Текст книги "Куншт-камера. Зал первый"

Дружная семья

Братьев-близнецов Етишкиных было ровно восемь человек. А именно: Сергей Михайлович, Эдуард Петрович, Михаил Евгеньевич, Павел Семенович, Валентин Григорьевич, Андрей Эдуардович, Семен Олегович и Алевтина Прокофьевна. И этот факт несколько тревожил их маму Галатею Изольдовну Разгуляеву и папу Елизара Агафоновича Раздолбаева.

А в целом, семья, конечно, была очень дружная.

Бубновый туз

Дмитрию Петровичу снилось, будто он никакой не Дмитрий Петрович, а натурально бубновый туз, спрятанный в рукаве у шулера. А поскольку по жизни Дмитрий Петрович слыл очень порядочным и честным человеком, то совершенно неудивительно, что такое положение вещей вызывало в нем возмущение.

Не желая участвовать в карточной афере, Дмитрий Петрович изловчился и в самый неподходящий момент вывалился из рукава шулера, за что шулер был нещадно бит различными тяжелыми предметами. А напоследок, шулера заставили сожрать Дмитрия Петровича. То есть, конечно, не самого Дмитрия Петровича, а его проекцию в бубновом тузе. Что шулер и сделал, отрывая от карты по кусочку и тщательно разжевывая.

При этом сам Дмитрий Петрович, который натуральный, почувствовал себя крайне неприятно – будто бы его действительно едят. И открывши глаза обнаружил, что его ухо задумчиво жует дог Арчибальд, который каждое утро таким образом намекал, что пора вставать и отправляться на прогулку.

Будильник

Петр Аркадьевич, не открывая глаз, шарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках оглушительно звенящего будильника, который, судя по всему, достаточно ловко уворачивался или прикидывался посторонними вещами, так что Петру Аркадьевичу волей-неволей все-таки пришлось открыть глаза.

– Подлец! – сказал он мгновенно обнаруженному будильнику, искусно притаившемуся за стаканом с водой. – Изверг! Да поржавеют твои шестеренки!

Тяжело вздохнув, Петр Аркадьевич перевел стрелку звонка на пятнадцать минут вперед, подкрутил завод и, открывши тумбочку, достал из нее початую бутылку коньяку и мерный стакан. Начислив ровно сто семьдесят три миллилитра, залпом выпил, убрал все обратно, откинулся на подушку и снова уснул.

Спустя пятнадцать минут будильник зазвонил вновь.

– Скотина! – сказал Петр Аркадьевич будильнику, переводя стрелку звонка еще на десять минут вперед. – Да полопаются твои пружины!

Тяжело вздохнув, он поставил будильник на тумбочку, и принял очередные сто семьдесят три миллилитра коньяку, после чего снова улегся.

Через десять минут история повторилась. Потом еще раз. И еще. А потом Петр Аркадьевич решил, что уже достаточно пьян, чтобы никуда не ходить, и более не включая звонка, засунул будильник под подушку и, поплотнее укутавшись одеялом, с довольной улыбкой на лице погрузился в крепкий сон.

Обычные будни

Дмитрий Лукич, выкушавши графинчик водочки, под маринованный грибок да огненный борщик, пребывал теперь в состоянии душевной гармонии и, возлежа в гостиной на топчанчике, ковырял в зубе отверткой, мурлыкал легкомысленный романс и размышлял о женщинах.

А в то же самое время, с холма Верхний Сопель, пробиваясь сквозь сугробы, доходящие до плеч, спускался древний Кука.

С его косматых бровей свисали исполинские сосульки, путающиеся под ногами, и затрудняющие и без того тяжелый спуск.

Периодически Кука делал остановку, обкусывал сосульки в три приема и, издавши чудовищный рык отчаяния и тоски, продолжал свой путь.

В то же самое время, в небе над Кологривом появился парашютист на оранжевом парашюте.

С земли, если пристально всматриваться, можно было различить, что парашютист имеет неприятные зеленоватые черты лица, отчаянно плюется и нехорошо выражается, так что местные кологривские мужики с нетерпением ожидали его приземления.

Но приземлиться парашютист не смог, так как сильнейший порыв ветра унес его в неизвестном направлении.

А еще, в то же самое время, некая гражданка Втюхина пришла в гости к некоему гражданину Козырь-Тузову, и они…

Впрочем, это уже другая история. И она вряд ли вас заинтересует.

Бумеранг

– Знаете, Елизавета Павловна, мне тут с оказией чудную вещицу доставили. Прямо из Африки. Мой старый приятель изучает в тамошних местах какие-то дикие племена, и вот прислал мне этот подарок. Называется – бумеранг.

– И чего же в нем такого чудесного, Павел Игнатьевич? Палка – как палка. Кривая только. Она, поди, и в печку-то не влезет.

– В печку? Скажете тоже, Елизавета Павловна! Это ведь самое что ни на есть настоящее оружие диких африканцев!

– Да ну вас, Павел Игнатьевич! Оружие… Для детей разве: можно ружье изображать или большой пистолет.

– Зря смеетесь, Елизавета Павловна! Это, конечно, не ружье и даже не пистолет, но оружие не менее опасное! И, кроме того, совершенно бесшумное!

– Конечно – какой же тут шум от деревяшки? Разве только по кумполу кому-нибудь приложить. Да и то, шум от хозяина кумпола приключится.

– Вот тут вы правы, Елизавета Павловна! Именно, что приложить! Но приложить находясь на приличном расстоянии: дикарь прячется в засаде и поджидает, когда его жертва покажется на горизонте. И как только она появляется, дикарь кидает в него бумеранг!

– Тю! Чем кривую палку кидать – уж лучше камнем, оно надежнее! Как приложит, так приложит.

– Ну, Елизавета Павловна, во-первых, камень так далеко не добросишь, а во-вторых, в отличие от бумеранга, камней не напасешься.

– А что, у них там эти деревяшки под ногами валяются?

– Под ногами они, конечно, не валяются, но обладают замечательным свойством: если бумеранг не попал в жертву, то он возвращается обратно к хозяину! Представляете?

– Ох, и заливать вы, Павел Игнатьевич! Да где это видано, чтобы палка обратно возвращалась? Разве что в руке того, в кого попала! Брешете вы все, Павел Игнатьевич, как воду пьете! Чего только не насочиняете, чтобы меня соблазнить! Но только уж не надо меня за дуру деревенскую держать! Это оскорбительно, в конце концов! Я уж лучше к Тюлеву пойду – ему тоже с оказией кой чего прислали. Из Парижу. И он обещал эти духи мне сосватать, коли приду. Так что сидите тут со своей палкой и поджидайте дур неученых. Прощайте!

Елизавета Павловна резко встала и вышла в сени, хлопнув дверью.

А Павел Игнатьевич неспешно встал с кресла, подошел к распахнутому окну, заприметил удаляющуюся по тропке Елизавету Павловну, усмехнулся и резко метнул африканскую кривую деревяшку ей вслед.

С оказией, так сказать.

Бурум-бурум

– Бурум-бурум, – весело сказал Дмитрий Петрович и, зычно икнувши, упал со стула. При этом он зацепил скатерть и обрушил на пол тарелки, вазы и супницы с кастрюльками.

– Скотина! – выругалась Елена Арнольдовна, и в гневе швырнула в Дмитрия Петровича вилку, да так, что та воткнулась ему прямехонько в лоб.

В ответ Дмитрий Петрович, осторожно потрогав вилку, громко рассмеялся и, крикнув «Держи ответку!», метнул в Елену Арнольдовну кастрюлю. Да так, что та наделась на супругу на манер рыцарского шлема, полностью скрыв лицо.

Насилу вынув голову из кастрюли, совершенно взбешенная Елена Арнольдовна, метнула в продолжающего громко ржать Дмитрия Петровича еще несколько вилок, а заодно и столовые ножи, отчего голова супруга стала походить на ощетинившегося ежа. После чего вновь водрузила кастрюлю на голову в качестве бронебойного шлема.

Оценив превосходство защиты Елены Арнольдовны от проникающих ранений, Дмитрий Петрович воспользовался шумовым оружием – стал со всего размаху стучать по кастрюле, на голове супруги, другими кастрюлями и супницами. Последние хоть и держались не долго, но в плане шума были эффективнее, так как в момент разлома ужасающе скрежетали осколками по эмали.

В какой-то момент Елена Арнольдовна не выдержала психической атаки и, изловчившись, боднула шлемом Дмитрия Петровича в пах, отчего тот потерял способность смеяться, а также и равновесие.

Падая, он зацепил Елену Арнольдовну, и они вместе повалились на пол, где предались плотским утехам, после чего, сели пить чай с малиновым вареньем.

Хорошо-с

Семен Петрович, выкушавши с утра графинчик водочки под соленый огурчик и маринованный грибок, теперь возлежал на диванчике и, почесывая свое безмерно волосатое пузо, задумчиво рассматривал потолок, равномерно засиженный мухами.

– Хорошо-с, – думал Семен Петрович. – Вот возлежишь себе на ложе и ничегошеньки больше и не надоть. Ну, то есть, совершенно! Другие-то, небось, суетятся чего-то, рыщут, скачут, работу работают – а ты лежи себе на диванчике и в ус не дуй!

Тут Семен Петрович почувствовал под пальцами, почесывающими пузо, нечто странное, и, приподнявши голову, обнаружил, что на пузе, средь волосяных зарослей, довольно бесцеремонно копошатся черви и какие-то жуки.

– Ах ты ж!!! – вскричал Семен Петрович и попытался вскочить с дивана, отчаянно обтряхивая пузо.

Однако ни вскочить, ни стряхнуть мерзость ему не удалось: какая-то невидимая сила намертво пригвоздила его к дивану. Да так, что и двигаться стало не возможно, не то, чтобы встать.

– Что за дьявольщина?! – прохрипел Семен Петрович, не оставляя отчаянных попыток оторваться от дивана. – Помогите!!! Кто-нибудь!..

Но тщетно. Никто не шел к нему на помощь.

И только лишь спустя несколько дней, когда невыносимое амбре, наконец, стало надоедать соседям и те вызвали милицию, к Семену Петровичу помощь пришла.

– Ну, наконец-то! – обессиленно прохрипел Семен Петрович милиционерам. – Я уж почти неделю тут лежу – ни пожрать, ни в уборную сходить! Только мне не милиция нужна, а доктор – позовите врача! И стряхните кто-нибудь с меня эту гадость!!!

Семен Петрович, сделав нечеловеческое усилие бровями и глазами, указал взглядом на червей и жуков, уже полностью покрывающих его тело.

– Ишь ты! – сказал один из милиционеров. – Ну и рожа!

– Посмотрел бы я на тебя, если бы из твоей башки тоже топор торчал, – ответил другой. – Небось, еще и не такую бы рожу скорчил.

– Ну, это – да. Как оформлять будем?

– Как-как… Бытовуха. Квартира вроде не ограблена, значит, кто-то из собутыльников его приложил – так что быстро найдем. Зови понятых, Сань, а я пока протоколом займусь…

– Ладно! Но все-таки рожа у него уж больно зверская…

И тут внутри Семена Петровича страшно похолодело, он издал шипящий звук, и его сознание рассыпалось в прах.

Бюстик

Петр Афанасьевич, раздобывши где-то бронзовый бюстик какого-то африканского диктатора, подвесил его на веревку, и, со свистом раскрутив, приложил к голове Семена Егоровича.

Семен Егорович не был йогом или, там, каким-нибудь шаолиньским монахом, однако такой фортель пережил, и даже отодрав от головы бюстик, без всяких, там, раскручиваний, ответно приложил к голове Петра Афанасьевича.

Видавший виды череп Петра Афанасьевича ответного подвоха не ждал, и пришел в полную негодность, отчего сам Петр Афанасьевич натурально преставился.

А Семен Егорович, заштопавши суровой ниткой дырку в своей голове, спокойно допил чай с малиновым вареньем, и, обтерев бюстик африканского диктатора от запчастей Петра Афанасьевича, сунул его в карман, перешагнул через поскучневшего друга и удалился по своим делам.

Так что, будете в гостях у Семена Егоровича, обратите внимание на рояль – бюстик и ныне там.

Маньяк

В городе N завелся настоящий маньяк, специализирующийся на старушках. И данная специализация носила несколько специфический характер: маньяк похищал старушек, усыплял их и отправлял в товарном вагоне в другой конец страны. Так что в скором времени в городе нельзя было встретить ни одной старушки. Либо они уже были похищены, либо боялись выходить из дома.

В общественном транспорте стало свободно, в магазинах и на почтамтах никто не кричал и не качал права, у подъездов никто не язвил в спину. В пунктах выдачи пенсий и приема коммунальных платежей стало пустынно и скучно. И видимо поэтому, правоохранительные органы не спешили с поимкой страшного изувера.

И тут случилось непредвиденное: город буквально заполонили осмелевшие старички! Создавалось впечатление, что целая армия отсиживалась в подполье или партизанила в пригородных лесах. И когда «враг» покинул территорию, вся эта армия вывалила на улицы города. И не просто вывалила: старички, в большинстве своем, стали давать жару похлеще самых вредных старушек! И вскоре в городе полностью парализовало всю социальную инфраструктуру, и среди мирного населения началась легкая паника.

Маньяк видимо тоже осознал свою оплошность и рассудив, что его одного на всех старичков не хватит… вернул всех похищенных старушек обратно в город!

Три дня и три ночи продолжалась жестокая схватка в общественном транспорте, в магазинах и почтамтах, на скамейках у подъездов. А что творилось в пунктах выдачи пенсий и приема коммунальных платежей и вовсе описывать страшно. Итогом стало то, что армия старичков вновь засела в подполье или отправилась партизанить в пригородных лесах. А воинственные старушки героически вернули свой грозный статус.

Правда теперь они появлялись на улицах мелкими, вооруженными костылями и палками отрядами, так что маньяку пришлось умыть руки и ретироваться в неизвестном направлении.

В гости

Петр Петрович отправился в гости к Ивану Семеновичу, да не застал того дома.

– Вот так дела, – подумал Петр Петрович и, почесавши голову, направился в гости к Евгению Павловичу. Но и того не застал дома.

– Что за шут такой? – подумал Петр Петрович и, почесавши голову, направился в гости к Федору Ильичу, да как назло и того дома не оказалось.

– Ну что ты будешь делать? – подумал Петр Петрович и, почесавши голову, поперся к Афанасию Михайловичу. Но и там ничего не выгорело – того тоже не было дома.

– Ах ты, леший! – подумал Петр Петрович и, почесавши голову, тяжко вздохнул и пошел на реку ловить рыбу.

А в это время Иван Семенович, Евгений Павлович, Федор Ильич и Афанасий Михайлович, пришли в гости к Петру Петровичу, и теперича сидели в приятной компании с Марией Витальевной, супругой Петра Петровича, и, посмеиваясь, пили вино и говорили Марии Витальевне всякий вздор и комплименты.

Животное

В день защиты животных Бабоедов надевал свой лучший костюм и напивался до скотского состояния. После чего грязно приставал к женщинам, кидал камни в окна и устраивал потасовки со служителями правопорядка. Уйдя от погони, подыскивал грязную лужу и укладывался в нее спать.

Животное, одним словом. И говорить тут не о чем.

В десятку

Некая Екатерина, девушка приятная во всех отношениях, под чудесные мелодики Вивальди, или еще какого-то Шуберта, раздающиеся в наушниках, ехала в стареньком уютном трамвайчике, мечтательно, с улыбкой на лице, рассматривая капельки дождя, сползающие по стеклу. В ее душе царила гармония, и даже прослеживались отзвуки поющих птиц и легкий бриз прекрасного настроения.

И, наверное, многие, кто остановил бы сейчас случайный взгляд на Екатерине, невольно залюбовались бы таким приятным видением, рождая в собственных душах хоть маленький, но огонек тепла и некоторого счастья. А что касается пассажиров мужского пола, то, безусловно, в не зависимости от возраста, их либидо самым приметным образом вырвалось бы из летаргического сна и выплыло на поверхность внешнего облика, в первую очередь, выражаясь в пожирающих взглядах и невольных жестах.

Скользнув случайным, безучастным, ни на ком особо не задерживающимся взглядом, по присутствующим, Екатерина вновь обратила свои мечтательные взоры в окно, совершенно не подозревая, что среди людей существует определенная категория лиц, для которых даже мимолетного взгляда достаточно, что бы в их черной склочной душонке разгорелось пламя какой-то прямо-таки животной ненависти.

Вот и в этот раз, взгляд Екатерины оказался бесовской искрой в духовном взрывоопасном газе одной весьма неприятной на вид девицы. Такого рода особи, не имеющие ни эстетического вкуса, ни вкуса вообще, заполняющие свой внутренний вакуум едой и телевизором, выглядящие как бесформенное нечто, размалеванное каким-то бездарем или неопытной рукой ребенка, разодетые в немыслимо несовмещающиеся вещи взаимоисключающих форм и цветов, как правило, являются своего рода фабриками желчи, выплескиваемой на окружающих при каждом малейшем случае, поводом для которого может стать даже вот такой безучастный мимолетный взгляд.

Вот и данная особь, разглядев своими мутными шорами какую-то издевку и презрение в свой звездный адрес, с величайшим торжеством, на которое только способен замшелый склочник, разверзла вулкан гнилого красноречия, многие словеса из которого не рекомендуется слышать не только детям, но и взрослым. А уж в приличном обществе и тем паче можно оказаться выброшенным в окно или, если речь об индивидуумах, скрывающихся под мужской личиной, получить требование о немедленной сатисфакции.

И вступать в дискуссии с данными особями совершено противопоказано – любое изреченное вами слово они вернут вам с троицей, предварительно тщательно измазав его толстым слоем своих интеллектуальных экскрементов.

И поэтому Екатерина, краем глаза случайно заметившая, что попутчица, восседающая напротив, усердно жестикулируя и щедро брызгая слюной, пытается что-то донести ей, причем явно не в лицеприятной форме, и, будучи знакомой с такого рода особями, поступила довольно оригинально.

Внимательнейшим образом, так чтобы это явственно бросалось в глаза, она заглянула в рот девице, изобразила на лице сильнейшее изумление, густо перемешанное с омерзением и испугом, вскрикнула, при этом сильно вздрогнув, будто от ужасно неприятной неожиданности и громко произнесла:

– О господи, какая мерзость!!! Что это?!

После чего, прикрывши рот и нос ладонью, как бы защищаясь от зловредных бацилл, вскочила и, бросая полный ужаса взгляд на попутчицу, пересела на другое, находящееся подальше от нее, свободное место.

Стоит ли рассказывать, какой эффект произвел этот маленький спектакль? Достаточно лишь упомянуть, что мертвецки побледневшая и потерявшая начисто дар речи дамочка, схватившись двумя руками за размалеванный рот и подвывая в ужасе в нечленораздельных тональностях, вылетела «клин-бабой» на первой же остановке, под всеобщий хохот и безусловное одобрение остальных пассажиров.

А Екатерина, с довольно улыбкой на лице, слегка поклонилась окружающим, как актер, с блеском сыгравший свою роль, и вернулась к мечтательному лицезрению капелек дождя, сползающих по трамвайному окну.

Розыгрыш лучшей подруги

Решила как-то раз Екатерина Фёдоровна разыграть Семена Лукича, для чего вырядилась Анной Потаповной и, нацепивши роскошную рыжую бороду и каску брандмейстера, пришла к тому в гости.

И вот Семён Лукич, в рваной тельняшке и бескозырке с одной ленточкой с загадочной надписью «ФТОРПРОМЧЕРМАТМОРТРАСТ», открывает двери липовой Анне Потаповне и, отчаянно дыша перегаром, прямо с порога заявляет, что Семена Лукича нет дома. После чего хватает Анну Потаповну и, с грозным рёвом «ДАЗДРАВСТВУЕТ ФТОРПРОМЧЕРМАТМОРТРАСТ!», насилует.

«Надо же, – думает скрывающаяся под личиной Анны Потаповны насилуемая Екатерина Фёдоровна, – Никогда бы за ним такого не подумала!»

На следующий день, Екатерина Фёдоровна снова является к Семёну Лукичу, но уже безо всяких розыгрышей и со своим натуральным лицом.

А Семён Лукич открывает ей двери и, небрежно стряхивая пылинку с лацкана дорогого пиджака, проводит её в гостиную, где поит чаем с конфетами, после чего сославшись на неотложные дела, выдворяет вон.

«Надо же, – думает Екатерина Фёдоровна, – Каков подлец!» и на следующий день снова приходит к нему под личиной Анны Потаповны. И вновь под грозный рёв «ДАЗДРАВСТВУЕТ ФТОРПРОМЧЕРМАТМОРТРАСТ!» подвергается насилию.

«Надо же, – думает насилуемая под личиной Анны Потаповны Екатерина Фёдоровна, – Какая у него страсть к этой Анне Потаповне!»

И тут входит натуральная Анна Потаповна и, видя себя со стороны насилуемой Семёном Лукичом, падает в обморок.

А Семён Лукич, видя дополнительную Анну Потаповну, распаляется ещё сильнее и набрасывается на неё тоже. А липовая Анна Потаповна видя такое дело, быстренько одевается и убегает из квартиры, так как знает, что когда натуральная Анна Потаповна придёт в чувство, то, являясь законной супругой Семена Лукича, розыгрыш своей лучшей подруги вряд ли оценит по достоинству.

В засаде

Михаил Петрович уже изрядно вымок под затянувшимся холодным осенним моросящим дождем, и теперь, сидя в ивовых кустах, проклинал тот самый час, когда согласился подменить Аркадия Семеновича на этом, мягко говоря, не очень-то почетном посту.

Тут вот что: Аркадий Семенович имел намерение жениться на Варваре Тихоновне, и дабы быть уверенным в, так сказать, «чистоте» будущей супруги, затеял в этих самых кустах возле ее дома засаду, с целью отследить ее посетителей. Особенно в ночное время. А этой ночью ему срочно понадобилось отлучиться по каким-то неотложным делам, и он уговорил Михаила Петровича подежурить вместо него.

Поначалу Михаил Петрович, конечно, отказывался, называя эту затею глупой и постыдной, но старый друг так сильно упрашивал, что тот, скрипя сердцем, согласился.

И вот теперь вымокший и продрогший Михаил Петрович, сидел в «трижды проклятых» кустах и поминал друга нехорошими эпитетами.

– Михаил Петрович, вы ли это? – от неожиданности у Михаила Петровича ёкнуло сердце. Он осторожно повернулся и увидел Варвару Тихоновну собственной персоной.

– Здравствуйте, Варвара Тихоновна… – пролепетал Михаил Петрович, и почувствовал, как щеки буквально воспылали от стыда.

– Ну, а где же мой муженек грядущий? Аркадий-то? Что ж он вас-то тут посадил?

– Да вот, дела у него срочные в городе. Пришлось уехать… – Михаил Петрович готов был сквозь землю провалиться.

– Ах, да – что-то такое он мне говорил… – сказала Варвара Тихоновна и засмеялась. – Вот же ревнивец-то, а? А вы, Михаил Петрович, небось, уж и вымокли весь! Эвон, у вас и зуб на зуб не попадает! Пойдемте-ка, я вас горячим чаем напою!

– Ну что вы, не стоит, Варвара Тихоновна…

– Пойдемте-пойдемте! А то простынете совсем или, чего доброго, воспаление легких подхватите. И не спорьте!

Красный как рак Михаил Петрович выбрался из кустов и поплелся за Варварой Тихоновной, пытаясь выдумать на ходу какое-нибудь оправдание. Так пакостно он себя еще никогда не чувствовал. Хотелось броситься бежать без оглядки, но тогда это выглядело бы совсем уж по мальчишески, и ему пришлось бы стыдиться всю оставшуюся жизнь.

В доме отчаянно пахло пирогами, и такое тепло растекалось от протопленной печи, что с холода и сырости Михаила Петровича немедленно стало клонить в сонную негу. Варвара Тихоновна забрала у него промокший плащ и развесила на веревке рядом с печью.

– Ну вот, – сказала она, – А сейчас будем с вами чай пить. Я как раз пирогов напекла. И варенье имеется. А то давайте и остальную одежду – я вам пока плед дам. А то на вас и сухого места нет.

– Да не надо, Варвара Тихоновна, я так… Высохнет как на собаке.

– Собаке… Вот скажи мне, Михаил Петрович, ведь взрослые люди же, а ведете себя, как черте что! Дети, ей богу! Удумали засаду учинить – смех один! Ну ладно Аркадий – ревнивый черт, но вы-то зачем согласились?

– Да уж простите, Варвара Тихоновна…

– Да будет вам! Что я не знаю, что этот черт кого хочешь уговорит? Ой… и смех и грех! Ладно, что уж. Давайте чай пить.

Они пили чай до самого утра. Варвара Тихоновна без умолку что-то рассказывала о себе, своей жизни, о ревнивом Аркадии, о том, как будет хорошо, когда они поженятся и пойдут детишки. И что б обязательно два мальчика, в помощь отцу, и девочка, что бы всем душу греть. А Михаил Петрович молча слушал ее, с удивлением рассматривал и, улыбаясь, думал, какая, в сущности, прекрасная женщина Варвара Тихоновна, и что завтра же, он обязательно по-дружески даст Аркаше в морду, и навсегда отвадит от всяких глупостей…