Текст книги "Тайна проекта WH"

Тут Чурано внезапно осекся.

– Почему вы замолчали, генерал? – поинтересовался я, вложив в свой вопрос как можно больше бесстрастности. – Забыли какое-нибудь английское слово?

– Да нет. Английский тут не при чем. Дело в том, что это тайна, которую знают только четверо: мой тесть, Роджерс, Рохес и я.

– Генерал, во-первых, тайна, известная четверым, уже не тайна. Во-вторых, с какой стати вы обязаны хранить секреты Роджерса и Рохеса? Ведь они-то вас ни во что не ставят и обливают помоями по поводу и без повода. Роджерс называет Ваше Превосходительство не иначе, как тупым животным, а Рохес недавно пожаловался господину президенту на то, что вы якобы слишком много пьете и присвоили деньги, отпущенные на приобретение технических средств локализации массовых беспорядков.

Чурано печально покачал головой.

– Так. Значит, я вор? А Рохес паинька? Да он крадет в сотни раз больше моего! В Аурике все воруют. Ну и что? Это не мешает нам оставаться добрыми патриотами! Я полагаю, что вы тоже приворовываете, Арнольдо. Разве нет?

– Есть маленько. Глубоко уверен в том, что ворующий патриот гораздо надежнее неворующего. Не крадут только поэты да марксисты крайне левого толка, одним словом – революционеры, имеющие наглость также именовать себя патриотами. Но мы-то с вами знаем истинную цену их патриотизма, генерал. Не так ли?

– Так, Арнольдо, так! Истина глаголет вашими устами!

– Я рад, что наши мнения совпадают. Но вы не закончили свой рассказ о матери мисс Мортон.

– Полковник Арнольдо, мне известно ваше умение держать язык за зубами. И все же поклянитесь святой девой Марией, что никогда никому…

– Клянусь святой девой Марией! – послушно повторил я, нажимая в кармане кнопку портативного магнитофона.

Министр опрокинул еще одну рюмку, встал и, пошатываясь, направился к одному из сейфов, рядком стоявших вдоль самой дальней стены его огромного кабинета. Он долго ругался и щелкал шифрованным замком, а когда дверца наконец открылась, знаком предложил мне приблизиться. Я подошел и заглянул внутрь сейфа. Там стояло и лежало десятка три пузырьков, пробирок и коробок разных размеров. Это было похоже на домашнюю аптечку. Чурано взял одну из пробирок, открыл ее и выкатил на ладонь желтый шарик величиной с горошину.

– Вот, – сказал он. – Это у них называется «изменить состояние здоровья объекта».

– У кого «у них»?

– У наших друзей из Лэнгли[13]13
  Место дислокации штаб-квартиры ЦРУ.


[Закрыть]. Если бросить такую горошину вам в суп или в пиво, она там сразу же растворится, и вы уснете, а через двенадцать часов проснетесь, вроде как после сильной пьянки. Если бросить две горошины, то вы не проснетесь никогда.

– Можно понюхать? – спросил я.

Чурано протянул мне пробирку.

– Нюхайте на здоровье. Они ничем не пахнут. Как золото. И цвет у них, как у золота.

Я понюхал, незаметно спрятал пару таблеток в карман и вернул пробирку министру.

– А вот отсюда нюхать нельзя, – продолжал тот, показывая мне пузырек с бесцветной жидкостью. – Одна капля этой влаги на вашем носовом платке – и вы в течение месяца тихо подохнете, причем ни один медик не докумекает, что с вами случилось… В тех коробках различные пилюли для развязывания языка. Есть такое и в ампулах. Если кто молчит и не колется… Я вообще-то не любитель таких средств. Я в бога верю. Это Рохес в химии души не чает и часто пускает ее в ход.

– Для чего вы показываете мне вашу аптеку, генерал?

– А для того, что несколько лет тому назад на банкете, устроенном в честь семидесятипятилетия президента, человек Рохеса бросил два желтых шарика в бокал с шампанским, который был подан Марии Корро.

– Зачем понадобилось убивать ее?

– Я уже говорил вам, что она спуталась с красными. Марию нельзя было просто упрятать в Монкану или еще куда-нибудь. Аурика ее боготворила. И Роджерс дал президенту совет сделать именно так. Мой тесть плакал, санкционируя убийство Марии. Он сам мне в этом признался. Он любил Марию. Но оставлять ее в живых было никак нельзя. Лучшие дома открывали перед ней двери. Сановники и военные выбалтывали в ее присутствии секреты государственной важности. А она выдавала наши тайны коммунистам. Более того, Мария стала делиться с ними своими деньгами, а это уже не укладывалось ни в какие рамки.

– Благодарю, генерал, – сказал я, выключая магнитофон. – Вы поведали мне весьма любопытную историю, но вряд ли она помогла бы мне найти ключик к сердцу мисс Мортон.

– Арнольдо, не забывайте: вы поклялись Мадонной, что никогда никому…

– Да я уже все забыл, генерал. Не волнуйтесь, на меня можно положиться. Давайте опрокинем еще по рюмке да и распрощаемся на сегодня. Служба есть служба. Гвардия ждет своего командира.

Тот день я оцениваю как день величайшего везения в моей работе, ибо информации, полученной мною от министра полиции, не было цены.

В августе Роджерс взял двухнедельный отпуск и уехал на родину. Мисс Мортон тоже исчезла. Куда, я не знал. Вернулись они в один день. Но наступил сентябрь, и советник президента по вопросам безопасности, оставив свой кабинет во дворце, улетел в Чили. Секретные службы США поручили ему хоронить революцию, которая умирала в конвульсиях, потому что оказалась слишком доброй и не сумела защитить себя.

Исабель не последовала за боссом, а осталась в его бюро. Я решил воспользоваться этим обстоятельством и познакомиться с ней поближе. Другого подобного случая ждать не стоило.

Утром 11 сентября мне удалось незаметно проскользнуть в рабочую комнату секретарши Роджерса. Мисс Мортон скучала у окна, перелистывая красочный каталог известной торговой фирмы. В ее приветствии я не уловил ноток недоброжелательности, но в синих глазах прочел изумление. Мужчины никогда не отваживались заходить к ней.

– Простите, сеньорита Исабель, – сказал я. – Кажется, сейчас будет передано важное сообщение, и только вы сможете перевести мне его.

Она молчала, колеблясь. Я не стал дожидаться ее согласия, а подошел к приемнику и врубил его почти на полную мощность. В комнату ворвался грохот боя. И тотчас же сквозь автоматную трескотню, пистолетные хлопки и далекое буханье танковых пушек мы услышали голос Альенде, хорошо знакомый в те годы всей Латинской Америке. Исабель переводила то, что можно было разобрать: «На этом перекрестке истории я готов заплатить жизнью за доверие народа… У них есть сила, и они могут подавить нас, но социальный процесс нельзя остановить ни силой, ни преступлением… Народ должен защищаться, но не приносить себя в жертву. Народ не должен позволить, чтобы его подавили или изрешетили пулями, но он не может также допустить, чтобы его унижали… И я уверен, что моя гибель не будет напрасной…»

– Все! – сказал я. – До падения Ла Монеды остались минуты… Но что это, мисс Мортон? Ваш голос дрогнул, а в глазах ваших печаль. Неужто вам жаль красных?

– Мне жаль этого человека! – ответила она с вызовом. – Он жил и умер красиво. Мне нравятся такие люди!.. Вы говорили о каком-то важном сообщении, полковник. Где же оно?

– Разве только что услышанное не кажется вам важным?

Исабель пожала плечиками.

– Это?! Что ж тут особенного? Немного дыма и крови – и через год жди нового переворота. Обычное дело.

– Здесь не обычный переворот, мисс Мортон. Здесь умерла революция.

– Что это, полковник? – спросила она с усмешкой. – Ваш голос дрогнул, а в глазах ваших печаль. Неужто вам жаль марксистов?

– Нет, нет. Просто я люблю человечество в его звездные часы…

– Звездные часы человечества? Я читала книгу с таким названием. Ее написал австрийский писатель Цвейг.

– Вашей образованности, мисс Мортон, можно позавидовать.

– Не смейтесь над бедной девушкой, полковник. Роджерс говорил, что вы носите в голове целый книжный шкаф. Но я окончила колледж в Штатах, а для ауриканки это много.

– Да, да. И какая же из новелл Цвейга понравилась вам больше всего?

– Та, что об офицере, сочинившем французский гимн.

– Ого! Снова революция! Это становится опасным. Скажите-ка лучше, мисс Мортон: в каком из ночных баров Ла Паломы вас никто не знает?

– В «Толедо», например. Я была там всего один раз.

– Значит, «Толедо» нам не подходит. Видите ли, мисс Мортон, на Земле пока еще очень мало красивых людей. Безобразие или в лучшем случае обыденность до сих пор остаются нормой. Ваша красота – разительная особая примета. Она фиксируется памятью гораздо лучше, чем шрам на лице, шепелявость или отсутствие ноги. Тот, кому вы попались на глаза хотя бы однажды, запомнит ваше лицо до конца дней своих. Может быть, «Сурабайя»?

– Район гавани? Наверное, в этом баре не очень приличная публика.

– Зато там надежно. Итак, я буду ждать вас сегодня в «Сурабайе» с 21.00.

– Зачем?

– Уверяю вас, мисс Мортон, у нас найдется, о чем потолковать.

– А если я не приду?

– Вы будете сожалеть об этом всю жизнь. Надо прийти. Только оденьтесь, пожалуйста, попроще. Никаких драгоценностей. Вы должны выглядеть, как продавщица галантерейной лавки или, скажем, маникюрша. Ни больше, ни меньше. Не стоит рассказывать о предстоящем свидании подругам и офицеру безопасности из посольства США. А теперь посмотрите, нет ли кого в коридоре. Мне пора на службу.

Исабель безмолвно выполнила мою просьбу. Я выключил радио и, кивнув ей, быстро покинул комнату…

«Сурабайя» была заведением просторным и шумным. Она имела свой стиль и свою публику. Буквы на ее светящейся вывеске, сложенные из цветных стеклышек, сияли весело и ярко, гарантируя усталому гостю Ла Паломы несколько часов приятного беззаботного времяпровождения. Окна бара, выходившие на улицу, были вовсе не окнами, а витражами. Под низким потолком «Сурабайи» медленно вращался круглый плафон двухметрового диаметра, похожий на изображение светового спектра из учебника физики. Все это дополнялось красными, синими, зелеными и желтыми стеклянными плитками, которые были там и сям вкраплены в пол бара и подсвечивались снизу. На небольшой эстраде негритянский джаз то тихо наигрывал старые блюзы, то взрывало грохочущим фейерверком современной какофонической музыки. В «Сурабайю» приходили матросы, грузчики и мелкие служащие порта со своими подружками, чтобы купить немного дешевого дурашливого веселья, куда более эффективного, чем все допинговые средства и транквилизаторы мира. Как ни странно, драки здесь происходили редко, а если такое и случалось, то публика сама наводила порядок. Полицию не вызывали.

В тот вечер, переодевшись в штатское, я кружил по городу на юрком «Фольксвагене» до тех пор, пока не убедился в отсутствии слежки. Припарковав машину метрах в трехстах от «Сурабайи», сходил в бар и зарезервировал столик. Потом пошел навстречу Исабель, чтобы проверить, нет ли за ней «хвоста». В том, что она явится на свидание, я не сомневался: чувство любопытства у женщин сильнее чувства страха.

Меня обрадовала пунктуальность мисс Мортон, а также то, что она последовала моим советам. На ней было глухое светло-серое платье свободного покроя. Роскошные волосы девушка умудрилась собрать в тугой узел. Это до неузнаваемости изменило внешность Исабель, но почти не убавило ее прелести. Мужчины пялили на нее глаза со всех сторон, но она, привычная к вниманию подобного рода, шла себе, задумавшись, и, казалось, не замечала никого и ничего. Я догнал ее у самого входа в бар и сказал строго:

– Нельзя быть такой беспечной. На протяжении последней полумили за вами следят, а вы – как будто собачку прогуливаете!

Исабель вздрогнула.

– Кто… за мной следит?

– Я!

Она улыбнулась вымученной улыбкой.

– Вас, полковник, я увидела, когда вы еще стояли за тумбой для афиши.

– Ого! Молодец!

Я проводил ее к нашему столику в дальнем углу бара, усадил спиной к залу и осмотрелся. Гремел, завывал, стонал, квакал и взвизгивал джаз. Цветные полосы плыли по лицам и одежде гостей «Сурабайи». Свет автомобильных фар, проникая с улицы сквозь витражи, рассыпался в зале радужным дождем стремительных живых ускользающих бликов. Танцевали все, кроме нескольких пьянчужек, которые обосновались под самым плафоном.

– Хотите пить? – спросил я.

– Хочу. Закажите что-нибудь покрепче, полковник. Меня знобит.

В баре было душновато, но я не стал удивляться, а исполнил ее просьбу. Исабель, выпив свой коньяк залпом, поперхнулась и начала кашлять.

Негры заиграли «Бар Сан Луи». Я предложил девушке потанцевать, и через мгновение мы окунулись в небыструю, но властную человеческую круговерть, чей вращательный темп задавался музыкой.

Состояние моей партнерши встревожило меня. Руки Исабель были ледяными. Ее колотила мелкая дрожь. Она безвольно позволяла кружить себя, глядя поверх голов танцующих пустыми глазами.

– Что с вами? – спросил я. – Вам страшно? Кого вы боитесь? Роджерса?

– Роджерса… и полковника Арнольдо.

– Меня?!

– О вас рассказывают ужасные вещи. Говорят, вы отправили на тот свет не одну сотню людей.

– Какая чушь! Я действительно уничтожил десяток мерзавцев, но, клянусь, эти, с позволения сказать, люди и не заслуживали лучшей участи. Вам же меня нечего опасаться. Более того, вы можете рассчитывать на покровительство и защиту с моей стороны.

– Хватит с меня покровительства Роджерса.

– Как вы относитесь к вашему боссу?

– Старик добр ко мне… И потом… Лучше один Роджерс, чем все… Скажите, полковник, для чего я вам понадобилась?

– Скажу… Когда, вы успокоитесь. И, пожалуйста, не называйте меня тут полковником. Зовите лучше по имени.

– Это трудно… Но я попробую… Холодно мне… Холодно.

Я отвел Исабель к столику, и она выпила сразу две рюмки. Огненный алкоголь сделал наконец свое дело. Щеки девушки порозовели, в глазах появился живой влажный блеск. Она беспричинно засмеялась и сказала:

– А мундир вам больше к лицу.

– Это естественно, – ответил я. – Мундир молодит, что весьма кстати мужчине моего возраста.

– Вы считаете себя стариком?! В таком случае вам следовало бы знать, что все девушки из канцелярии господина президента влюблены в вас.

– Они любят не меня, а мои эполеты, мое жалование, мою виллу, мои автомобили.

– Где ваша семья?

– У меня ее нет. Я всю жизнь бродяжничал. Заниматься этим лучше всего налегке.

– Вы искали свое счастье?

– Все его ищут. Каждый по-своему. Счастье искали наши прадеды, деды и родители. Искали и не находили. Теперь ищем мы.

– Вы полагаете, сеньор Арнольдо, что нас, как и наших предков, постигнет неудача?

– Мне этого не хотелось бы.

– Мне тоже.

– Вот видите, Исабель, найти общий язык гораздо проще, чем отыскать счастье. Можно, я задам вам один вопрос? Он вертится у меня на языке уже минут десять.

– Спрашивайте.

– Как называла вас мать, когда вы были ребенком?

– Мать звала меня второй частью моего полного имени – Bella. Bella mia, говорила она. И отец звал меня Bell, но он вкладывал в это слово английский смысл. Баюкая меня на руках, он иногда напевал:

 
Those evening bells, those evening bells!
How many a tale their music tells
Of youth and home!..[14]14
  Вечерний звон, вечерний звон!
  Как много дум наводит он.
  О юных днях в краю родном… (перевод И. И. Козлова)


[Закрыть]
 

– Я знаю эту песню. Ее слова написал ирландец Томас Мур… Говорят, вы похожи на мать, как две капли воды.

– У меня от отца одни глаза. Остальное от матери. Знаете, отец для меня почти абстракция. Я плохо помню его. Он был морским офицером и постоянно отсутствовал.

– Ваш отец говорил что-либо о войне во Вьетнаме, которая, если не ошибаюсь, принесла ему гибель?

– Нет. Он был набожен и полагал, что Господь всемогущ и все, происходящее в этом мире, совершается по его воле.

– Господь всемогущ?! Да разве уже на первых страницах первой книги Моисеевой он не расписывается в полнейшем своем бессилии перед лицом зла и исполненный отчаяния не принимает решения устроить потоп? Помните? Ведь вы должны хорошо знать Библию… «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их…» Выходит, что, кроме самих людей, воевать со злом некому. Так?

Исабель молчала.

– Ваша мать ведь тоже часто уезжала?

– Да. На гастроли. Ее звала к себе вся Центральная Америка.

– Почему же только Центральная?

– Репертуар Марии Корро состоял преимущественно из народных ауриканских песен. Если бы она распевала шлягеры, ее знал бы весь мир… Мать привозила из своих путешествий разные диковинные вещи. Когда она умерла, наше имущество пошло с молотка. Оказалось, что у нас большие долги… Я ее всегда ждала, ждала, минуты считала. Мы с ней были, как подруги… Потом…

– Что случилось потом, мне известно.

– Вы знаете и про «Памплону»?

– И про «Памплону» знаю.

Исабель вспыхнула.

– Так зачем же вы ломаете всю эту комедию?! – крикнула она с возмущением и гневом.

– Тише! – попросил я. – Объясните причину вашего раздражения.

– Чего ради вы беседуете и обращаетесь со мной, как с благородной леди? Здесь попроще надо!

– Для меня, мисс Мортон, ваше прошлое не имеет ровно никакого значения.

– Врете! Так не бывает. Прошлого не зачеркнешь.

Она потянулась к рюмке.

– Вам нельзя больше пить.

– А я хочу! Дайте сигарету!

– Возьмите. Но предупреждаю: с сигаретой вы будете выглядеть так, как выглядела бы Джоконда с трубкой в зубах. А рюмка в вашей руке смотрится, как смотрелась бы пивная кружка в руке герцогини де Бофор.

– Плевать я хотела на Джоконду и на герцогиню!

Она выпила, сделала пару затяжек, швырнула длинный окурок в пепельницу и выпила еще.

– Пойдемте танцевать!

Я нехотя поплелся за ней в людскую толкучку. Очень скоро Исабель развезло. Она висла на мне и заплетающимся языком молола всякую чушь. Танец у нас не получался. Я вывел ее на улицу, дотащил до машины и затолкал на заднее сиденье. Глотнув свежего воздуха, она немного протрезвела, но о серьезном разговоре с ней нечего было и думать. Заняв место за рулем, я понял, что не знаю, куда ехать. Отвезти ее ко мне домой? Но вся моя челядь, кроме Герхарда Крашке, наверняка, проходит по картотеке осведомителей рохесовой охранки. Как же быть, черт побери!

За моей спиной, словно кошка, налакавшаяся валерьянки, куролесила пьяная девчонка. Она дергала меня за одежду, ерошила мне волосы, тараторила и напевала что-то по-испански.

– Уймитесь, сеньорита Исабель, – сказал я резко, – и покажите дорогу к вашему дому!

Она, однако, не послушалась и продолжала колобродить.

– Не мешайте вести машину! Где вы живете?

– Там… Около церкви святого Мигеля.

– Кто остается в доме на ночь?

– Экономка.

– Ее приставил к вам Роджерс?

– Да. Но это ничего. Суньте ей тысячу ауро, и она станет любить вас крепче, чем любит моего босса. В Аурике все продается и покупается!

Последнюю фразу Исабель пропела. Она была по-прежнему настроена игриво, что меня до крайности раздражало и злило.

Особнячок, подаренный Роджерсом любовнице, был невелик, но не так уж и мал. Только в третьей от входа комнате мы наткнулись на сонную полуодетую старуху, которую наше появление огорошило, из чего я заключил, что к Исабель, кроме советника президента по вопросам безопасности, до сих пор никто не хаживал. Мне ничего не оставалось делать, как вложить в руку экономки пару крупных ассигнаций и пожелать ей спокойной ночи.

Когда я доставил Исабель в ее спальню, она приложила палец к губам и сделала страшные глаза. Я понял, что надо молчать. Исабель зажгла свет, добралась до кровати, пошарила по стене за деревянной спинкой изголовья и весело объявила:

– Теперь можно говорить!

– Что там у вас? – спросил я.

– Здесь Роджерс включает микрофон, когда уходит от меня, и выключает, когда приходит. Мне удалось подсмотреть.

Я опустился в кресло и закурил. Исабель передвигалась по комнате так, будто под ее ногами был не пол, а палуба корабля, попавшего в сильный шторм. Одну за одной она выбрасывала шпильки из волос, и постепенно темная волна снова укрыла ее до пояса. С превеликим трудом стянула с себя платье и, отдышавшись, швырнула его в угол. Потом продолжила стриптиз, то и дело наступая на предметы своего туалета и путаясь в них. Когда же она собралась снять последнюю одежку, я остановил ее:

– Хватит, мисс Мортон! Благодарю за любезно предоставленную мне возможность убедиться в том, что сложены вы безупречно. Больше от вас ничего не требуется. Полагаю, вам пора в постель.

– Нам пора в постель, нам пора в постель! – снова пропела Исабель, пытаясь стащить с кровати одеяло.

Однако у нее из этого ничего не вышло, и она шлепнулась на прикроватный коврик. Я поднял ее, аккуратно уложил головой на подушки, прикрыл простыней и отошел к окну.

– Я буду ждать вас, Арнольдо, – пробормотала Исабель за моей спиной.

Распущенные, циничные бабы всегда вызывали во мне чувство глубочайшего отвращения, как бы хороши собой они ни были. Меня распирало от бешенства, и я мысленно ругал Исабель последними словами на всех языках, какие знал. Поганая капризная стерва! Испортила всю мою затею одним махом! Что же мне теперь уходить несолоно хлебавши?!

Я глубоко затянулся сигаретным дымом и толкнул створки окна. Сон тропической ночи казался мертвым. Не веяло свежим ветерком из сада. Продолговатые листья магнолии, до которых можно было дотронуться рукой, безжизненно застыли во влажной духоте на фоне черного воздушного покрывала земли, подсвеченного теплыми звездами. Умолкало звенящее стрекотание цикад. Большая бабочка прилетела из темноты и зависла над моей головой, шурша крылышками. Это напоминало шум микровентилятора. Резким взмахом руки я прогнал назойливое насекомое и остался наедине с мрачной тишиной. Тревога и злость не уходили. Они продолжали будоражить мой мозг, заставляли проигрывать все новые и новые варианты решений. Их было много, но единственно верное не шло на ум. Я вздохнул, повернулся на сто восемьдесят градусов и вытащил из пачки, лежавшей на столе, новую сигарету. Взгляд мой скользнул случайно по лицу Исабель, и вместо того чтобы закурить, я подошел поближе к ней. Девушка крепко спала. Ничто дурное и порочное не уродовало больше ее черт. Она была похожа на дремлющее Вдохновение, и я улыбнулся, любуясь ею и обретая вновь душевное равновесие. Ни тени неприязни к Исабель не осталось во мне. Я смотрел на нее и думал, что если женская красота – ложь, то это прекрасная ложь. И если безобразная наглая грязная кривда повсюду торжествующе выставляет напоказ свое хамское мурло, слегка подкрашенное гримом благопристойности, то почему же прекрасная сказка не может иметь права на жизнь? И разве добрая Сказка не сопутствует суровой и непреклонной Правде в ее извечном противоборстве могущественному Злу?

Я вырвал из карманного блокнота листок, сел к столу и написал: «Приезжайте в ближайшее воскресенье в 8.00 к Серой скале. Это сожгите». Надо было, чтобы Исабель, проснувшись, сразу же обратила внимание на мою записку. Осторожно сняв с шеи девушки золотой крест – крошечную копию каменного распятия на горе Катпульче, – я придавил им листок, включил технику подслушивания и на цыпочках покинул комнату.

Серую скалу в Ла Паломе знает каждый. Смахивающая на зуб гигантской акулы, она одиноко торчит из океанских волн километрах в десяти севернее столицы. От скалы до берега рукой подать, поэтому в утренние часы акулий зуб рассекает своей длинной остроконечной тенью чудесный светлый пляж, протянувшийся по побережью с обеих сторон хорошо видимого издалека гранитного ориентира. В тени Серой скалы может укрыться тот, кому противопоказаны солнечные ванны, или тот, кому слишком темный загар не к лицу. Пляж у скалы пользуется среди горожан большой популярностью. К полудню он заполняется публикой до отказа. Но в час, назначенный мною мисс Мортон, там никого не встретишь.

Когда я пришел к обусловленному месту, Исабель уже была там. Одетая в джинсы и розовую блузу, она сидела в тени Серой скалы, обхватив колени руками, и смотрела в сторону океана. Рядом на белом песке валялись сомбреро и солнцезащитные очки. Сна выглядела маленькой одинокой и грустной. Мне стало жаль ее. Но то, что я задумал сделать, надо было сделать именно теперь.

Я сухо поздоровался с Исабель, поставил перед ней магнитофон, напоминавший внешне обыкновенный портсигар, положил сверху две желтые таблетки, включил запись моей беседы с генералом Чурано и ушел к прибою минут на сорок, давая девушке возможность прослушать пленку от начала до конца и выплакать все свои слезы.

Я был уверен в успехе. Эта уверенность пришла накануне, когда Исабель, пробегая мимо меня по парадной лестнице президентского дворца, густо покраснела и шепнула, что она обязательно приедет.

Солнце поднималось, и тень скалы укорачивалась. Острый конец тени постепенно уползал к воде. Но Исабель не искала защиты от жарких лучей. Она продолжала сидеть, не меняя позы.

– Встаньте, мисс Мортон, – сказал я, приблизившись к ней. – Встаньте, наденьте шляпу и очки. Мы погуляем вместе по берегу и кое-что обсудим. Верните желтые шарики. Не надо травить Роджерса. Он нужен нам живой.

Исабель поднялась и откинула голову. Я с трудом выдержал ее взгляд.

– Как же мне теперь жить, полковник Арнольдо, или не знаю, кто вы там такой?

– Жить по-старому. Только при этом условии мы сможем отомстить убийцам.

– Я не буду спать с человеком, отравившим мою мать!

– Решение вполне естественное, но скоропалительное. Не торопитесь, ради бога, мисс Мортон, не торопитесь.

– Вам-то что за дело до всей этой истории? Почему вы сказали: «Мы отомстим»? Кто вы такой?

– А вот это совершенно особый разговор. Скажите, Исабель: что вы знаете о вашей стране и ее народе?

Мой вопрос поставил девушку в тупик, и она умолкла. Я взял инициативу в свои руки.

– На чем вы приехали сюда?

– На поезде. Автомобиль легко запомнить по марке, цвету и номеру.

– Правильно. Молодец. Но машина нам сегодня понадобится. Поэтому я решил все-таки приехать на «Фольксвагене». Он спрятан в кустах в миле отсюда. Пойдемте туда вдоль берега. А по дороге вы ответите на мой вопрос о родине ваших предков по материнской линии. Только отдайте сначала шарики.

Исабель протянула мне смертоносные таблетки.

С того дня она стала помогать мне. Однако пришлось здорово повозиться с ней, прежде чем слепая ненависть к Роджерсу обрела в ее сознании формы ясной и четкой идеи. Для этого я показал ей грязные истоки пресловутого богатства западного мира и назвал подлинных убийц ее родителей, убийц, у которых Роджерс и ему подобные бегают всего лишь в шестерках. Не о древних индейских царях, не о конквистадорах и даже не о Симоне Боливаре говорили мы. Предметом наших бесед была новейшая история – наука, наиболее жутко и беспардонно перевираемая авторами школьных учебников. Я возил Исабель по горняцким поселкам, где замурзанные голодные покрытые коростой дети разгребали мусорные кучи в поисках съедобных отбросов, а отцы этих детей, состарившиеся к тридцати годам, хрипели силикозным и туберкулезным кашлем в убогих гадючниках, пропивая жалкие гроши, заработанные в шахтном аду. Я останавливал свой автомобиль у кофейных плантаций, возделываемых иссохшими смуглыми рабами. Я подъезжал к хижинам рыбаков, чтобы моя спутница могла поговорить с неопрятными изможденными женщинами, чинившими гнилые сети и тревожно ожидавшими мужей с их скудным уловом. Всё это было для Исабель новым, незнакомым, и воспринималось ею как нечто беспощадно грубое и пугающе некрасивое. Она оказалась очень впечатлительной натурой. Увиденное ею чужое горе мгновенно меняло выражение ее лица, на котором нежная одухотворенность легко уживалась с гневом и состраданием.

– Святая Мадонна! – воскликнула она однажды. – Неужели ты никогда не поразишь виновников этого зла?

Усмехнувшись, я ответил ей любимым двустишьем Искандера:

Весь этот мир от скверны бесполезной

Лишь революция спасет рукой железной.

– Сочинение какого-нибудь коммуниста? – спросила она.

– Вот уж нет. Стихи принадлежат перу одного английского лорда. Его звали Джорж Гордон Ноэл Байрон.

– Байрон? Удивительно! Его я изучала в колледже. Он писал замечательные стихи о любви.

– В любви он тоже знал толк.

– А вот мне неведомо, что такое любовь, – призналась вдруг Исабель.

Я посмотрел на нее с недоверием.

– Мне не пришлось этого испытать, – упрямо повторила она, сдвинув брови.

– О, не надо тревожиться по такому поводу, мисс Мортон. Любовь – неизбежность. Она навещает каждого хотя бы раз в жизни. И вам не миновать этого. Вы еще очень молоды и должны доверять моему опыту. Она придет.

– Я буду ждать, – вздохнула Исабель.

Постепенно между нами установились ровные дружеские отношения. Такими по крайней мере они казались мне. Я чувствовал, что общение со мной ей приятно, и сам отдыхал душой во время бесед с ней. Мы встречались по выходным дням на уединенных пляжах, изображая влюбленную парочку. Говорили, само собой не только о работе. Часто болтали и о всякой всячине, с удовольствием подтрунивали друг над другом.

Она оказалась славной девчонкой, эта Исабель. Да не то я говорю! Эта маленькая девушка с ясным умом и отважным сердцем стала моим добрым ангелом. И не знаю, смог бы я выполнить свое задание в Аурике, если бы не она.

В ноябре окончательно решился вопрос об устройстве Рудольфа Буххольца – младшего на объект «Дабл ю-эйч». Обезьяний Зад ворчал и хмурился, но в конце концов сын, следуя моим советам, убедил его в том, что «Дабл ю-эйч» не такое уж плохое дело.

– Я создам себе имя в науке, обзаведусь связями в научных и деловых кругах Штатов, а потом уже возглавлю фирму. Одно другому не помешает, – говорил Рудольф отцу.

– Двенадцать лет слишком большой срок, а я уже немолод, – сомневался старик.

– Ты еще достаточно крепок для того, чтобы руководить предприятием до моего возвращения.

– Ладно! – сдался Обезьяний Зад. – Валяй! Может быть, это лучше, чем бить баклуши да пьянствовать. А я уж как-нибудь перебьюсь тут один.

Таким образом, обстоятельства мне вроде бы благоприятствовали. Однако по-прежнему оставался открытым вопрос поддержания связи с Рудольфом. Если для приема указаний Центра он мог использовать коротковолновый диапазон обыкновенного переносного транзистора, то для передачи добываемой им информации радиосредства не подходили. Более того, их применение, даже если бы Рудольф прошел чистеньким через все КПП и сумел собрать на объекте передатчик, привело бы к неминуемому и быстрому провалу. Американцы уже в то время обладали весьма совершенной аппаратурой радиоперехвата, и надо было предполагать, что объект «Дабл ю-эйч» в контрразведывательном отношении защищен безупречно. Это и сам Рудольф, будучи технически грамотным человеком, прекрасно понимал и еще в мае говорил мне о неприемлемости такого способа связи. Ни я, ни Центр не видели выхода из создавшегося положения. Тупик начинал казаться мне непреодолимым, и настроение у меня в конце ноября было прескверным. Я находился на грани отчаяния. Решение задачи, сама того не желая, подсказала Исабель. Следует заметить, что ее деятельность на разведывательном поприще поначалу не приносила мне удовлетворения. Для передачи в Штаты секретной и совершенно секретной информации Роджерс пользовался услугами посольских шифровальщиков. На стол его секретарши попадали лишь документы с грифом «дсп»[15]15
  Для служебного пользования.


[Закрыть] или вовсе без грифа. Они содержали в основном сведения о кулуарной борьбе между высшими чиновниками страны, экономике Аурики, положении на фронтах, настроениях населения. Вшивые тайны ауриканского режима меня не интересовали. Да я и так знал их в силу занимаемого мною положения при дворе Мендосы. Правда, иногда Исабель удавалось подслушать кое-что действительно интересное из разговоров Роджерса с его подчиненными и сотрудниками посольства США, а также с английским и французским коллегами. Но такие золотые крупицы попадались редко, и едва ли они могли существенно способствовать разгадке сложнейшего ребуса под кодовым названием «Дабл ю-эйч».