Текст книги "Любимая еда русских писателей"

Писатель-гастроном

Многие, кстати, считают, что именно Гоголь – первейший в русской литературе гастрономический писатель. Как потчевала гостей добрейшая Пульхерья Ивановна из «Старосветских помещиков»!

«Вот это грибки с чебрецом! это с гвоздиками и волошскими орехами!.. Вот это грибки с смородинным листом и мушкатным орехом! А вот это большие травянки: я их еще в первый раз отваривала в уксусе; не знаю, каковы-то они; я узнала секрет от отца Ивана. В маленькой кадушке прежде всего нужно разостлать дубовые листья и потом посыпать перцем и селитрою и положить еще что бывает на нечуй-витере цвет, так этот цвет взять и хвостиками разостлать вверх. А вот это пирожки! это пирожки с сыром! это с урдою! а вот это те, которые Афанасий Иванович очень любит, с капустою и гречневою кашею».

Многие гоголевские описания еды сделались мемами.

«Пацюк разинул рот, поглядел на вареники и еще сильнее разинул рот. В это время вареник выплеснул из миски, шлепнул в сметану, перевернулся на другую сторону, подскочил вверх и как раз попал ему в рот. Пацюк съел и снова разинул рот, и вареник таким же порядком отправился снова».

А вот няня, которой Собакевич угощал Чичикова.

«Щи, моя душа, сегодня очень хороши! – сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. – Эдакой няни, – продолжал он, обратившись к Чичикову, – вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!»

Или домашний «ликерчик» бережливого Плюшкина.

«Ведь вот не сыщешь, а у меня был славный ликерчик, если только не выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? – Чичиков увидел в руках его графинчик, который был весь в пыли, как в фуфайке. – Еще покойница делала, – продолжал Плюшкин, – мошенница ключница совсем было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я вам налью рюмочку».

Гадость, конечно же, этот «ликерчик». А читаешь – и радуешься.

Происшествие в доме Аксаковых

А как-то раз, будучи в гостях у Аксаковых, Гоголь вдруг принялся рыгать. Потом растерянно пробормотал: «Что это у меня? точно отрыжка!»

Хозяева, зная особенности гоголевского пищеварения, сразу переполошились. А Николай Васильевич продолжил: «Вчерашний обед засел в горле: эти грибки да ботвинья! Ешь, ешь, просто черт знает, чего не ешь…»

И после этого начал икать. А затем достал рукопись.

Оказалось, что он просто начал читать свою новую комедию под названием «Тяжба». Три этих понятия – Гоголь, литература и еда – были в принципе неразделимы.

Максим Горький: грибы и капуста

Высокая босяцкая кухня

От писателя Максима Горького подсознательно ждешь каких-то босяцких пристрастий. Что-нибудь вроде луковицы с коркой черного хлеба. И совершенно напрасно.

Вообще, отождествлять писателя с его героями не совсем правильно. Притом, чем выше его мастерство, тем больше обычно бывает разрыв. А Горький – писатель довольно талантливый.

Да, в ранние годы он далеко не роскошествовал. Но к Алексею Максимовичу (на всякий случай, поясню: Максим Горький и Алексей Максимович Пешков – это один и тот же человек) довольно рано пришла слава и, соответственно, большие деньги. Затем – продолжительное пребывание в Италии, неофициальный титул главного писателя СССР, роскошный особняк в центре Москвы. Все это мало вяжется и с черным хлебом и с горькой луковицей, которую съедают целиком.

Впрочем, к деликатесам Алексей Максимович действительно был равнодушным. Сказывались, видимо, привычки детства, юности. Да и вообще ел немного. Ромен Роллан писал: «Горький всегда трезв и ест на удивление мало, даже слишком мало… У Горького вне сомнения конституция человека, лучше приспосабливающегося к недостатку, а не к избытку».

Разве что пельмени пользовались исключением. Он съедал их даже не одну, а две тарелки. После чего, правда, не ел вовсе до наступления следующего дня.

Сатин из пьесы «На дне» говорил: «Я всегда презирал людей, которые слишком заботятся о том, чтобы быть сытыми».

Эту фразу нередко приписывают самому Горькому. Хотя он писал нечто ровно противоположное: «Описываю похождения мои усердно и обдумываю некие крупные произведения, кои должны… дать мне возможность кушать пищу вкусную и питательную».

И уверял, что истинный художник должен быть голодным, а для писателя хорошо питаться – жизненно необходимо.

«Рыбные консервы тоже дарят»

Горький выпивал на завтрак два сырых яйца и чашку кофе. Этим ограничивался.

На обед предпочитал скромный суп, кашу. Любил соленую капусту с яблоками и вообще соленья и моченья.

Алексей Максимович писал своей жене в 1928 году: «Очень много работаю, и письма писать мне некогда. Это письмо пишу в расчете, что ты заплатишь за него огурцами. Солеными. А? Не забудь, что в марте я именинник, а именинникам всегда дарят грибы, но – маринованные и белые, а не дрянь какую-нибудь. Рыбные консервы тоже дарят».

Кроме того, Горький, еще с юных лет попавший под влияние Льва Толстого, тяготел к вегетарианству. В юности он даже заявился к Льву Николаевичу с дружеским визитом. Правда, тот не принял подозрительного гостя. Жалостливая Софья Андреевна отвела его на кухню, налила теплого кофе, дала ломоть хлеба и, между делом, заметила, что, дескать, много сейчас по Руси ходит темных бездельников, иные и к Льву Николаевичу не стесняются заходить.

Алеша притворился, что не принял это на свой счет, наоборот, выразил восхищение наблюдательностью незаурядной женщины. После чего отправился к себе домой, на Волгу.

Впрочем, вегетарианство Горького было щадящим.

Как и многие люди, не злоупотребляющие мясом и не увлекающиеся спиртным, Горький был сладкоежкой. Правда, конфеты были исключением – их Алексей Максимович недолюбливал. Зато очень любил блины.

Любил почаевничать. Сам собирал для самовара шишки. Чай пили ближе к вечеру, когда стихала дневная суета

Любил собирать и грибы. Правда, с этим случались проблемы. Алексей Максимович шел в лес довольно поздно, и грибов там в это время уже не было. Чтобы писатель не расстраивался, домашние бежали перед ним и втыкали в землю заранее вытащенные оттуда грибы. Если Горький и догадывался о такой заботе, то виду все равно не подавал.

Ел же грибы с удовольствием.

Горький и алкоголь

Как уже говорилось, к алкоголю Алексей Максимович был равнодушен. Выпивал, но очень умеренно. Писал с 1898 году: «Здоров я – совершенно. Ежедневно малыми количествами пью водку, и очень она мне помогает».

Ему в то время было тридцать лет.

А вот пятью годами раньше: «Пиан бысть вчера, как Глеб Успенский, и глава моя сегодня хуже, чем когда-либо. Отчего был пиан? От горя, но преимущественно от водки, смешанной с пивом и вином».

По всей вероятности, тяга к загулам в 25 лет еще присутствовала, но к тридцати практически сошла на нет. Можно сказать, классика взаимоотношений со спиртным.

Зато, будучи на Капри, он с огромным удовольствием пил местные вина. И даже зазывал на них Василия Качалова: «Приезжайте, будем купаться в голубом море, ловить акул, пить белое и красное Capri и вообще жить».

А в 1928 году Горький оставил запись в книге отзывов Массандровского завода: «Пил и восхищался… В вине всего больше – солнца. Да здравствуют люди, которые умеют делать вино и через него – вносить солнечную силу в души людей».

Но это, скорее, был политический акт.

Гастроненавистник

При этом Алексей Максимович – отнюдь не мастер описания щедрых застолий. Еда в его произведениях – скорее инструмент для демонстрации отрицательных типов. Они едят неаппетитно, скверно, даже омерзительно.

Вот как обедает мать отчима главного героя автобиографической повести «Детство»: «Брови у нее были точно из отрубей и какие-то приклеенные. Ее голые широкие зубы бесшумно перекусывали все, что она совала в рот, смешно изогнув руку, оттопырив мизинец, около ушей у нее катались костяные шарики, уши двигались, и зеленые волосы бородавки тоже шевелились, ползая по желтой, сморщенной и противно чистой коже».

Это, по сути, детское воспоминание самого писателя. Любовь к еде и винам – вещь, приобретенная с годами. А в начале жизни все было иначе.

Та же старуха делает мальчику замечание:

– Ах, Алешенька, зачем ты так торопишься кушать и такие большущие куски! Ты подавишься, милый!

На что тот вынимает кусок мяса изо рта, нанизывает на вилку и протягивает ей:

– Возьмите, коли жалко.

В другом же романе из той же трилогии – «В людях» – Алексей Максимович описывал, как некий приказчик съедал на спор за два часа десяток фунтов (чуть больше четырех килограммов) ветчины: «Отрезав тонкий ломоть хлеба и толстый мяса, едок аккуратно складывает их вместе, обеими руками подносит ко рту, – губы его дрожат, он облизывает их длинным собачьим языком, видны мелкие острые зубы, – и собачьей ухваткой наклоняет морду над мясом… Лицо едока постепенно буреет, уши становятся сизыми, провалившиеся глаза вылезают из костяных ям, дышит он тяжко… Лицо его стало похоже на ветчину, острый, хрящеватый нос жалобно свистит».

В результате приказчик, увы, опоздал на четыре минуты.

А героини горьковского романа «Клим Самгин» пели задорную частушку:

 
Пойду в переулочек,
Куплю барам булочек,
Куплю барам сухарей,
Нате, жрите поскорей!
 

Кстати, сам Алексей Максимович, по молодости лет, служил на пароходах «Пермь и «Добрый» кухонным мужиком и посудником. Можно представить, как он был в то время несчастлив.

Федор Достоевский: вареная курица и бутерброды с сыром

Обманчивая внешность

Фигура Федора Михайловича Достоевского обманчива. Несмотря на худобу, он был большой любитель хорошо поесть. И, более того, один из самых мрачных русских классиков ужасно любил сладкое. Анна Григорьевна, дорогая супруга, смиренно скучала, пока писатель выбирал себе десерты в ресторане.

Поиски же магазинных сладостей, бывало, превращались в утомительные квесты: «Пошли за пирогом. Но в нашей булочной его уже не было. Тогда Федя сказал, что я должна его вести в ближайшую булочную, что я всегда в другие раза нахожу близкую булочную, а только теперь не хочу для него найти. Я повела, но он расхотел идти во вчерашнюю булочную, и я должна была найти для него другую. Наконец, пришли в кондитерскую и здесь взяли пирожных по 3 Pfenn».

Федор Михайлович приходил в восторг от тульских печатных пряников. Баловался киевским сухим вареньем, мармеладом, белой и красной пастилой.

Притом гурманом Достоевский не был. Мог спокойно обходиться бутербродами с сыром. В те времена сыры обычно подавались как антреме. Но Достоевский ел их с хлебом, как скромный советский командировочный. И это не был деликатесный лимбургский, рокфор или же бри. Скорее швейцарский, голландский. Который попроще.

А к хлебу Достоевский был приучен сызмальства. Его няня, Алена Фроловна считала, что без хлеба можно есть только два блюда – пироги и кашу. Приговаривала: «А то грешно будет, значит, ты пренебрегаешь хлебом».

Привередливый едок

Любил Достоевский и семгу, и икру, и колбасу, и ветчину. Балык. Грибы – в первую очередь соленые рыжики. Словом, знал толк в закусочном столе.

А в магазине Филиппова (петербургском, не московском) при случае покупал свежую булку к обеду. Никаких сумок, естественно, он с собой не носил – просто засовывал эту булку в карман шубы. Жена писала, что ее потом было довольно трудно оттуда вытащить.

Любил и вареную курицу. Ее Федор Михайлович запивал молоком. Лучше – теплым. Его жена писала в дневнике: «Федя ужасно начал приставать, почему курицы нет, так что мы чуть было из-за того не поссорились».

Будучи в скверном настроении, предпочитал бульон. А в хорошем – стерляжью уху.

Нередко бывал привередлив – и в литературе, и в жизни. Вот, к примеру, описание застолья в рассказе «Скверный анекдот»: «Ужин был совершенно разночинный, хотя и нанимался для него повар, крепостной человек какого-то генерала: был галантир, был язык под картофелем, были котлетки с зеленым горошком, был, наконец, гусь, и под конец всего бланманже. Из вин было: пиво, водка и херес. Бутылка шампанского стояла перед одним генералом».

По современным меркам, да и меркам XIX века – очень даже ничего. Но Достоевский обозвал тот ужин «разночинным», и это явно был не комплимент.

Будучи же за границей, Достоевский придирался к местным булкам. Уверял, что они «отзываются горьким маслом». Его жена при этом ничего подобного не чувствовала.

Горы лакомств

По тем же дневниковым записям можно судить и о количестве съедаемого: «Я расскажу, что у нас было сегодня: очень вкусный суп-овсянка… второе кушанье – довольно много жареной говядины с картофелем, зажаренным так, как его любит Федя, потом целый цыпленок и к нему компот из вишен и четыре куска отличного бисквитного пирожного».

Не отставали от писателя его герои. Вот, к примеру, описание скромного чайного стола в романе «Идиот»: «Кроме чаю, кофею, сыру, меду, масла, особых оладий, излюбленных самою генеральшей, котлет и прочего, подавался даже крепкий горячий бульон».

Похоже, что Федор Михайлович считал изобилие нормой.

А вот воспоминания писателя Всеволода Соловьева: «Постойте, голубчик! – часто говорил он, останавливаясь среди разговора. Он подходил к своему маленькому шкафику, отворял его и вынимал различные сласти: жестянку с королевским черносливом, свежую пастилу, изюм, виноград. Он ставил все это на стол и усиленно приглашал хорошенько заняться этими вещами. Он был большой лакомка».

Такие посещения «шкафика» практиковались даже среди ночи.

Углеводы и калории шли в Федора Михайловича нескончаемым потоком. Но писатель оставался все таким же худощавым. Более того – выглядел даже изможденным.

Достоевский и водка

А к алкоголю Достоевский относился равнодушно. Видимо потому, что почти не пьянел. А может и наоборот – не пьянел, потому что пил мало. Да и не стоило с его эпилептическими припадками злоупотреблять спиртным.

Анна Григорьевна вспоминала: «Пил красное вино, рюмку водки и перед сладким полрюмки коньяку».

Метранпаж Достоевского Михаил Александрович Александров приходил в удивление: «Придя однажды к Федору Михайловичу во время его завтрака, я видел, как он употреблял простую хлебную водку: он откусывал черного хлеба и прихлебывал немного из рюмки водки, и все это вместе пережевывал. Он говорил мне, что это самое здоровое употребление водки».

Пьяниц Достоевский недолюбливал. Это отчетливо видно в романе «Подросток»: «Заметил в вагоне одного плюгавенького молодого человека, недурно, но нечисто одетого, угреватого, из грязновато-смуглых брюнетов. Он отличался тем, что на каждой станции и полустанции непременно выходил и пил водку. Под конец пути образовался около него веселый кружок весьма дрянной, впрочем, компании. Особенно восхищался один купец, тоже немного пьяный, способностью молодого человека пить беспрерывно, оставаясь трезвым.

Очень доволен был и еще один молодой парень, ужасно глупый и ужасно много говоривший, одетый по-немецки и от которого весьма скверно пахло, – лакей, как я узнал после; этот с пившим молодым человеком даже подружился и при каждой остановке поезда поднимал его приглашением: «Теперь пора водку пить» – и оба выходили обнявшись».

Зато в «Униженных и оскорбленных» Федор Михайлович восторженно описывал «строй превосходных хрустальных графинов с водками многочисленных сортов и прелестнейших цветов – зеленых, рубиновых, коричневых, золотых».

Непростыми были отношения между писателем и основным русским напитком.

Чай, кофе, вода

Зато Федор Михайлович очень любил черный чай и кофе. Чай заваривал сам, не доверял никому. Супруга писала: «Заваривал чай, сначала споласкивал чайник горячею водой, клал 3 ложечки чаю (причем непременно требовал „свою“ ложку, она так и называлась „папиной ложечкой“) и наливал лишь 1/3 чайника и закрывал салфеточкой; затем минуты через три дополнял чайник и тоже накрывал. И наливал чай лишь тогда, когда самовар переставал кипеть. Наливая себе чай… непременно смотрел на цвет чая, и ему случалось очень часто то добавлять чаю, то сливать в полоскательную чашку чай и добавлять кипятком; часто случалось, что унесет стакан в свой кабинет и опять вернется, чтоб долить или разбавить чай. Уверял: „Нальешь чай, кажется хорош цветом, а принесешь в кабинет, цвет не тот“. Клал два куска сахару».

Она же вспоминала: «Любил очень горячий кофе, который бы кипел, и с своей чашкой уходил в свою комнату, в левой руке неся подсвечники и салфетку, а в правой – чашку. Любил оставаться с своей чашкой некоторое время один и был недоволен, когда его в это время тревожили разговорами».

Не удивительно, что чай то и дело появлялся в прозе Достоевского. Например, в «Бесах»: «Баба скоро внесла чай, то есть большущий чайник горячей воды, маленький чайник с обильно заваренным чаем, две большие каменные, грубо разрисованные чашки, калач и целую глубокую тарелку колотого сахару».

А еще Федор Михайлович очень любил воду с сахаром. Кидал в стакан с водой несколько кусков, отпиленных от сахарной головы, и ждал, пока они растают. Затем размешивал.

Пил медленно, маленькими редкими глотками. Так пьют хороший коньяк.

Зато Федор Михайлович очень любил орехи. Правда, для него они были скорее не едой, а скорее писательским инструментом. Продумывая характер очередного персонажа, мог сгрызть несколько десятков фисташек или же грецких орехов. Эта грызня помогала ему сосредоточиться.

Любил кедровые орехи с медом, шепталу и кишмиш.

А еще Достоевский воспринимал еду как экскурсионный объект. Будучи с женой в Москве, он «угощал» свою супругу родным городом. Вел Анну Григорьевну к Тестову и заказывал для нее пироги, расстегаи, селянку. Все, чем так славился этот трактир.

Поздравление в стихах

И, конечно, для писателя было немаловажно, с кем разделять трапезу. Летом 1866 года он жил в Люблине, на даче у родственников. Его соседями были два предпринимателя – Павел Рахманин и Петр Голофтеев. В день святых Петра и Павла они решили дать обед и фейерверк. Пригласили, разумеется, и Достоевского с сестрой Верой Михайловной.

Федор Михайлович не хотел участвовать в этом торжестве. Сестра настаивала. Тогда писатель согласился при одном условии – что прочитает стихотворное поздравление собственного сочинения.

Вера Михайловна, заподозрив неладное, попросила прочитать его заранее. Федор Михайлович охотно согласился:

 
О, Голофтеев и Рахманин!
Вы именинники у нас.
Хотел бы я, чтоб сам граф Панин
Обедал в этот день у вас.
Красуйтесь, радуйтесь, торгуйте
И украшайте Люблино.
Но, как вы нынче ни ликуйте,
Вы оба – все-таки говно!
 

В результате Достоевскому позволили остаться дома.

Сергей Есенин: водка и огурцы

Сомнительная любовь к картошке

Многие современники утверждают, что любимым блюдом Сергея Александровича была вареная картошка. Не исключено. Но также не исключено, что эта любовь – часть его имиджа. Есенин нередко бравировал своим деревенским происхождением.

При этом, конечно, умалчивал, что его дед, Федор Андреевич Титов был одним из самых богатых жителей села Константинова – владел баржами в Санкт-Петербурге, занимался грузовым речным извозом. С каждого крупного заработка проставлялся – выкатывал перед избой бочонки с алкоголем. Много жертвовал церкви, а напротив своего дома выстроил кирпичную часовню с соломенной крышей.

Есенин выжимал из своего происхождения по максимуму. В том числе и в стихах. Вот, например, стихотворение «В хате»:

 
Пахнет рыхлыми драченами,
У порога в дежке квас,
Над печурками точеными
Тараканы лезут в паз.
 
 
Вьется сажа над заслонкою,
В печке нитки попелиц,
А на лавке за солонкою
Шелуха сырых яиц.
 
 
Мать с ухватами не сладится.
Нагибается низко
Старый кот к махотке крадется
На парное молоко.
 

(На всякий случай поясним. Драчена – нечто вроде запеканки из пшенной каши с яйцами.)

Оладьи, баранки, капуста, квас, брага и прочие простонародные лакомства то и дело встречаются в есенинских произведениях.

Взять, к примеру, поэму «Песнь о великом походе»:

 
Чтоб шумела рожь
И овес звенел,
Чтобы каждый калачи
С пирогами ел.
 

А вот стихотворение «Голубень»:

 
Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба
И с хруптом мысленно кусаю огурцы…
 

Огурцы, кстати, он действительно любил. И, вероятно, не только за вкус, но еще и за звук. Анатолий Мариенгоф вспоминал о Есенине: «Хрупнул в зубах огурец. Зеленая капелька рассола упала на рукопись. Смахнув с листа рукавом огуречную слезу».

А Василию Каменскому Есенин посвятил четверостишие:

 
Квас сухарный, квас янтарный,
Бочка старо-новая.
У Васятки у Каменского
Голова дубовая.