Текст книги "Фельдмаршал И.Ф. Паскевич и русская стратегия в 1848-1856 гг."

В своих планах Жомини готовился отражать одновременное нападение на Россию армий нескольких великих держав. Примечательно, что в его расчетах лишь Франция не значилась в числе активных противников и участников этого грандиозного завоевательного похода.

Проект Жомини содержал размышления, касавшиеся не только обороны Литвы, Волыни и Подолии, но и пространств, лежавших далеко на востоке. Генерал планировал строительство укрепленных тет-де-понов на переправах через Днепр около Орши, Могилёва, Рогачёва. Он также задумал обеспечить в инженерном отношении Днепровско-Двинский водораздел – естественный 50-километровый коридор, лежащий между Витебском и Смоленском, и ведущий непосредственно в центральные губернии России.

«Дабы принять разумное решение, – полагал генерал Жомини, – надо было бы знать, какую роль мы отведем Смоленску и Орше в общей системе обороны по направлениям от Москвы и от Витебска. Если восстановленный и превращенный в большой плацдарм Смоленск станет главным опорным пунктом этой обороны, – а по причине его большого отдаления от Бобруйска, мы хотели рассмотреть две другие крепости на Днепре, чтобы завершить систему обороны этого важного участка, – следовало бы укрепить Могилёв и Рогачёв из-за уже указанных нами взаимных преимуществ»[245]245
  Там же. Л. 48.


[Закрыть]. Со стороны Двины этот сухопутный коридор должна была защищать крепость в Витебске либо Полоцке[246]246
  Там же. Л. 49 об.


[Закрыть].

Затем Жомини переходил к анализу положения на противоположном театре, лежащем к югу от Полесья. «Вероятность вторжения со стороны театра к югу от Припяти, – полагал автор записки, – может изменяться в зависимости от случая – возможны четыре весьма различных между собой варианта войны: первый – только против Австрии; второй – против Австрии, объединившейся с Турцией и Англией; третий, еще более серьезный, был бы с уже упомянутой коалицией германских держав против нас; и, наконец, четвертый – с этой же германской коалицией в придачу к конфликту с Англией и Турцией. Учитывая настоящее состояние наших связей с этими столь разными державами, я хорошо знаю, что данные предположения похожи на вымысел, но политические связи по своей природе подвижны, и мы должны рассуждать именно ради более или менее отдаленного будущего. В четырех вышеназванных гипотезах Волынь равным образом превратилась бы в решающий военный театр, так как снова именно туда Венское правительство двинуло бы если и не-все, то, по крайней мере, большую часть своих сил. Боевые действия на реке Прут, – делал вывод Жомини, – были бы более или менее серьезными, в зависимости от политических разногласий, которые будут иметь место, но всё же они всегда будут оставаться вторичными по отношению к действиям главных армий на границе Галиции»[247]247
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 50 об.


[Закрыть].

Для Волыни Жомини так и не смог окончательно выбрать пункт, наиболее подходящий для возведения укрепления. В его записке взвешивались достоинства и недостатки таких вариантов, как Луцк, Дубно, Заславль, Хмельник и Житомир. На Днепре, наряду с крепостью и защищенной переправой в Киеве, генерал советовал возвести один, а лучше два укрепленных тет-де-пона ниже по течению. Первым из них должна была стать крепость у с. Косинцы, что лежала бы в излучине, которую формирует Днепр напротив Переславля. Идею строительства крепости и переправы именно в этом районе горячо поддерживал и фельдмаршал И. Ф. Паскевич. Вторым укрепленным пунктом, по мнению Жомини, мог бы стать Кременчуг[248]248
  Там же. Л. 54.


[Закрыть].

Помимо этого генерал планировал возвести промежуточную крепость между Днепром и границей с австрийской Галицией. «Не составляет труда, – писал Жомини, – определить сей промежуточный опорный пункт между Житомиром, Хмельником и Днепром: нет ни одного другого места, которое могло бы выполнить эту задачу так же хорошо, как Белая Церковь на реке Рось, – в чем можно убедиться, бросив хоть мимолетный взгляд на хорошо составленную карту».

Подольская губерния, Бессарабия и побережье Чёрного моря также рассматривались Жомини в качестве отдельного театра боевых действий, которому в случае войны могут угрожать как британская экспедиционная армия, так и сухопутные войска Австрии и Турции. «Какими бы ни были у нас сейчас отношения с правительством Вены и Лондона, – приходил к заключению генерал, – со временем они могут измениться… И вот здесь угрожающая деятельность Англии, освободившейся от войн в Китае и Афганистане, вполне может обратиться в сторону Босфора таким образом, что повлечет за собой конфликты. Следовательно, неудивительно было бы предположить, что однажды мы можем оказаться в состоянии войны с Турцией, в которую вмешаются Австрия и Англия, как они и хотели сделать в 1829 году…»[249]249
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 55 об.


[Закрыть]

Этот сценарий развития событий был очень близок к тому положению, в котором Россия впоследствии действительно оказалась в ходе Восточной войны. «Всегда допуская, – предсказывал Жомини, – что австрийцы сосредоточат основные усилия на завоевании Волыни, оставим тем не менее вероятность, что они присоединят 25–30 тыс. чел. к турецким войскам – не только чтобы обеспечить их стойкость (ни капли которой у них без этого не будет), но также и чтобы таким образом добиться права руководить операциями. Англичане, со своей стороны, не будут бездействовать в этой войне; та роль, которую они сыграли в войне против французов как в Египте, так и в Испании, в достаточной мере доказала, что они не упустят возможности высадить экспедиционную армию численностью 12–15 тыс. чел. в эти прибрежные районы, чтобы, по крайней мере, разрушить наши порты и военно-морские базы. А что касается турок, то они могли бы задействовать в этой кампании около 40 тысяч человек»[250]250
  Там же. Л. 56–56 об.


[Закрыть].

Для того чтобы обеспечить оборону Черноморского побережья, а также надежную локтевую связь между армиями, оборонявшими юг России и Волынь, Жомини выбирал между укреплением Брацлава, Ольвиополя, Вознесенска и Николаева[251]251
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 56-57а.


[Закрыть]. Впрочем, возведение укрепления на данном стратегическом направлении Жомини не считал первоочередной задачей.

В заключительной части записки Жомини поместил таблицу, в которой он окончательно определял последовательность строительных работ для каждого из потенциальных театров военных действий.

Для северного театра это были[252]252
  Там же. Л. 58–58 об.


[Закрыть]:

1) Мосты (нар. Неман);

2) Несвиж;

3) Рогачёв (нар. Днепр);

4) Минск;

5) Смоленск, Орша или Могилёв;

6) Витебск;

7) Вилейка.

Для южного театра, соответственно:

1) Житомир;

2) Луцк;

3) Косинцы (нар. Днепр);

4) Хмельник (нар. Южный Буг);

5) Белая Церковь;

6) Заславль.

Итак, предложения Жомини, в качестве исходной предпосылки, по сути, предполагавшие тяжелое поражение Действующей армии, ее отступление с передового театра и заблаговременное строительство укрепленных пунктов, эшелонированных чуть ли не до Москвы, напоминали подготовку не к войне, но к военному апокалипсису, грозившему гибелью всему Российскому государству. Генерал в принципе не задавался вопросом о существовании как таковых шансов на выживание России в подобной войне. Скажем здесь, новая и новейшая история не знала прецедентов того, чтобы держава, сражающаяся против коалиции в составе всех остальных великих держав, не потерпела бы сокрушительное поражение.

Император Николай I направил проект Жомини на отзыв фельдмаршалу И. Ф. Паскевичу. Князь Варшавский, относившийся к генералу Жомини с большим почтением, внимательно рассмотрел его предложения. С некоторыми из них Паскевич охотно согласился. «Мы, – утверждал фельдмаршал, – бесспорно, обладаем первой и очень сильной линией обороны на Висле. Не легкомысленно думать, что враг попытается ее преодолеть. Хотя он сможет в этом преуспеть лишь путем великих жертв, следует допустить гипотезу о том, что вследствие некоторых превратностей судьбы наша расстроенная проигранными сражениями армия оказалась бы вынуждена покинуть этот театр военных действий и искать убежища в пределах Империи. На этот случай следует определить, какая у этой армии будет база при отступлении, как обеспечить ее возможностью тут же вновь перейти в наступление»[253]253
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 90–91 об.


[Закрыть].

Вслед за Жомини, Паскевич не видел смысла строить первоклассные крепости в тылу передовой оборонительной линии. Вследствие большого удаления от границы противник не имел бы возможности подтянуть к ним осадную артиллерию и, как это было в 1812 г. под Бобруйском, оказался бы вынужден ограничиться лишь блокадой и наблюдением. Также Паскевич считал, что по протяженности оборонительных верков эти укрепления не должны быть очень крупными. «Будет достаточно, – заметил фельдмаршал, – построить их для гарнизона в 4–5 тыс. солдат, то есть чтобы они не занимали большей площади, чем Ивангород»[254]254
  Там же. Л. 92–92 об.


[Закрыть].

На вопрос о том, действительно ли необходимо безотлагательно выработать план строительства системы фортификационных сооружений на тот случай, если русская армия потерпит поражение, оставит передовой театр на Висле и будет отступать вглубь страны, Паскевич решительно отвечал: «Да, именно сегодня нам следует определить пункты, в которых однажды будут возведены крепости»[255]255
  Там же. Л. 90 об. – 91.


[Закрыть]. Он обосновывал это мнение необходимостью заранее определить точные направления строящихся шоссейных дорог, призванных связать будущие укрепления.

Однако Паскевич не согласился с предлагаемыми Жомини масштабами крепостного строительства. «Принимая во внимание географическое положение Империи, – писал он, – большую протяженность ее западной границы, которая на протяжении 1 500 верст, с одной стороны, упирается в Балтийское море, а с другой – в Чёрное, я сделал вывод, что невозможно помышлять о том, чтобы покрыть всю эту линию крепостями. <…> По здравому рассуждению, я считаю, что опорные пункты должны находиться лишь только в центре. Я приписываю этому центру пространство между Новогеоргиевском, Белостоком и Брест-Литовском вплоть до Бобруйска и Днепра. Крайний правый фланг, то есть вся северная часть до Двины, укреплен не будет. На юге или на левом фланге я согласен на три крепости между заболоченным районом и Киевом»[256]256
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 91 об.


[Закрыть].

В дальнейшем состав совещания 1843 г. расширился. Помимо императора, Жомини и Паскевича, в нем приняли участие военный министр князь А. И. Чернышёв и наследник престола великий князь Александр Николаевич. Победа взглядов оппонентов Жомини была вполне объяснима. Строительство и содержание предложенного им крепостного района, состоявшего в общей сложности из 14–16 расположенных в шахматном порядке крепостей, легло бы на русские финансы непосильным бременем. В любом случае стоимость строительных работ, запланированных Жомини, практически гарантировано превысила бы первоначальную смету. Более того, стучавшаяся в двери эпоха промышленной революции уже в 1860-е гг. разом сделала бы все эти крепости устаревшими, а расходы на их возведение и содержание – бессмысленными.

Необходимость выделять большое количество крепостных гарнизонов ослабляла Действующую армию как минимум на 60 000 чел., то есть практически на четверть ее боевого состава[257]257
  Там же. Л. 59–64 об.


[Закрыть]. Но снижение возможностей русской армии по ведению полевой войны было недопустимо, вследствие обязательств России перед ее германскими союзниками и необходимости гибко реагировать на изменение внешнеполитической обстановки в Европе.

В докладе от 22 апреля 1843 г. военный министр князь А. И. Чернышёв призывал сосредоточиться на строительстве рокадных, то есть проложенных параллельно границе, дорог через Полесье, обеспечивавших локтевую связь между Украиной и Литвой. Из предложенных Жомини 14–16 крепостей Чернышёв признавал действительно необходимыми лишь четыре: Минск, Пинск, Острог и Житомир. При этом крепости в Гродно и Брацлаве, которые были бы также расположены к северу и югу от Полесья на предполагаемых выходах из болотных дефиле, обозначались Чернышёвым как желательные, но не требовавшие незамедлительного строительства. Таким образом, речь шла не о крепостном районе, а лишь об опорных пунктах на предполагаемых коммуникационных линиях через Припятские болота[258]258
  РГВИА. Ф. 846 (ВУА). Оп. 3. Д. 1. Л. 63–64 об.


[Закрыть].

Тогда же, в апреле 1843 г., император Николай подвел своеобразный итог совещанию, согласившись с мнением военного министра практически по всем пунктам. Выдвинутую на запад передовую стратегическую позицию в Царстве Польском, опиравшуюся к тому времени на крепости Новогеоргиевск, Варшавскую Александровскую цитадель, Ивангород, Замостье и Брест-Литовск, Николай I предложил дополнить несколькими опорными пунктами и стратегическими шоссе в тылу по обеим сторонам Полесья[259]259
  Зайончковский А. М. Восточная война 1853–1856 гг. в связи с современной ей политической обстановкой: в 2 т. СПб., 1908–1913. Т. 1. Приложение. С. 561–564.


[Закрыть].

Итак, во второй четверти XIX в. стратегические проблемы России имели неизбежную преемственность с более ранней эпохой, и опыт Наполеоновских войн мог убедительно это доказать. В 1805–1807 гг. военные неудачи России во многом стали следствием объективного стечения обстоятельств, лишь отчасти дополнявшихся таким субъективным фактором, как полководческий гений французского императора.

В ходе кампании 1805 г. Россия и Австрия выступили против Франции, не заручившись поддержкой Пруссии. Квартирные районы русской армии находились далеко на востоке, следовательно, ей потребовалось несколько месяцев, чтобы прибыть на театр войны. К тому времени как русские войска сосредоточились в Богемии, австрийцы под Ульмом уже потерпели сокрушительное поражение, что во многом предопределяло общую неудачу всей кампании. Катастрофические итоги аустерлицкой операции, в которой русские действовали лишь при ограниченной помощи остатков австрийской армии, увеличили масштабы первоначального поражения.

В 1806–1807 гг. ситуация практически зеркальным образом повторилась. Потерпевшая поражение Австрия не могла поддержать Пруссию и Россию. Снова, как и в прошлом году, возникла проблема запоздалого соединения русских войск с союзниками вследствие удаленности исходных районов их квартирования. Соображения престижа не позволяли прусскому командованию без боя отступить на восток для соединения с армией Александра I. Через неделю после начала наполеоновского вторжения, 14 октября 1806 г., прусская армия была наголову разбита в двойном сражении у Иены и Ауэрштедта к западу от рубежа реки Эльбы, тогда как русские находились еще за Вислой, в Литве и Белоруссии. На втором этапе кампании вплоть до поражения под Фридландом в июне 1807 г. русская армия противостояла Наполеону, полагаясь лишь на собственные силы, поскольку от довоенной 200-тысячной прусской армии уцелел и сохранил боеспособность лишь небольшой корпус генерала А. В. фон Лестока.

Опыт двух неудачных кампаний подсказывал, что успешная борьба с наполеоновским господством в Европе требовала предварительного исполнения двух условий. Во-первых, три северные монархии должны были выступать единым фронтом. Во-вторых, к началу кампании русским войскам уже следовало находиться на театре военных действий.

Когда спустя шесть лет эти условия были выполнены, даже полководческий гений не позволил Наполеону избежать поражения. С декабря 1812 по апрель 1813 г., пользуясь тем, что гибель Великой армии вынудила Наполеона воссоздавать ее практически с нуля, Россия и присоединившаяся к ней Пруссия получили значительный выигрыш во времени. Союзные войска успели занять Германию вплоть до рубежа реки Эльбы и блокировать разрозненные французские гарнизоны у себя в тылу. В августе 1813 г. на стороне союзников выступила Австрия. Несмотря на переменчивость военного счастья и частые тактические успехи Наполеона, совокупное выступление против него армий трех континентальных держав позволило им в конечном итоге одержать решительную победу над Бонапартом в генеральном сражении под Лейпцигом. К концу 1813 г. с французской гегемонией в Германии было покончено.

На протяжении всего царствования Николая I высшей государственной политикой России, а также ее вооруженными силами руководило поколение ветеранов Наполеоновских войн, для которого драматический опыт поражений и побед русской армии являлся личным и потому крайне важным.

Неудивительно, что на рубеже 1830-1840-х гг. в рамках союза с Австрией и Пруссией перед Николаем I возникла традиционная задача сокращения сроков развертывания русских войск в Европе. Однако в отличие от ситуации начала века, наличие передовой стратегической позиции в Царстве Польском серьезно укрепляло положение России. Благодаря выдвинутому на запад операционному базису и сокращению сроков мобилизационного развертывания Действующая армия под командованием князя Варшавского могла поддержать прусских союзников до того, как их положение стало угрожающим.

Зимой 1839 г. из-за кризиса вокруг Бельгии Франция вновь стала рассматриваться как вероятный военный противник. Николай I решительно выступил против нарушения гарантированного международными договорами суверенитета Бельгии.

Оценивая возможность мобилизации Действующей армии, Паскевич пришел к выводу, что в случае европейской войны в нее должны войти примерно 175 батальонов, 400 эскадронов и 800 орудий. С прибавлением к этим частям вспомогательных войск, доведением полков до штатов военного времени и увеличением числа казачьих полков до 20 численность русской полевой армии на западном направлении должна была возрасти до 210 000–215 000 чел.

По мнению Николая I, ее примерный состав должен был включать Гвардейский, Гренадерский, I, II и III пехотные корпуса, а также II и III резервные кавалерийские корпуса[260]260
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 304. Л. 2 об.


[Закрыть]. Списочный состав данных сил доходил бы до 299210 чел. При этом налицо имелось 276 050 чел.[261]261
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 304. Л. 17–21.


[Закрыть]

Чтобы ускорить время перехода войск через границы, Паскевич предложил выдвинуть войска в пределах России на запад. При этом движение частей не должно было отличаться от ежегодного перемещения войск для занятий и работ[262]262
  Кухорук А. В. Действующая армия в военных преобразованиях правительства Николая I: дис…. канд. ист. наук. М., 1999. С. 150–151.


[Закрыть].

После уточнения расчетов князь Варшавский был готов использовать для похода 223 батальона, 394 эскадрона и 648 орудий – общей численностью 257 633 строевых нижних чинов. Для пополнения войск до штатов военного времени призывалось 12815 бессрочноотпускных[263]263
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 304. Л. 25.


[Закрыть], приписанных непосредственно к Действующей армии. Этим строевой состав увеличивался до 270 228 чел. Регулярные войска усиливались 22 казачьими полками[264]264
  Там же. Л. 27.


[Закрыть]. За спиной Действующей готовилась примерно 200-тысячная Резервная армия. Ее составляли IV, V и VI пехотные корпуса, резервная кавалерия и запасные войска. Эта армия должна была занять квартиры Действующей армии после ее ухода на запад. В случае крайней необходимости Действующая армия могла быть усилена IV пехотным корпусом. Несмотря на сравнительно высокую готовность, войска, находясь в своих квартирных районах, не могли перейти границу раньше чем через 19 недель после получения приказа. Если приказ был бы отдан в начале марта, то прусскую границу армия могла перейти в начале августа. Николай запрещал дробление войск на марше, чтобы исключить даже временное подчинение русских войск иностранным начальникам[265]265
  Кухорук А. В. Действующая армия в военных преобразованиях правительства Николая I: дис…. канд. ист. наук. М., 1999. С. 151–153.


[Закрыть].

В сентябре 1840 г. фельдмаршал Паскевич отправился в Берлин для личных переговоров с недавно вступившим на престол королем Фридрихом-Вильгельмом IV. Поводом для встречи послужил постепенно обострявшийся международный кризис, связанный с англо-французским соперничеством в Египте и обозначившейся угрозой французского реваншизма в Европе. Поскольку Австрия после смерти в 1835 г. императора Франца I и перехода реальной власти в руки регентского совета вступила в полосу относительной внутриполитической нестабильности, в Петербурге постепенно нарастали сомнения в ее союзоспособности.

Положение, при котором Россия и Пруссия в случае войны оказались бы вынужденными действовать против Франции без поддержки Вены, вызывало неприятные ассоциации с событиями 1806 г. и начальным периодом кампании 1813 г., даже несмотря на то, что великий Корсиканец давно лежал в могиле.

В те дни Паскевич писал Николаю, пересказывая ему содержание собственной беседы с королем: «Вашему Величеству, – сказал фельдмаршал королю, – надобно резерв, но нужно, чтобы оный был близко к Вам. Всю армию, мною командуемую, поставить на военную ногу, когда еще неизвестно, состоится ли война, дорого. <…> Неизвестность насчет австрийцев, которые до сих пор ничего не предпринимают, их теперешнее странное правление… <…>…Можно ли отдать одну Пруссию на первый натиск французов? Я боюсь Иенского сражения. Я знаю, что великого человека нету уже на челе французов; но многолюдством может быть заменен талант, а линия прусская очень растянута будет. В таком положении 80-тысячный резерв, который форсированным маршем может быть скоро около Лейпцига, не только не лишний, но может быть спасением и с другими прусскими корпусами действовать»[266]266
  Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность: в 7 т. СПб., 1896. Т. 5. С. 231–232.


[Закрыть].

В условиях, когда Австрия явно не спешила с военными приготовлениями, Паскевич 24 сентября 1840 г. предложил передвинуть русские корпуса на запад, чтобы поддержать Пруссию в случае угрозы ее Рейнским провинциям со стороны Франции. Фельдмаршал предложил перевести на военное положение I пехотный корпус, 6-ю пехотную и 2-ю легкую кавалерийскую дивизии II корпуса с таким расчетом, чтобы иметь возможность в течение 48 часов перейти границу. Свой передовой отряд Паскевич планировал усилить пятью донскими полками (с оставлением шестого в Царстве), иррегулярной бригадой и тремя донскими батареями. Всего это составило бы 67 000 чел., а с укомплектованием по штатам военного времени – 90000 чел. и 184 орудия. Фридрих-Вильгельм IV одобрил предложения русского главнокомандующего[267]267
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 359. Я. 1–2 об.


[Закрыть]. Создание такого передового отряда позволило бы в течение 48 часов двинуть в поход 66 батальонов, 64 эскадрона, 40 сотен и 184 орудия для первого подкрепления пруссаков.

Остальные силы II и III пехотных корпусов после передислокации их дивизий на запад также могли выступить в поход быстрее, чем по расчетам предыдущего года. Русский экспедиционный корпус должен был следовать не только до Одера, но и далее – к Лейпцигу, составляя резерв пруссаков. При этом 11-я пехотная и 4-я легкая кавалерийская дивизии IV корпуса по плану Паскевича должны были занять квартиры в Царстве Польском. Предполагалось, что Франция, узнав о русских военных приготовлениях, начнет действовать осторожнее[268]268
  Там же. Л. 4–5.


[Закрыть].

Император Николай, со своей стороны, отнесся к идее создания передового отряда неодобрительно. Как и в 1839 г., он полагал, что эффект от появления русских войск в Германии должен быть сокрушительным, поэтому в его планах было двинуть в Германию три армейских пехотных корпуса, а также корпуса Гвардии и Гренадер, что должно было потребовать дополнительных переговоров с прусским правительством[269]269
  Там же. Л. 11,21–21 об.


[Закрыть].

Военный министр А. И. Чернышёв в записке от 29 сентября 1840 г. указывал, что Военное министерство заблаговременно подготовило документы, необходимые для приведения на военное положение пяти пехотных и трех резервных кавалерийских корпусов вместе с Гвардией. Параллельно готовились планы выдвижения всех этих сил в Царство Польское и западные провинции[270]270
  Там же. Л. 12–13 об.


[Закрыть]. Таким образом, речь шла о подготовке мобилизационного развертывания практически всех русских войск на западном стратегическом направлении.

Император решил отложить приведение войск в боевую готовность до декабря, то есть до прояснения внешнеполитической обстановки. Паскевич же, несмотря на нежелание Николая дробить русские войска, получил разрешение заготовить продовольствие для предполагаемого передового отряда. Ему отпускались необходимые 315 000 руб. серебром. Запрашиваемую Паскевичем сумму провели в счет сметы интендантства Действующей армии, дабы скрыть ее истинное предназначение[271]271
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 359. Я. 11 об. – 12,14.


[Закрыть].

Николай I считал неразумным лишний раз провоцировать французское правительство экстраординарными военными приготовлениями, но, с его точки зрения, кабинет Луи Филиппа в любом случае не должен был ставить под сомнение высокую готовность русской армии к войне[272]272
  Там же. Л. 17.


[Закрыть].

В октябре 1840 г. в Департамент Генштаба поступило донесение военной разведки, извещавшее русское командование о начале широкомасштабных строительных работ по укреплению столицы Франции. Для русско-прусского союза важность данных сведений заключалась в том, что превращение Парижа в мощную крепость делало невозможным повторение быстрой и решительной кампании по примеру 1814 г. Аналитическая записка утверждала, что укрепление Парижа увеличит риск войны, поскольку повысит уверенность французов в собственной неуязвимости[273]273
  РГВИА. Ф. 440. Оп. 1. Д. 98. Я. 9-27.


[Закрыть].

В конечном итоге Николай I принял решение воздержаться от выдвижения корпусов вплотную к западной границе. Помимо внешнеполитических соображений, данный шаг был продиктован тем, что подготовку к выступлению в поход корпусам Действующей армии было бы удобнее проводить в своих постоянных квартирных районах. Поскольку в случае войны выдвижение на запад практически всей армии потребовало бы огромных продовольственных запасов, император просил Паскевича ускорить разработку конкретного плана проведения реквизиций[274]274
  РГВИА. Ф. 38. Оп. 4. Д. 359. Я. 18–18 об.


[Закрыть].

С целью сокращения времени перехода корпусов через западную границу Николай приказал разработать план ускоренного выдвижения II корпуса через Торн, при этом за основу принимались маршруты и графики движения, составленные в ходе миссий Дибича и Нейдгарта в начале 1830-х гг., хотя признавалось, что точные пути следования войск «теперь еще не могут быть определены»[275]275
  РГВИА. Ф. 38. Оп.4. Д. 359.Я. 21,122 об, – 123.


[Закрыть].

1 октября 1840 г. Паскевич констатировал, что в этом году Россия готова к войне лучше, чем была в 1839 г. Зналось пополнить парки и подготовить для них лошадей[276]276
  Там же. Л. 24 об.


[Закрыть]. Различие планов общего развертывания весной 1839 г. и осенью 1840 г. заключалось, главным образом, в характере использования IV пехотного корпуса. Если расчеты 1839 г. предполагали его расквартирование в Польше, то в 1840 г. корпус оставлялся на турецкой границе ввиду возможных внешнеполитических осложнений по причине продолжавшейся Второй турецко-египетской войны 1839–1841 гг.

О том, какими войсками заменить данный корпус, предложений не поступало. «Впрочем, – писал Чернышёв в докладе Николаю I, – вопрос этот, зависящий от повременных обстоятельств и положения дел, неотлагательного разрешения не требует»[277]277
  Там же. Л. 140 об. – 141.


[Закрыть].

С подписанием Лондонской конвенции 1841 г. международный кризис был преодолен, и опасность большой войны временно отступила. Однако задача быстрого соединения с прусскими войсками в Германии оставалась в центре внимания русского военного планирования на протяжении 1840-х гг., так же как и 1830-х гг.

После Июльской революции 1830 г. отношения России с Францией складывались в целом неприязненные. Ответом на возобновление союза России, Австрии и Пруссии в 1833 г. стал союзный договор Великобритании, Франции, Испании и Португалии от 22 апреля 1834 г.

Потенциально опасный для России англо-французский альянс в 1830-1840-х гг. в силу инерции двухвекового соперничества Лондона и Парижа не казался прочной политической конструкцией. В ходе Русско-польской войны 1830–1831 гг., при начале завоевания Францией Алжира в 1830 г., во время Восточного кризиса 1833 г., Второй турецко-египетской войны 1839–1841 гг. и марокканского кризиса 1844 г. в отношениях Лондона и Парижа попеременно наблюдались признаки как потепления, так и охлаждения. Вопрос о том, какая из этих двух тенденций международной политики одержит верх, долгое время оставался открытым.

В отношениях России с Великобританией опасные кризисы и военные тревоги, периодически возникавшие в 1830-е гг. в связи с соперничеством в Азии, например, известная английская провокация, связанная с направлением к кавказским берегам шхуны «Виксен» в 1836–1837 гг.[278]278
  Подробнее см.: Айрапетов О.Р. Внешняя политика Российской империи (1801–1914). М., 2006. С. 150–153; Дегоев В. В. Кавказ и великие державы. М., 2009. С. 69–102.


[Закрыть], сменились после заключения Лондонской конвенции 1841 г. тенденцией к некоторому сближению.

Вторая турецко-египетская война 1839–1841 гг., в ходе которой Великобритания поддерживала турецкого султана, а Франция своего давнего союзника, правителя Египта Мухаммеда Али, спровоцировала резкое обострение франко-британских отношений. В этом противостоянии Париж столкнулся с угрозой международной изоляции, поскольку не смог заручиться поддержкой со стороны других континентальных держав. Первая Лондонская конвенция была подписана Великобританией, Россией, Пруссией, Австрией и Турцией 15 июля 1840 г. без участия Франции. Помимо условий урегулирования турецко-египетского конфликта, конвенция содержала принятую по инициативе российской стороны статью о закрытии Черноморских проливов для всех иностранных флотов в мирное время. Спустя год, 13 июля 1841 г., Вторая Лондонская конвенция, на этот раз заключенная с участием Франции, подтвердила принцип закрытия проливов в мирное время.

Лондонские конвенции 1840–1841 гг. фактически отменяли преимущественное положение России на проливах и в акватории Чёрного моря, установленное Ункяр-Искелесийским договором 1833 г. Двусторонний русско-турецкий договор оказался пересмотрен в пользу международного трактата, провозглашавшего принцип закрытия проливов для прохода боевых кораблей всех держав в мирное время.

В историографии не существует единого мнения относительно результатов Лондонских конвенций с точки зрения государственных интересов России. В работах С. С. Татищева, С. Горяйнова и В. А. Георгиева Вторая Лондонская конвенция 1841 г. представлялась важнейшей вехой на пути последовательного снижения русского влияния в Константинополе[279]279
  Татищев С. С. Внешняя политика императора Николая Первого. СПб., 1887. С. 545–552; Горяйнов С. Босфор и Дарданеллы. СПб., 1907; Георгиев В. А. Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30-х – начале 40-х годов XIX в. М., 1975.


[Закрыть]. Также обоснованным выглядит указание О. Р. Айрапетова на то, что принцип закрытия Проливов для прохода боевых кораблей в реальности защищал черноморское побережье России лишь в мирное время, становясь бесполезным в условиях войны[280]280
  Айрапетов О.Р. Внешняя политика Российской империи (1801–1914). М., 2006. С. 163–164.


[Закрыть].

Однако в пользу более осторожной оценки краткосрочных и долгосрочных последствий Лондонских конвенций[281]281
  Дегоев В.В. Кавказ и великие державы. М., 2009. С. 131–133,156.


[Закрыть], которой придерживается в своей работе В. В. Дегоев, говорит то обстоятельство, что, с учетом реального соотношения морских сил в регионе, решение пересмотреть двусторонний русско-турецкий договор в пользу международного дипломатического соглашения, как утверждал историк Дж. Дейли, имело для николаевского правительства в значительной степени вынужденный характер[282]282
  Daly J. С. К. Russian seapower and «The Eastern question» (1827–1841). Annapolis, 1991. P. 187.


[Закрыть].

Как полагает В. В. Дегоев, с точки зрения британской стратегии «неуязвимость, гарантированная России закрытием Проливов, автоматически обеспечивала внешнюю политику Николая I средствами агрессии. И тут уже не имело особого значения – намеревался ли он воспользоваться ими или нет. Для Запада было бы недопустимой роскошью ставить свои интересы в зависимость от доброй воли Николая I, даже когда она совершенно не подвергалась и не подлежала сомнению»[283]283
  Дегоев В. В. Внешняя политика России и международные системы: 1700–1918 гг. М., 2004. С. 220.


[Закрыть].

К концу 1830-х гг. для России значение прежнего Ункяр-Искелесийского договора в военное время становилось всё более сомнительным[284]284
  История внешней политики России. Первая половина XIX в. М., 1999. С. 327–340.


[Закрыть]. Неслучайно уже в январе 1834 г., менее чем через год после подписания соглашения, Николай I считал вероятным отказ турок от исполнения своих обязательств по договору в случае разрыва России с морскими державами[285]285
  Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятельность: в 7 т. СПб., 1896. Т. 5. Приложения. С. 229.


[Закрыть].