Текст книги "Куншт-камера. Зал первый"

Благочестивая Анна

– Анна Изольдовна – хотите фокус?

– Ах, оставьте, Петр Михайлович! Знаю я ваши фокусы – одурачите бедную девушку, а замуж не возьмете!

– Ну что вы, Анна Изольдовна! Это совершенно безобидный фокус с картами, – Петр Михайлович выудил из кармана колоду и протянул Анне Изольдовне. – Прошу, выберите любую!

– Ах, Петр Михайлович – грешно трогать карты, а уж тем более играть в них! Они от дьявола!

– Побойтесь бога, Анна Изольдовна! Во-первых, это всего лишь картонки с картинками, а во-вторых, я и не предлагаю вам играть. Совершенно безобидный фокус и не более!

– Ах, Петр Михайлович, прошу – не искушайте меня! Я дама благочестивая и глубоко верующая, а вы пытаетесь заманить меня в дьявольские силки!

– Да господь с вами, Анна Изольдовна! Какие силки?! Обыкновенный фокус, совершенно безобидный! Даже детишки балуются ими на потеху взрослым!

– Ах, Петр Михайлович! Потом в этих детишек вселяется дьявол и из них вырастают сущие душегубы! Нет-нет-нет! И не просите! Я не притронусь к этому капкану сатаны!

– Вы, Анна Изольдовна, в высшей степени удивительный человек… Ну, да как угодно. Не хотите – и бог с вами. Чем же мы тогда займемся?

– Ах, Петр Михайлович, ну вы же мужчина – вам и карты в руки, думайте!

– Так вы же против карт, Анна Изольдовна!

– Ах, Петр Михайлович – это я фигурально выразилась. Разве вам не знакомо такое выражение? Зачем же вы воспринимаете буквально?

– Боюсь, Анна Изольдовна, что я вообще уже мало что воспринимаю… То карты – грешно, то карты – фигурально…

– Ах, Петр Михайлович, ну до чего же вы глупый человек! Заладили со своими картами! Могли бы для начала просто предложить даме вина. А уж когда бы у нее вскружило голову, то тогда уж и приставали бы со своими фокусами!

– Так это я мигом, Анна Изольдовна!

– Ах, Петр Михайлович – уж поздно, вся изюминка насмарку. Уходите! И не возвращайтесь, пока не научитесь действовать без подсказок! А я буду молиться за вас! До свиданья!

Петр Михайлович спрятал колоду в карман и, имея весьма смущенный вид и чертыханья в голове, покинул гостиную.

– Дурак! – крикнула Анна Изольдовна, когда за ним закрылась дверь, и отчего-то заплакала.

Бодрое утро

Егор Лукич оттопырил пальцами левую ноздрю и, довольно ловко вбросив в неё щепотку молотого жгучего красного перцу, вдохнул всей грудью.

– РРРЕЩЩЧЕ!!! – проревел в чихе Егор Лукич и, смахнув слезу, оттопырил правую ноздрю и повторил операцию.

– АППРРРРОБИРУЙ, мать твою!!! – от рёва Егора Лукича в серванте посыпался кофейный сервиз.

Теперь он оттопырил одной рукой обе ноздри, а другой вбросил в них целую пригоршню перца:

– ПРРРАЩЩАЙ, етишкины бубенцы!!! – взревел в чихе Егор Лукич, – О-о-о, ТРРРОПИ МАРРРУСЯ – ВАРРРЯГ ПАРРРВЕТ ТВОЮ НЕВИННОСТЬ!!! Уф-ф-ф…

Егор Лукич вытер слезы, обтёр пот со лба и, счастливо вздохнув полной грудью, бодро, вприпрыжку пошагал умываться.

Удрученный Павел Ильич

– Знаете, Марья Сергеевна, я прямо-таки удручен вашими коленцами.

– Об чем это вы, Павел Ильич?

– Ну, как же? Вот давеча, в гостях у Козюлькиных, вы чего откололи?

– Ах, вы об этом! Ну да, а что же этот старый хрыч меня постоянно за, простите, ягодицы щипал и норовил за груди ухватить? Поделом и получил!

– Вам достаточно было мне пожаловаться, и я поставил бы его на место! А макать пожилого человека головой в клозет, по меньшей мере, не этично. Вы же дама, в конце концов! Маленькая хрупкая женщина! А ведете себя как какой-то неотесанный мужлан!

– Подумаешь… Пусть вообще радуется, что меня вовремя оттащили, а то утоп бы в собственном клозете. Вот смеху-то было бы!

– Смеху? Ага! Только смеяться вам пришлось бы уже где-нибудь на северном лесоповале… Ну да черт с ним, с Козюлькиным. А у Голубицких? Вы же Анне Семеновне ни одного волоса на голове не оставили!

– А пусть в следующий раз за своим языком следит! Нечего трепаться! Она, между прочим, и про вас, Павел Ильич, гадостей наплела! А я очень не люблю, когда про моих любимых людей говорят гадости. А если она еще раз при мне что-нибудь такое вякнет, то я ей челюсть сверну – ей богу!

– Кстати, за челюсть: третьего дня вы избили Никиту Михайловича, и теперь он в больнице, с челюстью, переломанной в нескольких местах. Вы его железной трубой били или кастетом? И за что, кстати?

– Никакой трубой я его не била. И кастета у меня нет. Всего лишь моя маленькая косметичка. И схлопотал он за то, что форменный козел!

– Что вы имеете в виду, Марья Сергеевна?

– Что-что… Козел и все тут. Нельзя дамам отказывать в их просьбах!

– О чем же вы его просили?

– А это уже не ваше дело, Павел Ильич. Могут же у меня быть маленькие секреты от вас?

– Могут, конечно, но ведь он теперь в больнице! Хотя бы скажите: эта ваша просьба к нему настолько весомая, что за неисполнение можно вот так вот запросто искалечить коз… тьфу, черт! Искалечить человека?

– Ну, может быть, я слегка и переборщила, конечно. Но хорошеньких оплеух отказ стоил! Просто я была немножечко расстроена и не в духе…

– Да уж… В общем, Марья Сергеевна, я даже не знаю что и сказать…

– А и не надо ничего и говорить. Скажите только, что любите меня! Вы же меня любите?

– Конечно люблю! Вы же знаете!

– Ну, вот и хорошо! В таком случае вам совершенно не об чем беспокоиться: поскольку я вас тоже люблю, то конкретно вам я не доставлю никаких неприятностей! Пока, во всяком случае, наша любовь взаимна. А теперь скорее обнимите меня, мой удрученный Павел Ильич!

Клуб 12-ти разгневанных мужчин

Каждую субботу, а иногда и в остальные дни, в заброшенном загородном домике собирались двенадцать разгневанных мужчин и начинали лупить друг друга, изливая свой гнев.

– Я вам, милостивые государи, так скажу: того, кто изобрел дверные косяки, я бы на этом же косяке и вздернул! У меня на ногах ни одного живого пальца не оставши! – шипел Александр Петрович и бил Бориса Витальевича кулаком в морду.

– Косяки – это что! Вот знали бы вы, господа, как обидно прижигать руки утюгом! – отплевываясь кровью кричал Борис Витальевич, досаждая ногой лицу Валентина Прокопьевича.

– Утюги? Косяки? А вам доводилось ли когда защемлять пальцы в дверях? И получать при этом этой самой дверью, простите, в рыло? – возмущался Валентин Прокопьевич, дергая лицом и пиная в живот Геннадия Семеновича.

– Какие-то вы, право, неуклюжие, господа! Видно вам на голову никогда не падала лепнина с фасадов, кирпичи, сосульки и, что самое возмутительное, птичьи, простите, фекалии! – извиваясь от боли в животе, кричал Геннадий Семенович, прикладывая, при этом, кулачные компрессы к ушам Дмитрия Ивановича.

– Фекалии? Да что вы знаете о фекалиях?! – истошно вскричал Дмитрий Иванович, держась за уши и отчаянно лягая Егора Кузьмича.

От вопля Дмитрия Ивановича драка на мгновение прекратилась и все посмотрели на него с уважением – уж кому-кому, а Дмитрию Ивановичу от фекалий доставалось изрядно.

Затем драка продолжилась.

– Знаете, господа, все, что вытворяет наше правительство, меня изрядно бесит! Ей богу! – меняя тему, крикнул Егор Кузьмич, разминая при этом лицо Евгения Петровича.

– Согласен с вами! Там же ни одного приличного человека нет! Кухарки да коррупционеры! – кричал Евгений Петрович, создавая предпосылки к посещению травматолога Зиновием Алексеевичем.

– А милиция? Вы только посмотрите, что они творят! Это же караул просто! – заходился в исступлении Зиновий Алексеевич, залепляя крученые по глазам Ивана Сергеевича.

– Да что тут говорить! Вон, нашего участкового возьмите – грубиян и алкоголик! – кричал Иван Сергеевич, в слепую валтузя по чему придется Константина Дмитриевича.

– А медицина, господа! Мало того, что эти эскулапы дерут в втридорога, так еще и живого до смерти залечат! И не дай бог заболеть по настоящему! – визжал Константин Дмитриевич, откручивая нос Леониду Михайловичу.

– А я вот с Александром Петровичем согласен – все беды от «косяков»! Вы же только посмотрите – наркоман на наркомане! – гнусавил Леонид Михайлович, смачно прикладывая в челюсть Михаилу Анатольевичу.

– Да что тут говорить, господа – каков пастух, такова и паства! Уж все мы знаем, что откуда гнить начинает! Хотя все уже в таком состоянии, что, пожалуй, гнить больше и нечему… – злобно шепелявил Михаил Анатольевич, душа Александра Петровича.

И вся эта вакханалия духа продолжалась до тех пор, пока кто-нибудь из двенадцати разгневанных мужчин не терял сознания. После чего драка прекращалась, пострадавшим оказывалась медицинская помощь, и текущее заседание клуба считалось закрытым.

Более-менее

Евгений Петрович в прекраснейшем расположении духа вышел на улицу и отправился в парк, с целью посидеть на скамеечке, послушать щебетание птиц и пощуриться на осеннее солнце.

Однако до парка он не дошел, так как, выходя из подъезда своего дома, запнулся об шального кота, упал и начисто разбил лицо об асфальт. А с разбитым лицом, как вы понимаете, уже не до лавочек в парке. Так что отправился Евгений Петрович в больницу.

Однако до больницы он не дошел, так как, пройдя несколько шагов, был сбит пьяным велосипедистом, отчего вторично приложился лицом об асфальт, сломал ребра и указательный палец на руке. А с такими повреждениями до больницы, как вы понимаете, самостоятельно добираться проблематично. Так что, немного поскучав на асфальте, Евгений Петрович в больницу пополз.

Однако, проползши пару метров, Евгений Петрович угодил под грузовик, который с удовольствием хрустнул ногами Евгения Петровича. А с такими травмами, как вы понимаете, даже и поползать особо не удастся. Так что Евгений Петрович окончательно поскучнел.

Кое-как отползши поближе к кустам, во избежание столкновения еще с каким-нибудь транспортным средством, Евгений Петрович стал размышлять о смысле жизни и о разных, там, высоких материях. Однако долго размышлять ему не пришлось, так как дворник, подстригающий кусты огромными ножницами, с утра не похмелялся, а оттого испытывал приличный тремор, отчего выронил свой инструмент прямехонько на Евгения Петровича.

Как вы понимаете, воткнувшиеся в глаз ножницы не прибавили Евгению Петровичу хорошего настроения и оптимизма, посему Евгений Петрович тихо заплакал и стал прощаться с недружелюбным миром, сильно подозревая, что конец не только близок, а буквально дышит перегаром ему в лицо.

Однако концом оказался все тот же трясущийся дворник, который в поисках ножниц упал из кустов на Евгения Петровича. И хоть он и находился в стадии пост-похмельной нирваны, но сложившуюся ситуацию более-менее оценил и, сползав до своей каморки, вызвал карету скорой помощи, коя по прибытии переехала Евгению Петровичу правую руку.

Тем не менее, дважды выпав из носилок, Евгений Петрович вскорости оказался в больнице, что можно считать, как вы понимаете, более-менее счастливым концом для Евгения Петровича, и нашей это историйки.

На больную голову

Мало того, что у Петра Никифоровича чудовищно болела голова, после давешних обильных возлияний, так еще и при выходе из дома он схлопотал по этой самой голове внушительной сосулькой, отвалившейся с крыши, отчего ненадолго потерял пространственную ориентацию. Но и это бы еще ничего, если бы не какая-то старушка, которая вместо помощи пострадавшему человеку или, хотя бы, простого сочувствия, с истошными криками «А! Наркоман чертов!», стала лупить Петра Никифоровича по многострадальной голове увесистой авоськой, наполненной, видимо, силикатным кирпичом. И возможно, что все окончилось бы плачевно для Петра Никифоровича, не случись проходить мимо участковому Шкурову. Отогнав от пострадавшего пистолетными выстрелами обезумевшую старушку, он водрузил скучающего Петра Никифоровича на плечо и понес в участок для оказания первой медицинской помощи и, заодно, дальнейших выяснений. Но не донес – давешняя старушка с криком «А! Оборотень покрывающий наркомафию!», довольно умело метнула по ногам участкового свою палку, отчего тот упал и был придавлен сверху Петром Никифоровичем, у которого, ко всему прочему, разыгралась нешуточная мигрень. А старушка, тем временем, довольно оперативно собрала целую шайку себе подобных, после чего всем кагалом приступила к избиению уже двоих потерпевших, один из которых, к тому же, находился при исполнении.

В общем, вызванному сердобольными свидетелями избиения отряду милиции, пришлось применять спецсредства, прежде чем удалось отбить к тому времени сильно поскучневших Петра Никифоровича и участкового Шкурова, после чего обоих доставили в больницу. С тех пор, Шкуров более не связывался со старушками без огневой поддержки отряда милиции, а Петр Никифорович зарекся выходить из дома после давешних обильных возлияний. Во всяком случае, пока голова не придет в норму.

Большая семья

У Павла Олеговича был родной брат-близнец Федор Олегович, и они вместе, как говорятся, оба, состояли в близком родстве с Ольгой Олеговной, приходящийся им родной сестрой-близнецом, а так же еще и Семену Олеговичу, Петру Олеговичу, Сергею Олеговичу и Олегу Олеговичу. Помимо этого, в этот безудержный шабаш ихнего папаши, чьего имени история, к сожалению, не сохранила, входили сестры-близнецы всех упомянутых выше – Оксана Олеговна, Анастасия Олеговна, Ирина Олеговна и Клавдия Олеговна. Ходили слухи, что их общая маменька, чьи паспортные данные также не дошли до наших дней, одарила этих братьев и сестер близнецов братьями—близнецами Кириллом Олеговичем, Михаилом Олеговичем, Валентином Олеговичем и сестрами-близнецами Ларисой Олеговной, Тамарой Олеговной и Анфисой Олеговной. Учитывая, что злые языки обычно не врут, то данным слухам, безусловно, приходится верить.

Отдельным особняком от этих братьев и сестер близнецов стоял Евдоким Афанасьевич, который так же происходил от ихней скромной маменьки и ихнего же бравого папаши, но отчего-то близнецом никому в этой кодле не являлся.

И, видимо, поэтому именно ему выпала честь перечислить всех своих братьев и сестер близнецов доброму доктору, после того как его доставили в психиатрическую лечебницу, из-за пустяковой семейной потасовки.

Быт на Северном Полюсе

Бородатый полярник Иван Афанасьевич Ледовой жил в скромной снежной «иглу», где-то на бескрайних ледяных просторах Северного Полюса, со своим неразлучным другом – пингвином Семеном Глыбой.

Впрочем, Иван Афанасьевич точно не знал, является ли пингвин Семеном, а не, скажем, какой-нибудь там Агафьей, и поэтому, дабы не обидеть друга, обращался к нему только по фамилии.

Предвидя едкие замечания различных умников о том, что на Северном Полюсе пингвины не водятся, со всей ответственностью заявляем – водится! Правда, только один – привезенный Иваном Афанасьевичем с симпозиума полярников, проходившим на Южном Полюсе.

Пока Иван Афанасьевич занимался научной работой, выращивая в леднике зерновые культуры и различные грибы, Семен Глыба занимался охотой на Игната – старого дошедшего до ручки белого медведя.

Этот Игнат влачил свое жалкое существование в ледяной расщелине и выбирался из нее только с целью разграбить ледник на предмет грибов, и, пользуясь отсутствием Ивана Афанасьевича дома, залезть в «иглу» на предмет канистры со спиртом. Более ни чего в этой жизни Игната не интересовало.

И вот поскольку Ивану Афанасьевичу было некогда возиться с опустившимся медведем, эту заботу и взял на себя Семен Глыба. Вооруженный старенькой берданкой Ивана Афанасьевича, Глыба устраивал засады на подступах к «иглу» и леднику. И хотя Игнат не менял своих привычек и ходил одним и тем же маршрутом, постоянно натыкаясь на засады, шквальный огонь, производимый Глыбой, никакого эффекта не производил, так как шкура старого медведя настолько огрубела, что пули отскакивали от нее с печальным звоном и даже иногда возвращались рикошетом в стрелка.

Так и проходили долгие полярные дни и ночи: Иван Афанасьевич хлопотал в леднике, Семен Глыба отстреливал Игната, а Игнат воровал грибы и спирт.

Измельчавший мужик

Бочкин с раскрасневшимся лицом расхаживал по гостиной, искоса поглядывая на Марию Петровну, которая сидела за столом, потягивая красное вино.

В какой-то момент Бочкин не выдержал и, на секунду зажмурившись, решительно шагнул к столу.

– Знаете, любезная Мария Петровна, вы сегодня выглядите просто восхитительно!

Мария Петровна посмотрела на Бочкина и, пожав плечами, сплюнула на пол.

– Чушь несете, Бочкин. Выгляжу как всегда, – сказала она и закурила папиросу.

– Нет-нет, любезная Мария Петровна! Позвольте с вами не согласиться – сегодня вы выглядите как-то по особенному! Как-то торжественнее и прекраснее!

Мария Петровна вторично сплюнула на пол и, с сомнением посмотрев на бокал вина, отодвинула его в сторону.

– Вы, Бочкин, чем трепаться попусту, лучше бы коньяку принесли или водки на худой конец. А то поите каким-то пойлом паршивым, да еще и кислым к тому же.

Бочкин покраснел еще сильнее и тихонько икнул.

– Ах, простите великодушно, любезная Мария Петровна! Я, честно говоря, как-то не ожидал, что вы…, впрочем, что же это я? Я мигом, Мария Петровна! Одну минуточку!

И Бочкин в сильнейшем смущении выскочил из гостиной и бросился на кухню к холодильнику. А через минуту уже вбежал обратно в гостиную с запотевшей бутылкой водки и маленькой стопочкой в руках, которые торжественно водрузил на стол.

– Бочкин, вы с ума сошли! Я вам что, кокетка дешевая из таких наперстков пить? Стаканы несите! И чтобы два! Я вам не алкаш не долеченный в одну физиономию упиваться.

Бочкин совсем расстроился и стал икать уже совсем не тихо. Вернувшись с двумя гранеными стаканами, поставил их на стол и осторожно налил по чуть-чуть водки.

– Эдак, Бочкин, и помереть с вами можно. Дайте сюда! – Мария Петровна буквально вырвала из рук Бочкина бутылку и наполнила стаканы до крае. – Вот так надо, Бочкин! Вот теперь совсем другое дело! Будем!

Стукнув свой стакан о стакан Бочкина, Мария Петровна залпом влила себя огненную жидкость, после чего моргнула и, занюхав папироской, закурила. От увиденного у Бочкина отвисла нижняя челюсть и начал подергиваться левый глаз. А Мария Петровна, смачно сплюнув на пол, вновь наполнила свой стакан до краев.

– Что же вы не пьете, Бочкин? Как глупости болтать, так павлином расхаживает, а как с дамой беленькой накатить, так пасует беспардонно. Давайте-ка!

Она снова стукнула свой стакан о стакан Бочкина и махом его осушила. Бочкин выдохнул, насколько смог, крепко зажмурился, и стал поглощать обжигающую жидкость маленькими глоточками. Осилив пол стакана, Бочкин почувствовал, что его сейчас же вывернет. Ухвативши обеими руками себя за рот, он пулей вылетел из гостиной. Мария Петровна усмехнулась, смачно харкнула на пол и, затушив папироску о скатерть, осушила остатки водки прямо из горла. Затем протяжно и звучно рыгнула, хрустнула шеей и налила в стакан красное вино.

– Что-то измельчал нынче мужик. Только и хватает, что языком трепать, а как до дела… Пойти глянуть, что ль, а то как бы не загнулся с непривычки-то…

Выпив вино, Мария Петровна, вздохнула, поднялась было, чтобы направиться в ванную комнату, откуда доносились не совсем аппетитные звуки, но передумала и снова уселась на стул.

– А, да черт с ним. Выживет. Ничего. Я его воспитаю. Я из этого Бочкина такого мужика сделаю, что все бабы обзавидуются. Только бы раньше времени не загнулся…

Икота

Свистунов, откушавши дешевого портвейну, валялся теперь в непотребном виде посреди грязной кухни и отчаянно икал.

А супруга Свистунова, откушавши дешевого коробочного вина, валялась на полу в грязной спальне. Также в непотребном виде и отчаянно икая.

А дети Свистуновых, в количестве восьми штук, откушавши какой-то гадости найденной на улице, валялись на полу в грязной гостиной и отчаянно икали.

Припершийся из любопытства участковый, зачем-то откушал из кастрюльки подозрительного супа, и теперь валялся в непотребном виде в грязной уборной и отчаянно икал.

Дворник Тихон, зашедший стрельнуть трёшку до получки, узрел всю эту икающую братию, смел их метлою на совок и снес на помойку. За ненадобностью.

После чего поперся занимать трёшник к Свищевым, из квартиры которых тоже доносилась икота.

Напугал

Олег Захарович откушал на завтрак бутерброд с колбасою и сыром под чашечку кофею.

Вот так: чинно благородно – оттопыривши мизинцы, выкушал кофей и мелкий бутербродец.

Анна Серафимовна, супруга Олега Захаровича, даже глазам своим не поверила, увидевши это дело. А Олег Захарович, увидевши такое удивление супруги, сделал лицо необычайно важным и обтер губы салфеткой, отчего Анна Серафимовна не поверила глазам вторично, и плюхнулась на табурет.

И тут Олег Захарович не выдержал и, дико расхохотавшись, отчаянно рыгнул, сплюнул на пол, обтер рожу рукавом, икнул, вынул из-под стола банку с брагой, смачно приложился, опять рыгнул, и, обтершись рукавом, закурил папиросу и весело взглянул на супругу.

И тут Анна Серафимовна облегченно выдохнула, погрозила Олегу Захаровичу пальцем, и, весело насвистывая, ушла по своим делам.