Текст книги "Милость к падшим"

Геласий, когда шут повернулся к нему задом, согнувшись и издав непристойный звук, схватился за рот, да так натурально, что шут в восторге развел руки:

– Молодец! За это получишь награду – одну монету. Согласен?

– Согласен! – сразу же согласился Геласий. – А я умею ходить колесом, как вы. И сальто-мортале делать. Вот, посмотрите! – и он прошелся колесом, а потом, разбежавшись, сделал переворот, не опираясь на руки, этому выучился сам.

– Этого не надо, без тебя умеем. Делай то, что я сказал.

Пренебрежительное отношение шута обидело Геласия, и он решил отомстить ему.

Во время представления, когда дошла очередь до этой пантомимы, всегда имевшей успех, шут, ткнув пальцем на Геласия, указал на него, ожидая, что он вытащит шар изо рта.

Но Геласий с невинным видом только пожал плечами.

Повисла неловкая пауза.

Шут стоял на помосте, глядя на Геласия и вопрошая взглядом: ну, давай, делай, как договорились!

Но Геласий сделал вот что.

Запрыгнул на помост, вытащил из кармана шута красный шар.

Потом вытащил из своего кармана такой же красный шар.

И вручил его шуту.

Показав ему язык, Геласий разбежался, сделал сальто-мортале и спрыгнул на землю с помоста.

Народ смеялся над обескураженным шутом, хлопал Геласию.

Эта проделка понравилась хозяину цирка, и он взял Геласия в свою труппу – убирать за зверями и выполнять другую грязную работу.

Святой мученик Геласий Комедиант

В дальнейшем Геласий стал помогать шуту, которому тоже понравились находчивость и выдумка Геласия – на выдумки он оказался горазд.

Неизвестно, как они договорились с родителями Геласия – скорее всего, отдали мальчишку за плату, но только с той поры Геласий стал цирковым артистом.

И вот что интересно. Самые удачные живые картины, которые придумывал Геласий, чаще всего были передразниванием людей, которых он замечал в своих поездках по Сирии, Иордании и другим городам и селениям Римской империи. Причем шутки его тем более нравились зрителям, чем больше он изображал известных людей, издевательски их копируя. Причем точно подражал не только их жестам, походке, но и голосам – мужским и женским, копируя не только простых блудливых жен, обманутых мужей и жадных купцов, но добирался, когда позволяла обстановка, и до власть предержащих, надевая наряды, в которых народ узнавал своих притеснителей.

Слава Геласия год от года росла, и чем взрослее он становился, тем больше собиралось народа на его представления.

Говорят, слава его дошла и до Константинополя, даже и там он давал свои представления.

И вот в то время, когда усилились гонения на христиан, когда всех, кто исповедовал Христа, выводили на арену на растерзание зверям, когда мучали и убивали с особой жестокостью, считая, что мор и чума, пожары и засухи идут именно от христиан, которые отказываются приносить жертвы богам, случилось Геласию давать представление в Гелиополе Финикийском.

Живые картины Геласия пользовались успехом еще и потому, что они изображали события, которые именно сейчас, именно в этом городе, где он выступал, были злободневны.

Правитель Гелиополя особенно ненавидел христиан.

Геласий, чтобы угодить ему, решил поиздеваться над обрядом Святого Крещения.

Под приплясывания и звуки тамбуринов на помост вынесли огромную ванну и налили в нее воду.

Затем два подручных, изображавших родителей Геласия, вывели его и раздели догола. Он таращил глаза, трясся от страха и не давался в руки священнику. Причем визжал, непристойно корчился, показывая свой излюбленный комедийный трюк – голую задницу, разрисованную под скалящуюся физиономию.

С большим трудом артист, изображавший священника, затолкнул его в ванну.

– Во имя Отца! – возгласил он, окунув Геласия с головой.

– И Сына! – и окунул его второй раз.

– И Святого Духа! – и в третий раз погрузил его в воду.

Народ покатывался со смеху.

Мокрый Геласий, с которого ручьями стекала вода, стоял в ванне, а артист растирал его простыней.

Затем с ужимками стал одевать его в чистую белую тунику.

Геласий, которому предстояло в это время кривляться, почему-то стоял замерев, давая себя одеть, как послушный ребенок.

И из ванны он вышел, не сделав положенный кульбит, чтобы брякнуться на задницу, а спокойно прошел по помосту и остановился на самом краю.

Повернулся в сторону возвышения, где сидели в креслах, в дорогих тогах, правитель Гелиополя и его жена.

Сбоку от них расположилась свита, позади стояла стража.

Все ждали, что сейчас выкинет знаменитый артист.

Но он стоял недвижно, точно к чему-то прислушиваясь.

Солнечный луч, скользнув по нему, на какие-то мгновения остановился на его лице.

Появилась не привычная гримаса, а светлая улыбка.

Он просветленным взглядом посмотрел на ложу правителя, потом на притихший народ.

И вдруг медленно осенил себя широким крестом.

Сзади к нему подошел артист, изображавший священника, и горячо зашептал:

– Геласий, очнись!

– Сейчас, – кивнул он, всё еще находясь в новом, совершенно непривычном для себя состоянии. – Я крестился, дорогие мои собратья! Понимаете, крестился! – И он опять широко перекрестился. Затем встал на колени: – Простите меня, люди! Теперь вы все братья мои – ведь так говорил Христос!

– Не смешно! – крикнул кто-то из толпы.

Но уже многие начали понимать, что на их глазах происходит чудо.

– Геласий! – крикнул кто-то из зрителей. – Скажи яснее, что с тобой?

– Ты играешь? Представление продолжается? – раздался другой голос.

– Нет, друзья мои! Я сам не понимаю, как это произошло… Но произошло! – и он широко, с совершенно не свойственной ему улыбкой, с просветленными глазами смотрел на народ. Потом перевел взгляд на ложу: – Простите меня, ваша светлость. Я так недостойно передразнивал вас. И вы простите, прекрасная матрона.

– Прощаем тебя, Геласий. Мы же просвещенные правители. Мы понимаем театральное искусство. И чтим тебя как замечательного актера. Но объясни нам, прошу тебя, эту новую твою пантомиму.

Геласий поклонился, прижав руку к груди. Сейчас он был похож скорее на героя какой-то античной драмы, чем на шута.

– Это не пантомима, ваша светлость. Это преображение, которое сотворил со мной Господь! Я теперь христианин!

– Ты понимаешь, что говоришь?! – изумился правитель. – Или тебе неизвестно, что христиане враги империи?! И самого императора!

Геласий ответил не сразу.

Подождал, пока правитель успокоится. Но тот, поняв, что идет не представление, а свершается публичное обращение ко Христу, пусть и столь необычное, но очень серьезное, повторил:

– Продолжай представление, Геласий! И мы поймем – ведь ты великий актер, и у тебя бывает усталость от работы! С твоим умом вышло временное помутнение, не так ли?

– Нет, ваша светлость. Вышло не потемнение, а просветление. Теперь я христианин!

Тут подбежала циркачка, которая была если не жена Геласия, то самый близкий ему человек среди труппы. Она попыталась увести его с помоста, обращаясь к ложе правителя:

– Простите его, ваша светлость! Вы верно заметили, что у него помутнение!

Геласий резко оттолкнул циркачку:

– Уйди, женщина! Народ! Слушайте Геласия, нового проповедника Христа! Больше не будет насмешек над верой! Не будет кривляний и дурачеств! Будет проповедь!

Мы найдем слова и покажем вам новое представление… Во славу Господа!

– Стража! Увести этого безумца! – приказал правитель.

Геласия арестовали и увели.

Правитель придумывал, как примерней наказать Геласия.

Решил, что надо сделать это публично, заставив Геласия признать, что с ним произошло временное помешательство.

И вот вывели Геласия на главную площадь в Гелиополе, где сооружен был помост – но не для представлений, а для казни.

Геласий был спокоен, сам шел к плахе.

Но прежде, чем положить голову на плаху, громким голосом возгласил:

– Мужи и жены гелиопольские! Крещайтесь во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! И этой верою обретете жизнь вечную!

И после этих слов спокойно положил голову на плаху.

И был усечен мечом.

– Поскольку это произошло в Гелио-поле Финикийском, он прославлен во святых как Геласий Гелиопольский, – закончил свой рассказ Виталий.

Лефтерис словно видел всё, о чем рассказал монах.

Ни на секунду не усомнившись в достоверности рассказа, он с благодарностью посмотрел на монаха.

– Как хорошо вы рассказали. И я подумал… Вот бы все это показать в театре! Тогда бы святитель Иоанн Златоуст изменил свое мнение и про театр, и про актеров! Сказал бы, что театр перестал быть местом разврата и школой прелюбодействия!

– Да, святитель очень жестко высказался о театре. Еще и потому, что в его время именно мимы жестоко высмеивали церковные обряды. В том числе и Святое Крещение. Однако пора расставаться, дорогой Лефтерис.

– Мы увидимся еще? – горячо спросил юноша.

– Конечно, если захочешь. Я ведь продаю свое рукоделие на Агоре. Там и найдешь меня.

Глава 8
Стрелы тьмы

«Свадьба! На следующей неделе! – раздраженно думал Наклетос, быстро шагая от дома, где находилась рабочая комната отца – там он принимал посетителей и решал текущие дела. – Лиат! Это скрытая еврейка, в которой разве есть красота? Ну да, она недурна, но разве можно сравнить ее с Алоли?! Отец Лиат, конечно, знатный человек. Но богатство свое нажил, потому что женился на еврейке! И получил богатую невесту с целым состоянием, вот в чем дело! Евреем в Александрии жить запрещено, их выгнали отсюда еще при императоре Юстиниане, когда они подняли бунт. Они живут здесь тайно, укрываясь, как мать Лиат, за богатыми мужьями, ромеями или греками… Да что там! Пусть она еврейка по матери, я бы женился, если бы любил! А так… Но что же делать теперь? Что?»

Так он рассуждал, а между тем наступал вечер, на улицах темнело, и надо было решать, куда же идти.

«Может, прямо к ней? Если Джаб предал и некому довериться… Почему бы мне самому не переговорить с этой хозяйкой, как же ее звать… Джаб говорил… Да, вспомнил! Левкиппа!»

Но тут же он подумал о том, что может произойти нежелательная встреча, что его узнают, и тогда…

«Пусть! Если я буду прятаться, как же она узнает обо мне? Я должен увидеть ее! И всё сказать! И…»

Теперь он шел, уже понимая, куда направляется. Он знал, где находится дом блудниц. Однажды товарищи по состязаниям даже звали его туда, когда веселились в доме одного из знакомых, пили, потом гурьбой направились в этот дом. Но он не пошел с ними, наврал, что у него свидание. Но дом запомнил. Надо пройти вот по этой улице, свернуть в переулок и выйти на небольшую площадь…

Чья-то рука легла на его плечо.

Он резко оглянулся, сразу схватившись за кинжал, засунутый за пояс туники.

Позади, в милоти с капюшоном, надвинутым на глаза, стоял человек.

Наклетос сразу узнал его:

– Джабари!

Джаб сдвинул с головы капюшон.

– Я.

– Чего тебе?

– Хочу остановить вас от неразумного поступка, молодой господин.

– Ты следил за мной! А, по приказу отца! – Он взял Джабари за грудки, приблизил к себе. – Предатель! Ты стал еще и соглядатаем!

Джабари не сопротивлялся.

– Выслушайте меня, господин. И всё поймете.

– Я и так все понимаю!

– Нет, не всё.

– Ну, говори!

– Давайте найдем более подходящее место. Вот здесь есть сад, я его хорошо знаю.

Джабари имел в виду тот самый сад, где цвел миндаль и где он совсем недавно вразумлял Левкиппу.

Теперь предстояло вразумить Наклетоса.

Когда нашли место в саду, где можно было сесть на скамейку, Джабари, уже заранее приготовившись к этому разговору, приступил к выполнению задуманного им плана:

– Только вы не сильно расстраивайтесь, господин. Постарайтесь воспринять тяжелую для вас новость по возможности спокойно.

– Да что такое? Говори!

– Дело в том, что Алоли любовница вашего отца.

– Что?

– Он вызывает ее на загородную виллу. И теперь хочет поселить ее неподалеку, в охотничьем домике. Чтобы она встречалась только с ним. – Наклетос ошалело смотрел на Джабари. И не мог вымолвить ни слова от изумления. – А что вы удивляетесь, господин. Ее красота кого хочешь сведет с ума. Я знаю, он сначала сопротивлялся. Но если поставил перед собой цель, обязательно достигает ее.

Наклетос молчал. Известие, как мельничный жернов, проворачивалось в его мозгу.

Провернулось.

– Давно это началось?

– После приезда комита. Я знаю, что ее привозили к господину уже дважды.

И он ждет ее в субботу, то есть через день, снова.

– Через день, – повторил Наклетос. Глаза его смотрели куда-то в пустоту. Потом он быстро взглянул на Джабари. – У нас есть целый день! Это немало! – На небо выплыла желтая луна, осветила лихорадочно блестящие глаза дискобола. Он, кажется, понял, что соперник у него слишком силен. Но отступать, как и отец, не привык. – Я понимаю тебя, Джабари. Ты выбрал сторону отца. И это вполне справедливо. И пришел сюда, чтобы удержать меня, согласно воле отца…

– Нет, господин, – твердо произнес Джабари. – Я поступил иначе.

– Как?

– Хозяйку дома, Левкиппу, я хорошо знаю. Через нее узнал, что ваш отец, мой драгоценный хозяин, который мне так дорог… что условия, которые выдвинул он… танцовщица, не достойная его милости… не приняла! – резко закончил он.

– Не приняла? – опять изумился Наклетос.

– Да, не приняла! Так мне сказала Левкиппа.

– Но почему? – продолжал изумляться совсем сбитый с толку Наклетос. – Она обязана! Ведь это агораном! А, наверное, малая цена!

– Нет, господин! Цену ваш отец назначил слишком даже высокую.

– Ничего не понимаю! – сказал вконец обескураженный Наклетос.

Джабари понял, что юноша, непобедимый на Гептастадионе, в поминании отношений между мужчиной и женщиной несмышленый мальчик.

И продолжил свою игру:

– Алоли, вы сами убедитесь, женщина, которая имеет немалую власть. Она может выбирать себе покровителей по своему усмотрению. Заметьте, покровителей, а не любовников, как прежде! Здесь разница!

– У нее есть кто-то значительней отца?

– Опять ошиблись, господин.

– Так объясни, в чем дело! – возмутился Наклетос.

Луна хорошо осветила сейчас его лицо – взволнованное, с прямым коротким носом, чувственным очерком губ, небольшим лбом, на который наползали черные кудри.

Да, если бы лоб побольше был и глаза отмечены мыслью, можно было бы назвать Наклетоса красивым юношей.

Впрочем, такие, как Наклетос, как раз и нравятся женщинам. Они большелобых не любят. Особенно здесь, в доме блудниц. Даже такие женщины, как Алоли или Коринна, у которых есть выбор.

Это хорошо знал Джабари, на это и делал ставку в своей опасной игре.

– Мой господин, красавице Алоли не нужен такой властный и уже далеко не молодой повелитель. Ей нужен… такой, как вы.

Наклетос встрепенулся.

– Что? Я?

– Да, вы! Когда она услыхала, что вы стремитесь узнать ее, она так и засияла. И сказала Левкиппе, чтобы звала вас, а не вашего отца!

– Нет, этого не может быть… Она же не знает меня…

– Знает! Видела вас на состязаниях, во время ваших триумфов! И когда узнала, что вы желаете встречи с ней, тогда и отказала вашему отцу!

– Господи, неужели это правда? – Наклетос крепко взял Джабари за руки.

– Правда, истинная правда! – вдохновенно врал Джабари.

– Так идем к ней скорей! – Наклетос встал и поднял со скамейки Джабари.

– Нет, господин, сегодня к ней нельзя. А вот завтра, как раз в это же время, она примет вас.

– Но почему не сегодня?

– Потому что сегодня вас с нетерпением ждут отец и мать. Они боятся, как бы вы сгоряча не совершили необдуманных поступков. Поэтому мы сейчас вернемся домой, вы сделаете вид, что всё поняли, образумились… Понимаете? Успокоим отца, в особенности досточтимую вашу матушку, которая места себе сейчас не находит. Я вам потом скажу, почему.

– Да, ты прав. Надо их успокоить. Джабари, теперь я вижу, что ты настоящий друг. И я сумею отблагодарить тебя, верь мне.

– Не сомневаюсь, мой господин. И я сделаю всё, чтобы помочь вам.

Они уже шли по улице, направляясь к дому агоранома. Шли быстро, но на площади, от которой лучами расходились улицы, ведущие и в богатые кварталы, и к дворцам на Агоре, Джабари остановился.

– Здесь я вас покину. Я должен успеть сделать еще немало дел.

– Но ты договоришься о нашей встрече с Алоли?

– Конечно, мой господин.

– Жду известий, Джабари.

Тот кивнул и направился такими же быстрыми шагами в обратную сторону, к дому блудниц, где его ждала Левкиппа, уже всё подготовившая для встречи Джабари с Алоли.

Когда он постучал в потайную дверь, Левкиппа открыла ему. Провела в боковую комнату, предназначенную для тайных переговоров. Джабари вопросительно посмотрел на нее.

– Она ждет нас.

– Что ты сказала ей?

– Всё, о чем ты просил.

– И что?

– Она готова встретиться с Наклетосом.

– А Леонидас?

– Надеюсь на твое красноречие, – польстила Левкиппа.

Он усмехнулся.

– Но она знает, что это отец и сын?

– Конечно, мой господин. Удивление длилось недолго. Потом на лице появилась гримаса. То ли брезгливости, то ли презрения… Но опять недолго.

Джабари задумался.

– Это правда, что они жили с отцом как муж и жена?

– Не знаю, господин. Но однажды, когда гостил у нас философ Аксантос, он, возлежа с кубком вина, рассказывал нашим женам о любви египетских фараонов. Говорил, что царица Нефертити первым браком была за родным братом. Что и отцы жили со своими дочерями – в этом они не видели ничего дурного.

– К чему ты клонишь?

– Я тогда обратила внимание, что лицо Алоли исказила точно такая же гримаса, как и теперь.

– Ясно. Идем.

Они прошли через коридор к комнате, где теперь принимала гостей Алоли.

Она сидела в кресле, в боковом углу комнаты, освещенная светильником, укрепленным на стене.

На ней была стола[20]20
  Сто́ла – длинное женское платье с рукавами.


[Закрыть], украшенная золотым шитьём. Под столой – туника. На голове – диадема с прикрепленной паллой[21]21
  Па́лла – вид шали, которой женщины Александрии покрывали голову и плечи.


[Закрыть], ниспадавшей на ее прямые плечи. Голова поднята, миндалевидные глаза внимательно смотрели на вошедших.

– Ты как царица! – восторженно сказала Левкиппа, мелкими шажками подойдя к Алоли и поцеловав ее в щеку. – Ты ведь знакома с господином Джабари, не так ли?

Алоли встала и приветственно поклонилась:

– Я много слышала о вас, досточтимый господин Джабари.

Джабари снял свою черную милоть, небрежно бросив на стоящее рядом кресло. Оказался в черной тунике, спереди расшитой серебряной полосой. Кожаный пояс опоясывал его мускулистое тело. На ногах – кожаные сапоги, указывающие на его знатное положение. Его суровое лицо и властный взгляд подчеркивали черты характера человека, привыкшего командовать.

Но Алоли уже привыкла и к таким посетителям.

Джабари развернул кресло, сел лицом к Алоли. И ей показал на кресло, разрешая сесть.

Алоли села, слегка подобрала длинную столу, так, чтобы он увидел ее красные сапожки. Их в Александрии надевали знатные женщины.

Джаб усмехнулся, и лицо его из внимательного превратилось в лицо хищника.

– Вот что, царица, – с насмешкой произнес он. – Не забывай, кто ты и какая власть дана почтеннейшему господину Леонидасу и мне, его первому помощнику. Ты должна быть польщена вниманием столь важной особы, как господин Леонидас. Не так ли?

– О да, – ответила Алоли и нагнула в поклоне голову.

Но и этот жест был величавым – она продолжала играть царицу.

– Ну, если ты всё понимаешь, значит, мы можем договориться. Левкиппа, подай нам вина. – Левкиппа быстро выполнила приказание. Отхлебнув из чаши греческого вина, Джаб продолжил: – Я думаю, выйти можно из любого трудного положения. Хотелось бы знать, как ты намереваешься действовать.

Он со вниманием посмотрел на Алоли.

Она пыталась понять, что хочет этот надсмотрщик. Такие привыкли бить непокорных плетьми. А если надо, то пускали в ход кинжал или меч.

Леонидас вел себя с ней примерно как и ее отец, грубо и жадно, торопясь поскорее насытиться. И стал ей противен после первого же свидания. Но пришлось согласиться и на второе, потому что Левкиппа сказала, что он пригрозил закрыть заведение, если она откажется от свиданий. Он пошел на уступки, решил поселить ее в отдельный дом, чтобы она не встречалась ни с кем, кроме него.

Про себя Алоли стала думать, как избавиться от Леонидаса.

Потому что опять предстояла кабала.

Менее противная, чем у отца, но все-таки кабала.

Вольной жизни с любовниками, которые были ей по душе, выпало совсем немного.

Узнав, что ее жаждет сын Леонидаса, в ее голове закружились самые дерзкие планы.

Рассказала она о своем неожиданном сложном положении матери. Мать сразу сказала, что надо соглашаться на предложение Леонидаса. Встретив отпор дочери, она стала тоже строить свои планы.

– Я привыкла слушаться господ, – промолвила Алоли, вынуждая Джаба первым высказать свои соображения.

Он нанес ответный удар:

– Но ведь и от твоего поведения зависит многое. Ты можешь так развернуть корабль, что он поплывет по твоему курсу.

– Я не слишком опытный мореплаватель. Но всё же встречались мне и молодые судоводители.

– Но у них нет опыта. К тому ж на их кораблях мало монет, чтобы запастись всем необходимым для плавания.

– Согласна. Но у молодых могут быть верные и опытные рулевые.

Джаб, явно не ожидавший, что у танцовщицы может быть ум, осклабился:

– Значит, ты предлагаешь действовать вместе?

– Я ничего не предлагаю. Ваша воля для меня важней.

Джаб размышлял. Отставил чашу с вином, подошел к Алоли вплотную, заглянув ей прямо в глаза.

Она не испугалась, так же твердо смотрела на него.

– Но скажи, если мы будем действовать вместе… Как я могу поверить, что ты не обманешь меня?

– У вас есть власть, господин. И Левкиппа.

Сердце хозяйки дома ушло в пятки. Она уже и думать забыла, что говорила ей Амизи. Надо быть только с Джабом, он всё устроит.

И еще она поняла, что теперь ей так просто не выпутаться из начавшей набирать обороты игры. Будто на Гептастадионе прозвучал сигнал и кони с колесницами вырвались на беговые дорожки.

– Завтра ты примешь Наклетоса, – приказал он Алоли. – Постарайся, чтобы он не ушел отсюда, а улетел как на крыльях. Поняла?

Алоли обдумывала предложение.

«А Леонидас? Он похож на разбойника… Может, и в самом деле разбойник? Только хорошо одет. Но ведь и я вырядилась не по чину…»

– Поняла. Леонидасу можно сказать, что я больна. И вы, господин, тоже должны что-то выдумать…

– Не беспокойся. У меня есть неплохое оружие.

Алоли впервые за этот вечер улыбнулась ему одной из своих улыбок, которые, она это знала, так нравятся мужчинам.

– Может, скажете, господин, к а к о е это оружие?

Джаб подобрел, поняв, что сделка заключена.

– Чтобы ты поняла, что я на тебя рассчитываю и что теперь мы оба в одной упряжке, скажу тебе о своем оружии. – Он помедлил, а потом сказал: – Лидия, жена Леонидаса.

Алоли послала ему еще одну из своих улыбок:

– Как вы мудры, господин.