Текст книги "Тайна проекта WH"

Мисс Изабелла Мортон считалась непростым орешком. К ней нельзя было подойти и брякнуть запросто: «Сеньорита, вы так похожи на одну из моих внебрачных дочерей, что я не буду спать, если не поужинаю с вами сегодня на моей вилле». О такой попытке установления с ней контакта она обязательно доложила бы своему шефу. Знакомиться с Исабель следовало, пожалуй, только через самого Роджерса.

Как-то вечером – это было вскоре после покушения на диктатора – я зашел в бар президентского дворца. Там уже сидели Уилсон с Бессьером и тянули коктейли из соломинок. Я тоже взобрался на бутафорского коня, заказал коктейль и закурил. Разведчики судачили о проекте нового памятника Мендосе, который предполагалось соорудить на горе Катпульче. Монумент должен был своими размерами намного превзойти распятого каменного Христа и обойтись стране в сотни миллионов ауро. Улучив момент, когда бармен скрылся в подсобке за горкой, уставленной великолепными бутылками, я заметил как бы между прочим:

– В наше время габариты памятника тому или иному государственному деятелю, как правило, находятся в прямой пропорции с величиной ущерба, нанесенного этим деятелем Отечеству.

Разведчики расхохотались и приняли меня в свою компанию. Честно говоря, я не надеялся на получение от них каких-либо интересных сведений. Они были профессионалами и никогда не сорили секретами вне стен служебных помещений.

Мы заняли место за столиком в дальнем уголке бара. Китаец принес нам бутылку виски «Гленливет», несколько пузырьков содовой и ведерко со льдом. По его мнению, этого было достаточно, чтобы мы не докучали ему просьбами подать спиртное как минимум часа два.

Уилсон и Бессьер затеяли дискуссию на весьма актуальную тему: какими способами уберечь от полного развала диктатуру Мендосы. Один полагал, что надо ввести в стране возрастной ценз для государственных чиновников и ужесточить законы в части, касающейся борьбы с проявлениями коррупции; другой считал, что следует осуществить кое-какие реформы, а также увеличить экономическую помощь и поставки оружия Аурике. Я им поддакивал, будучи твердо убежденным в одном: зловоние гниющего режима может быть развеяно лишь революционным ураганом.

Пришел Роджерс. Уилсон сделал знак рукой, приглашая его к нам, а когда он приблизился, поинтересовался, выключена ли техника подслушивания в нашем столе. Роджерс спокойно ответил, что как истинный джентльмен никогда не применяет оперативно-технических средств в отношении своих интимных друзей.

Мы неплохо посидели в тот вечер. На исходе третьей бутылки я поинтересовался у американца, какова была бы его реакция, если бы он узнал о моем желании брать уроки испанского языка у мисс Мортон. Роджерса такая наглость огорошила и заставила протрезветь. Оправившись от шока, он сказал:

– А у вас губа не дура, полковник. Но, знаете, я предпочитаю пользоваться моей секретаршей сам. Кроме того, Рохес говорил мне, что после истории с Ноксом он намерен запретить изучение испанского языка даже начальнику гвардии. Впрочем, для вас, возможно, будет сделано исключение. Министр питает к вам особую симпатию. «Этот честный немец», – говорит он. Ха-ха! Голос крови!

– Чушь! – возразил я. – Чушь и дурость все эти запреты. Языковый барьер еще ни разу не стал барьером для предательства.

– Святая истина! – согласился со мной Роджерс. – И потому, полковник, я лично подберу вам репетитора – испанца, владеющего английским.

– Но ведь он будет вашим агентом!

– Что из этого?! Крошка Исабель тоже мой агент, однако это вас почему-то не смущает.

Роджерс опрокинул рюмашку и пустился в пространные рассуждения о том, что и расшифрованный агент способен принести некоторую пользу, ежели будет действовать с умом.

Итак, моя первая попытка установить контакт с мисс Мортон потерпела крах. Исабель исправно здоровалась со мной в коридорах президентского дворца и дарила мне обворожительные улыбки, какие она дарила всем мужчинам, занимавшим сколько-нибудь заметное положение у подножья диктаторского трона.

Роджерс сказал в баре правду: мой непосредственный начальник министр обороны и общественной безопасности генерал Рохес явно благоволил ко мне. Его замечания и советы носили порой прямо-таки отеческий характер.

– Как вы думаете, сеньор Арнольдо, – спросил он однажды, – что сделают серые волки с голубым волком, нечаянно затесавшимся в их стаю?

Я пожал плечами.

– Думаю, голубому не поздоровится.

– Не поздоровится?! Это не то слово. Да его просто растерзают в клочья!

– На что вы намекаете, Exzelenz?

– Вам не следует щеголять своей университетской эрудицией среди офицеров гвардии. Да и среди правительственных чиновников тоже. Люди эти тупы, невежественны и завистливы. Превосходства они не прощают никому. Спрячьте свой ум и свои знания поглубже, если хотите сохранить то, чего достигли.

Впрочем, Рохес умел не только советовать, но и советоваться.

– Вот вы здесь свежий человек, полковник, – сказал он как-то. – К тому же иностранец. Прошу вас, не стесняйтесь и не бойтесь, а называйте мне в глаза те из наших недостатков и пороков, которые кажутся вам наиболее существенными. Давайте начнем прямо сейчас!

Само собой, я заговорил о наиболее несущественном:

– Надо бы убрать бродяг и нищих с площади Всеобщего Равенства.

– Убрать оборванцев с площади? Но ведь это всего лишь косметика!

– Вы совершенно правы, Exzelenz. Тем не менее, не стоит давать туристам и заграничным репортерам излишнего материала для производства компрометирующих Аурику снимков.

Вскоре после этого разговора военный комендант Ла Паломы издал приказ, запрещавший под страхом ареста и высылки на рудники появляться в центральной части столицы плохо одетым людям и просить милостыню.

В другой раз Рохес, придав своей красной квадратной физии выражение тихой печали, спросил у меня, какие, по моему мнению, меры надо принять, чтобы отучить чиновников воровать и брать взятки.

– Нет ничего проще, Exzelenz! – воскликнул я. – Следует принимать на государственную службу только честных людей, и тогда проблема коррупции постепенно решится сама собой.

Генерал был крупнейшим в стране вором и взяточником. Он по плечо запускал лапу в государственную казну, торговал должностями в армии и органах безопасности, срывал солидные куши с североамериканских фирм, вооружавших его войско. Я все это отлично знал и ответ дал нарочито легковесный.

– Где же мы найдем столько честных людей? – поинтересовался Рохес, выслушав меня.

– Уверяю вас, Exzelenz, в Аурике их немало.

– Нет, нет, это не решение вопроса, полковник. Честные люди по своим личным качествам, как правило, для государственной службы не подходят.

Могущественный министр отклонял далеко не все мои предложения. Одно из них приобрело даже силу закона. Как-то я подал Рохесу мысль последовать примеру цивилизованных стран и организовать в Аурике профсоюз проституток, который взял бы на себя заботы об этой весьма многочисленной части населения страны. Генералу моя идея пришлась по вкусу, и он дал указание вынести ее на обсуждение парламента, что меня сильно потешило. Причиной тому была абсолютная непричастность ауриканского парламента к политической жизни государства. Все важнейшие решения принимались Государственным Советом в обход верховного законодательного органа и навязывались последнему в виде гениальных постулатов, усомниться в истинности коих не посмел с момента воцарения Мендосы еще ни один депутат. В парламенте на протяжении последних тридцати четырех лет не существовало даже намека на какую-либо оппозицию. Депутаты занимались политическим словоблудием в рамках, установленных цензурой, и произносили панегирики в честь Отца Отечества. Каждое упоминание имени Мендосы сопровождалось аплодисментами. Если же кто-либо из выступавших более пяти минут не воздавал хвалы диктатору, из недр зала раздавался пронзительный крик: «Нашему дорогому вождю и учителю Франсиско Мендосе слава!!!» И зал снова взрывался овациями. В числе депутатов было, помимо представителей правящей элиты, несколько горняков и пастухов. Иногда кто-нибудь из них взбирался, повинуясь приказу свыше, на трибуну и читал по складам примерно следующее: «В какой же еще другой стране мне, неграмотному гаучо, доверили бы управление государством?» Одним словом, обсуждение вопроса о «панельном профсоюзе», как его окрестили местные остряки, было самым что ни на есть подходящим занятием для такого парламента.

В целях дальнейшего укрепления моего положения при дворе диктатора я удачно использовал ситуацию, сложившуюся вследствие нападения на Аурику соседней Оливии. Это была знаменитая футбольная война, которая унесла немало человеческих жизней, но тем не менее насмешила весь мир. Поводом к войне послужили необъективное судейство матча между оливийской и ауриканской сборными, а также грандиозная драка болельщиков обеих стран на стадионе Ла Паломы. Подлинные же причины конфликта крылись в обострении конкурентной борьбы различных североамериканских концернов за сферы экономического влияния. Оливия давно была готова к войне. Она оснастила свою армию новейшими видами оружия. Ее превосходство над Аурикой в танках и самолетах было подавляющим. Ауриканцы не смогли сдержать натиска оливийцев и стали быстро отходить по всему фронту в направлении своей столицы. Перед лицом национальной катастрофы революционная армия Аурики прекратила боевые операции против правительственных войск и начала отбивать атаки агрессора. Это внесло перелом в ход войны. Захватчики постепенно откатывались на исходные позиции, и лишь только на северо-востоке страны положение ауриканцев продолжало оставаться чрезвычайно тяжелым. Там, в топких тропических лесах, оказалась окруженной почти треть их вооруженных сил – двенадцать тысяч солдат и офицеров. Рохес и начальник его генерального штаба ломали головы над тем, как спасти от уничтожения оказавшиеся в котле войска. За этим занятием я и застал обоих генералов, явившись однажды утром с обычным суточным рапортом в кабинет моего непосредственного босса. Перед Рохесом лежала карта, на которой был начертан план деблокирования окруженных частей. Министр был настолько поглощён изучением карты, что не обратил на меня никакого внимания. Время от времени он карандашом вносил в план какие-то коррективы и распекал начальника генштаба за недостаточную продуманность отдельных деталей. Тот пытался огрызаться, и потому беседа генералов носила характер легкой перебранки. Я слушал их, переминался с ноги на ногу, и вдруг меня осенило. Мне пришлось кашлянуть, чтобы заставить споривших повернуть головы в мою сторону.

– Exzelenz, – начал я, обращаясь к Рохесу, – простите меня за дерзость, но данная задача лучше всего решается методом алогизма.

– У вас есть конкретные предложения, полковник? – спросил министр раздраженно.

– Да.

– В таком случае мы готовы вас выслушать.

– Я полагаю, что эту карту надо послать командующему оливийской армией с одним из пленных офицеров и к ней приложить записку ироническую по тону за вашими подписями: военный министр такой-то, начальник генерального штаба такой-то. Держу пари, что оливийские генералы будут несколько дней соображать, что бы это значило, но так и не додумаются до истины. Потом они начнут маневрировать войсками, затыкая все прорехи в своей обороне. Вот тут-то, в обстановке всеобщей неразберихи, и следует начинать прорыв. По имеющемуся плану. В успехе уверен.

– Ладно! – сказал Рохес, подумав. – Можно попробовать. В конце концов мы ничего не теряем. Если разведка покажет, что противник разгадал нашу хитрость, подготовим другой план…

Дальнейшие события развивались в точном соответствии с моими прогнозами. Ауриканские войска с малыми потерями вышли из окружения. Я получил еще один орден. Вскоре был подписан мир, и гражданская война в Аурике вспыхнула с новой силой.

Наивысшим проявлением доверия Рохеса ко мне было то, что он стал иногда брать меня с собой в Монкану. Честно говоря, я не вполне понимал, в чем смысл этой генеральской причуды. То ли Рохес находил во мне приятного собеседника, то ли ему просто нравилось болтать по-немецки, то ли еще что. Так или иначе, а за время пребывания в Аурике я посетил крепость не менее шести раз.

Все эти поездки протекали по одному стереотипу. Мы с министром садились в бронированный автомобиль последнего. Офицер охраны занимал место рядом с водителем, также сотрудником охраны, и нажатием кнопки поднимал пуленепробиваемые стекла. Ехали медленно, потому что нас сопровождали три бронетранспортера с солдатами и еще один бронетранспортер полз впереди. Несмотря на постоянную жару, в машине было всегда прохладно: кондиционеры работали исправно. Поэтому многочасовая езда не утомляла и не убаюкивала, а располагала к беседе. Правда, Рохес бывал оживленным и вовлекал меня в разного рода дискуссии только по дороге к Монкане. На обратном же пути он обычно либо поносил марксистов, либо молчал.

Крепость не сразу открывала нам свои ворота. Сначала часовой вызывал коменданта, и тот, отлично зная Рохеса в лицо, все-таки спрашивал пароль и говорил отзыв, после чего с гулом и грохотом раздвигались многотонные железобетонные створки, способные расплющить танк. Наш кортеж втягивался в узкую каменную трубу и останавливался перед новыми воротами, по всей видимости, чугунными. Здесь комендант отдавал генералу рапорт и впускал нас наконец во двор. Затем мы съедали роскошный обед, приготовленный в нашу честь. Обед сопровождался обильными возлияниями и похабными анекдотами. И без того, и без другого люди военные независимо от чинов, как известно, обходиться не могут. Покончив с трапезой, Рохес шел в тюрьму, а я – гулять по крепостным стенам. Впрочем, как-то раз министр перебрал коньяка и приказал мне следовать за ним. Выйдя из столовой, мы очень скоро очутились в длинном полутемном сыром коридоре, противоположный конец которого едва угадывался во мраке. Часовые безмолвно стояли вдоль обеих стен через каждые пять метров. Двери всех камер были заперты. Мертвую пещерную тишину нарушало только шарканье наших подошв о неровности каменного пола. Помещение, куда нас привели, было залито ослепительно ярким светом. Я на несколько мгновений зажмурился от рези в глазах, а когда осмотрелся, то увидел, что комната уставлена электрической аппаратурой неизвестного мне назначения. Из всех этих агрегатов я узнал один только детектор лжи. Были там еще столик с медицинскими инструментами и кресло с металлическими пристежками для рук и ног. Два молчаливых незаметных человека в белых халатах, деловито щелкая тумблерами, проверяли исправность какого-то прибора. До меня не сразу дошло, что я нахожусь в современной камере пыток.

Вошел арестант, сопровождаемый тюремщиком. Последний показал заключенному на кресло. Тот сел. И тогда мы с Рохесом увидели его лицо. И оба вздрогнули.

Я – потому что человек этот был поразительно похож на друга моей юности Искандера. Та же правильность и одухотворенность черт, тот же высокий лоб, та же ироническая улыбка, те же голубые глаза и вьющиеся белокурые волосы.

Рохес – потому что лицо этого человека было страшно изувечено интеллектом. Это было лицо интеллигента, лицо смертельного врага любых диктатур меньшинства, лицо вдохновителя всех революций нового времени.

Я заметил, как генерал инстинктивно потянулся к оружию, висевшему у него на поясе. Потом, овладев собой, он о чем-то спросил узника по-испански. Человек в кресле молчал. Рохес повторил свой вопрос несколько раз, все более распаляясь и повышая голос. Человек в кресле щурился от неестественного ядовитого света и не реагировал на ярость всемогущего министра.

Рохес дал знак людям в белых халатах. Те защелкнули пристежки на руках и ногах заключенного и подтащили к креслу один из своих агрегатов. Я потихоньку вышел из комнаты и долго блудил по тюрьме, пока не выбрался в конце концов на свежий воздух.

У места гибели Делькадо к замшелой стене была прикреплена мемориальная доска с пространным испанским текстом. Призвав на помощь все свои знания латыни, я попытался проникнуть в смысл надписи. Получалось так: генерал умер, чтобы жила свобода. Больше мне ничего не удалось разобрать. Я потрогал засохший венок, прислоненный к стене, и побрел туда, где стояла машина министра, которую охрана уже готовила к обратному путешествию.

В автомобиле, когда мы миновали монастырь святой Магдалены, протрезвевший Рохес спросил, подозрительно взглянув на меня:

– Почему вы ушли из тюрьмы, полковник? Испугались картины пыток? Но ведь насколько мне известно, у вас железные нервы и жизнь человеческую вы цените не дороже жизни таракана.

Министр запамятовал, как по-немецки «таракан» и сказал по-испански «кукарача». Это слово было хорошо известно мне из весьма популярной у нас в годы моего детства песенки. Тем не менее, я стал выяснять, что значит «кукарача». Рохесу стоило немалых усилий донести до меня суть употребленного им сравнения.

– Полагаю, мне пора заняться испанским языком, Exzelenz, – смиренно произнес я, пытаясь втянуть генерала в мирную беседу на лингвистические темы.

Однако Рохес резко меня оборвал:

– Не надо. Ни к чему вам это. Потрудитесь ответить на мой вопрос, полковник: отчего вы ушли из тюрьмы?

– Видите ли, Exzelenz, – начал я мягко, – возможно, неприязнь к пыткам у меня наследственная, от предков. Все они были профессиональными военными и привыкли иметь дело с вооруженным противником на поле боя.

– Но ваш отец служил в СС.

– В Waffen-SS. Это были наиболее боеспособные части вермахта. Фюрер использовал их в самых горячих точках войны. На фронтах они покрыли себя неувядаемой славой… А что, вам удалось развязать язык тому красному?

– Нет. Я велел расстрелять его.

Рохес погрузился в молчание и на протяжении часа не проронил ни слова, а у въезда в столицу, повернувшись ко мне, спросил вполне дружелюбно:

– Так о чем мы дискутировали на пути в Монкану? Кажется, о неуклюжести нашей пропаганды?

– Да, Exzelenz. Мне думается, что средства массовой информации Аурики уделяют слишком много внимания личности Делькадо, постоянно подчеркивая и превознося такие его качества, как честность, бескорыстие, человечность, простоту, доступность, скромность и прочее. То они рассказывают, как он поделился с бедняком последней маисовой лепешкой, то сообщают, что его генеральский оклад не превышал заработка рудокопа, то напоминают о том, что у него не было ни одного ордена. И так далее, и тому подобное. Между тем, отдельные люди, занимающие в Аурике достаточно высокое положение не считают себя обязанными подражать Делькадо в вопросах быта и морали. Это всякому бросается в глаза.

Рохес захохотал.

– Я вас понял, полковник. Еще секунда, и вы вспомнили бы Гейне: «Я эту мелодию знаю давно и авторов знаю отлично. Они тайком попивают вино, проповедуя воду публично». Нет уж, пусть все останется, как есть. Народ не может обходиться без идолов небесных, и земных. Делькадо – земной идол ауриканцев. Он помогает им переносить житейские невзгоды, отвлекает от дурных мыслей, просветляет их души, вдохновляет на ратные подвиги… Я хорошо помню этого парня. Служил в его гвардии, когда мне было двадцать два. Однажды он чуть не повесил меня из-за одной девчонки. Спасибо нынешнему президенту – выручил… Делькадо был не от мира сего, как все святые. Потому и погиб по-дурацки. Подражать ему противоестественно. Глупо даже. На таких можно только молиться.

Рохес умолк. Впереди показался огромный алюминиевый щит с изображенной на нем розовой голубкой – символом столицы. Мы въезжали в Ла Палому.

Случай помог мне сблизиться с другим фаворитом Мендосы – министром полиции Чурано. Как-то вечером в дворцовом баре зять президента затеял спор с одним из своих заместителей по делу о торговле контрабандным героином. Содержание их беседы пересказал мне адъютант Рохеса, с которым мы в тот вечер обмывали его очередную медаль. Представители элиты награждались в Аурике часто и щедро.

Высокопоставленные полицейские обсуждали различные варианты внедрения своей агентуры в шайку гангстеров, организовавших ввоз в страну наркотиков. Разговор вертелся вокруг некоей дамы, вдовы известного тенора. Эта женщина была содержательницей конспиративной квартиры преступников. Люди Чурано неоднократно подкатывались к ней на улице и в общественных местах, но она моментально раскалывала их и гнала прочь.

Знакомство с одинокой интеллигентной женщиной сорока пяти лет – хрестоматийная задача, и то, что ауриканские полицейские не могли решить ее, свидетельствовало о низком уровне их профессиональной подготовки.

– Господин министр, – обратился я к Чурано. – Ваша работа для меня – темный лес, но в одном старом криминальном фильме мне довелось видеть аналогичную ситуацию, и там выход из неё был найден весьма остроумным способом.

На добродушном глуповатом лице генерала появилось выражение заинтересованности.

– Могу ли я продолжать?

– Валяйте! – милостиво разрешил Чурано.

– Допустим, что объекта вашей заинтересованности зовут Лаура Нуньес. Она умна, образована, немолода и некрасива. Так? Особы подобного типа не избалованы вниманием мужчин и потому денно и нощно мечтают о появлении на их горизонте пятидесятилетнего кавалера, но кавалера не простого, а при допустимой внешней непривлекательности тонкого, галантного и благородного. Желательно, чтобы обстоятельства их знакомства были необычными, ибо женщины, долго сохраняющие вынужденное целомудрие, имеют, как правило, романтический склад мышления. Ваши люди потерпели у сеньоры Нуньес фиаско, очевидно, потому, что, во-первых, были не теми людьми, а во-вторых, потому, что действовали чересчур прямолинейно. Попробуйте реализовать мой совет. Подберите толкового интеллигентного агента соответствующего возраста. Как-нибудь вечерком он должен появиться у входа в интересующий вас дом, имея в руках цветы, бутылку легкого вина и пакет, наполненный изысканной снедью. Когда та женщина откроет дверь и спросит, что ему угодно, он скажет: «Я хотел бы видеть сеньориту Лауру Нуньес». Женщина ответит: «Лаура Нуньес перед вами». Ваш агент, изобразив на лице крайнее изумление, воскликнет: «Быть этого не может! Я хорошо знаю Лауру. Мы познакомились на карнавале и провели вместе пару прелестных часов. Она пригласила меня в гости и назвала этот адрес». Сеньора Нуньес будет настаивать, что она – это она. Поизумлявшись еще немного, ваш агент вдруг сделает ошеломлявший ход. «Я все понял! – воскликнет он. – Та девушка решила зло посмеяться либо надо мной, либо над вами. Так давайте же сейчас вместе посмеёмся над ней!» Уверяю вас, сеньор Чурано, Лаура позовет его в дом. Остальное – дело техники. Успех гарантирован.

Министр полиции плохо понимал английский. Впрочем, он, кажется, и испанских слов знал немного. Однако его зам все-таки втолковал ему, в чем суть моей идеи. Чурано осклабился и сказал, что они попробуют.

Операция по обольщению хозяйки гангстерской малины прошла успешно. Полицейский агент напичкал подслушивающими устройствами квартиру, где торговцы героином проводили деловые встречи. Это позволило довольно быстро разоблачить и переловить с поличным почти всех участников шайки.

В другой раз я посоветовал Чурано активнее использовать в борьбе с преступностью преподавателей иностранных языков, которые должны были в соответствии с моей подсказкой заставить своих питомцев вести подробные дневники на изучаемых языках якобы с целью углубления знаний иностранной лексики и отработки грамматических парадигм. За несколько месяцев простодушные школьники и студенты выложили на страницы дешевеньких блокнотов столько некрасивых и дорогостоящих семейных тайн, что полиция едва успевала просеивать их, определяя, кого сажать, а кого вербовать на компроматах. Конечно, страдала при этом, как водится, всякая шелупонь, касту полиция не отваживалась трогать.

За достигнутые успехи Чурано, которого и без того не обносили наградами, был осыпан новыми почестями. После получения ордена Белого Кондора он подошел ко мне на одном из приемов и, хлопнув меня по плечу так, что я едва удержался на ногах, прорычал ласково:

– Если бы вы не были начальником гвардии, я сделал бы вас своим заместителем, полковник. Как прирожденного детектива!

Мне осталось только учтиво поклониться и ответить:

– Был бы счастлив служить под руководством Вашего Превосходительства… Осмелюсь дать еще один совет, генерал.

– О-о-о! Интересно: какой же?

– Когда танцуете, держите правую руку чуть пониже талии партнерши. Дамы это любят.

Чурано гоготнул и тут же заколыхался в танго с женой гваделупского посла. Я заметил, что он не пропустил моего совета мимо ушей.

Как почти всякий молодой здоровый мужчина, министр полиции испытывал постоянное мощное тяготение к привлекательным особям противоположного пола, однако страх перед женой удерживал его от практических грехопадений, и он предпочитал прелюбодействовать лишь в мыслях своих. В рабочее и нерабочее время генерал обожал потрепаться о бабах. Вместе с прихлебателями он каждодневно перемывал косточки и бельишко девиц из президентской канцелярии. Больше других доставалось Исабель, потому что она была красивее всех. Секретаршу Роджерса друзья Чурано успевали в течение одного дня несколько раз разобрать на составные элементы и снова собрать в единое целое. Я внимательно прислушивался к таким разговорам. Мне нужно было знать о мисс Мортон все, все, все! Чтобы найти наконец подход к ней. Но к середине лета в кладовых моей памяти необходимый минимум полезной информации об интересующей меня персоне отсутствовал. Были там в основном грязь да помои. И не находил я в этой куче навоза жемчужного зерна, сколь старательно не разгребал ее…

Довольно быстро мне удалось сделаться своим человеком в министерстве внутренних дел, которое государственные чиновники для краткости называли просто министерством полиции. Офицеры МВД привечали меня, зная, что я закадычный друг их начальника. Министра мне случалось навещать не только для поддержания с ним видимости приятельских отношений, но и по служебной необходимости. Президентские гвардейцы частенько дебоширили в городских притонах и доставляли тем самым немало хлопот полиции. Иногда я выручал своих парней из разных неприятных историй, пользуясь расположением ко мне Чурано. Это поднимало мой авторитет в глазах гвардии.

В один из последних дней августа я зашел к министру полиции, чтобы узнать подробности драки, учиненной двумя гвардейцами в заведении некоей сеньоры Орландо. Было часов десять утра. Генерал сидел за столом хмурый и безучастный, со следами тяжелого похмелья на лице. Увидев меня, он тут же приказал всем выйти из кабинета и простонал, обхватив обеими руками большую, как кормовая тыква, голову:

– Мне кажется, что в течение ближайших пятнадцати минут моя башка разлетится на тысячу осколков.

– Есть верное средство предотвращения этой катастрофы, – обнадежил я его. – Надо немедленно выпить полстакана виски. Так лечатся в подобных случаях жители некоторых европейских стран.

Чурано нажатием кнопки вызвал дежурного офицера и приказал подать шесть рюмок виски.

– Зачем же шесть? – спросил я.

– Пять мне, одну вам.

Полицейская сводка сухо и точно воспроизводила картину ночного побоища в доме терпимости. И несмотря на то, что моим солдатам удалось ускользнуть от блюстителей порядка, последние легко установили их имена через девиц, работавших в заведении сеньоры Орландо.

Пока я читал сводку, министр подлечился и повеселел. Мы сошлись на том, что он нажмет на своих людей в страховой компании, которая возместит причиненный борделю ущерб, оформив его как последствия пожара. Я с моей стороны пообещал, что арестую дебоширов суток на десять, а потом в течение трех месяцев не буду давать им увольнительных. Когда с этим делом было покончено, Чурано заказал еще шесть рюмок виски и предложил:

– Ну, а теперь давайте покалякаем о бабах, полковник, а то к работе у меня сегодня все равно душа не лежит.

– Ну о бабах так о бабах, – согласился я.

Подобный поворот беседы меня устраивал. Министр был пьян. Нам никто не мешал. Мне предоставлялась возможность пополнить биографию мисс Мортон новыми фактиками. Я отлично знал, где советник президента по вопросам безопасности откопал свою секретаршу, но тем не менее задал Чурано вопрос:

– Кстати, генерал, не из заведения ли сеньоры Орландо Роджерс выкрал крошку Исабель?

– Да что вы! – почти обиделся Чурано. – Всем известно, что Роджерс взял ее в «Памплоне». Вам никогда не приходилось бывать там?

– Никогда.

– Жаль. В «Памплоне» шикарные девочки. Далеко до них дочкам президентов, министров и послов. Если бы весь город не знал нас в лицо, мы как-нибудь переоделись бы в штатское да и махнули бы туда… Скажите, Арнольдо, а почему у них такие безобразные дочки?

– У кого?

– Ну, у министров, послов и прочих. Вы не знаете?

– Отчего же не знать? Конечно, знаю.

– В таком случае объясните!

– Дайте слово, что не обидитесь. Вы ведь тоже министр.

– Даю слово.

– Видите, в чем дело: для того, чтобы выбиться в люди, надо совершить в жизни хотя бы одну подлость.

– Тут одной не обойдешься.

– Ну, так вот: природа мстит подлецам-родителям. Дурные страсти отцов уродуют лица детей. Это – гены.

– Чт-о-о?!

– Генетика – мудрая наука, генерал. Расскажите лучше, от чего умерла мать мисс Мортон.

Обстоятельства скоропостижной кончины популярнейшей ауриканской певицы Марии Кóрро – так звали мать Исабель – казались мне подозрительными, но все, кого я об этом спрашивал, говорили одно и то же: сердечная недостаточность. Такая молодая женщина и сердечная недостаточность? Что-то здесь было не так, и я должен был докопаться до истины.

Чурано мой вопрос не понравился. Он нахмурился, засопел и опрокинул сразу две рюмки виски.

– Зачем вам это знать, Арнольдо? Вы ведь уже однажды пытались выведать у меня, как умерла Мария. И теперь снова…

– Мне просто очень нравится эта девчонка, генерал. И я хотел бы располагать по возможности более подробной информацией обо всем, что ее касается.

– Вам нравится сеньорита Исабель, Арнольдо? Го-го-го! Если вы наставите рога ее боссу, я от радости пройдусь выбрыком, как жеребенок на весенней полянке. Старикашка зол, ядовит и чересчур много о себе понимает. Его давно пора проучить. Но будьте с ним осторожны, полковник. Своих противников он не щадит… Мария Корро! Мария Корро! Мальчишкой и молодым парнем я отбивал ладони и срывал глотку на ее концертах. А имя Марии Корро было трехфутовыми буквами намалевано на всех заборах и стенах. Как она пела! Да и по красоте с ней никто не мог сравниться. Она была главной достопримечательностью Ла Паломы. У ее ног валялись миллионеры. Сам папаша Мендоса был неравнодушен к ней и хотел, чтобы она украшала собой все его приемы. Черт дернул ее спутаться с красными…