Текст книги "Последний год"

Глава пятая

Утром следующего дня Василий Андреевич Жуковский посетил фрейлину Загряжскую. Екатерина Ивановна ни на один вопрос толком ответить не могла.

– Поезжай, милостивец, к старому барону Геккерену, – твердила она. – Немедля поезжай. Сжалится над нами господь и воздаст тебе по заслугам.

Василий Андреевич покряхтел и, не предвидя в голландском посольстве ничего доброго, все-таки поехал. Ведь спасать приходилось не только репутацию Натальи Николаевны Пушкиной, но и жизнь самого поэта. А сколько раз спасал его Жуковский от сумасбродств и треволнений, в которых никто, кроме самого Пушкина, не был виноват?!

Короток был путь Василия Андреевича на Невский проспект, где в одном доме с голландским посольством находилась квартира посланника, короток был путь, а воспоминания о неприятностях, пережитых из-за Пушкина, бесконечны. Не перечесть тех бед, которые нависали над ним из-за дерзостных или богохульных стихов! Какое неудовольствие императора вызвал он, вздумав просить отставки! До сих пор не забыл своих друзей-висельников, бунтовавших на Сенатской площади, а ему все мало – славит и славит злодея Пугачева.

Но сколько ни досаждает Василию Андреевичу Пушкин, Жуковский живет надеждой: созреет гений Пушкина и подарит России произведения, достойные мудрого царствования Николая Павловича.

Увы, все еще склонен Василий Андреевич к обманчивым мечтаниям. Зачем явился он к голландскому посланнику? Не тщетная ли надежда привела его сюда?

Посланник пространно говорил о благодарности, которую заранее должен принести он почетному гостю, а Василий Андреевич все больше гневался на себя за этот напрасный визит: послушался выжившей из ума бабы… И вдруг мелькнул перед ним колеблющийся, но спасительный луч. Это произошло тогда, когда барон Луи Геккерен после туманного предисловия объявил, что вызов, присланный Пушкиным барону Жоржу Геккерену, является неожиданным, но единственным препятствием к твердо предрешенному до этого вызова сватовству поручика Геккерена к свояченице господина Пушкина.

– Речь идет о сватовстве к Александре Николаевне Гончаровой? – спросил Жуковский, застигнутый врасплох свадебной новостью.

– О, какое ложное предположение, ваше превосходительство! – Луи Геккерен улыбнулся. – Имеется в виду мадемуазель Екатерина, фрейлина императрицы! – с гордостью подчеркнул он.

Барон выдержал паузу, наблюдая за эффектом своих слов. Но не таков был Жуковский, чтобы можно было прочесть что-нибудь, кроме привычного благоволения, на его добродушном лице. Разумеется, он ни словом не обмолвится об анонимном письме, из-за которого лишился последнего благоразумия Пушкин. Он не расскажет об этом, тем более что Геккерены, ничего не зная о причинах неистовства Пушкина, уже делают надежный шаг к примирению.

– Итак, ваше превосходительство, – продолжал посланник, – наши намерения вам открыты. Но вызов господина Пушкина обрекает нас на молчание. Теперь, после столь опрометчивых и загадочных его действий, мы вынуждены держать наши свадебные проекты под спудом. Сватовство, столь желанное мне и сыну, питающему сердечные чувства к мадемуазель Екатерине, может быть объявлено либо после бессмысленной дуэли, либо…

– Либо? – переспросил Василий Андреевич с живейшим интересом. – Продолжайте, барон, я слушаю вас с трепещущим сердцем… («Кажется, можно все остановить», – мелькнуло в мыслях Жуковского).

– Либо, – сказал Геккерен, – господин Пушкин возьмет свой вызов обратно. На одном только условии, ваше превосходительство, вам, конечно, совершенно понятном, я вынужден настаивать с непоколебимой твердостью: вы можете под условием полной тайны сообщить господину Пушкину о наших свадебных намерениях, но сам господин Пушкин, беря назад свой вызов, не должен мотивировать отказ от дуэли ссылкой – сохрани бог! – на предстоящее сватовство… Это было бы прямым оскорблением нашей чести. Поручаю себя и сына, ваше превосходительство, вашему опыту и благородству…

«К Пушкину, скорее к Пушкину! – заторопился Василий Андреевич. – Подумать только, как просто устраивается дело…»

– Я к тебе, братец, сватом, – сказал он, едва переступив порог пушкинского кабинета. – Твое дело – затевать скандальные драки, а мое – ладить честной свадебный пир. – Жуковский пересказал предложение, которое делают Геккерены. – Не позвать ли невесту, Александр Сергеевич? – спросил он в заключение.

Спросил и осекся. На Пушкина было страшно глядеть.

– А знаешь ли ты, Василий Андреевич, что стоит за этим сватовством? Не знаешь? Да будет тебе, святая душа, ведомо, что Дантес воспылал любовью к Екатерине после того, как получил совет царя сочетаться браком.

Жуковский замахал руками.

– Ничего не слышал, – кричал он, – я не слышал, и ты не кощунствовал!

Александр Сергеевич пришел в настоящее бешенство.

– Если мне не веришь, спроси у Таши. А коли хочешь, поезжай к генералу Адлербергу. По поручению блудливого царя этот достойный фаворит и хлопотал о женитьбе Дантеса.

– Уволь, Александр Сергеевич, богом молю – уволь!

– Не уволю. Коли взялся миротворствовать, хлебни их мерзости, как мне приводится. Царь, обеспокоенный в своем давнем волокитстве за Ташей, ныне убирает с дороги француза. Понял теперь истинную подоплеку сватовства, с которым засылают тебя Геккерены?..

Пушкин не мог более говорить. Дышал тяжело, часто-часто.

– Бешеный ты, бешеный и есть, – говорил в растерянности Василий Андреевич. – Пойми ты, безумец: если и был дан совет Геккерену, то государь-то думал не о себе, а о спокойствии твоего же семейного очага, тебя хотел оградить…

– Ну, быть так… – Пушкин уж не имел, очевидно, сил, чтобы спорить. – А потом мне же как-нибудь при случае скажет: пекусь, мол, Пушкин, о твоем семействе, как христианин, исполняю долг перед богом. А Пушкин принесет комедианту свою верноподданническую благодарность. Так, что ли, по-твоему будет?

Василий Андреевич уклонился от ответа. Перевел разговор на безумную дуэль.

– Я послал вызов Дантесу, – отвечал Пушкин, – не ведая о его сделке с царем. Теперь с особой охотой выдержу под дулом пистолета угодливого поручика, выполняющего пожелания его величества. А потом, – поэт обвел глазами кабинет, словно ища своих врагов, – а потом старичка мне подайте! Адской будет моя месть. Знаешь ли ты, что папаша Геккерен после сговора царя с его сыном сочинил и разослал свои пасквили?

– Помилуй, Александр Сергеевич, образумься! – Жуковский никак не ожидал такого поворота. – Какой в том прибыток Геккеренам?

– Где же тебе, небесная душа, проникнуть в дьявольский замысел!

Александр Сергеевич был готов к ответу. Догадка его укрепилась окончательно. Старый развратник Геккерен, сочиняя пасквиль, тщился направить Пушкина по ложному следу. Отводя глаза мужу намеками на связь его жены с царем, многоопытный мерзавец расчищал дорогу Дантесу. Но чистосердечие Наташи раскрыло всю интригу.

– Коли не удалось ему от меня спрятаться, – закончил Пушкин, – лучше бы ему не родиться!..

Навсегда запомнился этот день Василию Андреевичу.

Перебирая дома бурные события, он коротко, только для себя, для собственной памяти, записал:

«7 ноября. Я поутру у Загряжской. От нее к Геккерену… Открытия Геккерена. О любви сына к Катерине… О предполагаемой свадьбе…» Далее следовало описать памятный визит к Пушкину. А Пушкин раскрыл Василию Андреевичу щекотливую подоплеку наметившегося сватовства. Подумал-подумал Василий Андреевич и с предельной краткостью записал:

«Возвращенье к Пушкину. Его бешенство».

Но в таком виде запись не объясняла истинных причин бешенства Пушкина. Тогда еще раз обдумал неожиданно открывшиеся обстоятельства Василий Андреевич и вписал в текст французское слово: «Les révélations», – что значит разоблачения. Теперь запись выглядела так:

«Возвращение к Пушкину. Les révélations. Его бешенство».

Иными словами: приехав со свадебным предложением Геккеренов, услышал Василий Андреевич такие встречные разоблачения Пушкина, что мог обозначить их только на деликатном французском языке. Так зашифровал царедворец Жуковский все, что поведал ему Пушкин о бесцеремонном вмешательстве императора в свои семейные дела.

Однако и вся запись о предшествовавшем визите Василия Андреевича к барону Геккерену требовала уточнения. Геккерен сообщил Василию Андреевичу о любви сына к Екатерине да о предполагаемой свадьбе. После разговора с Пушкиным Жуковский знал, что «любовь» молодого Геккерена родилась совсем не так просто. Это тоже было важно отметить для памяти. И потому, вернувшись к своему посещению барона Луи Геккерена, Василий Андреевич записал в скобках: «Неизвещение совершенное прежде бывшего». В самом деле – барон Луи Геккерен ни словом не известил его о «прежде бывшем», то есть о пожеланиях его величества, переданных Жоржу Геккерену через генерала Адлерберга.

После всех этих поправок запись вполне удовлетворила Василия Андреевича. Сказано все, что нужно ему для собственной памяти. Если же и попадут загадочные строки на чьи-нибудь любопытные глаза, в них не отыщешь никаких улик против монарха. Не дай только бог, если Пушкин, по своему обычному безрассудству, станет болтать!

Глава шестая

Проходит еще день – Василий Андреевич Жуковский, кажется, и вовсе не расстается с каретой. Он ездит к фрейлине Загряжской, Екатерина Ивановна сносится с бароном Луи Геккереном, Луи Геккерен пишет Жуковскому, Василий Андреевич отправляется к Пушкину, потом снова едет в голландское посольство.

9 ноября барон Луи Геккерен еще раз выслушал рассказ Жуковского о непримиримом упорстве Пушкина. Василий Андреевич с надеждой смотрит на посланника: может быть, почтенный барон найдет какой-нибудь новый спасительный путь? Посланник разводит руками. Впрочем, теперь, когда рушится последняя надежда, он, может быть, не вправе скрывать некоторые весьма важные обстоятельства, которые должны быть приняты во внимание всеми, кто вовлечен в хлопоты о предотвращении безумной дуэли…

Василий Андреевич настораживается. Барон Луи, доверяясь благородству господина Жуковского, коротко говорит о пожелании его величества, доверительно переданном Жоржу Геккерену. Императору благоугодно было бы узнать о женитьбе поручика Геккерена. Такова милостивая воля монарха.

Вот когда старый Геккерен известил наконец Василия Андреевича «о прежде бывшем». Так пришлось Жуковскому еще раз выслушать те самые «Les révélations», которые он снова занесет в свои записи под тем же шифром: «Les révélations de Heckern»[4]4
  Разоблачения Геккерена (франц.).


[Закрыть].

Барон Луи считал необходимым подчеркнуть, что милостивое пожелание его величества вовсе не предусматривало какой-нибудь определенной невесты… Но, – и барон, несмотря на тяжкие обстоятельства, счел возможным улыбнуться, – высочайшее пожелание было высказано в счастливые для барона Жоржа Геккерена дни: как раз к этому времени его чувства к мадемуазель Екатерине Гончаровой вполне определились. И он, барон Луи Геккерен, понял, что не вправе препятствовать счастью, которое сын нашел в беззаветно любимой девушке…

Посланник продолжал распространяться о чувствах жениха. Василий Андреевич думал о другом. Злополучные «revelations» заставили его проявить новое усердие.

– Барон, – начал Жуковский, – как бы вы отнеслись, если бы я предложил вам мое официальное посредничество для предотвращения прискорбной дуэли?

– Но кому же, как не вам, ваше превосходительство, – отвечал обрадованный посланник, – я могу доверить честь и жизнь моего сына?

Собеседники приступили к разработке плана. Они долго трудились над письмом, которое будет вручено бароном Луи Геккереном официальному посреднику, то есть тому же Василию Андреевичу Жуковскому.

«Милостивый государь! – писал старый барон. – Навестив мадемуазель Загряжскую по ее приглашению, я узнал от нее самой, что она посвящена в то дело, о котором вам сегодня пишу. Она же передала мне, что подробности вам одинаково хорошо известны; поэтому я могу полагать, что не совершаю нескромности, обращаясь к вам в этот момент…»

Далее барон подробно изложил историю вызова.

Будущий посредник Жуковский едва успел выразить одобрение написанному, как в кабинет вошел Дантес. С приятной непринужденностью он приветствовал Василия Андреевича и, испросив разрешения, скромно сел подле отца. Старый Геккерен вопросительно глянул на Жуковского.

– Поскольку дело касается моего сына, – сказал он, – я надеюсь, что вы не будете возражать, ваше превосходительство… – и он передал сыну начатое письмо.

Дантес прочитал его и молча вернул.

– Можно продолжать, Жорж?

Молодой человек склонил голову в знак согласия. Посланник снова взялся за перо, повторяя вслух каждое слово. Дантес сосредоточенно слушал.

– «Мой сын принял вызов, – писал старый Геккерен, – принятие вызова было его первой обязанностью, но, по меньшей мере, надо объяснить ему, ему самому, по каким мотивам его вызвали…»

– Мы подошли к важной части письма, – барон Луи отложил перо и обернулся к Жуковскому. – Теперь жду совета вашего превосходительства.

– Теперь, – подхватил Василий Андреевич, – полагал бы уместным, барон, написать так… – Секунду подумав, он стал диктовать: – «Свидание представляется мне необходимым, обязательным…»

– Свидание?! – Дантес впервые нарушил молчание. – Мое свидание с Пушкиным?! Не представляю! А впрочем… – Он опять умолк и уже ни во что более не вмешивался.

Василий Андреевич Жуковский и старый барон продолжали дружную работу над текстом письма:

– «…свидание между двумя противниками, в присутствии лица, подобного вам, которое сумело бы вести свое посредничество со всем авторитетом полного беспристрастия… Но после того, как обе враждующие стороны исполнили долг честных людей, я предпочитаю думать, что вашему посредничеству удалось бы открыть глаза Пушкину и сблизить двух лиц, которые доказали, что обязаны друг другу взаимным уважением…»

Луи Геккерен повернулся к Жуковскому:

– Если бы только вам это удалось, ваше превосходительство!

Едва успел подписать письмо старый барон, еще не успели высохнуть чернила, а Василий Андреевич Жуковский был опять в карете. Пока он ехал к Пушкину, будущее свидание противников, происходящее в его присутствии, представлялось ему довольно ясно. Молодой Геккерен делает заявление о своей женитьбе. Пушкин отказывается от дуэли. И тогда пожар, в котором замешались пресловутые révélations, наконец угаснет. Разумеется, Василий Андреевич, погасив пожар, никогда не подаст виду, что некие разоблачения, по щекотливому для его величества делу, были ему известны.

Карета остановилась у сумрачного дома на Мойке. Василий Андреевич быстро направился к парадному входу, который помещался под аркой. Кучер слез с козел, чтобы размять ноги. Никогда не ездит сюда накоротке их превосходительство господин Жуковский.

Но не успел еще размяться кучер, как Василий Андреевич снова был у кареты.

– Домой! – едва мог промолвить он…

Перед ним все еще стоял Пушкин, яростно откинувший протянутое ему Жуковским письмо Геккерена, поистине страшный в своем гневе. Он обрушил этот гнев и на ни в чем не повинную голову благожелательного посредника.

И все же Василий Андреевич не мог оставить Пушкина без попечения. Едва вернувшись домой, он сел за письмо.

«Я не могу еще решиться почитать наше дело законченным, – писал Жуковский. – Еще я не дал никакого ответа старому Геккерену… Итак, есть еще возможность все остановить. Реши, что я должен отвечать. Твой ответ невозвратно все кончит. Но ради бога, одумайся. Дай мне счастие избавить тебя от безумного злодейства, а жену твою от совершенного посрамления…»

Василий Андреевич не выбирал выражений. Чем больше раздумывал, тем больше становился на сторону баронов Геккеренов. Отец ведет себя истинно благородно. Поведение сына, несмотря на нелепый, необъяснимый вызов, тоже не дает повода к осуждению.

Молодой барон Геккерен не замедлил дать новое доказательство почтительного доверия к Василию Андреевичу. На следующий день он сам приехал к Жуковскому.

– Как идут наши дела, ваше превосходительство? – Жорж Дантес-Геккерен, едва заметно улыбается. – Вызов Пушкина, конечно, принят, но кто поймет его причины?

Кавалергард пожимает плечами и опять улыбается, словно видит перед собой единомышленника. Конечно, чтобы исчерпать все средства к примирению, он готов на свидание с противником. Он не сомневается, что участие в этом свидании глубокоуважаемого Василия Андреевича исключит какие-либо недостойные выходки Пушкина. Ему остается задать последний вопрос: когда и где назначена встреча?

– Увы… – добросердечный Василий Андреевич не мог скрыть от гостя, что и свидание и посредничество представляются ему маловероятными из-за упорства Пушкина. Впрочем, Василий Андреевич приложит к далее все силы.

Поручик опять пожал плечами и улыбнулся; в улыбке проявилось его откровенное сочувствие огорченному Василию Андреевичу. Он еще раз благодарил, откланялся и уехал, а на Мойку тотчас пошло новое письмо Жуковского.

«Хочу, – писал он Пушкину, – чтобы ты не имел никакого ложного понятия о том участии, какое принимает в этом деле молодой Геккерен. Вот его история. Тебе уже известно, что было с твоим вызовом, как он не попал в руки сыну, а пошел через отца, и как сын узнал о нем только по истечении 24 часов, то есть после вторичного свидания отца с тобою. В день моего приезда, в то время, когда я у тебя встретил Геккерена, сын был в карауле и возвратился домой. А на другой день, в час, за какую-то ошибку, он должен был дежурить три дня не в очередь… Эти обстоятельства изъясняют, почему он лично не мог участвовать в том, что делал его бедный отец, силясь отбиться от несчастья, которого одно ожидание сводит его с ума. Сын, узнав положение дел, хотел непременно видеться с тобой, но отец, испугавшись свидания, обратился ко мне…»

Так, презрев долг нелицеприятного посредника, Василий Андреевич Жуковский, все больше становился ходатаем за Геккеренов. В письме появилась заключительная часть:

«Все это я написал для того, что счел святейшею обязанностью засвидетельствовать перед тобой, что молодой Геккерен во всем том, что делал его отец, был совершенно посторонний…»

Вероятно, Василий Андреевич совсем забыл, что молодой Геккерен только что приезжал к нему сам, а вчера при обсуждении плана посредничества и составлении письма присутствовал вовсе не как посторонний стараниям старого барона человек. Но кто осудит маститого посредника, если он в суматохе выпустил из памяти кое-какие подробности?

Слезы навернулись на глаза чувствительного Василия Андреевича, когда он представил себе безутешное горе почтенного посланника. Потом Василий Андреевич вспомнил, про «révélations», которые слышал он от обеих сторон. Как деликатно звучали они в устах барона-дипломата! И этого-то человека умудрился заподозрить Пушкин в сочинении грязной анонимки! Воистину нет предела его безумству. Он, кажется, и с царем готов тягаться, как с равным… Что же еще можно для него сделать?

Жуковский снова взял перо и, едва владея собой, понимая, что уничтожает последнюю надежду на благоприятный исход, написал:

«Этим свидетельством моя роль, весьма жалко и неудачно сыгранная, оканчивается».

Календарь показывал 10 ноября 1836 года.

Глава седьмая

– Если господин Пушкин отказывается от всего – от вашего посредничества и от свидания с Жоржем – и притом не желает объяснить мотивов вызова, – говорит барон Луи Геккерен Жуковскому, – пусть напишет короткое письмо с отказом от дуэли. От него не требуют никаких мотивов отказа. Пусть будет так. Но, конечно, мы никогда не примем ссылки на предстоящую свадьбу. Согласитесь, ваше превосходительство, мы проявляем добрую волю и уступчивость во всем, кроме того, что касается нашей чести…

Василий Андреевич только что сложил с себя полномочия официального посредника. Но разве не разумны речи барона Луи? Разве не сулят примирения эти совсем скромные требования и твердое обещание сватовства?

И опять совещались поэт Жуковский, фрейлина Загряжская и посланник короля Голландии. Кто может остаться равнодушным к участи жениха и невесты, соединению которых препятствует упрямство Пушкина! Василий Андреевич Жуковский снова сел в карету.

– К Конюшенному мосту!

Но что случилось с упрямцем Пушкиным? Он спокойно выслушивает Василия Андреевича. Он садится за стол, чтобы написать вожделенное письмо! И воспарил в мечтаниях добросердечный Василий Андреевич и парил до тех пор, пока не увидел, что Пушкин вписывает в текст именно те слова, которых не должно быть. Правда, он отказывается от вызова, но как? Он просит считать вызов несуществующим, осведомившись по слухам о предстоящем сватовстве барона Жоржа Геккерена к своей свояченице. А в ответ на сетования Василия Андреевича спокойно заявляет, что никаких других писем не будет.

Что же удивительного в том, что старый Геккерен отклонил это письмо, едва вручил его барону Жуковский!

– Не думает ли господин Пушкин, что мы попадем в ловушку? Коли так, пусть будет дуэль, – решает барон Луи. – Мы сделали все, ваше превосходительство, – утешает он Жуковского, – и никогда не забудем вашего дружеского участия. Пусть будет дуэль, если этого хочет господин Пушкин.

Пушкин оставался неумолим и неприступен. Так думали все, кто забыл о Наталье Николаевне.

Наталья Николаевна переживала тревожные дни. Дантес нигде не появляется. Может быть, он даже избегает встречи. А рядом суматошится Коко. Ее громкий смех, ее резкий голос нестерпимы для Натальи Николаевны.

Коко, как нарочно, не спускает с Таши глаз. Она жадно прислушивается к долетающим до нее смутным известиям. Правда, обмолвки тетушки Екатерины Ивановны насчет возможного сватовства барона Жоржа Геккерена каждый раз застревают на полуслове. Но неужто ей достанется Жорж?..

Недаром же Наталья сидит у себя в спальне, как истукан. Екатерина пользуется любым предлогом, чтобы забежать туда невзначай. Тихоня делает вид, что углубилась в книгу.

Екатерина Николаевна болтает всякий вздор. Но тут непременно появляется Азинька и уводит Екатерину.

Наталья Николаевна прислушивается: кажется, вернулся Александр Сергеевич?

Таша все больше и больше времени проводит с ним. Она ласково корит его за частые отлучки. Ей так много надо ему сказать. Только он должен слушать не перебивая. С каждым часом она яснее понимает всю меру своей былой беспечности. Пусть же барон Жорж Геккерен скорее женится на Екатерине. Может быть, никто не обрадуется этой свадьбе так, как она…

Потом, беспомощная, как девчонка, попавшая в западню, она размышляет вслух о кознях старого Геккерена. Она припомнила, кстати, новые подробности: недостойный старик подстерегал ее всюду, где только мог; он уверял, что его сын умирает от любви к ней; он нашептывал: «Верните мне сына!» Да, да! Именно так говорил он, требуя ее благосклонности к молодому человеку.

Таша сама ужасается воспоминаний. Как только терпела она эти дерзости барона Луи! Теперь, когда она рассказала мужу все, ей стало так легко.

Не будет же Александр Сергеевич стреляться со стариком Геккереном? И разве надоедливый барон Луи в самом деле не требовал от нее: «Верните мне сына»? Правда, он вкладывал в эти слова совсем другой смысл. А если она просто его не поняла? На все готова Наталья Николаевна, только бы предотвратить ужасную дуэль. Новая, совсем еще не ясная мысль приходит ей в голову.

– Может быть, – нерешительно говорит Наталья Николаевна, – этот старик, такой опытный в интригах, направлял все поведение сына? – Наталья Николаевна замолкает.

Александр Сергеевич, еще больше оскорбленный за жену, вспыхивает от гнева. Это он обмолвился когда-то о характере шекспировского Отелло: Отелло не ревнив, он доверчив. Никогда не слыхала Наталья Николаевна никаких суждений об Отелло, высказанных ее мужем. Но теперь, когда она поведала мужу новую мысль, так удачно пришедшую ей в голову, она подарила его улыбкой, полной смущения. Где же ей, в самом деле, знать, на что способно закоренелое злодейство? И клонила к мужу голову, словно ища у него защиты против собственной беспомощности.

– Ну что? – спрашивала Азинька, когда Наталья Николаевна возвращалась из мужнего кабинета.

Таша давала подробный отчет. Азинька, выслушав сестру, дарила ей восхищенный поцелуй: только Таша может отвести беду…

Азинька видит, с каким раздражением читает Александр Сергеевич пухлые письма, которыми засыпает его Жуковский. Она с ужасом замечает, какой сумрачный возвращается Пушкин от Вяземских. Ей одной рассказал он в эти дни, не пощадив ни врагов, ни друзей, все, что истерзало его душу. Только вера в Ташу так и осталась непоколебимой.

Никто, кроме Таши, не остановит трагедию. Напрасно суетятся остальные. Азинька досадливо пожимает плечами, когда лакей подает Александру Сергеевичу новое – которое по счету? – письмо Жуковского. Она не обращает никакого внимания на бестолковые хлопоты тетушки Екатерины Ивановны. Александра Николаевна забывает о существовании друзей поэта – Вяземских, Карамзиных, Виельгорских. Им ли справиться сейчас с Александром?

Крепость берут исподволь. Слезы и нежность, чистосердечие и раскаяние, беззащитность и робкие признания, смущение и доверчивость, ласки и молчание, а потом новые, очищающие душу слезы, стынущие на опущенных ресницах, и глубокий вздох обретенного счастья – все чары, которыми владеет Таша, были щедро растрачены в эти дни…

Азинька ни в чем ее не торопила. Зачем? Крепость будет взята! Недаром же в доме, который был наполнен тревогой, в доме, где, казалось, остановилась всякая жизнь и даже дети притихли, вдруг появится мимолетная улыбка на опечаленном лице хозяина или прозвучит – так ли? – его бодрый, уверенный голос…

Александра Николаевна, приникнув к закрытым дверям кабинета, отчетливо слышала, как воскликнул Пушкин:

– Ах ты, смиренница моя!..

Азинька твердо помнила – так называл он Ташу в давнем своем стихотворении. Давнее слово светилось в устах Пушкина новой лаской. Да, единственно вера в Ташу оставалась незыблемой.

Азинька все еще стояла у дверей. Пусть через минуту голос Пушкина вновь вскипел гневом. Что из того? Таша сделает свое дело.

Наталья Николаевна не забывала твердить мужу: о намерении барона Геккерена свататься к Екатерине знает тетушка Екатерина Ивановна, пусть бы Александр Сергеевич сам с ней поговорил.

Александр Сергеевич мрачнел, отмахивался. Нетерпеливо считал дни отсрочки, данной Геккерену. Скорее бы кончились бесплодные разговоры, вся поднятая из-за болтливости Геккеренов кутерьма!

Наталья Николаевна почти не говорила о предстоящей дуэли. Но если – пусть хоть на минуту подумает об этом упрямец! – барон Жорж твердо намерен жениться на Екатерине, тогда кому же нужна бессмысленная дуэль? Пусть бы только Александр Сергеевич съездил к тетушке!..

12 ноября днем Наталья Николаевна вернулась от тетушки Екатерины Ивановны. Александр Сергеевич выбежал в переднюю, стал снимать шубку. Наталья Николаевна подставила ему еще не оттеплевшие губы для поцелуя.

– Помоги мне, друг мой, – сказала она и оперлась на его руку.

Едва дошла до спальни, опустилась на постель и разрыдалась. Пушкин одной рукой обнял ее, другой быстро-быстро гладил по голове. Потом подал воды – она не могла разжать губы. Рыдания грозили перейти в нервический припадок. Она не может больше жить. Она умрет раньше, чем состоится эта ужасная дуэль. А между тем все может решиться так просто и для всех счастливо. Тетя опять виделась со старым бароном Геккереном. Геккерены ждут любой возможности, чтобы просить руки Екатерины… Всхлипывания участились, но теперь Наталья Николаевна могла сделать несколько глотков воды. Тетя может дать слово в том, что женитьба на Екатерине твердо решена у Геккеренов, а невесту не нужно даже спрашивать. Кто усомнится в ее согласии?..

Александр Сергеевич молчал. Впрочем, Наталья Николаевна и не требовала ответа.

– Все зависит от тебя, – она приникла к мужу. – Ты должен выбирать: или свадьба, или дуэль, но знай – я не буду этого повторять – ты распорядишься не только своей, но и моей жизнью… – Сделав последнее усилие, Таша еще ближе приникла к мужу. – Молю тебя: переговори сам с тетушкой Екатериной Ивановной. Ей ты всегда верил.

Пушкин с трудом разобрал еле прошелестевшие слова. Он опять ничего не ответил – Таша затихла у него на руках.