Текст книги "Декабристы. Беспредел по-русски"

Глава 4
Опасные люди

Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами – себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно…

А. С. Пушкин

1. Министр с Парнаса

Когда в 1823 году после долгого перерыва Пестель приехал в Санкт-Петербург, дела в Северном обществе обстояли не ахти как хорошо. А если точнее – никак не обстояли. Директорами считались Никита Муравьев, Сергей Трубецкой и князь Евгений Оболенский. Первый писал и переписывал свою «Конституцию» и, кажется, больше этой работы ему ничего и не было нужно. К этому времени Муравьев уже сообразил, что юношеское увлечение радикальными идеями – это не повод портить себе жизнь и очертя голову лезть неизвестно во что. Сергей Трубецкой был вообще типом загадочным: он постоянно мутил воду, но в случае опасности всегда благоразумно оказывался в отъезде. Оболенский (хотя и более деятельный товарищ) переломить ситуацию тоже был не в состоянии. В общем, на севере идея догорала и начинала чадить. И тут на тусклом северном горизонте нарисовался Кондратий Рылеев – человек, сыгравший в истории декабристов, пожалуй, самую неприглядную роль.

Знакомьтесь: Рылеев Кондратий Федорович, 1795 года рождения. В отличие от большинства лидеров движения он был из дворян, балансирующих на грани между «средними» и «мелкими» помещиками. Чтобы было понятно, вспомним Гоголя. Средний помещик – это, к примеру, Манилов. Мелкий – Коробочка.

Напомним, что Никита Муравьев жаловался на «бедность», потому что его отец имел всего-то 400 душ. Рылееву после смерти матери досталось в наследство 48 крепостных. В гвардию его никогда не заносило. Да и в армии Рылеев послужил как-то сбоку. Он участвовал в заграничных походах русской армии, но ничем там не отличился. Знатностью рода похвастаться не мог. В общем, к высшему свету он не принадлежал ни по каким параметрам.

В армии Рылеев служил немного: в 1819 году в чине подпоручика он был уволен «по семейным обстоятельствам». Обстоятельство было серьезным и обычным в такой среде: Кондратий Федорович нашел богатую невесту. Далее тянуть служебную лямку было уже ни к чему.

Но живость характера гнала Рылеева в Петербург; там он стал работать заседателем от дворянства Петербургского уголовного суда. Впоследствии почитатели декабристов объяснят его вступление на эту должность тем, что на ней лучше можно было послужить Отечеству. На самом деле тогдашний заседатель – это не присяжный. От него, по большому счету, ничего не зависело. А деньги за этот труд платили очень даже немалые. Подобную работу тогда называли синекурой, а теперь – халявой.

Впоследствии Рылеев и вовсе ушел, говоря современным языком, в частный бизнес – он стал управляющим делами Российско-Американской компании. Позже я вернусь к тому, какое влияние оказала эта структура на последующие события. А пока скажу, что Российско-Американская компания была не какой-нибудь Богом забытой канцелярией, а очень серьезной организацией, имевшей связи на самом верху. Как в нее на руководящий, ответственный и очень выгодный пост попал человек, никогда ничем подобным не занимавшийся и не имевший в петербургском свете «большой волосатой руки»?

Запомните начало его коммерческой деятельности – 1824 год. И не будем забегать вперед.

Рылеев был поэтом. Не только в том смысле, что он писал стихи. То есть он их, конечно, писал. Но тогда этим занимались чуть ли не все представители дворянской молодежи. В знаменитом Царскосельском лицее сочинение рифмованных строчек входило в ОБЯЗАТЕЛЬНУЮ учебную программу. Знаменитая картина, где Пушкин читает стихи Державину, изображает обыкновенный экзамен.

Так что удивить кого-то собственно писанием стихов было в ту пору невозможно. Но с Рылеевым дело обстояло сложнее: он хотел быть Поэтом. Именно так, с большой буквы. Позиционировать себя как служителя муз. Стать властителем дум. Каким как раз в это время становился Пушкин и уже был Грибоедов. Так вот, Рылееву очень хотелось того же самого.

Но была одна проблема. Стихи его… Конечно, это дело вкуса, но, честно говоря, на фоне Вяземского, Жуковского, Дениса Давыдова он просто теряется. О Пушкине и речи не идет[7]7
  Справедливости ради стоит отметить, что песня «Смерть Ермака», написанная «примерно» на стихи Рылеева, стала народной. Но дело тут, думается, все-таки не в тексте, а в великолепной музыке.


[Закрыть].

Но если трудно взять качеством, то стоит попробовать активностью в тогдашней поэтической среде и «крутизной». Крамольные произведения – или те, в которых между строк можно прочесть «крамолу», – будут всегда пользоваться популярностью. Вот, для примера, стихотворение Рылеева «К временщику», которое упоминается чуть ли не во всех учебниках. Приведу четыре первых строчки:

 
Надменный временщик, и подлый и коварный,
Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный,
Неистовый тиран родной страны своей
Взнесенный в важный сан пронырствами злодей!
 

И так далее в том же духе. Это можно читать? А ведь написано в те же времена, когда писали Пушкин и Грибоедов! Что только и оправдывает эти вирши, так это антиправительственный пафос…

Пушкин как-то бросил фразу: «По журналам вижу необыкновенное брожение мыслей; это предвещает перемену министерства… Если «Палей» пойдет, как начал, то Рылеев станет министром».

Много лет подряд люди, открывшие в воспевании декабристов свой «маленький Клондайк», приводили эту фразу как пример признания Пушкиным большого таланта Рылеева. Да только это не комплимент, а скорее повод для драки (простите, для дуэли). Пушкин был великий мастер на тонкие насмешки. Он отлично разбирался в людях и не мог не видеть это самозабвенное стремление Рылеева к «министерству», жажду любым путем добиться признания.

В поэме «Медный всадник» у Пушкина есть строки:

 
«…Уж граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Писал бессмертными стихами
Несчастье невских берегов».
 

Так вот, граф Хвостов – это классический образец претенциозного графомана. За графомана его в те времена и держали. Так что здесь с пушкинскими строками все понятно: откровенная насмешка. Но дело в другом. За два дня до мятежа на Сенатской площади Хвостов обедал у Рылеева. Там были и другие декабристы. Подвыпив, заговорщики откровенно заговорили о своих ближайших планах. Хвостов, хотя никогда в политику не играл, поддакивал… Ему все это сошло с рук: по какой-то причине его на следствии не выдали. Забыли, наверное. А если бы нет? За «недонесение» граф мог понести какое-нибудь небольшое наказание. И тогда присяжные специалисты по декабристам, вытащив пушкинскую цитату, сделали бы из него еще одного «талантливого русского поэта-революционера». И защитили бы на нем еще с десяток диссертаций.

Но вернемся к Рылееву. Кроме своих поэтических и издательских забав (вместе с Бестужевым он издавал журнал «Полярная звезда») Рылеев пытался прославиться в литературной среде своим русофильством. Точнее, тем, что называется «квасным патриотизмом». А лучше сказать – капустным. Так, одно время в его богатой квартире, расположенной в здании Российско-Американской компании, представители тогдашней литературной молодежи собирались на завтраки, которые состояли из большого количества хлебного вина (водки), черного хлеба и кислой капусты. Михаил Бестужев, тоже впоследствии видный декабрист, рассказывает (без всякой иронии), как молодые «письменники» бродили по комнатам, курили сигары и закусывали водку капустой.

Во дворе своего дома, находящегося в самом аристократическом районе Петербурга, на Мойке, Рылеев, дабы продемонстрировать свою любовь к «простой мужицкой жизни», завел… корову! Меня больше всего интересует, кто за ней ухаживал. Вряд ли сам хозяин. И каково было бедному животному в такой обстановке.

Но кого люто не любили в кружке Рылеева – так это немцев. За что – непонятно. В тот момент (да и задолго до того, с Семилетней войны) Россия ни с одним германским государством не враждовала. Тем не менее немцев не любили. Впоследствии Рылеев в своих агитационных песнях в качестве одного из решающих аргументов использовал такой: «Наш царь – немец русский».

Я уже упоминал о пренебрежении, с которым относились декабристы и их окружение ко всем, «кто не они». В компании Рылеева это вошло в культ. Презирать «чужих» здесь было делом чести, их просто за людей не считали: они там по балам вертятся, а мы занимаемся науками и искусствами. Кстати, ни в чем особо выдающемся члены тусовки замечены не были. Если кто из них и попал в историю – так только как участник мятежа.

Однако Рылеев отнюдь не являлся эдаким безбашенным человеком богемы: он был весьма и весьма расчетлив. В своей компании он играл роль первого парня на деревне как по способностям, так и по радикализму. При этом, к примеру, он дружил с Фаддеем Булгариным и Николаем Гречем, чьи взгляды, мягко говоря, были несколько иными. А если точнее – полностью противоположными. Но эти люди были влиятельными в литературной среде…

А тем временем на Парнасе и в самом деле происходили большие перемены. Стремительно восходила звезда Пушкина: тогдашнее культурное общество стало понимать: есть Пушкин, а есть все остальные. Он вырывался из узкой компании на широкий простор.

Рылеев, будучи человеком умным, прекрасно понимал: пушкинская слава ему не светит. Значит, нужно реализовывать свою жажду быть первым в других областях.

В 1823 году Рылеев вступает в Северное общество декабристов и сразу же обращает на себя внимание своим радикализмом. Суть его позиции была туманна, но решительна: надо действовать, а потом разберемся. И тут случается значимая вещь: в этом же году в Петербург приезжает Пестель и знакомится с молодым и очень настырным членом общества. Вообще отношение этих двух людей друг к другу – тема непростая. Об их первой встрече рассказал на следствии Рылеев. Поскольку разговор происходил за закрытыми дверьми, других свидетельств нет. Верить рассказу имеет смысл, но с оглядкой. Суть приватного разговора якобы сводилась к тому, что Пестель аккуратно прощупывал Рылеева: спрашивал о его политических взглядах, о его отношении к жизни вообще. Взгляды у поэта были весьма путаные. С одной стороны, он был за конституционную монархию, с другой – сторонником конституции Северо-Американских Соединенных Штатов, на тот момент – одной из самых революционных. Пестель проявил не свойственную ему дипломатичность. Обычно он жестко навязывал собеседникам свои представления о мире, а теперь всячески избегал острых углов. И даже поддакивал, что было уж совсем не в его характере. Возможно, он просто увидел, что нашел нужного человека. Как бы то ни было, разговор состоялся долгий. И, как считают другие декабристы (например, Евгений Оболенский), именно эта беседа раз и навсегда определила дальнейшую жизнь Рылеева. Не в смысле политических взглядов. Каких-либо четких воззрений у Кондратия Федоровича до конца жизни так и не появилось. Зато что касается методов… Тут он вполне проникся идеями Пестеля, которые и сам автор «Русской Правды», возможно, не до конца осознавал. Помните его идею о создании особого отряда, которому нужно уничтожить царскую семью? Это Рылеев понял прекрасно. И что переворот удобнее всего осуществлять ЧУЖИМИ РУКАМИ. Искать дураков или авантюристов и поручать им все грязные дела. А потом с чистыми глазами от них отрекаться, оставаясь в белом фраке.

Самое смешное, что впоследствии Рылеев относился к Пестелю, мягко говоря, неважно: «Пестель – человек опасный для России и для видов общества… Члены Думы стали подозревать Пестеля в честолюбивых замыслах», – это он повторял и во время подготовки мятежа, и на следствии. Ничего необычного в этом нет: Кондратий Федорович и сам метил если не в Наполеоны, то во что-то подобное. А люди обычно плохо относятся к тем, в ком видят самих себя. Не так уж много в мире циников, которые могут откровенно признаться самому себе: «да, я сволочь, и что?». А при тогдашнем дворянском воспитании их и вообще почти не находилось – все полагали себя благородными и порядочными людьми. Так что, глядя на другого человека и видя в нем свое отражение, люди, как правило, начинали обвинять его в том, в чем сами были не без греха.

2. Требуются отморозки!

Рылеев пошел гораздо дальше Пестеля. Тот, видимо, слишком любил свою логику и собственные речи. Или просто был более честным человеком: он говорил о своих намерениях прямо. А вот Рылеев понял, что говорить о грязных методах открытым текстом не стоит. Гораздо проще найти подходящих людей и подтолкнуть их в нужном направлении, использовать их втемную.

Осознав эти азы политического экстремизма, Рылеев начал претворять свои идеи в жизнь. Благо он вращался в другой среде, нежели Пестель. Там было куда больше неудачников, людей с комплексами, карьеристов и просто сумасшедших. Вот на них-то Рылеев и обратил свое внимание. Возможно, тут сыграли роль и его поэтические амбиции. Пестель был офицером и действовал прямо. Рылеев куда лучше просек законы субкультуры. Главное – «накачать» человека нужными идеями и представлениями о мире. И он сам сделает все, что нужно.

 
На дурака не нужен нож,
Ему с три короба наврешь —
И делай с ним, что хошь.
 

После беседы с Пестелем Рылеев развернул активную деятельность. Из «стариков» ближе всего к нему оказался Евгений Оболенский, который в Северном обществе остался самым непримиримым и во время мятежа самым активным. Если остальные представители старшего поколения слушали Рылеева с некоторой оторопью, то Оболенский был со всем согласен. Царя убить? А почему нет? Заодно можно и всю семью за море отправить. Тоже неплохо. Кстати, во время выступления именно Оболенский нанес штыком первую рану генералу Милорадовичу. Этот человек подтверждает одну из версий относительно глубинных мотивов поведения если не всех, то многих декабристов. Князь имел весьма крупное состояние – более 1300 душ – и одновременно 330 000 рублей долга, которые лежали на его имениях. Так вот, версия заключается в том, что запутавшиеся в долгах господа дворяне почему-то считали своим кредитором не государство, а императорскую фамилию. То есть не станет ее – не станет и проблем! А насчет всяких там идей об освобождении крестьян – да мало ли что и кто говорит!

Активность и настырность выдвинула Рылеева в первые ряды. Впрочем, и выбор-то был невелик. Так или иначе, в 1824 году он становится одним из директоров Северного общества. И почти одновременно получает пост в Российско-Американской компании. Забавное совпадение.

Высокое назначение (имеется в виду, в среде заговорщиков) Рылеев старается оправдать. Прежде всего он активно вербует новых членов. До этого долгое время таким делом никто не занимался. Члены общества варились в собственном соку. А тут в движение косяком пошла молодежь.

Появляются так называемые «рылеевцы». Первыми в этой плеяде становятся его литературные дружки: к примеру, трое братьев Бестужевых. Собственно, начал Рылеев с Александра, своего коллеги по изданию альманаха «Полярная звезда» (в истории литературы он известен под псевдонимом Марлинский). Остальные братья вступили за компанию. Впрочем, и другой брат, Михаил, баловался стихами. Поэтом был и привеченный за компанию Александр Одоевский…

Правда, не все служили музам, зато имели другие особенности, объединяющие «рылеевцев».

Во-первых, подавляющее большинство из них было в малых чинах. «Старики» носили на плечах погоны подполковников, полковников, а кое-кто и генералов. Среди завербованных Рылеевым преобладали обладатели лейтенантских должностей. А ведь они были всего на 5–7 лет младше Пестеля и других, вернувшихся с Отечественной войны… К тому же почти все «рылеевцы» были людьми небогатыми и без связей. Они прекрасно понимали: только на войне делаются стремительные военные карьеры. Или – после переворотов…

Еще одна особенность – это отсутствие какого-либо интереса к вопросу, о котором столько спорили старшие декабристы: как обустроить Россию? «Рылеевцев» это не слишком волновало. Вообще у этих людей «легкость в мыслях была необыкновенная». Похоже, за свои слова они вообще не отвечали. Впоследствии следственная комиссия потратила огромное количество сил и времени, чтобы выяснить, кто призывал к убийству царской семьи, кто одобрял такие слова, кто нет… Так до конца и не разобрались: видимо, заговорщики не всегда помнили, что говорили.

Методов вербовки у Рылеева было несколько. Первый, самый простой – «все вступили, только тебя и ждем». Второй – это уже упоминавшаяся привлекательность вовлеченности в субкультуру, когда человек начинает чувствовать свою неполноценность из-за того, что он не там. На современном языке это называется «имиджевая реклама». Иные вступили потому, что неудобно было отказываться… Кстати, не стоит думать, что люди, пошедшие в революцию «за компанию» – деятели несерьезные. Такие как раз бывают способны на все.

Вот, к примеру, поручик лейб-гвардии Гренадерского полка Николай Панов. Он был завербован в Северное общество Александром Сутгофом, дружком Рылеева. Больше никого из членов общества он не знал. И уж тем более – имел самые смутные представления о целях заговорщиков. Но ведь он пошел даже не на площадь, а Зимний дворец захватывать! Правда, не захватил. Но об этом речь впереди.

Зато Рылеев знал, что делает. На заседаниях Северного общества он настойчиво пробивает позаимствованную у Пестеля идею о «временном революционном правительстве». Как известно, в любой революции нет ничего более постоянного, нежели временное. В том числе и правительство. По сути, Пестель хотел сразу начать с того, куда в итоге скатилась Великая французская революция, – с «революционной диктатуры». Рылеев явно был не против.

Можно еще прибавить, что Рылеев взялся за написание специальных агитационных сатирических стихов, в которых он доносил до широких дворянских масс свои идеи.

Ничего хорошего из сатирического сочинительства не вышло. Дело в том, что Рылеев, как и все посредственные поэты, слишком увлекался пафосом, который, как известно, лучший заменитель мысли. Так что ничего из агиток не получилось.

Впрочем, как говаривал Ленин, «их дело не пропало». Вслед за «рылеевцами» пришли многие другие. Те, которые, собственно, и стояли на Сенатской площади. Но это будет потом. Пока что в сети «ловца человеков» Рылеева стало попадаться уже настоящее отребье. То есть, прошу прощения, истинные революционеры.

3. Хлестаков от заговорщиков

Портрет готов. Карандаши бросая,

Прошу за грубость мне не делать сцен:

Когда свинью рисуешь у сарая —

На полотне не выйдет belle Helene[8]8
  Прекрасная Елена.


[Закрыть].

Саша Черный

Любые люди, искренне мечтающие о радикальном преобразовании мира, в конце концов обязательно упираются в странную закономерность: чем дальше они идут по пути борьбы, тем больше откровенной сволочи сбегается под их знамена. И она, эта сволочь, становится все махровее и махровее. Движение декабристов здесь не исключение. Его отцы-основатели тоже не были ангелами. Но по крайней мере Родину они защищали честно и французским пулям не кланялись. Ребята из компании Рылеева не имели боевых заслуг, равно как и мозгов. И уважать их особо не за что. Но потом косяком потянулись такие кадры, по сравнению с которыми постоянные гости квартиры на Мойке выглядят просто ангелами во плоти. Начнем с одного малоизвестного персонажа, который для декабрьского восстания сделал почти столько же, сколько и Рылеев. О нем избегали писать даже самые большие любители декабристов. Объяснение – в приведенных в эпиграфе строчках Саши Черного. В конце концов, при большом желании героем можно представить даже Петра Верховенского. А вот Хлестакова – не получится. Как ни старайся.

Вообще-то все декабристы любили приврать. Частенько, убеждая своих потенциальных сторонников, они изрядно преувеличивали свои силы. Так, к примеру, Пестель, агитируя на Украине молодых офицеров, заявлял, что в Петербурге к обществу принадлежат многие высокопоставленные чиновники. Сергей Трубецкой и Рылеев много сделали для того, чтобы питерское восстание состоялось, рассказывая о стройных и многочисленных силах Южного общества, под знаменами которого стоят чуть ли не целые дивизии. Поляки вдохновенно врали Пестелю, что за их спиной всеевропейская революционная организация…

Это обычное дело для всех создателей подпольных кружков; на этом была построена вся кадровая работа большевиков и эсеров. Точно такими же методами действовали во второй половине девятнадцатого века народовольцы, а во второй половине двадцатого – разномастные российские диссиденты. Что ж, паскудно, но все-таки оправдано «интересами дела». Однако в среде заговорщиков попадаются люди, повторяющие поведение незабвенного Хлестакова: увлеченно врущие просто так, чтобы хотя бы на миг почувствовать себя значительнее.

В среде декабристов ярким представителем такого рода личностей был Дмитрий Иринархович Завалишин, лейтенант Восьмого флотского экипажа. Карьера его была интересной: после окончания Морского корпуса он попал туда же в преподаватели. Потом изрядно побороздил море – участвовал в кругосветном походе в Русскую Америку: сначала в Калифорнию, а потом на Аляску. Но, видимо, соленых ветров и «собачьих вахт» Завалишину хватило надолго. Вернувшись в Кронштадт, он предпочел остаться «сухопутным морским волком», при береге. Вот тут-то и началась его главная деятельность. Для начала он пошел легальным путем: обратился к императору за разрешением учредить некий Орден восстановления. Что это такое и для чего он был нужен? «Для восстановления законных властей и искоренения злодеев». Все понятно? Вот и Александр I ничего не понял, хоть и являлся одним из умнейших людей своего времени, перехитрившим самого Наполеона. Впрочем, император отказал прожектеру деликатно, признав идею «неудобоисполнимой». Возможно, Завалишин надеялся на то, что его позовут куда-нибудь на «теплое место». Не позвали. И он стал отираться в компании Рылеева, где чаще всех жаловался на свою судьбину: «вечные гости, вечные карты и суета светской жизни. Бывает, не имею ни минуты свободной для своих дельных и любимых ученых занятий». Вот бы и занимался, а не шлялся по гостям. Нет, не на того напали: болтать интереснее. Оцените вот такой его перл о флоте: «Места старших начальников были заняты тогда людьми ничтожными (особенно из англичан) или нечестными, что особенно резко выказывалось при сравнении с даровитостью, образованием и безусловной честностью нашего поколения». Честность если не поколения, то Завалишина мы еще увидим. А что касается ничтожных начальников… На фрегате «Крепость» он, между прочим, ходил под командой Михаила Лазарева. Того самого, который вместе с Беллинсгаузеном вошел в историю человечества, когда во время плавания на шлюпах «Восток» и «Мирный» по-настоящему открыл миру Антарктиду. «Ничтожный капитан», что и говорить! Да и о многих других тогдашних «старших начальниках» можно писать отдельную книгу. Это была великая пора российского флота. Всем, кто хотел идти в море, дело под парусами находилось. Кстати, ходивший вместе с Завалишиным на «Крепости» мичман Нахимов почему-то не осел на берегу и не подался в декабристы. Он стал тем, кем он стал. А вот Завалишин остался моряком без моря.

Поосмотревшись среди друзей Рылеева, Завалишин стал рассказывать о себе много интересного. Из его историй получалось, что он чуть ли не с пеленок стал сторонником радикальных идей. Мол, еще в Морском корпусе он пытался создать нечто вроде тайной организации. До сих пор неизвестно, вступил ли он в Северное общество. Но на месте службы, в Кронштадте, Завалишин стал вести себя так, будто не только вступил в общество, но и выбился там в большие начальники. Впрочем, о существующем тайном обществе Завалишин не распространялся. Он пошел другим путем.

Дело в том, что в 1824 году в Гвардейском экипаже возникло собственное тайное общество. Состояло оно в основном из младших офицеров, которые сами не знали, чего хотели. Ну, собраться, поговорить о том о сем, почитать книжки и тогдашний «самиздат»[9]9
  Я намеренно не касаюсь в этой книге тогдашнего «самиздата». Это огромная тема. В списках ходили не только агитки Рылеева, но и стихи Баркова, и просто злые эпиграммы на известных людей (вроде «гафтовских» эпиграмм времен застоя). Да и кое-какие пушкинские стихи (особенно ранние) цензура заворачивала отнюдь не по политическим соображениям. Александр Сергеевич был веселый парень. Скажем, его знаменитая эпиграмма на Воронцова продиктована чисто личными причинами.


[Закрыть]. Не обязательно даже политический. Поругать начальство и позубоскалить над флотскими порядками: молодым всегда кажется, что они умнее всех.

Характерно, что об этом тайном обществе на следствии не упоминалось. Не потому, что не узнали о его существовании, – узнали обо всем. Просто не сочли нужным ставить членство в нем в вину морякам.

Беда с подобными безобидными тусовками только в том, что порой в них появляется кто-то, «кто знает, как надо». Таким типом и оказался Завалишин. Сослуживцы знали о его возне вокруг упомянутого Ордена восстановления. Так вот, он объявил кое-кому из офицеров, что на самом деле все не так: мол, императору он назвал ложную цель. Настоящая же тайная задача ордена состоит в немедленном установлении республики любыми методами. Суть его агитации была такой: вы, мол, тут с вашим обществом детским садом занимаетесь, а мы на самом деле…

Для подкрепления своих мыслей Завалишин стал таскать кое-какую литературку. Дворяне тогда неплохо знали языки, а уж моряки – тем более. Вот он и стал подсовывать им писания на иностранных языках. У России всегда было достаточно недоброжелателей в разных странах, включая таких, которые откровенно лили на Империю помои, не стесняясь рассказывать откровенную чушь[10]10
  Так, впрочем, было всегда. Посмотрите голливудские фильмы времен «холодной войны». Вот как, оказывается, жили наши отцы и деды.


[Закрыть]. От этих изданий тошнило даже «рылеевцев», которые и сами не прочь были позубоскалить над «тупым правительством». Но Завалишин с честными глазами уверял, что все это святая правда. Среди моряков Гвардейского экипажа такие вещи проходили.

Но это было только началом. Потом наш герой стал действовать вполне в духе Хлестакова: его понесло. Он начал рассказывать байки об огромной организации, якобы существующей в Москве. О том, что весной 1826 года намечено напасть на императора в Петергофе. Все уже продумано, подготовлено и найдены «киллеры».

Завалишин вдохновенно играл свою роль, он кричал: эка невидаль – перебить императорскую семью, это дело самой собой разумеющееся. Развесить их всех на деревьях вниз головами – вот как надо!

Интересно, что о подлинном Северном обществе Завалишин старался не упоминать, хотя в Гвардейском экипаже были члены кружка Рылеева. Но Завалишину хотелось играть самостоятельную роль, оказавшуюся весьма гнусной. Большинство офицеров Гвардейского экипажа, вышедших на Сенатскую площадь, вообще не очень понимали, что происходит. То есть Рылеев все-таки осуществил свою цель – использовал людей втемную.

Потом, на следствии, Завалишин долго и нудно утверждал, что ни в чем не виновен. Возможно, он и в самом деле так считал. Представьте, что Хлестакова привлекли бы к суду. Да он удивленно моргал бы глазами: а что я такого сделал? Завалишин пытался лично встретиться с государем, чтобы рассказать все «по-честному». Император ему ответил: «Если он действительно невиновен, то должен тем более желать, чтобы законным и подробным образом исследованы были все его показания».

Каторга его (в отличие от многих других мятежников) ничему не научила. До конца жизни он все «резал правду-матку», врал напропалую – и удивлялся, когда ему за это приходилось отвечать… Впрочем, о следствии, суде и каторге будет рассказано в отдельных главах.

Справедливости ради стоит сказать, что не все офицеры Гвардейского экипажа были эдакими чистыми и наивными мальчиками, которых втянул в сомнительное дело самовлюбленный болтун. Некоторые моряки, возможно, имели и свои собственные цели.

Рассказывая о тайном обществе Гвардейского экипажа, я не упомянул одного предположения, которое высказывает ряд исследователей. У членов этого общества были цели, которые, возможно, эти молодые люди и сами четко не сознавали: масонские. Только не в том смысле, о котором сейчас подумали борцы с сионизмом. Ведь в чем одна из причин популярности масонских лож? Это были своего рода закрытые клубы, члены которых по мере сил помогали друг другу, в том числе и в карьерном плане. Масонские ложи запретили. А ребятам смутно хотелось создать нечто подобное, эдакую «мафию» с расчетом на будущее. И если хоть кто-то из членов морского тайного общества мыслил подобным образом, то вся это возня приобретает несколько иное освещение. Они узнали, что готовится переворот. Ладно, мало ли их было на Руси? Заметим, что ни о каком освобождении крестьян Завалишин не говорил. А если и говорил, то не очень подробно. Царя хотят убить? И такое бывало. Будет новый. Что же касается криков о свободе и о республике, то за последние десять лет это стало общим местом. Всерьез большинство «передовых» дворян такие слова уже не воспринимали: это был обязательный ритуал, вроде как масонские церемонии с мечами и другими глупостями.

В этом случае становится понятно, почему Завалишину столь охотно верили. Почему персонажи бессмертной комедии Гоголя, тертые и неглупые люди, поверили Хлестакову? Да потому, что с ужасом ждали настоящего ревизора! А у страха глаза велики.

Но тут… Моряки – люди смелые. Почему бы им не увлечься идеей поучаствовать в перевороте? Рискнуть головой, а в случае удачи – стремительно взлететь наверх. Из мичманов и лейтенантов – в капитаны первого ранга. Такое бывало десятки раз – и не только в России.

Подобные мотивации были характерны не только для моряков-декабристов. Уже упоминавшийся литератор Александр Бестужев-Марлинский потом честно признавался – не только на следствии, но и в мемуарах, – что ему было глубоко наплевать на республиканские и прочие освободительные идеи. Его манили лавры графа Орлова, который выскочил наверх именно в результате переворота, совершенного Екатериной II. И который, кстати, помог свергнутому государю отправиться на тот свет. А ведь двое братьев Бестужева-Марлинского служили во флоте и стояли у истоков тайного общества Гвардейского экипажа.

Все логично: верили потому, что хотелось верить. Рассуждали так: если человек направо и налево кричит о подобных вещах и ничего не боится – значит, все уже схвачено. Все идет по плану. То есть надо лишь успеть прыгнуть на отходящий фрегат. Тем более что внешне ситуация с восстанием и в самом деле до слез смахивала на вульгарный дворцовый переворот.

Так что все шло очень хорошо. Выродок Завалишин нашел себе вполне достойную аудиторию. Что ж, с кем поведешься – так тебе и надо.