Текст книги "Закодированный (сборник)"

6

А Эмма Петровна, возвращаясь из магазина, проходя мимо Одутловатова и Кумилкина, бесцельно сидевших на лавке возле кривой калитки своего двора, поздоровалась и сказала как бы между прочим:

– Татьяна с сожителем недоразумения выясняют.

– Это какие? – спросил Кумилкин.

– Он говорит: не помню ничего. А она говорит: вспомни, может, ты, говорит, академик был. А до этого к ним милиционер приезжал, говорит: нет, он был, говорит, бандит. Вот мне бандита только в соседях не хватало!

Она проследовала дальше, а Кумилкин хлопнул себя по коленкам:

– Что я тебе говорил, Олег Трофимович! А? Нюх у меня на это дело! Я тебе говорю: взял кассу – и залег! И делает вид, что ничего не помнит. Сидел я с одним таким, ему говорят: ты Петров и ты убийца, а он уперся: я не Петров, а Васечкин и людей сроду не убивал, а, наоборот, люблю! И ничего доказать не могли!

– Отпустили!

– Нет, конечно.

– А может, он действительно память потерял? Это бывает.

– В любом случае есть у меня одна мысль, – задумчиво сказал Юрий.

И к вечеру он явился ко двору Татьяны с этой одной мыслью. Не заходя, подозвал бесцельно слоняющегося Гошу.

– Привет!

– Привет, – подошел Гоша. – Я тебя тоже знал?

– Совсем память переклинило? – сочувственно спросил Кумилкин.

– Совсем…

– Хочешь, помогу?

– А как?

– Загляни ко мне в гости. Конечно, лучше бы с бутылкой.

– Где я тебе ее возьму?

– Что, Татьяна ограничивает?

– Более чем.

– Несправедливо, – покачал головой Юрий. – Если ты заводишь себе мужика, то поступай с ним по-человечески! Или уж не заводи, правильно?

– Да я уйду, наверно. Только – куда?

– Не пропадешь. Раньше у тебя вид был, извини, совсем придурковатый, а сейчас на человека похож, сразу видно. Ты, может, серьезными делами занимался?

– Я тоже так чувствую. Но не помню.

– Совсем ничего?

– Так… В общих чертах.

– Да… – с философской интонацией сказал Кумилкин. – Какая ни была поганая жизнь, а забыть ее как-то жалко… Будто ее и не было, получается. Будто и не жил!

– То-то и оно.

Оба помолчали. Гоша думал о чем-то смутном, а Кумилкин вспоминал свою поганую, как он сам выразился, жизнь.

Ему не повезло, по молодости он влип в историю: в привокзальной пивной возникла драка, одному проломили бутылкой голову. Прибывшая милиция никого не застала, кроме лежавшего на полу потерпевшего и пьяного до бесчувствия Юрия. Его и взяли, его и судили, ему и впаяли срок. Правда, молодая жена Юрия, самоотверженная женщина, решила так дела не оставлять – наняла адвоката, добилась нового расследования. В ходе его отыскались свидетели, да и сам потерпевший, между прочим, остался жив и хоть смутно, но помнил, что бил его кто-то маленький, лысый и усатый, а Кумилкин роста был приличного, волосы имел густые, а усов при этом никогда не носил. Шло дело к тому, что будет пересуд и Юрия отпустят. Но не успели: ему уже впаяли в тюрьме новый срок.

Почему и за что? Объяснение простое: тюремное начальство, изучив сопроводительные документы, сразу поняло, что Кумилкин не виноват. А оно знало: человек, сидящий безвинно, обиженный, склонен к беспорядкам и вообще социально опасен. Поэтому, чтобы заключенный отбывал срок послушно, с осознанием его заслуженности, начальство быстро оформило Кумилкину добавочный год за злостное и умышленное нарушение режима, заключавшееся в укрытии под подушкой заточки. Дал Юрию заточку один кореш, выходивший на волю, дал на память, не знал же Кумилкин, что сразу же после исчезновения кореша в бараке будет шмон по шконкам. Зато винить некого: не надо было брать в подарок холодное оружие!

И все же у Юрия было ощущение, что сидел он зря. Тем более жена, хоть и сделала все для его спасения, не дождалась, вышла за другого. Тогда-то он и захотел взять кассу и залечь на дно.

Касса нашлась на территории кирпичного завода – навели добрые люди. Она плохо охранялась, и туда можно было проникнуть через подвал. Юрий выгреб всю наличность, которой, увы, хватило лишь на дюжину бутылок водки, и залег на дно, то есть у одной знакомой чмары, а под утро его замели, легко отыскав с помощью служебной собаки.

Но зато он шел в тюрьму уже уважаемым человеком, не по бытовухе, не мужиком.

Освободившись, год жил тихо, выжидал и высматривал. И высмотрел солидную и верную кассу – в помещении местного отделения одной партии, которую щедро финансировали из Москвы. Денег там всегда уйма! – уверял Юрия хмельной юный функционер с чубчиком, которого Кумилкин пас и обхаживал два месяца. Юрий хорошо подготовился, аккуратно взломал дверь, вскрыл сейф и ничего, кроме пустоты, не увидел. Недоумевающий, он вернулся домой, где его через пару часов и взяли. В сизо Кумилкин прочел ехидно подсунутую ему следователем местную газету со статьей и фотографией функционера с чубчиком; тот горестно рассказывал, что партия потеряла несколько миллионов рублей…

И понял Кумилкин, что мечта его несбыточна, поэтому и стал после освобождения вести относительно честный образ жизни и строить планы о семейной гостинице…

Тряхнув головой и освободившись от раздумий, Юрий предложил:

– Взял бы взаймы у Татьяны?

– Не даст.

– А ты попробуй.

7

Гоша попробовал, и, удивительное дело, Татьяна дала. Но, вручая деньги, предупредила:

– Учти, ровно столько даю, сколько взяла. И мы теперь в расчете. Понял?

Гоша не понял, но кивнул.

В доме Одутловатова и Кумилкина вечером был пир: водка, пиво, колбаса, огурцы маринованные, килька пряного посола.

Кумилкин, пока гость не опьянел, начал его прощупывать.

– Зона понимаешь, что такое? Помнишь?

Гоша покачал головой:

– Смутно…

– А это что? – показал Кумилкин колоду карт.

– Стирки, – выскочило у Гоши.

– Верно! – обрадовался Кумилкин. – Я сразу почуял, ты наш человек! Так может, сметнем в буру или в секу?

– В буру втроем надо как минимум.

– Я не буду, – отказался Олег Трофимович. – Я ваших воровских игр не знаю.

– Ну, тогда в секу, – предложил Кумилкин, кинув для пробы по три карты за себя и партнера и открыв их. – Надо же, как ты меня сразу сделал! Ну – всерьез?

– По масти считаем или по цене?

– Сечешь! По масти!

– С джокером или шахой?

– Джокера нету, пусть шаха будет. Трефовая.

– Идет. На кон сколько?

– Полтинник для начала. Только у меня нет, – огорчился Юрий. – На интерес разве?

– На интерес в секу беспонтово метать.

– Ну, дай взаймы на ставку.

– А если я сразу выиграю?

– Буду должен – или я падла!

– Ладно.

И они начали играть.

Одутловатов с интересом смотрел, ничего не понимая.

Гоша неведомым образом вспомнил все тонкости игры, он играл умело, но азартно, а Кумилкин хитро, расчетливо.

Игроки вошли в раж, то и дело восклицали:

– Проход! Пас! Свара! Вскрываюсь! Втемную!

Смотрит Одутловатов на Гошу: цигарка в углу рта дымится, глаз прищурен, голова набок, ну – урка уркой!

Да и Кумилкин нахваливает:

– Жох ты, Гоша, я смотрю! В больших ходил!

– Да уж не шестерил, не ссучился! – важно отвечает Гоша голосом бывалого сидельца.

И играет уверенно, четко. Как выиграет кон – Кумилкин бурно горюет, матерится, рвет на себе волосы. Как проиграет, Кумилкин быстро это замнет, сдает по новой. И полное ощущение, что Гоша почти все время в выигрыше.

Но почему-то оказалось, что он довольно быстро проиграл всю свою наличность и начал играть в долг.

От огорчения он выпивал все чаще, но так, чтобы язык и руки шевелились, а голова соображала.

Под утро обнаружилось, что он проиграл Кумилкину, если считать в долларовом эквиваленте (ибо для простоты к концу начали ставить именно доллары, хоть их и не было), тысячу тридцать четыре с копейками. С центами, то есть.

Мелочь Кумилкин великодушно простил, а тысячу потребовал отдать завтра же.

– И попробуй только сказать, что ничего не помнишь!

8

Татьяна ждала Гошу и нервничала: ей на работу идти в магазин, а его все нет.

И вот явился: пьяный и наглый.

– Привет. Извини, я немного… Бывает. Ты слушай. Дело есть. Долг чести – тысяча. Кумилкину проиграл.

– Не дам!

– Верну, радость моя! – сфамильярничал Гоша.

– Отстань от мамки! – послышался грозный голос.

Гоша удивленно повернулся.

Костя стоял в двери комнаты, расставив ноги. Из-за него выглядывал заспанный Толик.

– Ты чего, штырь? – удивился Гоша. – Ты иди обратно спать, пока я добрый! А то дам щелчка – и будет во лбу дырка.

Гоша поднял руку, чтобы дать Косте щелчка. Не для того, конечно, чтобы сделать дырку, а так, шутливо.

Но Костя шутки не понял. Дернул за руку, сам изогнулся, скакнул под Гошу, и вот Гоша лежит на полу, а Костя стоит над ним.

– Ты чего сделал, малолетний? – растерянно спросил Гоша, с трудом поднимаясь на пьяные ноги.

– Прием применил.

– Какой прием?

– Ты сам научил.

– Не он, а Гоша, – поправил Толик.

– Это тоже Гоша, – сказал Костя.

– Это другой, – не согласился Толик.

– Ладно, спите дальше! – прикрикнула на них Татьяна.

И, подумав, сказала:

– Хорошо, тысячу я тебе дам. Я тебе и остальные дам… – она запнулась. – Нет, не так.

Она села к столу вырвала листок из тетради и написала: «Я Татьяна Викторовна Лаврина обязуюсь вернуть „Гоше“ (поставила почему-то кавычки), когда он вернется в память, то, что у него было, а до этого храню на сохранении». Подумала и добавила: «Как в банке». Поставила число и подпись. И подала Гоше:

– На, спрячь. И уходи.

Гоша прочел, ничего не понял.

– А что было-то?

– Неважно.

– Но тысячу дашь?

Татьяна достала тысячу рублей:

– Подавись! И проваливай.

– Ты не поняла. Тысячу долларов я проиграл! Святое дело, долг! Порежут!

Татьяна опять подумала. Приказала:

– Выйди.

И через некоторое время вынесла во двор требуемую сумму:

– Вот. И навсегда исчезни!

9

Гоша, радостный оттого, что так быстро и легко все уладилось, отправился к Кумилкину. Тот спал, утомленный игрой и выпивкой. Спал и Одугловатов, хрипло дыша.

Прикорнул рядом с ними на полу и Гоша.

Кумилкин проснулся после полудня первым и тут же растолкал Гошу:

– Принес?

– Принес.

Кумилкин не верил своим глазам, щупал, считал, показывал продиравшему глаза дяде:

– Ты глянь! Я же говорил, кассу взял человек! Взял, да, Гоша? А ведь наверняка больше было! Ты вспомни!

– Не помню, – мрачно сказал Гоша, болея с похмелья.

Кумилкин понял его состояние и тут же сгонял за поправкой.

Подлечившись, они сели и с увлечением стали обсуждать, какие стройматериалы купить для починки дома, ибо на постройку нового все-таки маловато.

– Шифером покрыть, – предложил Одугловатов. – Листов сорок надо.

Записали шифер.

– Вагонкой обшить дом, – дельно толковал Одугловатов. – Метров восемьдесят квадратных.

Записали вагонку.

– Фундамент переложить, – не отставал в строительной мысли и Кумилкин.

– Точно. Сотни три кирпича красного надо.

Записали красный кирпич.

А потом отправились на местный строительный рынок, где увидели, что денег не хватит даже на шифер.

Огорчились.

Выпили вина для возобновления оптимизма.

– Вот что, – сказал Кумилкин. – Надо тебе у Татьяны остальные деньги взять.

– Думаешь, есть?

– Обязательно! Если она тебе тысячу так легко отстегнула! Я полагаю, у тебя тысяч десять было, не меньше! – уверенно сказал Юрий. Для него десять тысяч долларов всегда были магической цифрой, пределом и оптимумом его мечтаний.

Его уверенность передалась и Гоше, и Одутловатову.

И они отправились к Татьяне.

Не застав ее дома, пошли в магазин.

Переговоры взял на себя Кумилкин.

– Ты вот что, Татьян, – сказал он. – Ты давай по-честному. У нас бизнес-план, сама понимаешь. Нужны оборотные средства. Так что верни деньги человеку.

– Да? И много ли я должна? – спросила Татьяна, усмехаясь, но внутренне холодея от неприятности.

– Десять тысяч! – точно сказал Кумилкин.

– А не слишком хватанул?

– Самый раз!

– И кто же тебе сказал, что у тебя столько было? – спросила Татьяна Гошу.

Тот промолчал. И даже не вспомнил о расписке, что дала ему Татьяна: он сунул ее в карман, и тут же она провалилась в трясину его мутной памяти. То есть беспамятства.

И Татьяна догадалась: точное попадание в сумму – случайность. И храбро сказала:

– А ну, идите отсюда, алкоголики! Сейчас милицию позову, вам за вымогательство знаете что будет?

Она решительно взялась за телефон.

Дядя и племянник переглянулись. Милиция им не нужна ни в каком виде. Вымогательство не вымогательство, а милиции только дай повод – найдет, за что взять. Тем более что вид у них не самый основательный. Проще говоря – выпивший.

Они вышли, и Одутловатов спросил Юрия:

– Ты с чего придумал вообще про такие деньги?

– Я не придумал, это он сказал! – ткнул пальцем Юрий в Гошу.

– Я не говорил.

– А кто говорил?

Помолчали.

– Что будем делать? – поставил вопрос Кумилкин. – Пропить такие деньги – глупо. Дело начать – мало.

– Пустить в оборот, – подсказал Одутловатов.

– Какой? – иронично спросил Кумилкин, никогда не веривший, что деньги и впрямь могут зарабатывать деньги. Но тут же сам себя опроверг: вспомнил место, где это бывает.

– Сыграть надо! Но только наверняка! – предложил он.

Гоша охотно согласился.

Одутловатов сомневался в прибыльности азартных игр (хотя и видел своими глазами, как племянник обыграл Гошу), но потащился за ними.

Кумилкин уверял, что у него в игровых салонах везде знакомые охранники, которые за сотню рублей скажут, давно ли был джекпот, то есть насколько велика возможность выигрыша.

10

В первом же салоне им повезло: охранник шепнул, что джекпот был очень давно, так что играть можно почти наверняка.

Они и начали.

И сперва даже понемногу выигрывали – в том числе и Одутловатов.

Но он же первый и продул все, что у него было.

Обратился к племяннику:

– Дай взаймы немного.

– Щас прям! У меня только пошло!

И впрямь пошло, да только в другую сторону: скоро и Кумилкин был пуст. Он бросился к Гоше, но и тот растерянно шарил себя по карманам.

– Ты что же! – наскочил Кумилкин на охранника. – Врать мне вздумал?

– Отвали, – лениво ответил охранник.

– А ты знаешь, с кем связался? – грозил Кумилкин. – Ты знаешь, какой это авторитет? – указывал он на Гошу. – Ведь ты же авторитет, Георгий?

Гоша, не имея понятия о своей личности, готов был на любое предложение. И послушно сказал:

– Да, авторитет.

– Неужели? – весело изумился охранник.

Взял авторитета Гошу за ворот и вышиб им дверь, благо та открывалась наружу.

Кумилкин и Одутловатов вымелись сами, не дожидаясь той же участи.

Гоша сгоряча бросился обратно – и получил опять тычка, не сумев дать сдачи: его умение куда-то улетучилось. Или просто пьян был.

Веселье кончилось.

На другое утро они проснулись больные и вялые. Весь день лежали и пили воду. К вечеру Одутловатов сварил макарон, ели с отвращением, но с чувством долга: жить надо, питаться надо.

Потом два дня существовали впроголодь, потом Одутловатов получил пенсию, решили сначала купить продуктов впрок: крупы, вермишели, маргарина – того, что попроще, подешевле.

А остальное, естественно, прогуляли.

К исходу недели пребывания у дяди и племянника Гоша заболел. Лежал в поту, дрожал, все время просил пить. Лечили аспирином – других лекарств не было.

К ночи Гоше стало совсем худо, он стал горячим, губы обметало, глаза воспалились.

– Подохнет еще тут, – сказал Кумилкин. – Хлопот не оберешься.

– Надо Татьяне сказать.

– А ей он нужен? Он ей кто? Он ей никто.

– Жили же вместе.

– Это пока он здоровый был и при деньгах!

Но Одутловатов решил все же сходить к Татьяне.

– Твой-то помирает вроде, – сказал он.

– Какой это мой? Нет никаких моих у меня, кроме детей! – отрезала Татьяна. Потом спросила: – А что с ним?

– Температура высокая. Бредит даже.

– Не заразно?

– Откуда я знаю.

– Скорую помощь вызывайте.

– Ее вызовешь… Сама знаешь: без прописки у нас и в больницу не берут. Только на кладбище. С биркой на ноге.

– А меня не касается!

– Ну, извини…

И Одутловатов поплелся к дому. Но Татьяна окликнула его:

– Стой!

11

Она предусмотрительно захватила свою тележку-арбу – и не напрасно: Гоша не только ходить, встать не мог. С помощью Кумилкина и Одутловатова Татьяна уложила Гошу на тележку, повезла домой.

Поместила, как и прежде, в сарае.

Три дня Гоше было худо, на четвертый стало легче, температура спала. Лежал слабый, тихий. Регулярно впадал в сон, а во сне что-то бормотал. Татьяна прислушивалась.

– Не виноват я, – жалобно говорил Гоша.

А потом ласково:

– Мамочка, я мыл руки, мыл, мыл… И раму, мама, мыл, мыл…

А потом деловито и строго:

– Ввиду этого перспективы продвижения данного брэнда представляются сомнительными!

А потом запел:

– Милая моя, солнышко лесное…

А потом вдруг скороговоркой:

– Gelbe Blumen blьhen beim Birnbaum. Blьhen beim Apfelbaum blaue Blumen?

Лидия, навестившая Татьяну, пившая чай, как всегда, за столом в салу, прислушалась:

– Чего это он? На каком это?

– На немецком, что ли? – предположила Татьяна, сама учившая в школе немецкий и услышавшая знакомые звуки. – Школу, наверно, вспомнил.

Гоша же продолжил – складно и дробно:

 
– То sit in solemn silence in a dull dark dock
In a pestilential prison with a life long lock
Awaiting the sensation of a short sharp shock
From a cheap and chippy chopper on a big black block.
 

– А это уже английский, похоже. Слушай! А он не шпион случайно? – ужаснулась Лидия. Ужаснулась, впрочем, без особого ужаса, скорее даже с интересом.

– Если бы шпион, он бы на одном языке говорил.

– А он международный! И потом, их так учат, что они все языки знают. Недаром же мне казалось, что он как-то не так по-русски говорит.

– Что значит – не так?

– Ну, слишком правильно. И матом не ругается.

– Уже научился… Он вообще изменился очень, Лида, – горестно сказала Татьяна. – И не в лучшую сторону. Вот поправится – буду избавляться от него.

12

Но избавиться как-то не получилось. Гоша после болезни присмирел и даже изъявил желание поработать:

– Ты чего-то там помочь просила?

– Если бы ты что умел! Ну, тележку мне на базар отвези.

Гоша повез.

Им встретился Валерий, пребывавший, как всегда теперь, в праздничном настроении.

– Привет живой рабочей силе! – язвительно поздоровался он с Гошей. И похвалил Татьяну: – Молодец, Таня! Умеешь мужиков использовать!

Гоша ощетинился.

– Мужик, тебя не трогают? – спросил он.

– Чего такое? – изумился Абдрыков, считавший себя весьма сильным, хотя жизнь неоднократно доказывала ему обратное.

– А того. Подержи, Таня!

Татьяна машинально подставила руки, принимая тележку, а Гоша шагнул к Абдрыкову, резко толкнул его, и тот бесславно свалился в канаву.

Лежа там, он обиженно кричал:

– Так я тоже сумею! Без предупреждения!

Гоша, смеясь, взялся за тележку и покатил ее.

– Радуется, как дурачок, – пробормотала Татьяна, косясь на него.

Мужа ей было не жаль, но видеть унижение человека, пусть даже никчемного, она не любила.

На рынке Татьяна привычно и безнадежно торговалась с Муслимом, а Гоша весело смотрел по сторонам.

– Надо же, сколько всего… Хороший базарчик… И барахлом торгуют…

С трудом оторвавшись от приятного зрелища, он вслушался в диалог Муслима и Татьяны – и ввязался:

– Черненький, ты не наглей! – сказал он Муслиму.

Муслим, человек сдержанный, хоть и южный (там вообще гораздо больше сдержанных людей, чем принято считать), умолк на полуслове, поиграл желваками на скулах и, проглотив ком в горле, спросил Татьяну:

– Он тебе кто?

– Да помогает… Дальний родственник.

– Скажи ему, пусть уйдет.

– Отойди, в самом деле, – попросила Татьяна.

– Не любим правду! – заключил Гоша, хотя никакой особой правды в его словах не было.

И отошел.

– Дикий он у тебя, – заметил Муслим.

– Из деревни, – оправдалась Татьяна.

– А есть ведь нормальные мужчины, – напомнил Муслим, улыбнувшись.

– Да есть, – вздохнула Татьяна, знавшая об этом скорее теоретически: ведь где-то они действительно должны быть.

– Так в чем же дело? – спросил Муслим.

– А в чем?

– Не понимаешь?

Татьяна поняла – по ласковому прищуру глаз Муслима и по их особенному блеску. Но сказала невинно:

– Где уж нам понять. Ладно, пошла я.

Она осмотрелась: где Гоша?

13

А Гоша шел по рынку изменившейся походкой: легкой и плавной. Походкой охотника. То ткань рубашки помнет, как бы оценивая прочность и качество, то ботинки пальцем щелкнет, будто проверяя износоустойчивость, а сам, между прочим, смотрит не на конкретные вещи, а на все сразу. Видит: вот торговец засунул купюру в толстый бумажник, вот покупательница достала из кармана кофты портмоне…

А вот табачный ларек. Сигареты – дело дорогое, наличности тут немерено. Гоша увидел в окошко, как продавщица в ларьке приняла очередные деньги от покупателя и положила их в коробку из-под обуви, где было уже довольно густо. Он прошел несколько раз мимо. Заглянул:

– Здравствуй, девушка!

– Привет, – отозвалась пятидесятилетняя девушка.

– Сигареты я у тебя прошлый раз брал, помнишь?

– Какие?

– Редкие. «Золотой колос» называются.

– «Золотое руно»?

– «Колос».

– Не помню.

– Да вон они у тебя, наверху, – показал Гоша пальцем.

Продавщица посмотрела.

– Не вижу.

– Да вон, вон, ты так не достанешь, на табуретку встань.

Продавщица послушно встала на табуретку осматривала стеллаж на задней стене, забитый разнообразными сигаретными блоками.

– Как ты говоришь? «Золотой колос»?

Продавщица обернулась, но не увидела покупателя.

И коробки с деньгами не увидела.

Охнув, вскрикнув, она спрыгнула с табуретки, выбежала из ларька и закричала:

– Вор! Вор!

Татьяна растерянно шла по рынку, толкая тележку и озираясь.

Гоши не было, да и где его теперь увидеть: ловили вора. Крики, шум, люди мечутся. Тетка в цветастом халате, красная, зареванная, кричит:

– Такой лохматый, в желтой футболке! Всю дневную выручку… Паразит…

Татьяна аж похолодела.

Гоша ведь опять успел обрасти. И был в желтой футболке.