Текст книги "Красная чума"

«Есенинской защите Иисуса Христа сочувствовали тысячи людей, знакомых с поэмой, по умножавшимся спискам стихотворения. За такое знакомство некоторые смелые читатели заплатили свободой и даже жизнями (см.: «Родники Пармы», 1993, № 3–7)» [172] (с. 255).

А потому, вполне осознавая все более отчетливо грозящую ему от новых властей неминуемую скорую расправу, он венчался в Церкви – ведь венчание смывает все грехи. Это все равно, что родиться заново. Однако же «черный человек» – со всех сторон глядящий на него с запыленных портретов отлученного от Церкви писателя (Льва Толстого) – выгнал Есенина вновь на улицу, где и настигла его смерть от руки большевицких палачей, которые, избивая Сергея в своих застенках, на этот раз за отповедь Демьяну Бедному, явно переусердствовали. Ведь версия убийства Есенина якобы в пьяной драке финским ножом, в тот момент, была не к месту. Потому как в это же самое время проходил съезд партии и смертью поэта могли воспользоваться для уничтожения своих соперников конкурирующие в борьбе за власть группировки. Потому была столь срочно и топорно отработана эта на тот момент всех устраивающая версия с самоубийством.

Однако ж имеется и иное на этот счет мнение, что позже будет рассмотрено подробно.

И очень не зря, когда его родственники в очередной раз во время посещения Есениным Константинова поинтересовались, кому нужны его стихи, поэт ответил, что их поймут через 100 лет.

Время, между прочим, потихонечку подходит. Может быть Воскресение Святой Руси именно к нему и приурочено? А ведь зерно, чтобы дать всходы, сначала должно умереть…

Однако ж на самом деле в 17-м году умерла вовсе не Святая Русь, но лишь давно смердящий зловонием самоизъядения труп Великой России, созданной на основе экономического разграбления центра присоединенными к нему окраинами. Это странно выглядящее теперь государство было спроектировано масонством при посредстве еще Лжедмитриев для откачки крови с ее территорий густо распложенными пауками и пиявками, сотни лет безбедно паразитирующими на ее теле после уничтожения власти Богом данной на одной шестой части суши (см.: «Неизвестное о Романовых» (готовится к печати)).

Этот-то извечно требующий морей шампанского класс, спроворенный узурпировавшей власть в стране кликой, и должен был, по замыслу Клюева-Есенина, «приказать долго жить» – ведь просто «поискать вшей» в пустившей корни повсеместно кишащей гниде уже давно было безполезно. Нужна была очень хорошая баня – кровавая (которую, собственно, и принесли с собою большевики). А потому поэты града Китежа так спокойно разрешали себя обмануть. Ведь иным выходом из кризиса была тоже революция. Но революция с привлечением опричнины – в стиле Ивана Грозного, на которую Николай II все же не пошел (А может быть не позволили ее ввести, упредив этот шаг вероломным предательством?! Ведь буденовка, пошитая в виде русского шлема – это не изобретение большевиков, но новая русская форма, которую собирался ввести, после победы над врагом, Николай II).

Однако же Есенин, будем справедливы, встал в лагерь всеми преданного покинутого не только высшими сановниками, но даже и своими родственниками – Русского Царя. И встал под его знамена в самый тяжелый и ответственный момент практически один – ведь не даром все эти пауки с пиявками дружно хором заголосили, что появился, мол, Новый Распутин.

Но Царь, преданный генералами, временным правительством был пленен. А потому Есенин с Клюевым, после красного переворота, вполне законно и оказались в лагере именно большевиков – те явно намеревались уничтожить паразитов, веками терзающих родину Есенина. Но, вместо освобождения от инородных присосок, властью, объявившей себя народной, на самом деле затевался грандиозный обман, на который и попались мужички, даже и в снах своих самых кошмарных не ведающие, что собираются делать с захваченной страной большевики уже не в своих пропагандистских лозунгах, но на самом деле.

Но Есенин, в отличие от Клюева, лишь дал себя обмануть. То есть показал, что повелся на пропаганду. Однако ж большевики эту приманку заглотили. Потому так долго с Есениным и церемонились – ведь с его помощью они надеялись подрубить у русского человека столь накрепко увязывающие его со своей землей корни. И в случае удачи они рассчитывали с помощью всеми любимого поэта узаконить создаваемый ими геноцид. Ведь все эти Бедные да Маяковские популярностью своей пользовались лишь у воров, проституток и партийных работников. Русский же человек тянулся исключительно к Есенину. Потому наш поэт и стоял всегда у вождей народов костью в их всепожирающем горле. И хоть и мог сослужить им очень хорошую службу в целях пропаганды, но мог и завалить всю эту их затею под корень. Ведь террор не может длиться вечно и вчерашние попутчики, в лице обманутых крестьян, скинув со своей шеи гидру пролетарской революции, очень даже запросто могут прикончить как и ее саму, так и не успевших еще как следует окрепнуть ею распложенных дракошек.

Вставал достаточно серьезный вопрос: как нейтрализовать Есенина?

И вот каким образом его попытались решить.

Операция «Золотая голова»

«…нужда преследовала поэта аж до 1921 года. Можно сказать, до встречи с Айседорой Дункан. Он положил ей голову на колени, она поцеловала его яркими, как рана, губами и, теребя его волосы, сказала:

– Solotaia golova!

Откуда она знала эти русские слова? Ведь это была их первая встреча» [ «Красная звезда» 3. 10. 1995, с. 4].

А ведь и действительно – откуда?! Ведь и много позже искусством изъяснения по-русски Красная Дунька не то что не блистала, но не была ознакомлена и с самыми элементарными понятиями о нем.

Однако же их знакомство, вначале, никакого бурного романа не предвещало. Что и зафиксировал в своих воспоминаниях о поэте Георгий Иванов:

«В конце 1921 года в Москву, в погоне за убывающей славой, приехала Айседора Дункан.

От "божественной босоножки", "ожившей статуи" осталось мало… Но это ничуть не мешало ей наслаждаться овациями битком набитого московского Большого театра… танцевала в еще не избалованной иностранцами "красной столице". И вдобавок танцевала с красным флагом! Восторженные аплодисменты не прекращались. Сам Ленин, окруженный членами Совнаркома, из царской ложи подавал им сигнал.

После первого спектакля на банкете, устроенном в ее честь, знаменитая танцовщица увидела Есенина. Взвинченная успехом, она чувствовала себя по-прежнему прекрасной. И, по своему обыкновению, оглядывала участников банкета, ища среди присутствующих достойного "разделить" с ней сегодняшний триумф…

Дункан подошла к Есенину своей "скользящей" походкой и недолго думая обняла его и поцеловала в губы. Она не сомневалась, что ее поцелуй осчастливит этого "скромного простачка". Но Есенина, уже успевшего напиться, поцелуй Айседоры привел в ярость. Он оттолкнул ее: "Отстань, стерва!" Не понимая, она поцеловала Есенина еще крепче. Тогда он, размахнувшись, дал мировой знаменитости звонкую пощечину. Айседора ахнула и в голос, как деревенская баба, зарыдала.

Сразу протрезвившийся Есенин бросился целовать ей руки, утешать, просить прощения. Так началась их любовь. Айседора простила. Бриллиантом кольца она тут же на оконном стекле выцарапала:

Esenin is a huligan,

Esenin is an angel!» [34].

Ну, во-первых, кто еще там из них был пьян нужно бы определить поточнее. Ведь это не Есенин, якобы пьяный, кинулся целовать в губы Айседору, но как раз наоборот: полезла целоваться именно она. Мало того. Даже когда ее совершенно очевидно грубо отпихнули, что на любом языке означает одно и то же, то она от своего все равно не отступилась и вновь полезла целоваться, явно при этом рискуя получить по физиономии! И получила…

И напрашивалась на оплеуху она вовсе неспроста – ее покровителями природа поступков русского человека давно изучена. Ведь у нас – лежачего не бьют! Вот она и нарывалась попасть под горячую руку вспыльчивого Есенина, о чем прекрасно была осведомлена. А это, между прочим, – прекрасный повод для знакомства!

И если под покровительство западной звезды сам Есенин скорее всего мог бы и не пойти, то уж теперь, в качестве утешителя обиженного им человека, был практически обречен на это неизбежное знакомство.

Вот и получается теперь, в интерпретации этой встречи современниками тех событий, что: чисто случайно «средь шумного бала» наткнувшаяся на Есенина только что приехавшая в Россию иноземка, несмотря на свой не первый сюда приезд ни слова по-русски не понимающая, вдруг выводит на стекле и фамилию своего обидчика, и неизвестный ей термин – хулиган.

А присовокупим-ка к выше выявленному еще и «золотая голова».

Тут сомнений больше не остается никаких. Ее приезд в Москву имел одну единственную цель: перековка или, в худшем случае, хотя бы временная нейтрализация главного поэта завоеванной масонами России – Сергея Есенина.

Убивать его, к тому времени, было достаточно небезопасно: мертвый поэт тут же преобразится во флаг оппозиции и без всего этого еле удерживающегося у власти кровавого режима. Мало того, 1921 г. был засушлив, что сулило возможность объявить чрезвычайное положение из-за неурожая. И именно организуемый голод мог послужить поводом к разграблению Русской Церкви. Потому хотя бы на это время Есенина необходимо было куда-нибудь сплавить: в России во время голода он мог оказаться достаточно опасен.

Таким средством и явилась в прошлом разрекламированная на весь свет исполнительница древних языческих культовых танцев – Айседора Дункан.

И ее связь с масонами достаточно не сложно прослеживается лишь еще музыкой, на которой основывалось исполнение ее танцев. И если впоследствии обнаружится ее связь даже с Адольфом Гитлером, то это не станет чем-либо удивительным – ведь Вагнер и Ницше, Шопенгауэр и Лист – вдохновляли как автора «Mein Kampf», так и древние танцы Айседоры. И ведут они через языческие камлания Артемиды к сакраментальным обрядам альбигойцев, за которых и мстил потомкам организаторов Варфоломеевской ночи во времена французской революции «Вечный Жид». Все они были настояны на «Персифали» и «Нибелунгах», древнем гностицизме и чаше таинственного Грааля.

Про свой танец будущего Айседора говорит так:

«Этот танец должен стать молитвой!» [26] (с. 181).

Достаточно однозначно Айседорой Дункан в книге «Моя жизнь» описано посещение главного античного храма в Афинах, чью культуру она исповедовала, всю свою жизнь стремясь воспроизвести ее своим танцем:

«Перешагнув последнюю ступеньку Пропилеев, увидели храм, сиявший в утреннем свете. Мы хранили молчание, ибо перед нами была красота могущественная. Красота эта вселила странный ужас в наши сердца» [26] (с. 64).

А бесы, чьим местом обитания и является это место, иных чувств внушить бы и не могли. Вот как расшифровывается семантика терминов, имеющих отношение к греческому язычеству:

ПАРФЕНОН – изначально отрицательное знание – разрушительная половинчатость.

ПРОПИЛЕИ – обожествляемому сатанинскому постоянству родственный сплав.

АФИНЫ – небесная слепота сил бесовских.

АТТИКА – это сил бесовских подобие.

Так что было чему там ужаснуться! Ведь это туристически устроенное семейство, само того не понимая, забралось в самое скопище бесов, тысячелетиями собираемых сюда античными дьяволопоклонниками.

Да и нравы у древних обитателей данной местности были совсем не те, что общепринято сегодня считать:

«Чтобы понять, что такое был знаменитый афинский демос, нужно читать не трагиков, а Аристофана… – что это была за пошлая толпа! Сколько невероятной грубости, цинизма, раболепия, трусости, суеверия самого темного и разврата самого неистового – и где же! У самого подножия знаменитого Парфенона и боговидных статуй!»[45] (с. 163).

Так что эта самая их культура, Западом и Петром с его «птенцами» со наследники признанная классической, на самом деле являет собой эталон отвратительного невежественного варварства, которое отколовшейся от Православия в иноверие Европой стало объявлено образцом человеческого общежития.

Однако же мы теперь знаем, что слава их этого самого «прогресса» – дутая. А все достижения техники, которые у них имелись, ими были просто украдены у соседствующих с ними славянских народов: эллинами – у пеласгов, латинянами – у этрусков.

В своем первом еще дореволюционном путешествии по России Айседора Дункан очень сильно была удивлена отношением к ней ведущих артистов русского балета:

«…меня посетила маленькая дама… к моему изумлению, она объяснила, что она танцовщица Кшесинская. Она пришла приветствовать меня от имени русского балета и пригласить на торжественный спектакль в опере в тот же вечер. Я уже привыкла встречать в Байрете холодность и вражду. Танцовщицы балета доходили до того, что рассыпали гвозди на моем ковре, о которые я ранила себе ноги. Эта перемена отношения была для меня одновременно и лестной, и удивительной» [26] (с. 81).

Но столь учтивое отношение вроде бы и конкурентов удивительным, на самом деле, не оказалось – ведь русский балет никакой конкуренции никогда не боялся. Князь С. Е. Трубецкой так отозвался о своем первом долгожданном посещении Парижа и ознакомлении с бытовавшей в нем в ту пору культурой, являвшейся эталоном для всего западного мира:

«Во время моего пребывания в Париже я случайно встретил там проезжавшую со своими детьми тетю Варю Лермонтову. Она хорошо знала Париж и дала мне немало советов для его осмотра. Раз как-то она предложила ехать с нею в какой-то маленький "очень парижский" театрик. Тетя Варя, очевидно, не знала, на что мы с ней попадем! Если бы представление шло на любом другом языке, кроме французского, оно было бы совершенно невозможно в присутствии дамы…

Раза два я был в Париже в Опере: раз на опере и раз на балете… Я был очень разочарован. Мне говорили, что опера в Париже стоит не очень высоко, но я все-таки не ожидал, насколько она была ниже московской по голосам, постановке и декорациям. О балете и говорить нечего» [76] (с. 85).

Так ведь не московский балет, который здесь имеет в виду Трубецкой, был в ту пору у нас в стране ведущим, но именно столичный – императорский!

Вот и Дункан от увиденного была просто в шоке:

«Я враг балета… Но нельзя было не аплодировать русским балеринам, когда они порхали по сцене, скорее похожие на птиц, чем на человеческие существа» [26] (с. 81).

И вовсе не с красотой русского балета приезжала бороться в Советскую Россию всемирно знаменитая танцовщица Айседора Дункан – он непобедим. Она приезжала, чтобы основать школу жреческих ритуальных месс древних катаров и альбигойцев, гностиков и манихеев, чьи корни уходят в эллинскую Аттику к развалинам Парфенона. Ведь свой танец будущего Айседора Дункан еще в 1907 году видела в следующих формах:

«О Деметра… я пела твои священные песни пред варварами наших дней, и мне удалось заставить их внимать им… И ты, о златокудрая Ирида!., часто возносила я молитвы к твоему ободряющему изображению… И ты, о необыкновенная Терпсихора… в тенистом Аде моя душа пусть тоже танцует лучшие танцы в честь тебя» [26] (с. 183).

Называть ад с большой буквы и стремиться к его «тенистости»?!

Тут можно лишь посочувствовать этой любительнице «Нибелунгов» и «Персифаля»…

А ведь там, между прочим, в этом тенистом с ее точки зрения заведении, «плач и скрежет зубов»!..

Но она такого не понимает и не желает понимать. Потому сама туда настырно лезет и пытается тащить за собой других.

«…будущий танец действительно станет высокорелигиозным искусством, каким он был у греков. Ибо искусство без религиозного благоговения – не искусство, а рыночный товар» [26] (с. 185).

И это именно у катаров и альбигойцев переняла свои религиозные движения Айседора. Потому и оказалась, в конце концов, именно в той стране, где все эти наследники Грааля свили свое гнездо – в СССР.

Но ведь во всей случившейся с Айседорой Дункан столь странной историей даже смерть ее детей полностью походит именно на заказное убийство. Ведь причастный к случившемуся шофер машины:

«…уволился сразу и через некоторое время купил себе виллу за сумму, которой он, казалось бы, не должен был обладать…» [26] (с. 190).

И если учесть, что за избранных Айседорой кумиров, со слов Элифаса Леви, мстит французским королям «вечный жид крови и мести», окропляя кровью казненного на гильотине Людовика французский народ, то полная тождественность тайной организации вождя казненных Филиппом Красивым тамплиеров и танцами знаменитой «босоножки» не вызовет каких-либо сомнений.

И все эти: альбигойцы и катары, гностики и алхимики, коммунисты и члены временного правительства – признают лишь один единственный цвет своего флага – красный. Потому-то именно с ним и блистала своими успехами Айседора Дункан (Красная Дунька). И о ее каких-то там уже при путешествии с Есениным сверхуспешных гастролях говорить не приходится. Ведь оплата счетов разгромленных именно ею зеркал и стекол в самых дорогих ресторанах – являлась лишь частью строго запланированной программы, следуя которой Есенин, по задумке организаторов, должен был войти во вкус роскоши, что полностью отрезало ему дорогу назад – в голодную и холодную Россию.

Но материальные ценности в среде народа, чьи дети уже с пяти лет постигают азы грамотности, не ценились никогда. А потому поэт, делясь об увиденном впечатлениями со своими московскими друзьями, описывает заграницу так:

«Там, из Москвы, нам казалось, что Европа – это самый обширнейший район распространения наших идей и поэзии, а отсюда я вижу: Боже мой, до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет такой страны и быть не может…

Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом? Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет, здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде Господин доллар, а на искусство начхать, самое высшее – мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь…» [ «Красная звезда» 3. 10. 1995, с. 4].

«"Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод… зато у нас есть душа", "Так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы, обратно в Россию…"» [100] (с. 100).

Но и сегодня там все то же. Вот что сообщает на эту тему доктор исторических наук Наталия Нарочницкая:

«Американцы в целом и в личном общении – очень дружелюбные, доброжелательные, очень простодушные. Мировосприятие с одной стороны инфантильное, очень упрощенное, как у десятилетних детей, уверенных что их дом самый лучший, что мама самая красивая, а папа – самый сильный. С другой стороны самое прагматическое и рационалистическое. Любой советский слесарь имеет более панорамное объемное мышление, чем американский инженер.

Америка – воплощение протестантского духа и либерализма…

… это цивилизация без культуры как порождения духа. Именно в Америке, где я могла жить и работать лишь одной десятой своей личности, я вдруг постепенно стала убежденным славянофилом» [46] (9-10).

Так отозвалась об этой жующей цивилизации именно более близким к ней знакомством и перекованная из западничества в славянофильство автор фундаментального труда «Россия и русские в мировой истории».

А потому этой сытой и ограниченной загранице так и не удалось склонить к измене своему народу нищего русского поэта.

Вот что Есенин сообщает о своих проблемах с похитившей его из России Айседорой случайно встреченному им в Берлине Георгию Иванову:

«Ругаемся мы часто. Скверно это, сам знаю. Злит она меня. Замечательная баба, знаменитость, умница, а недостает чего-то, самого главного. Того, что мы, русские, душой зовем…» [34].

Так что весь этот удивительный роман, как с самого его начала, так и до конца продолжал выглядеть достаточно странно.

Очень похоже, что поняв полную безперспективность перековать русского поэта в безликую борзую шавку революции, Айседора получает задание создать миф о патологии поэта: алкоголизме, буйстве, развратных действиях. То есть его якобы полном умопомешательстве. Именно такой миф и обязан был увенчать себя «Англетером».

Однако же теперь становится понятным, что отнюдь не Сергей Есенин, но именно Айседора устраивает разгром в отеле «Крийон», самом фешенебельном среди всех французских отелей, про что сам поэт спокойно отзывается: «это она зеркала била». А потому – не она от него в Германию уезжает, а он от нее.

Айседора же настигает его и там, вновь учиняя скандал с новым разгромом. На этот раз в ресторане самого дорогого уже теперь в Германии отеля – «Адлон». И вновь вся вина за разгром приписывается Есенину. Однако же:

«Врач, зайдя в номер Айседоры и Сергея и поговорив с обоими, назначает инъекцию морфия (в то время он применялся для снятия возбуждения у психических больных)… Айседоре Дункан и дает Есенину советы, как лечить его слишком эмоциональную супругу…

Легенда о психической болезни Есенина не подтверждается и немецким психиатром» [ «Ветеран» № 11 (115), с. 14].

И вообще, в воспоминаниях как самой Дункан, так и ее лучшей подруги Мэри, уж слишком многое оказалось неприкрытой ложью. А потому и посчиталось сведущими о действительности происходящих некогда событий людьми загадочным и непонятным.

Однако же теперь, после раскрытия закулисной организации, чью религию исповедовала и несла с собою в обезумевший мир Айседора, все это «непонятное» всплывает на поверхность, обнаруживая полное сходство навязываемого Петром I и «босоножкой» вероисповедания – античного язычества.