святошам вопреки,
В одиннадцать часов нисходит кто-то
По десяти ступеням у реки.
Обременен девятым легионом
Цезарион восьмой бросает в бой
И семеро следят над ним со стоном
Свечение планеты голубой
Пред ликом опрокинутой девятки
Оставшиеся пятеро бредут
И с собственной судьбой играют в прятки
У них в запасе несколько минут.
 
 
И троица над Тройственным союзом
Смеется двойне нерожденных льдин,
Но верен дому и вселенским узам
Корабль, что держит путь во мгле.
Один.
 

Рим

 
…Перевалив хребты, я зрел отвалы,
Какими ограничивался дух
И самый смысл державы величавой
Когда-то мощной, чей огонь потух
Чья гордость величавая была
Защищена размахом крыл Орла.
От Инда до Египетских пустынь,
От скифских копей до пролива бриттов
Попробуй, варвар, подерзить, низринь,
В Капуе утверди свое копыто!
О гаваней паук! Бросая сеть
К дакийским долам, к докам Альбиона
Ты иссушил и обескровил лоно
Родных полей. Кто хочет все иметь
И пользоваться всем, тот должен знать,
Как, обокрав весь мир, не потерять.
Солдаты Рима! Ваш давнишний враг
Склонён перед пронзающей орлиной
Клювотворящей и сочащей миной,
Пред зевами сакральными собак…
 
 
Здесь было запустенье. Грозный смерч,
Какому трудно подыскать названье
Рассек богатство, обескровил речь,
Изгнал народы и обрушил зданья.
Колосса злого, что еще вчера
Стоял над миром грозно, как гора.
 
 
Кровавыми грядами нес восток
Пружины горя, бедствия причины:
Там дикари Атиллы, как поток
Ворвались в беззащитные долины
Как горная лавина, вал и вот
Все закрутил времен водоворот.
 
 
Орлиный глаз мог различить едва ли
В обломках колесниц былые оси
В огромных нишах, где ковали сталь
И где цвели плоды и смысл ремесел
Лишь проносились тени тех, чья стать
Сильнее слов могла о всем сказать.
 
 
О Призрак Величавый! Терн густой
Овил твой остов неживой и мрачный
Еще вчера живой, покойник фрачный,
Напичканный бальзамом и смолой
Еще хранил былое очертанье
И уши воздымал, как ротозей
Изгрызенный мышами Колизей.
Минуя вид, похожий на рыданье
И обращаясь к тверди голубой,
Мы здесь начнем свое повествованье —
Рассказ печальный о душе живой.
 
 
Как бледен космос пред твоим ярмом,
Твоими кандалами и бетоном,
Горячим спором и полдневным звоном,
Перед владыкой, низводящим гром.
К бряцанию полночному охраны
И призрачны ночные великаны
Хранимые безжалостным орлом.
 
 
Здесь зодчий был. Труды Аполлодора
Дерзаньями природу превзошли
Унылые рабы ночами жгли
Костры средь рытвин, мрамора и сора,
Здесь раздувал неколебимый стан
Нерона ослепленный истукан.
 
 
Уж ставни отпирал меняльщик-скряга,
В лавчонку отправляясь за вином,
Невыспавшийся в инсуле бродяга,
Вливаясь на заре в дорожный гром
Заря уже осваивала небо
И на Востоке желтый круг вскипал
Раздатчики считали меры хлеба,
И ставни открывались у менял.
В подслушиванье вкладывая силы
Доноса вдохновенные сыны —
Одетые цивильные вигилы,
О их очам доступны даже сны!
Жонглируя железными шарами
Заезжий клоун в шапке голубой
Вздымал кадык. Толпился люд во храме
И киник был, как пес сторожевой.
 
 
По городу вышагивали алы,
Чеканя шаг сапожный, и в бреду
Испуганно текли провинциалы,
Запахивая тоги на ходу.
И, тявкая, взирали на столпы
Бродячие собаки и послы.
 
 
Под портиком уже сидели дивы,
Взывая к клиентуре, но она
Разборчива, брезглива, прихотлива,
Была пресыщена и несколько жадна
Философы кому давали клички
Мальчишки, лобызатели харит,
Сбирались, отложив свои таблички…
О боги Пантеона! Что за вид!
 
 
Под римским гримом греет струпья
Жмыха и сора полный хлев
Горнило замыслов преступных
Кузница легкомыслых дев.
 
 
Вотема маленького скерцо
В репертуаре чудака —
Как совместить влеченья сердца
С поползновеньем кошелька.
Агриллий! Смуглый гном – галчонок,
Чей клюв кривой к губе прирос,
Дешевизна твоих девчонок
Меня наводит на вопрос.
Диалектическая сводня!
Я должен наперёд узнать,
Быть благодарным мне сегодня
Иль завтра громко проклинать?
Ты либо гений альтруизма,
В алтарь влачащий чистый дар,
Или изменник, чья харизма —
Всучить шуту гнилой товар.
 
 
Чужая жизнь – предмет для осмысленья.
Через века какой-нибудь схоласт
Приводит к знаменателю знаменья
И, глядь, рецепт почившему подаст:
Здесь – хорошо, здесь – сносно, здесь – не так,
А здесь кипел в дерзаниях дурак.
На рыбном рынке так же, как всегда
Старух скопленье, гомон, визг и драки,
И чешуя мерцает, как слюда,
И от стыда в чанах краснеют раки
В цистерне рачий шествует поток,
Пока его не просят в кипяток.
 
 
«Учитывая наше положенье,
Мое письмо, быть может, не дойдет,
Но добрый Зевс, рассчитывая ход
Дарует нам другое обретенье,
Потери компенсируя. Таков
Закон природы и удел веков.
Прости мне философские пассажи,
Ведь близость смерти пробуждает вкус
К вещам, какие не сыскать в продаже…
Коль рядом смерть, то слаще голос муз.
 
 
Что нового? Надежда так слаба
В груди приговоренного раба.
На мне лежит печать тяжелым гружом,
Она утяжеляет душу мне
Мне было легче в поле, на войне,
Чем в этой гнойной яме, верной музам
Здесь в Риме, среди белых тог,
Среди людей я очень одинок.
По праву первородства нам даны
К родным холмам и далям отчим тяга —
Все то, чего лишен бродяга,
Все то, чему мы так верны.
Здесь на закланье бросила судьба
Меня зверью, увы, как каплуна.
Смотри – в саду ребята, голося
Рвут яблоки для бедного гуся.
Мне говорили – спасся Тревильон
Не знаешь, Кассий, где укрылся он?»
 
 
Когда нечеловеческий поток
Нас вовлекает в сферу истребленья,
Прошедшей жизни подводя итог.
Как собирать плачевные каменья?
Отчизны уходящей из-под ног.
Последние свирепые бои
Мои друзья вели на голых скалах
Все отраженное во мне, в глазищах впалых
Я занесу в мемории мои.
 
 
Сражаться в окруженьи, полагать
Незыблемую смерть уже решенной
В стране отцов, над колыбельной Роной
И плен познав, Валгаллу призывать.
Умели мы, пока был смысл, упорно
Идти вперед, в долинах ткали мы
Широкие кровавые полотна,
Реченьями вождя напоены.
Мы звали духов предков на подмогу,
В краю долин, среди безлюдных скал,
Но вдруг легионер приставил ногу
И показал ужасный свой оскал.
Отчаянье мы нежили в кармане,
Разящим стрелам открывая грудь
Передо мной мальчишка-латинянин
Упал на камни, преграждая путь.
 
 
Нас увлекала воля латинян
Все выше, до конца, пока спиною
Мы не уткнулись в каменный карман
Здесь был предел порядку, силе, строю.
Теряя все средь бешеной резни…
Мне прорубили кисть, от дикой боли
Я закричал пленившему: «Казни!
Смерть – это приз пред обликом неволи.
 
 
Нас резали как блеклый скот, рядами,
Вокруг, внизу, над нами и во мне
Орлы темнели. Искры над древками
Горели в наливающейся мгле.
Оставшихся погнали вниз с горы
Легионеры свежего призыва
И ветераны, ухмыляясь криво
Бросали хворост в жаркие костры.
Военный лекарь норовил поспеть
К кричавшей боли и несли в палатки
Всех тех, кому загадывала смерть
Дурацкие Эдиповы загадки.
Наутро вереницей мы брели
В молчании и тлене, над страною
Любви и детства, медленно текли
Болезненные тучи чередою
 
 
«…Но главное, чтоб мысль была легка
И в ясности ее зерно всходило
Осмысленною зеленью ростка,
В чьем сердце солнце пробуждает силы.
Я начинаю медленно стареть,
Печаль – тому свидетельство, однако,
Кто норовит взглянуть в глазницы мрака,
Тому еще сложнее уцелеть».
 
 
Душа моя летит от тесноты
Сырых каморок, веру устремляя
К вратам небесным,
К злачным долам рая,
Где чаянье с отчаяньем слиты.
Скрепляя берега, поют мосты
Свои хребты над гладью напрягая.
 
 
О Кассий! Я не сплю от мерзких крыс
Они мешают сну и тренировкам
Невыспавшись, смотрю все время вниз
И меч мой выпадает вниз неловко
Как глыбы Альп, в руке все тяжелее
Стремится в землю и немеет шея
И затекает и болит рука
Наверно я старею. Голова
Полна каким-то бредом, звоном, вздором,
Обрывки детства узнаю в котором
Надежда теплится, пока еще жива.
О бедный мальчик! Бедная держава!
Легко сказать, живя у мертвых вод
Как херится естественное право
И правит сволочь, зажигая сброд.
Ты знаешь, приближая страшный день,
Бог времени шагреневую кожу,
Сжимающуюся – подносит к ложу,
Коптит фитиль, отбрасывая тень.
Мне было б интересно проследить
Какою траекторией попали
Такие же, как я сюда из дали,
Решившие в застенок угодить
Я рад, что ты здоров и острый плуг
Охотно бороздит благое поле
И главное, мой друг, что ты на воле
И песнь твоя свободна, лучший друг.
 
 
Все ближе Смерть. Сегодня от древка
Ребячьего пришли мы к настоящим
Заточенным, кромсающим и вящим
Орудиям, легка моя рука,
Натруженная палкою тяжелой
О женщины, запахиваясь столой,
Вы знаете, кто лучший Ваш слуга.
Все эти перемены – тяжкий крест
Я знаю, что убить себя позволю,
Мне даже смерть навек подарит волю
Мой нос скорбит – о запах отчих мест!
Последнее письмо. Здесь на чужбине
Я понял, Кассий, что я был дурак.
Тебя я обнимаю и отныне
Забудь меня.
Твой брат. Твой бедный Франк.
 
 
Я написал. Последнее перо
Последней мысли вздох – твоя табличка
Надсмотрщик Крысолов – вот это кличка
Тебе бы христианское миро
Пролилось на башмак. Вот время боя
И ты б споткнулся, как неловкий хряк
И был бы срублен лезвием как злак.
Ты б покрутился на арене воя
Ты смотришь, чтобы я не убежал
И не унес пудов живого мяса,
Втыкаясь в нас булавками приказа.
Концы плетей – острей пчелиных жал.
Мой мозг распух, не может здравый ум
Движенье к смерти равнодушно числить
Побег свершить – не то, что смерть измыслить,
Как спятив, это сделал старый Юм.
Он был веселый парень, поначалу
Он нас бодрил иронией своей
Бежал, был пойман, увезен к причалу
И кончил жизнь на брусе, ротозей.
 
 
«Ты должен знать, что завтра страшный пир
Предвестник смерти в дикой лотерее
И я зову последний миг. Скорее
Мне надоел такой жестокий мир.
 
 
В пустых мозгах распущенного Рима
Рожден, пятная истину саму
Невыносимый безусловный стимул,
Других прирезав, выжить самому.
К кому здесь обратиться за советом
Сосед мой – каучуковый эфеб
Уж лижет с всевозможным пиететом
Свой новый, черствый и кровавый хлеб,
До вечера насилуя снаряды
И прыгая в просветах колеса…
Он, кажется, обрел свою отраду
И целый день мозолит мне глаза.
Когда бы смерч сенатора занес
Сюда и облачил в мои одежды,
Я б посмотрел тогда в глаза невежды,
Где безответно затенен вопрос.
За ослушанье здесь сажают нас
В бетонный карцер, где царит болото
И стаи крыс, чья бренная работа
Косить на пришлеца звериный глаз.
Ты видишь, как сакральная свинья
Повержена копьем, влачит утробу
Под крики тех, чья неизменна злоба.
В простых понятьях здесь сгниваю я.
Поставить памятник со шлемом на лице
И инвентарным номером, а кличку
Они имеют скверную привычку
Латинским шрифтом утвердить в конце.
 
 
В конце концов не все ли нам равно
Где нас встречает воля? Если с нею
Я собственной судьбой не овладею
Несчастен тот, кому не суждено…
 
 
Врачи. Массаж. Железный блеск зеркал.
Мою башку пустую полнят знанья.
Теленка, чтобы он вкуснее стал
Отпаивают пивом пред закланьем.
До нас двух христианок рвал медведь
В награду за зловредную строптивость.
А я с мечом, и смерть – моя учтивость
Для тех, кто любит сверху лицезреть.
 
 
«Сплоти все силы и сомкни уста
Как весело пред сетью и трезубцем
Быть под защитой верного щита.
Все абиссинцы в диком гневе яры
Я – под защитой радости благой
Я весело отвечу на удары
Судьбы надменной. Что мне выпад твой!»
 
 
«Не спрашивать свой мозг! Не обращать
Зазубрины вниманья на такое
Что может волю тягостью поднять
Сомнение – балласт в жестоком бое.
 
 
– Здорово, Член! В надежде соискать
Нить гибели моей, ты так поспешен
Что я не знаю, что тебе сказать
Держись, бедняга, инструмент мой грешен.
На, бедный дохлик! Избавляю. Кровь
Из этих мышц и жил уже готова
В песок уйти. Готов? В ответ ни слова
И только всхлип, к виску стремящий бровь.
 
 
Ах, боже правый! Как они визжат
Я краем глаза вижу на галерке
Румяных самок, что стремят опорки
И ляжки в небо. Гаже не сыскать!»
 
 
Он оступился. Остановим речь
Скажи ему: Привет, мой тяжкий меч.
О боги! Боги! Боги! Бог с тобою
Я приобрел уверенность в размахе
О боги! Боги! От такого воя
В Сахаре дохнут львы в смертельном страхе.
 
 
«Еще один. Прощай же, невезун
Мы встретимся в аду чрез четверть часа
Нас ангелы погонят в горло лаза
За мной, слепыш, любимец солнц и лун!
Мне было б интересно проследить
Какою траекторией попали
Такие же, как я сюда из дали
Решившие в застенок угодить.
Страшнее пота нет. Он ест глаза
И слезы вымогает у бедняги
Кровавых слез уже пролиты фляги,
Что стоит моя тихая слеза?
Ах зеркало, в том нет твоей вины,
Что вижу я себя со стороны».
 
 
Рублюсь, как никогда. Знай, Ганнимед
Всегда меня додавливавший зверем
Мы пишем начисто, давай сейчас проверим,
Чем начиняет небо наш хребет.
 
 
Я ранен в руку. Не благодарю
За лекцию кровавого ланцета.
Ты бился честно. Я тебя люблю
И твой живот пропоротый – за это.
Короткий меч за длинные мозги
Не даст и искры, высеченной праздно
Лежать в крови, икая безобразно
И созерцать кровавые куски
Не для меня…
 
 
Хрипящий друг, ты тоже близок к Раю!
Дерьмо с косой, ты здесь стоишь, сама
Надменный победитель, истекаю.
Круги в глазах! Слепящий холод! Тьма!
 
 
Его тащили за ноги до люка,
Зиявшего слепящей темнотой
И два раба, помедлив от испуга
Столкнули камень, смертью налито.
Смеркался день. Вставала камарилья
С дубовых кресел. Золотом храним
Орлиные распластывая перья
Кроваво улыбался вечный Рим