Текст книги "Центр тяжести"

– Дверь. – Грек показал пальцем. – Дверь открыта. Что-то не так.

Ну вот, подумал я, сейчас заглянем внутрь и увидим там мертвого, уже давно окоченевшего старика. Такое всегда бывает в кино: стоит героям вплотную подобраться к разгадке, как – бац! – и вместо ответа автор сценария подбрасывает им окоченевший труп, а дальше – затемнение и надпись на экране: «Продолжение следует…» Ненавижу такое.

Но труп мы не нашли. Мы вообще ничего не нашли. Дом был пуст. Самую старую, нетранспортабельную мебель оставили, все остальное вывезли к чертям. На потолке – голые провода, торчат, ветвятся, словно корни электрического дерева, растущего где-то на крыше или на чердаке. В зале – только диван и кресло. Грек бегал по дому, открывал двери, заглядывал в кладовки – зачем? – словно надеялся, что старик никуда не уехал, а просто решил подшутить над нами, поиграть в прятки, сидит тут где-нибудь в шкафу или под диваном и хихикает в ладонь, давится от смеха: «Э, как я вас разыграл».

Диван заскрипел пружинами, когда я сел.

– Нет, нет, нет, нет, нет…

Грек, кажется, делал уже второй или третий круг по дому. Он хлопал дверями с такой силой, что с потолка то и дело осыпалась штукатурка. Я ждал, когда он угомонится, еще раз оглядел пустую комнату и вдруг увидел в углу камень, прямо возле порога. Тот самый – серый обломок, фрагмент Берлинской стены. Неужели он просто оставил его здесь? Нет, не может быть такого. Наверно, камень просто выпал из сумки, из дырки в дне. Не мог же старик просто так бросить здесь такую важную штуковину?

Грек снова появился в зале.

– Смотри, – сказал я.

Он выхватил камень, повертел в руках и вдруг – со всей дури швырнул в окно. Окно не осыпалось осколками, камень пробил в нем аккуратную дыру, от которой паутиной во все стороны расползлись тонкие лучи-трещины.

– Ты дурак, что ли?

Я понимал его ярость. Мальчик, выросший на книгах, внутри книг. И собственную жизнь он воспринимал как сюжет для рассказа Эдгара По или хотя бы Стивена Кинга. Теперь у этого рассказа нет развязки. Главный герой не поразит всех своей эрудицией, не выведет хитрого старика на чистую воду, не расскажет любопытному читателю, «как все было на самом деле». Книга не закончена. Возможно, он закончит ее когда-нибудь, но теперь мы знаем: это случится нескоро. Очень нескоро.

Я вышел из дома и разыскал в кустах тот самый камень – обломок Берлинской стены. И положил в карман.

* * *

Темнело, мы шли по улице в молчании, я боялся даже смотреть на Грека. Он шел ссутулившись, опустив голову.

Мимо нас вдруг проехал длинный, шумный свадебный кортеж – десяток автомобилей, обвешанных разноцветными ленточками, с бантиками на радиаторных решетках автомобилей. Кортеж скрылся за поворотом, шум машин удалялся, и вскоре снова повисла тишина. Только сверчки журчали в подступающей темноте.

На обочине валялась отломанная ветка, кривая и жилистая, похожая на сведенную судорогой мышцу. Грек схватил ее и с размаху ударил по яблоне, растущей здесь же, у дороги. Дерево дрогнуло, с него посыпались желтые листья. Он ударил еще раз, и еще. Он лупил по дереву до тех пор, пока кора ошметками не полетела во все стороны.

И вдруг в небе вспыхнул салют. Вдалеке были слышны восторженные, пьяные улюлюканья. Все тот же свадебный кортеж.

Небо было заляпано светящимися кляксами фейерверков. В охлажденном осенью воздухе взрывы звучали приглушенно, как артиллерийские залпы. Разноцветные капли салютов взмывали ввысь и растекались по темноте. Они все были разных цветов, но взлетали с одним и тем же звуком – «фффссссс», как будто стравливали воздух, затем – резкий хлопок, – светящиеся траектории напоминали грубые неловкие швы на брюхе неба. Кесарево свечение. На полпути один из салютов с треском расщепился на сотни мелких красных ломаных линий. И небосвод стал похож на кровеносную систему, словно в глазу у ночи полопались капилляры. В другой момент я бы насладился зрелищем, но сейчас мне хотелось плакать.

Мы, кажется, даже не попрощались тогда – настолько подавлены были. Если б я знал, что в следующий раз увижу Грека лишь спустя четыре года, уже в университете, наверно, я бы приложил какие-то усилия, чтобы запомнить момент прощания.

Но я не помню.

Домой я возвращался в одиночестве, за спиной у меня все еще взрывались салюты, но я не оборачивался, просто смотрел на свою длинную черную тень, очерченную розовым-лиловым-желтым сиянием.

Лифт не работал, и на девятый этаж мне пришлось подниматься пешком. Я открыл дверь и, вешая куртку на крючок, как всегда крикнул:

– Мам, я дома!

Никто не ответил.

На кухне горел свет.

– Мам?

Мне стало жутко. О господи, неужели опять что-то случилось?

– Мам?

Я заглянул на кухню. Она сидела за столом, спиной ко мне. Обернулась.

– Ой, ты давно зашел?

– Только что.

– Садись-ка, у меня есть новость.

У меня заболело в груди. Ну что еще? Что-то с Егором? Кстати, где он?

– Где Егор?

– Он в детской. Садись.

Я сел за стул, взглянул на маму и только тут понял, что она улыбается. И даже больше: буквально лучится счастьем.

– Звонили из издательства! Они хотят напечатать книгу!

Я тупо смотрел на нее, не мог понять, о чем она. Мне стоило бы сразу догадаться: она говорит про свою книгу, но в голове гудело, и я просто спросил:

– Какую книгу?

Она засмеялась – звонко, радостно.

– Да мою же! Какую еще? Мне уже прислали договор. Им понравились мои – наши! – сказки. Представляешь?

За окном, в черном небе снова вспыхнул салют, взорвался лиловыми брызгами – как ветка сирени. На этот раз он был вполне уместен.

– Представляешь? Это будет настоящая книга, с моим именем на обложке: Нина Ходжарова. Я решила, что верну свою девичью фамилию. – Вздохнула, зажмурилась мечтательно. – Даже не верится, я теперь писатель. Я уже и название придумала: «Путешествие камней». Как тебе? Звучит?

Путешествие камней

[рассказ из книги Нины Ходжаровой]

Когда-то я был частью скалы, я нависал над морем, и волны бились об меня. Потом пришли люди и раскололи, растащили скалу – на булыжники. Их было двое, два брата, они строили стену. Потом они поссорились, один из них схватил меня и ударил второго по голове. Тот человек умер сразу, – лежал там, на земле, с размозженной головой, и вороны клевали его, – его брат ушел куда-то, а я несколько сотен лет провалялся в высокой траве, у недостроенной стены. Потом пришли другие люди и погрузили меня в телегу. Люди, – сотни, тысячи людей, – тащили нас, камни, в пустыню, обтесывали и складывали из нас какие-то пирамиды, огромные могилы для своих царей. И храмы. И я стал частью храмовой стены. Люди ходили ко мне, и молились, и приносили в жертву животных и, иногда, других людей. И это длилось много лет – я давно сбился со счета. Потом пришли другие люди и разрушили храм, а нас, камни, собрали и возвели крепость на берегу моря. Но и крепость стояла недолго – лет сто или двести, не больше. Варвары превратили ее в пыль, в груду обломков, но мне повезло, я остался цел – квадратный кирпич, только углы пооткололись.

А дальше меня снова подобрали и снова использовали для строительства стены. Я посчитал: за всю мою историю я видел сотни стен, я был вмурован в сорок две из них. И все, абсолютно все без исключения стены не имели никакого смысла. И все они рухнули.

Я много где бывал.

Я был элементом брусчатки на улицах города где-то на Востоке, люди топтали меня, проливали кровь и воду и снова топтали. Потом случился бунт, крестьяне выдирали нас, камни, из земли и швыряли в стражников. Потом какой-то юноша таскал меня в кармане, – я был как якорь для него, – он боялся ветра. Потом они исчезли, все они – и юноша, и крестьяне, и короли, и стражники. И вот город скрылся под слоем песка и грунта и пролежал в земле еще десятки сотен лет, пока однажды меня не откопали. Группа археологов. Они говорили что-то про затерянную цивилизацию, сыпали цитатами из древних рукописей. И оказалось, что я необычный камень, я представляю какую-то ценность (эх, люди, что бы вы знали о ценности!). Меня извлекли из земли и передали в руки старику в халате, с родимым пятном на щеке. Он долго крутил меня в руках и улыбался, потом взял молоточек и зубило. Вот так я превратился в шахматную фигуру, в пешку. Меня поместили в шкатулку к другим фигурам. Нас подарили королю. Жестокому королю. Я понял это сразу, едва он взял меня в руки. Я знаю вкус крови, а на его руках крови было много, так много, что хватило бы на тысячу переливаний, жертвоприношений и закатов.

Иногда он доставал нас, играл с гостями. Я быстро выучил правила и почти сразу понял, что он играет очень плохо и выигрывает лишь потому, что гости отчаянно ему поддаются.

У короля был сын, он любил расставлять нас на доске и двигать по клеткам. Он играл со служанкой. И знаете что? Этот мальчик мыслил на несколько шагов вперед. Светлый ум, большое будущее.

Да и король, впрочем, тоже был не так прост. Он знал, что среди приближенных растет недовольство, и много лет жил в страхе. Однажды ему стало известно, что кто-то из его советников готовит переворот. Король не стал искать зачинщиков, устраивать показательные казни. Он поступил иначе: слухи о грядущем перевороте он использовал, чтобы сбежать. Корона тяготила его, а отречься он не мог, ведь власть была его главной и единственной защитой от недоброжелателей – король знал, что непопулярен и что если снимет корону, тут же угодит в тюрьму или, еще хуже, на эшафот. И тогда он решил разыграть свою смерть: идея эта пришла к нему однажды, когда он случайно встретил своего двойника. Король узнал, что где-то в городе есть человек, который изображает его, короля, во время театральных постановок. Он пригласил актера, познакомился с ним и сделал своим другом. Они часто сидели за столом и играли в шахматы. Когда же королю стало известно, что со дня на день один из советников устроит переворот, король решил, что время настало – теперь он может сбежать, и никто не заметит. Он пригласил к себе актера и заколол прямо у себя в покоях. А потом собрал мешок с пожитками – одежда, горсть золотых монет – и был таков.

А дальше, как это обычно бывает у людей, пролилась кровь. Во дворец ворвались заговорщики, и в суматохе шкатулку с шахматными фигурами выкрал кто-то из слуг.

И после серии перепродаж (довольно оскорбительных – воры не знали нашей истинной ценности и продавали нас за гроши, а то и вовсе однажды обменяли на краюху хлеба).

Вот так мы оказались в лавке древностей, у старика, торгующего антиквариатом: мебелью, часами, клетками для канареек и прочим барахлом.

Мы, фигуры, долго томились в шкатулке на верхней полке возле чучела совы. Старик увлекался азартными играми, был одержим, пытался даже разработать «алгоритм удачи». Но проиграл все. Однажды утром к нему пришли люди, широкомордые и наглые, требовали деньги, и отчаянный старик направил на них антикварный мушкет.

Каков дурак.

Одна из пуль угодила в шкатулку и расколола меня на две части.

Стрельба затихла, и пришли новые люди. Один из них наконец заглянул в шкатулку и грустно выдохнул:

– Ой, как жаль.

Девушка. Молодая, с длинными каштановыми волосами. Она взяла меня, пешку, расколотую на две части, в руки.

– Как думаешь, это можно склеить?

Мужчина, ее муж, взял шкатулку, провел пальцем по отверстию от пули, потом посмотрел на меня – я лежал на ладони у девушки.

– Оставь, я что-нибудь придумаю.

Муж этой женщины был мастером на все руки. Он взял меня, обточил, скруглил, уменьшил, сделал отверстие и нанизал на нитку вместе с другими мелкими камнями.

Мы стали частью браслета – мастер надел его на руку своей любимой.

Она читала книги. Много книг. Однажды взяла с полки сборник стихотворений в кожаном переплете и начала читать вслух.

«Эй, я знаю эти стихи, – сказал один из камней на браслете. – Я был частью надгробного камня того поэта, что их сочинил. Потом на кладбище упала бомба, надгробный камень разлетелся, и я проделал долгий путь, прежде чем попал сюда, на эту нить…»

«Постойте-ка, – подал голос другой камень. – Не тот ли это поэт, который путешествовал по Индии? Я был фрагментом стены в том доме, где он написал эти стихи…»

«Я тоже его знаю! – сказал третий камень на браслете. – Помните стихотворение о летящем камне? О камне, брошенном в ворону? Это обо мне! Обо мне! Он видел, как мальчишка бросил меня в птицу, и написал стихотворение».

«И я, я тоже вдохновил его однажды: он бросил меня в озеро и увидел, как по поверхности расходятся круги, и написал об этом».

Все камни загалдели, стали перебивать друг друга.

«Он сын тирана! – сказал один из них. – Помните, как он бежал из дворца во время революции? Это мной, мной он сбил амбарный замок с двери и спрятался там, в свинарнике. Я спас ему жизнь!»

И тут я тоже вспомнил: «Смуглый мальчик, играл в шахматы со служанкой!»

«Да-да, у него есть стихотворение об этом, называется «Пешка».

«Это я! Я пешка!»

Мы все сыграли свою роль в жизни поэта, и теперь судьба нанизала нас на нитку браслета женщины с каштановыми волосами. Но единение наше длилось недолго. Однажды женщина пришла к морю, вышла на пирс и прыгнула в воду. Она любила плавать и обычно снимала браслет, но в этот раз забыла, нитка порвалась – и мы рассыпались по морскому дну, смешались с другими камнями. Течение разметало нас по миру.

И я лежу здесь, на пляже, на побережье среди обточенных прибоем стеклышек, камней, ракушек. Лежу и думаю: зачем все это было? Для чего?

Марина

Отец называл меня «точка». Ну, ты же помнишь этот его дефект речи, проблемы с буквой «д»: он так и говорил ротина, терево, тверь. А я стала точкой.

– Никакая я не точка, – ворчала я.

– А кто же ты? Запятая? – спрашивал он и смеялся.

– Я девочка!

– Отно тругому не мешает.

Он вообще странный был. Например, перед сном вместо сказок рассказывал мне разные истории о происхождении вещей. Возьмет, скажем, скрепку со стола и давай распинаться:

– Что это? Думаешь, просто скрепка? А вот и нет. У нее богатая история. Ты знала, например, что во время Второй мировой в Норвегии скрепка стала символом сопротивления оккупантам?

В дверях появилась мама.

– Ты совсем дурак? Ей четыре, зачем ты про нацистов ей рассказываешь?

– Но это очень интересная история!

– Не сомневаюсь. Нацизм – это очень интересно, часами могу слушать истории об истреблении целых народов. Но ей же четыре, господи боже! Расскажи ей сказку.

– Но я не знаю никаких сказок.

– Для таких, как ты, давно придумали одно хитрое приспособление, называется «книга». Такая прямоугольная, может, видел когда-нибудь. Там еще буквы внутри. А если эти буквы вместе сложить – получится сказка.

* * *

У меня два сильных воспоминания из детства – сказки твоей матери и баскетбольный мяч. Первые мне перед сном читал отец; второй я увидела однажды во время прогулки с мамой. Мама рассказывала, как мы шли однажды мимо баскетбольной площадки, и я застыла там, на кромке, и наблюдала за игрой, открыв рот.

На самом деле мне просто нравился этот звук – мяч ударяется о деревянный пол в спортзале, и еще, знаешь, шорох сетки, когда мяч попадает в кольцо, и все эти аплодисменты, раскаты рукоплесканий. Возможно, это звучит странно, но главная причина, почему я в детстве выбрала именно баскетбол, – звуки. Во всем этом грохоте, свисте кроссовок по паркету было что-то такое, что сразу вводило меня в транс, в состояние, близкое к эйфории.

Проблемой был мой рост, сто шестьдесят один сантиметр, который не очень-то позволял надеяться на место в школьной команде. Когда я пришла поучаствовать в отборе, остальные девочки – высокие, длиннорукие, длинноногие, как, прости-господи, аисты, – смотрели на меня так, знаешь, типа, чо ты здесь забыла, малая, фонд помощи карликам дальше по коридору. Я бы хотела рассказать, как с самого начала поразила всех своей техникой, реакцией и точностью, но нет. В команду меня взяли только с третьего раза. К тому моменту я так насобачилась забрасывать штрафные, что тренер даже похвалил меня однажды, когда во время тренировки я выбила десять из десяти. Потом мне стукнуло четырнадцать, и, ну, началась гормональная буря. За лето я стала выше на шесть сантиметров, «отрастила» небольшую грудь, пережила первые месячные и первое сексуальное влечение – влекло меня не только к мальчишкам, но и к девчонкам. Я как-то случайно проболталась об этом маме, она была человеком старой закалки, мыслила по ГОСТу, решила, что я больна, закатила истерику и за шкирку потащила меня к психологу. Психолог маму успокоил: переходный возраст, фантазии такого рода – норма.

В команде после летних каникул оценили мой новый рост, но тренер не спешил выпускать меня на площадку. «Ты отлично бросаешь, – говорил он, – проблема в том, что попадаешь ты только из статичного положения. Ты как артиллерист. Когда тебя блокируют, ты теряешься, мажешь. Научись двигаться, и твой рост может стать твоим преимуществом – твой центр тяжести находится низко, ниже, чем у высоких игроков, а это значит, что ты можешь быть очень маневренной. Работай над скоростью и дриблингом».

Так я и делала: выставляла конусы и вела мяч по зигзагообразной траектории, стараясь попасть в кольцо прямо с ходу. Получалось не очень. Тренер был прав – моя результативность в отборе менее пяти процентов.

– Я почти бесполезна. Скорее балласт, чем игрок, – ворчала я, когда папс за ужином спрашивал, почему я такая угрюмая.

Ты будешь смеяться, но он понятия не имел, что такое баскетбол и как в него играют, пока я ему не объяснила.

– То есть за бросок из штрафной зоны ты получаешь тва очка, а за бросок из-за ее претелов – три? – спросил он. Я кивнула. – Тогта зачем вообще бросать из штрафной зоны? Нет, правда, сама потумай. – Он снова включил математика: достал блокнот, ручку и начал черкать формулы на листочке в клеточку. – Смотри: бросок из-за штрафной на тритцать три процента эффективнее, плюс за претелами штрафной зоны, если я правильно понял, никто особо не атакует. Главная борьба за мяч всегда пот сеткой или на потхоте к ней, так?

– Вроде того.

– Ну и смотри. Я посчитал сретнее количество бросков за отну игру и вычислил вот что: если процент попатаний из-за штрафной зоны бутет хотя бы в районе пятидесяти процентов, то вероятность побеты…

– Па-а-а-а-па-а-а! Это игра! Игра, понимаешь? Тут формулы не работают.

– Я просто пытаюсь сказать, что тритцатипроцентная разница в назначении очков за броски – это серьезный люфт в балансе игры. Странно, что никто его не использует.

– Хорошо, пап, спасибо, я подумаю об этом.

Однажды вечером, в конце октября, я отрабатывала броски. Тренер уже ушел, и я одна в течение часа бросала мяч в кольцо (или скорее бросалась мячом – сил уже почти не было, и каждый промах все сильнее выводил меня из себя).

– Знаешь, в чем твоя проблема?

Голос – мужской, точнее, юношеский – прозвучал в зале так неожиданно, что я вскрикнула от испуга и выронила мяч. Потом обернулась – в дверях стоял Рома Кокорин – одиннадцатиклассник, капитан школьной сборной. Белая майка «Поло», бежевая ветровка поверх нее, серые брюки, кеды «Лакост». На плече – спортивная сумка «Найки». Волосы мокрые, зачесаны набок – он выглядел так, словно готовился к фотосессии для спортивного, прости-господи, бренда.

– Привет. – Махнул рукой. – Прости. Не хотел напугать. – Улыбнулся. – Обычно я сам ненавижу людей, которые подкрадываются сзади и пугают.

Повисла пауза, и только тут я поняла: он ждет, что я что-то отвечу.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

– Зашел душ принять, – показал пальцем себе за спину. – Дома воду отключили, на две недели. Хожу сюда после уроков, моюсь. Тренер разрешил. Кстати, где он?

– Уехал. Жену надо забрать откуда-то, или типа того. Ключи оставил.

– Хм, он теперь всем подряд ключи оставляет? А потом удивляется, что у нас мячи пропадают. – И вдруг спохватился: – Ой, прости, я не имел в виду, что… – Поднял руки, как бы сдаваясь: – В смысле, не хотел тебя обидеть. Язык мой – враг мой. Можно чуть-чуть посмотрю, как ты бросаешь?

– Нет.

Я отвернулась и пошла под кольцо – попить воды. Взяла бутылку и залпом выпила до дна. Меня все еще трясло – нет, ну каков придурок, а? Это он что хотел сказать, что из-за меня мячи пропадают?

Когда я обернулась, Кокорин все еще был там. Не просто «был». Он устроился на трибуне, закинув ноги на лавочку перед собой.

– Тебе ведь известно значение слова «нет»?

– Твоя проблема в том, что ты ищешь кольцо глазами, когда бросаешь.

– Спасибо, сэнсэй, я учту это.

– Кольцо ведь всегда в одном месте, понимаешь? Оно не двигается, тебе не нужно следить за ним. Обрати внимание, как бросают профессионалы во время игр НБА или Евролиги. Чаще всего они не смотрят на кольцо, они просто знают, где оно.

– Это все, конечно, о-о-о-очень круто звучит, но я пока не понимаю, как это можно применить на практике.

Кокорин встал, прошелся по лавочкам и остановился у стены, возле выключателей.

– Взгляни на кольцо и постарайся запомнить его положение в пространстве. Научись видеть его не глазами, а… ну… как бы умом, пространственным мышлением. И теперь начинай двигаться к нему. Давай.

Я стояла не двигаясь.

– Сделай это один раз, и я уйду, хорошо?

Я тяжело вздохнула, взяла мяч, посмотрела на кольцо и начала движение. Когда я уже собиралась прыгать, свет вдруг погас, и от испуга я чуть не подвернула ногу при приземлении.

– Ты охренел, что ли?!

Он щелкнул выключателями, и люминесцентные лампы (защищенные решетками) снова зажглись, мерцая, загудели.

– Ты бы хоть предупредил, что свет выключать будешь!

Он смотрел на меня с искренним изумлением.

– Алё, я подошел к выключателям, как ты думаешь, что я с ними делать собирался? – Я молчала, и он продолжил: – Когда я был в Греции, я тренировался со вторым составом «Панатинайкоса». Именно так они тренируют новичков. Твои глаза – в данном случае – твои враги. Про спортсменов любят говорить, что мы, мол, тупые и не пользуемся головой. Но алё, гараж, любой игровой спорт – это именно игра головой. Мускулов недостаточно. Настоящему мастеру не нужно все время смотреть на кольцо – он и так знает, где оно находится. Ведь кольцо привинчено болтами к щитку, а щиток – к бетонной стене. Никто не сможет сдвинуть их с места, понимаешь?

Пауза.

– Если вся эта штука с вырубанием света действительно так эффективна, почему тогда наш тренер ее не использует на тренировках?

– Здесь люминесцентные лампы. Стробоскопический эффект. Если включать и выключать их по пятьдесят раз в день, они быстро сгорят. У школы нет денег на то, чтобы менять их каждый месяц.

Он вернулся на трибуну, взял сумку, закинул на плечо и направился к выходу:

– Ладно, все, не буду тебе мешать. Бывай.

И я осталась одна. Или, точнее, наедине с неловкостью от того, что, очевидно, была к нему несправедлива.

* * *

Фокус с выключением света перед броском внезапно оказался очень эффективен. Следующим же вечером после уроков я попросила подругу Катю помочь мне с тренировками. Мы дождались, когда тренер уйдет, и начали. Сперва получалось не очень: как только вырубался свет, я просто теряла ориентацию в пространстве. Но в мыслях повторяла, как мантру: «Кольцо не двигается, запомни, где оно, и бросай туда».

Через неделю тренировок – едва у меня начало получаться – кто-то донес на меня тренеру, ему рассказали о «странном поведении» света в спортзале после его ухода. Тренер сразу понял, в чем дело. Он не злился и не ругался, он просто попросил «больше не баловаться с выключателями, бюджет школы и бла-бла-бла». Но это было уже неважно, к тому моменту я как раз начала понимать механику упражнения с «неподвижным кольцом», и в «баловстве с выключателями» уже не было необходимости.

* * *

Нет, строго говоря, я никогда не хотела играть профессионально. Мама ведь тоже была спортсменкой. Она иногда рассказывала мне, как в юности ходила в школу олимпийского резерва, занималась, прости-господи, синхронным плаванием (забавно, ведь твоя мама тоже была спортсменкой. Пловчихой, да? Похоже, у папса был какой-то пунктик на тему женщин в бассейнах с латексными шапочками на голове. Фетиш). Занятия и тренировки она вспоминала как перманентную пытку. За их весом и рационом строго следили, есть почти не давали – прямо концлагерь, и девчонки по ночам бегали в общагу к пацанам-боксерам. Тех, наоборот, кормили на убой, как этих… ну… блин, неважно, забей. И, в общем, боксеры с удовольствием делились едой с синхронистками. Единственное место во всем спорткомплексе, где ты действительно мог побыть наедине с собой, – это душ. Поэтому подаренные боксерами сушки и булки девочки прятали в полотенца и потом съедали, стоя в душе, под струей. «Я теперь как собака Павлова, – смеялась мама. – Звук бегущей воды провоцирует у меня слюноотделение, во рту появляется привкус размокшей сушки».

Плюс адовый кукольный макияж: накладные ресницы, контуринг, тройные стрелки. Кожа из-за него не дышала, лицо жгло так, словно кислотой плеснули, отсюда вечные прыщи и проблемы с порами. И, в общем, в двадцать мама уже была трехкратной чемпионкой Европы, у нее прям грозди медалей дома лежат, и в какой-то момент поняла, что еще чуть-чуть – и у нее, прости-господи, крыша поедет от всего этого; как раз тогда она и встретила папса. И почти сразу залетела. О расставании со спортом она никогда не жалела, в бассейн с тех пор – ни ногой и не красилась никогда, адский водоотталкивающий спортивный макияж, на протяжении двенадцати лет покрывавший ее лицо и веки, напрочь отбил желание вообще когда-либо прикасаться к румянам, кремам и прочему барахлу из «косметички современной женщины».

О своем знакомстве с отцом мама не любила вспоминать – не знаю почему, тут несколько вариантов.

А. Она ведь знала, что «увела» папса из другой семьи, из-за нее он бросил вас и вашу мать.

Б. Их отношения к тому времени охладели настолько, что оба уже толком не могли вспомнить, как и за что полюбили друг друга и было ли это любовью вообще.

– За что ты полюбила папу? – спрашивала я.

Она смущенно смеялась и отвечала:

– Он казался мне самым умным человеком на свете.

И здесь я ее понимаю – папс действительно умел произвести такое впечатление, проблема в том, что он был совершенно не способен это впечатление поддерживать.

Вот удивительно, правда?

Ему с рождения был дан талант – высокий интеллект, огромный потенциал. И на что он его потратил? На то, чтобы охмурить двух красивых спортсменок – пловчиху и синхронистку, жениться на них, наделать детей – а потом просто свалить. Ну вот как это вообще, а? Это как если бы Бог дал человеку способность видеть сквозь стены, а человек использовал бы ее лишь для… блин, ну не знаю: чтобы подглядывать за женщинами в раздевалке или вот что-то такое.

Я помню, мы были на каком-то приеме. И папсу там вручали какую-то награду. Медаль за заслуги перед образованием, или типа того.

И декан такой говорит ему: «Вы – символ России».

Столько пафоса было, прям хоть окна открывай, проветривай.

Мы с мамой сидели в первом ряду. И она вдруг прыснула от смеха, представляешь? С трудом сдержалась, чтоб в голос не заржать. А ржать она умела, мама – она такая была: Золотой Смех России. Тогда – мне было лет двенадцать, кажется, – я впервые почувствовала, что брак их, того, трещит по швам. «Вы – символ России». Нет, ну ты подумай. В этом даже что-то есть. Красивый, умный, талантливый мужчина, который целыми днями собирает в своем гараже совершенно одинаковые, кривые, неудобные табуретки и там же, в гараже, сажает себе печень дешевой водкой.

Символ России, ага. Один сплошной нереализованный потенциал.

[неразборчиво]

Так, о чем я говорила? Ах да, Рома Кокорин.

В следующий раз я встретила его на вечеринке в честь Хэллоуина. Формат вечеринки: известные киногерои. В том году как раз вышел «Темный рыцарь» Кристофера Нолана, и все тащились от Джокера. Его играл – как бишь его? – а! – Хитман Леджер. Поэтому половина пацанов явилась на вечеринку в зеленых рубашках и с лицами, размалеванными маминой косметикой. Сходство с оригиналом, как правило, было весьма условным и ограничивалось пандоподобными черными кругами вокруг глаз. Все это выглядело очень комично: казалось, я попала на какой-то, прости-господи, кастинг клоунов-панд, или типа того.

Кокорина я заметила сразу. На фоне всей этой толпы бюджетных Джокеров он сильно выделялся. Одет в джинсы, какую-то серую рубашку – так сразу и не скажешь, что это карнавальный костюм, на голове – черная вязаная шапка, на лице – нарисованная черным же фломастером щетина. Он меня – тоже, улыбнулся, махнул рукой, но подходить не стал.

«Ну вот, – подумала я, – считает меня истеричкой, наверно».

Мне было стыдно за то, что я так агрессивно набросилась на него там, в спортзале, и я хотела как-то извиниться и еще похвастаться успехами.

И я сама к нему подошла. На мои извинения он отреагировал очень мило, как будто даже застеснялся:

– Ой, да забей, я же мешал тебе тренироваться! Если бы кто-то мне мешал, я бы тоже начал ворчать. Хочешь выпить?

– Здесь же нет алкоголя.

– Пффф. Кто ищет, тот обрящет. Мы под столом бутылки спрятали.

– А если поймают?

– Мой батя недавно майора получил. Большой человек, отмажет.

Мимо нас проходил кто-то из его друзей, Кокорин искоса посмотрел на него и сказал:

– Слушай, Дим, ты не обижайся, но ты сегодня самый уродливый и непохожий на Джокера Джокер на этой вечеринке.

– Я не Джокер! – закричал Дима. Похоже, его этим вечером все уже достали подобными ремарками. – Я клоун Пеннивайс из фильма «Оно»! По Стивену Кингу! Неужели никто не смотрел? Крутое же кино!

Кокорин поднял руки.

– О’кей, о’кей, братан, не кипятись. Я просто обознался, значит. Крутой костюм.

Дима-в-образе-клоуна-Пеннивайса прошел мимо нас дальше, злобно бормоча что-то себе под нос, Кокорин посмотрел ему вслед и шепотом произнес:

– Неловко.

Я засмеялась.

– А ты у нас кто? Погоди, не говори, я угадаю. Рыжий парик, военная форма. Какая-то смесь Эрин Брокович и Солдата Джейн.

– Я Эллен Рипли из «Чужого».

– О как! Круто. А теперь угадай, кто я! – Он раскинул руки и широко улыбнулся. Честно говоря, я понятия не имела, кого он косплеит. – Погоди, сейчас будет подсказка. – Он обернулся и закричал через весь зал. – Антоха, иди сюда!

Народ расступился, к нам приближался огромный двухметровый детина в седом парике и с красным лицом. В руках он нес какую-то огромную фарфоровую хреновину, типа раковины. Они встали передо мной, Кокорин все ждал, что я узнаю отсылку.

– Ну? Ну? Это ж Вождь, смотри! А я – Макмерфи! Ну же!

Краснолицый детина флегматично обнимал свою раковину.

– Я ж говорил, – проворчал он, – тут одни школотроны, никто не смотрел «Над гнездом кукушки».

– Блин, но это же классика! Лучший фильм Формана!