Текст книги "Две стороны Луны. Космическая гонка времен холодной войны"

Через некоторое время тем же летом я с группой летчиков с Эдвардс, среди которых были и другие ребята, попавшие в короткий список NASA, отправились в турне по школам летчиков-испытателей Германии и Франции. Когда мы жили в одном из отелей ФРГ, прокатился слух, будто Слейтон начал обзванивать кандидатов. В вечер, когда я это услышал, то вновь всерьез задумался, так ли мне хочется уходить в NASA, если мне предложат такую возможность. Я решил обсудить все с одним из вышестоящих офицеров и почти ночью явился к командиру школы, чтобы услышать его совет.

Он ни капли не сомневался.

– Если вам предложат, соглашайтесь, – заявил командир. – Соглашайтесь.

«Хм, ладно», – подумалось мне. После этого я решил поговорить с врачом эскадрильи, молодым умным доктором, которого я немало уважал. С ним я поделился своим переживанием.

– У меня проблема, – признался я сходу. – Я не знаю, что мне делать. Я действительно запутался и не могу понять, как же поступить.

– Хорошо, – сказал он. – А чего вы хотите сами?

– Думаю, что не хочу покидать Эдвардс.

– Ну тогда вам не нужно покидать Эдвардс.

Вот черт. Я услышал два различных мнения. Два уважаемых мной человека посоветовали мне полностью противоположное. Я чувствовал боль, настоящую боль. В ранние утренние часы я сидел на кровати в отеле, думая, что же скажу, если раздастся тот самый телефонный звонок. Если оставлю базу Эдвардс, значит, покину мир Чака Йегера – тот мир, о котором я мечтал с самого детства. Я разрывался между двумя великолепными, многообещающими возможностями. По сути, будущее выглядело неплохо. Это вроде шахматной игры. Следовало решить, какой фигурой и куда пойти.

В итоге Дик Слейтон так мне и не позвонил. На следующее утро я спустился к стойке дежурного в отеле и нашел там одного из наших парней, Теда Фримена, который стоял, широко улыбаясь.

– Нам пришел приказ, – сияя, сказал он.

– Что ты имеешь в виду?

– Спроси парня за стойкой, – ответил Тед. И точно, у дежурного меня ждало письмо. Я немедля разорвал конверт. Приказ формулировался кратко, но недвусмысленно: «В трехдневный срок явиться в Хьюстон. Вы переподчиняетесь NASA».

Так что мне даже не пришлось решать, становиться астронавтом или нет. Все решили за меня.

Не могу отрицать, что я был доволен, ужасно доволен тем, что вошел в число 14 мужчин, отобранных в третью группу астронавтов. И я так и не понял, почему мой добрый друг Майк Адамс не получил эту привилегию вместе со мной. Но он остался пилотом на базе ВВС Эдвардс и сделал там великолепную карьеру, в том числе и с полетами на X-15.

Важно подчеркнуть, что не знаю, что сказал бы в ту ночь, спроси меня кто-нибудь прямо, хочу ли я стать астронавтом в NASA. Наверное, согласился бы. Но случилось то, что случилось, и я просто стал упаковывать чемоданы, чтобы отправиться в Хьюстон.

Алексей Леонов

Интересные новости. Американский журнал Life написал, что выплатил за три года 500 000 долларов группе из первых семерых астронавтов США, отобранных в 1959 году, за привилегию печатать их интервью. У нас тогда зарплата составляла около 50–60 рублей в месяц до вычета партийных взносов. Тогда не существовало официального обменного курса, и владение долларами в СССР считалось абсолютно незаконным, но на черном рынке за доллар давали около 60 копеек; так что наши зарплаты были эквивалентны примерно 100 долларам в месяц.

Я внимательно следил за всеми изменениями в американском отряде астронавтов. В научных журналах США выходило много богатых на детали статей о национальной космической программе, и разведка регулярно нам докладывала о содержании этих материалов на инструктажах. Так мы получали своего рода заблаговременные уведомления о том, кто у американцев летит следующим и в чем заключается задача очередного полета.

Если говорить о менее серьезных вещах, то меня удивляло и поражало то, что я читал о жизни астронавтов в многочисленных статьях журнала Life: сперва о первой семерке астронавтов «Меркьюри», затем о тех девяти парнях, которых отобрали в 1962 году, а потом и о новой группе следующего года из 14 человек. Я знал их имена и фамилии, сколько у каждого из астронавтов детей. В журнале бесконечно публиковались фотографии этих пилотов вместе с семьями в расслабляющей обстановке просторных квартир и оснащенных по последнему слову техники домов.

Мы немного завидовали. О нас, отряде космонавтов, и о наших семьях государство заботилось. У большинства из нас уже появились маленькие дети. Моя дочь Виктория родилась вскоре после полета Юрия Гагарина. У самого Юры тоже была маленькая дочка, и мы много времени проводили вместе семьями. Отряд космонавтов выступал как хорошо спаянная группа. Мы все решали коллективно.

Долго спорили о том, какое жилье следует построить для нас в Звездном Городке. Идею, что космонавты должны жить в индивидуальных жилых домах, отвергли. Вместо этого мы выбрали коллективную жизнь в советском стиле в двух сомкнутых высотных многоквартирных зданиях с расположенным тут же банкетным залом для встреч и других празднований. Мы словно бы думали, что навеки останемся молодыми и так и продолжим жить плечом к плечу, как студенты вуза.

Насчет дисциплинарной политики в отряде мы тоже решали сами. Регулярно у нас проходили собрания, и почти с самого начала мы приняли непреклонное решение: если кто-то из космонавтов нарушит строгие правила дисциплины, нужные для достижения целей нашей программы, он должен покинуть отряд. И вскоре пришло время испытать нашу решимость в деле.

Как-то вечером космонавты Григорий Нелюбов, Марс Рафиков, Валентин Филатьев и Иван Аникеев засиделись за выпивкой в маленьком ресторане на железнодорожной станции Чкаловской. Пить строжайше запрещалось. Чем сильнее они напивались, тем развязнее себя вели и громче спорили друг с другом. В конце концов они затеяли драку с официантом, и начальнику станции пришлось позвонить в местную воинскую часть.

– Так, ребята, пора завязывать и собираться домой, – сказал космонавтам офицер из части, стремясь разрядить обстановку.

Нелюбов в ответ взорвался:

– Заткнись! Это не твое дело!

Оказалось, что он неправильно выбрал, кому нахамить: офицер был старше Нелюбова по званию.

– Если не извинитесь передо мной к девяти часам утра, вы крупно влипли, – пообещал Григорию офицер.

На следующее утро всех четверых вызвали в кабинет начальника центра подготовки. Выяснив, что случилось, мы немедленно решили провести тем же вечером свое собрание. Оно длилось недолго. Мы проголосовали. Все, кто был за то, чтобы четверо виновников ушли из отряда, подняли руки. Решение было единогласным: «за» проголосовали даже сами провинившиеся. Нам было грустно в тот день. Эти пилоты высшей квалификации успешно прошли строжайший отбор. Но все они отправились служить обратно в ВВС.

Судьба двоих из них сложилась странным и печальным образом. Как-то ночью на вечеринке у Аникеева кто-то похитил из кармана ключи от машины. Воры забрали его автомобиль и, пытаясь побыстрее скрыться, задавили кого-то насмерть. После этого похититель вернул ключи в карман Аникеева. Ивана арестовали и отправили в тюрьму, где он провел год, пока не выяснилось, что он невиновен. Но после освобождения он уже к полетам не вернулся.

Еще трагичнее доля Нелюбова. Покинув отряд космонавтов, Григорий служил летчиком-испытателем в поселке Черниговка на Дальнем Востоке. Там он тоже нарушал дисциплину. Как-то зимней ночью Нелюбов шел вдоль железнодорожных путей в метель, подняв воротник шинели, чтобы защититься от ветра и снега. Он не услышал, что сзади приближается товарный поезд. Балка, торчавшая из вагона, ударила Григория по голове, и он погиб на месте. Дважды я ездил на его могилу в те далекие края. Его смерть стала настоящим горем.

Тем не менее, когда четыре космонавта ушли из отряда, времени горевать у нас не оставалось. Обстановка держала в напряжении. Мы готовились в очень плотном графике, и для тех, кто не мог выдержать темп, места не оставалось.

Во время короткого перерыва в один из дней интенсивных тренировок в Звездном Городке в ноябре 1963 года я включил радио. Главная новость дня: убит президент США Джон Ф. Кеннеди. Позже в тот же день я увидел по телевизору кошмарные кадры, как в голову Кеннеди попадает пуля. Многие советские люди переживали его гибель, нашлись и те, кто принес траурные венки к дверям американского посольства в Москве. Я тоже сделал это.

Кеннеди уважали как великого государственного деятеля. Помню, как подумал, что космическая программа США может скакнуть вперед после его смерти, поскольку американцы решат воздать долг памяти погибшему лидеру, претворив в жизнь его план отправить человека на Луну до того, как истечет десятилетие.

В основном же мной тогда владело ощущение, что Америка – какое-то преступное государство. Если такое убийство может случится средь бела дня несмотря на все меры безопасности, подобающие главе сверхдержавы, значит, страну начисто захватили гангстеры. Я тогда даже и предположить не мог, что всего через несколько лет едва не погибну сам, когда кто-то попытается убить главу нашего государства.

Дэвид Скотт

22 ноября 1963 года (шел последний месяц перед тем, как я закончил службу на авиабазе Эдвардс и перешел в NASA) я приехал на завод фирмы Boeing, изготавливающий космический планер X-20 «Дайна-Сор». В этот день нам сказали, что президент Кеннеди стал жертвой политического убийства. В первый миг я испытал сильнейшее потрясение. Я думал, что президента надежно защищают. Ничего подобного не случалось на памяти живущих поколений моей страны, но на деле это убийство стало лишь первым в череде преступлений, которым предстояло произойти в те годы.

Когда прошло потрясение, осталось ощущение потерянной надежды и невыполненного обещания. Кеннеди за три года пребывания на посту зарекомендовал себя активным и популярным президентом. Хотя я за него даже не голосовал, но привык видеть в нем хорошее и уважать его работу на благо страны. За три года случилось множество удивительных событий. Америка шла вперед семимильными шагами и в развитии общества, и в развитии техники. Во всем чувствовался прогресс: наше государство выглядело лучше с каждым днем. Его богатство и технологическая вооруженность вышли на крутой подъем – появлялись спутники, ракеты, космические корабли. Кеннеди лучше, чем кто-либо, мог создавать вокруг космоса атмосферу романтики. Он единолично поддерживал NASA, успешно захватывал воображение общественности. Его энтузиазм и абсолютная, непреклонная решимость убедили многих американцев в том, что мы обязательно выиграем гонку к Луне.

Но выстрелы, раздавшиеся в Далласе, словно бы заставили страну со скрежетом остановиться. Тогда я не очень много размышлял о том, как повлияет это событие на космическую программу, которая уже начала жить отдельной жизнью. Конгресс в конце концов сыграл в пользу NASA и одобрил финансирование для развития программы агентства. Однако бюджет пересматривался ежегодно, и нашей организации нельзя было терять поддержку Конгресса и президента. После убийства Кеннеди вице-президент Линдон Б. Джонсон немедленно вступил в должность. К счастью, он оказался горячим сторонником NASA и ему удалось объединить различные аспекты политики Кеннеди в отношении космонавтики. Программе суждено было продолжиться. Но в тот ноябрьский день словно бы на миг замерла стрелка часов – и для меня, и для каждого американца. Прервав все рабочие совещания, мы быстро собрались и уехали на Эдвардс.

Как и все, я наблюдал похороны Кеннеди по телевизору. Это событие приняло колоссальный масштаб. Когда Джонсон дал космодрому NASA название «Космический центр имени Кеннеди» и переименовал мыс Канаверал в мыс Кеннеди, меня это очень тронуло. Однако вскоре всплыли различные спекуляции и теории заговора, сгустившие атмосферу недоверия к Советскому Союзу (ведь даже после того, как комиссия Уоррена окончательно заключила, что убийца Ли Харви Освальд действовал в одиночку, тот факт, что он недолго жил в СССР, заставил многих полагать, что сконцентрированные в Москве темные силы все-таки имели какое-то отношение к убийству Кеннеди).

Уже очень скоро я с семьей переехал в Техас, чтобы начать тренироваться по программе NASA. Нация все еще пребывала в унынии после трагической смерти Кеннеди, но уже после нашего прибытия в Хьюстон в январе 1964 года в самом воздухе, казалось, разлилось предвкушение.

Все здесь лучилось новизной. Обширный комплекс Центра пилотируемых полетов все еще строился в заболоченной местности километрах в сорока южнее Хьюстона. Место прилегало к соединявшейся с Мексиканским заливом лагуне Клир-Лейк, то есть «чистое озеро», которое на поверку оказалось довольно грязным. Вся прилегающая область за несколько лет до этого пострадала от удара урагана Карла, и везде царили запустение и разруха. Оставалось несколько крупных дубов, но в основном все просторы зарастали низким кустарником. А Центр, как его стали потом называть, становился похож на новенький кампус колледжа – с аккуратно подстриженными лужайками, новыми строениями и хорошими автодорогами. Новые жилые районы вырастали вдобавок к уже построенным комплексам Тимбер-Коув и Эль-Лаго, в которых жили многие участники «Первой семерки» и второй группы из девяти астронавтов NASA. Один из таких, построенных на всякий случай новых районов под названием Клир-Лейк-Сити, и стал тем местом, где большинство участников нашего набора сняли себе жилье.

Как только мы появились в Хьюстоне, тем из нас, кто раньше служил в вооруженных силах, пришлось избавиться от привычной военной формы и выходить на работу в штатском. Для таких, кто, как и я, не мыслил себя без военной карьеры, это стало по-настоящему крутым поворотом в жизни, чуть ли не актом отступничества. Но при этом мы испытывали воодушевление, что сумели найти свое место в космонавтике, и, конечно, старались поближе познакомиться друг с другом. Впервые как единая группа мы собрались лишь на пресс-конференции NASA в Хьюстоне, на которой представляли третий набор астронавтов. Каждый из нас немного рассказал о своем прошлом. Некоторые из парней, например, Дик Гордон, прежде служили во флотской авиации. Клифтон Кёртис Уильямс пришел из корпуса Морской пехоты. Другие, такие как Расти Швейкарт и Уолт Каннингем, раньше служили в ВВС, но, подав в отставку, работали в гражданском секторе.

Вскоре после общего знакомства мы собрались на большую вечеринку в доме Дика Гордона в Клир-Лейк-Сити. Вечер был великолепный, подали много разнообразных блюд, и все мы впервые смогли вместе отдохнуть. С нами пришли жены, некоторые из них уже друг друга знали. Пока они обсуждали, как обустроить семейную жизнь на новом месте, мы слушали рассуждения Дика о том, что нас может ждать в перспективе космической карьеры.

Улыбчивый почти по любому поводу Дик в те первые дни выбился в «неформальные лидеры» нашей группы. Он близко дружил с Питом Конрадом из второго набора, который стал астронавтом на год раньше, и поэтому мог поделиться с нами позаимствованными от Пита знаниями. Мы обсудили то, что нам придется делать в предстоящие месяцы начальной подготовки, и перспективы «взлета» программы «Джемини». До первого пилотируемого полета «Джемини» оставался еще год, а «Аполлон» существовал пока лишь на бумаге. Всех нас удивляло то, зачем же нас столько отобрали. Ведь на «Джемини» предстояло летать экипажам из двух человек, а программа «Аполлон» представлялась еще очень далекой перспективой. В тот вечер мы общались друг с другом как близкие друзья. Мы знали, что будем соревноваться друг с другом за право лететь в космос, но нам казалось, что с самого начала сможем крепко подружиться и остаться друзьями.

Между теми из нас, кто служил пилотами Военно-морских и Военно-воздушных сил, шло некоторое незлобное соперничество. Мы шутили над флотскими летчиками – что они привыкли заходить на посадку на малой скорости и жестко сажать самолет на палубу авианосца и что они не могут приземлиться, не громыхнув. А они в ответ шутили над нами, парнями из ВВС, – что мы привыкли плавно садиться на большой скорости и что нам никакой взлетно-посадочной полосы для наших «птичек» не хватает. Но именно в тот первый год в Хьюстоне мы тесно сблизились как команда, общаясь и активно выстраивая связи.

С тех пор как наши имена стали всем известны, каждый житель городка в окрестностях Хьюстона, где мы обитали, просто с ног сбивался, стараясь обеспечить нам самые лучшие условия. Они нас поддерживали даже больше, чем мы могли выдержать. Хотя ажиотаж, сопровождавший первую семерку астронавтов для «Меркьюри», уже утих, в космопроходцах все равно видели знаменитостей.

Каждый банк желал открыть астронавту счет. Автодилеры мечтали продать нам свои автомобили. Для «Первой семерки» было важно, чтобы у каждого из них была крутая машина, и они так и разъезжали туда-сюда в «шевроле-корветах». Но я перевез свой «Мерседес 190 SL» из Европы. У нас с Лартон уже родилось двое детей (сын Дуглас появился в семье в октябре 1963 года), поэтому мы дополнительно купили более сдержанный «Шевроле» с кузовом «универсал».

Нашей первой и основной задачей, однако, было найти место, где нам жить. Эту проблему я обсуждал с Тедом Фрименом, который на базе Эдвардс работал инструктором и со мной входил в третий набор, и с Эдом Уайтом из второй группы, которого мы с Тедом знали тоже по службе на Эдвардс. Эд жил в приятном домике в квартале Эль-Лаго. Он рассказал нам о новой отведенной под застройку области прямо к югу от Центра пилотируемых полетов, в районе небольшого рукава, продолжающего лагуну Клир-Лейк, под названием Нассау-Бэй. Там уже вырубали лес, готовя территорию к строительству домов. Дорог туда еще не проложили, но мы с Тедом, съездив на место, решили, что оно выглядит неплохо. Мы оба выбрали себе по участку и наняли архитектора, чтобы спроектировать дома. С Лартон мы решили, что построим одноэтажный дом в стиле ранчо, в форме буквы L, в котором будет три спальни, большая гостиная с высоким потолком и уютный задний дворик. Для нас это стало большим шагом вперед по сравнению с простецким жильем, в котором мы ютились на базе Эдвардс.

Больше в Нассау-Бэй не было практически ничего, разве что продуктовый магазин. А Хьюстон находился слишком далеко, чтобы ездить туда все время. К тому же поначалу работала лишь маленькая школа для детей, которых у астронавтов нашей группы было весьма много, например, только в семье Дика воспитывали шестерых. Но постепенно район развивался, и в конце концов у нас открылся даже маленький яхт-клуб с бассейном. Многие из переехавших сюда работали на NASA, хотя этот участок агентству не принадлежал, но многие новые жители никак не относились к космической программе, что порождало чувство приятного разнообразия. Кое-кто из наших соседей работал в компании IBM или университете. Многие семьи прирастали детьми, и нам было с кем подружиться и наладить контакты. Мало кто из новых астронавтов жил раньше в собственном доме, чаще просто обитали где-нибудь недалеко от военных баз, так что переживаемые нами изменения ощущались как довольно радикальные.

Почти сразу, как мы прибыли в Хьюстон, журнал Life подписал с нами эксклюзивный договор. Еще с конца 1950-х журнал располагал таким контрактом на право публикации статей о личности и делах астронавтов. «Первой семерке» предлагали крайне выгодные условия, но к нашему появлению на сцене сумма гонорара значительно снизилась и составляла, насколько помню, около 10 000 долларов в год. Тем не менее, тогда это считалось серьезными деньгами. Когда я устроился работать в NASA, то получал зарплату капитана ВВС, и все то время, пока я участвовал в космической программе, Военно-воздушные силы продолжали мне ее выплачивать. Каждый из нас получал жалование согласно воинскому званию, а штатские специалисты – согласно позиции в «табели о рангах» гражданской службы, которую они занимали ко времени принятия в астронавты. Это означало, что у разных астронавтов зарплаты существенно разнились.

Контракт с Life не только служил хорошим денежным подспорьем, но еще и надежно ограждал нашу частную жизнь: репортеры прочих изданий не так донимали вопросами наши семьи. В предстоящие годы им пришлось привыкнуть к тому, что в один день все вокруг интересуются всем, что хоть как-то касается отца семейства, а на следующий уже никого не волнует. Например, в дни перед полетом часто бывало, что журналист и фотограф преследовали детей членов летного экипажа от дома до остановки и вообще повсюду. Как только полет заканчивался, те же репортеры бросали следить за этими детьми и переключались на других – членов следующего назначенного в полет экипажа.

Вскоре мы, «новенькие на районе», то есть астронавты третьего набора, поняли, что перед нами очередь из астронавтов первых двух групп буквально во всех привилегиях. Это касалось и выделения летного времени на самолетах T-33, имевшихся в небольшом количестве у NASA. Но как только некоторые участники «Первой семерки» стали увольняться из агентства по завершении программы «Меркьюри», мы начали подниматься по иерархии. Джон Гленн ушел одним из первых. Проведя избирательную кампанию в 1970-м, он выиграл выборы и стал представителем штата Огайо в Сенате США в 1974 году.

Одним из первых наших курсов обучения стали тренировки на выживание – нас учили, как спастись, если придется покидать космический корабль при незапланированном завершении полета. Траектории полета всех кораблей «Джемини» и «Аполлон», которые стартовали с расположенного на двадцати восьми градусах северной широты мыса Кеннеди на восток и имели расчетные районы приводнения в Тихом океане недалеко от Гавайев, пролегали так, что нам не было смысла готовиться выживать в холодном климате. Наши тренировки развивали навыки самостоятельного спасения в джунглях, пустыне или открытом океане.

Для тренировки в джунглях мы ездили в Тропическую школу выживания пилотов ВВС США в Панаме, где учились строить временное жилище и рубить пальмы, чтобы есть мякоть стволов. Надо признаться, она нам очень скоро надоела. Нас разбивали на пары, и мы отправлялись в поход на несколько дней, где учились охотиться на игуан и их готовить. Первую игуану мне удалось поймать лишь на четвертые сутки, поэтому она показалась мне необычайно вкусной. В руководстве по выживанию ВВС говорилось: «Все, что ползает, бегает, плавает или летает, служит возможным источником пищи». Насколько помню, я ограничился игуанами и пальмовой мякотью.

Курс по выживанию в море проходил уже ближе к дому. В основном мы, болтаясь на маленьком плотике по водам Мексиканского залива, учились обращаться с дистиллятором-опреснителем, с помощью которого можно, используя лучи солнца, превращать морскую воду в питьевую. Для пустынных тренировок мы ездили в Неваду и где-то в районе базы ВВС Рено устраивали бивак на равнине, где дневная температура поднималась до 55 градусов. Большую часть дня мы копали землянки, держались в тени, читали книжки и экономили воду.

Ночи в пустыне, когда становится прохладно, напротив, поистине прекрасны. Там так тихо и спокойно, а с неба светят великолепные звезды. Моим напарником в пустынной тренировке оказался Расти Швейкарт, который, как и я, окончил MIT и, можно сказать, слыл экспертом в астрономии. И еще он оказался весьма остроумным. Позже, на других наших общих тренировках, он придумал мнемоническое правило, чтобы помочь нам вспомнить по первым буквам все зодиакальные созвездия, начиная от Овна и заканчивая Рыбами: «Обычно Так: Большого Роста Любая Девушка – Вздорная Строгая Стерва; Коротышка – Веселая Развратница»[49]49
  Первые буквы каждого слова соответствуют первым буквам названия созвездий: Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей, Рыбы. Фраза в оригинале: All Tall Girls Can Lead Virtuous Lives, Short Sisters Casually Accept Propositions (соответственно, латинские названия созвездий, принятые в английском языке, по порядку: Aries, Taurus, Gemini, Cancer, Leo, Virgo, Libra, Scorpio, Sagittarius, Capricorn, Aquarius, Pisces).


[Закрыть].

Там, в ночной пустыне, мы часами искали на небе различные созвездия и разговаривали о жизни вообще, о нашей программе, о семьях, женах и детях. Расти был очень культурным парнем, без предрассудков, глубоко начитанным. Мне нравилось с ним вместе. Наши дети, примерно одного возраста, тоже легко сошлись. Через несколько лет моя дочка Трейси даже недолго питала нежные чувства к одному из парней-близнецов Расти, что заставляло нас улыбаться. Кажется, им тогда всем было лет по девять.

Закончив начальные тренировки на выживание, мы какое-то время ездили по стране, посещая конструкторские и производственные организации различных фирм на правительственном подряде, занимавшихся разными направлениями космической программы. Главным подрядчиком по проектированию и изготовлению космических кораблей «Меркьюри» и «Джемини» выступала фирма McDonnell Douglas, или, как мы ее называли «Макдак», которая базировалась в городе Сент-Луис, штат Миссури. Кроме того, мы побывали в Космическом центре имени Маршалла в Хантсвилле, штат Алабама, чтобы увидеть, как собирают и испытывают ракеты-носители, а еще посещали космодром на мысе Кеннеди – там мы изучали пусковые комплексы.

Возвращаясь в Хьюстон, мы обучались обращению с разными системами космических кораблей, а учили нас приходящие инженеры-разработчики. Вдобавок каждому астронавту «присвоили» особую предметную специализацию в одном из направлений развития космической программы, чтобы по вопросам по данной области выступал от имени отряда. Моя учеба в MIT нашла продолжение в том, что меня назначили «ответственным» за системы наведения и навигации. Кроме того, мы немало времени проводили в учебном классе, изучая различные дисциплины – от астрономии до теории реактивного движения, цифровых компьютеров и даже геологии. На вводном уроке по этой науке мы нашли на столах по коробке с различными камнями. Потом мне попался выдающийся учитель, которому удалось привить мне любовь к геологии, но тогда, в первый раз я скучал на задних рядах и болтал с Чарли Бассеттом о том, когда же нам наконец выделят летное время.

Все время, пока астронавты занимались по программе, они летали на мощных, скоростных реактивных самолетах, потому что требовалось поддерживать летное и пилотажное мастерство. Я в этих полетах находил наивысшее удовольствие и старался летать как можно больше.

В дополнение к четырем-пяти тренировочным реактивным T-33, которые NASA арендовало у ВВС, у агентства была еще и пара истребителей F-102 с дельтовидным крылом – и на них-то мы все и хотели летать. Это были прекрасные машины с особым фюзеляжем, который из-за формы прозвали «бутылка из-под колы»: он сужался в средней части самолета, чтобы снизить лобовое сопротивление на высоких скоростях и помочь преодолевать звуковой барьер.

Одноместный истребитель-перехватчик F-102 предназначался для фронтовой авиации, и получить право на нем летать могли только те астронавты, у кого был опыт пилотирования такого аппарата. И во время службы в Европе, и на базе Эдвардс я летал на каждом типе истребителей из «сотой» серии, то есть F-100, F-101, F-102, F-104 и F-106. Поэтому заработал право летать на F-102 в NASA. И Чарли Бассетт тоже. Он стал моим лучшим другом, и мы здорово летали вместе.

Как и все астронавты из военнослужащих, я служил в NASA по особой трехгодичной командировке. Так тогда диктовала политика военного ведомства. Я думал, что слетаю в космос и вернусь к обычной службе в Военно-воздушных силах, но вскоре после того, как я стал астронавтом, политика изменилась. Когда стало ясно, что космонавтика – более сложное дело, чем ожидалось, нас всех приписали к NASA на неограниченное время. Более того, агентству в конце концов пришлось набрать еще две группы астронавтов для полетов на «Аполлонах», поскольку людей в программу потребовалось больше, чем предполагалось изначально.

Когда нам объявили о постоянном назначении на работу в NASA, я еще несколько раз испытал приступ ностальгии по авиабазе Эдвардс. Но теперь, в Хьюстоне, я уже с головой погрузился в космонавтику.