Текст книги "Милость к падшим"

Глава 14
Торговец пряностями и торговец мясом и шкурами

Заседание суда решили продолжить на следующий день.

Лефтерис, выйдя из дворца, пошел по площади, сам еще не зная, куда идет.

Он мысленно продолжал искать того, кто же совершил убийство. Полагать, что это Наклетос решился на убийство отца, как это посчитали после его выступления многие, он не мог.

Наклетос хотя и не слишком умный человек, но всё же порядочный. Лефтерис знал его давно, вместе занимались не только на гептастадионе, но и ходили слушать проповеди святейшего Иоанна, патриарха. Наклетос не разделял многое из того, что говорил патриарх, но соглашался, что он человек особенной, светлой души. Поступать так, как святейший, конечно, невозможно. Для этого надо стать святым.

А кто же достигнет святости, если жизнь совсем иная? Да и все вокруг, начиная с родителей, поступают совсем не так, как говорит святейший.

Но главное, что заронил в душу молодых своих учеников, святейший достиг.

Не у б и й – это, считал Лефтерис, Наклетос понял твердо.

Не мог он убить своего отца. Даже руками наемников.

Нет, это кто-то другой…

Кому это выгодно? – так вопрошал Цицерон в таких случаях.

Кому?

Так он шел, задумавшись, по рынку и вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за рукав.

Оглянулся, остановившись.

Позади него стоял человек наружности самой обыкновенной. Роста среднего. Одет тоже обыкновенно – в камизию, подпоясанную простой витой веревочкой. Волосы редкие, мысочками вперед, на лоб, как это делают мужчины, начинающие лысеть. На ногах, правда, сапоги, в них заправлены штаны того же черного цвета, что и камизия. Вероятнее всего, кто-то из торговых людей.

– Простите, господин. Я тоже был на суде. И хотел бы поговорить с вами.

– О чем?

– Вам я могу довериться… Вы, сразу видно, человек честный. Давайте отойдем вот сюда, в стороночку. Здесь можно присесть.

Лефтерис послушался незнакомца. Сели на каменную скамью, которая стояла под кедром с широкой и густой кроной.

– Меня звать Дакарэй, я торговец пряностями. Ваши споры с философом Аминтасом я слушал и проникся к вам уважением. Когда увидел вас в суде, секретарем у вашего почтенного отца… решил – вот человек, кому всё можно рассказать.

– Да что рассказать? – нетерпеливо перебил его Лефтерис.

– Слушайте. Неподалеку от меня торгует мясник Бомани. Человек темный. Я точно знаю, что его судили и он находился в заключении. Но как-то выкрутился. Он из породы людей х в а т к и х, способных за монеты на всё.

– Ну так что же? Таких людей немало в Александрии.

– Слушайте дальше, молодой господин. Этот Бомани подошел вчера ко мне, как к давнему знакомому. Спрашивает: не знаю ли я, продается ли дом в нашем египетском квартале? По сходной цене, и чтобы дом был подходящий… Для его семьи из пяти человек. Странно мне это было слышать, потому что Бомани только недавно вернулся из каменоломен, где отбывал наказание. И вдруг у него достаточно монет, чтобы дом купить… Что дом ему нужен х о р о ш и й, я понял, как следует его расспросив, что ему приискать, раз уж он ко мне обратился, как к давнему знакомому. А знакомство у нас действительно давнее, как-то оказались в одном караване – я шел за пряностями, а он за шкурами овечьими и верблюжьими… Ну и многое мне порассказал о своих подвигах – ему-то кажется, что таковые и есть его злодеяния…

Лефтерис слушал, всё более заинтересовываясь рассказом Дакарэя, а потом проговорил:

– Продолжай…

– И я подумал, молодой господин… Тем более я видел, как вместе с господином Джабари они куда-то удалялись. А потом вдруг у него появилось столько монет на хороший дом…

Лефтерис, пристально глядя на Дакарэя, промолвил:

– Вы понимаете, что если я в суде скажу о том, что вы мне передали, вам надо будет всё это подтвердить? Иначе мне не поверят.

Дакарэй молчал, опустив голову, затем произнес:

– А без меня никак нельзя?

– Нельзя. Вы же сами сказали, что он человек х в а т к и й. А Джабари еще более хваткий.

Помолчали.

– Дакарэй, ваша догадка очень сильная. Но чтобы ее обнародовать, надо тоже быть сильным человеком.

– А как вы думаете, господин Лефтерис, Джабари способен был решиться убить своего господина?

– Вполне возможно. Судите сами: кто еще заинтересован, чтобы господин Леонидас ушел в мир иной? Наклетос? Нет, я его хорошо знаю. Алоли? Этого они хотят, но ведь это глупость. Зачем ей убивать Леонидаса? Чтобы быть с его сыном? Да не нужен он ей, найдутся побогаче и познатней господа! К тому же она, если вы заметили, совсем не за богатством гонится. Ей другое нужно! Согласны?

– Похоже, всё сходится на Джабари.

– Похоже. Ну так что, придете на суд?

– У меня семья.

– Да, Дакарэй. Тут воля ваша. Подумайте. Вас защитить будет трудно, но возможно. Если Джабари уберут и будет честный ситофилак.

– А такие есть?

Лефтерис улыбнулся:

– Вы христианин, Дакарэй?

– Да.

– Ну вот, с Христом мы обязательно победим.

Дакарэй тоже улыбнулся:

– Да, но с Христом трудно. Могут распять.

– Но ведь во имя Его. Подумайте.

– Подумаю.

Они пожали друг другу руки и расстались.

На следующий день в зале заседаний суда народу набралось еще больше, чем в прошлый раз. Люди толпились и на ступеньках дворца, переговаривались, высказывая разные предположения о том, как пойдет расследование дела и чем оно закончится.

Но вот префект ударил своим жезлом об пол, и наступила тишина.

– Господин Джабари попросил суд вызвать его для дачи дополнительных показаний, – произнес он.

Джаб вышел на середину зала.

И начал говорить громко, с чувством боли, которую постарался придать своим словам:

– Мне тяжело будет сказать то, что вы услышите, досточтимые господа префект и дефенсор, и вы, уважаемые члены суда, и ты, народ Александрии. Но раздумывая ночью над всем сказанном здесь вчера, особенно после того, что сказал уважаемый сын господина Леонидаса, я решился. Так вот. Почтенная госпожа Лидия, желая отвести беду от любимого мужа и не менее любимого сына, вызвала меня, чтобы обсудить положение дел.

Я горжусь тем, что являюсь доверенным лицом не только господина Леонидаса, ныне ушедшего от нас, но и матроны Лидии. И мы, взвесив все «за» и «против», решили, что лучшим способом для всех будет, если соблазнительницу и блудницу мы отправим подальше от Александрии. Ведь она собиралась в Константинополь, так пусть и уплывает туда! И чтобы я нашел корабельщиков, которые взяли бы ее в плавание… И вот это страшное плавание произошло! Господин Наклетос узнал про то, когда к отцу должна прибыть эта особа, и вот… Сами посудите, на что может решиться юноша, сердце которого разрывается от чувств, от ревности, захватившей всё его существо! Мне его искренне жаль, но я должен сказать правду суду!

– Выходит, вы обвиняете сына в убийстве отца? – перебил его префект. – У вас есть доказательства?

– Иначе бы я не стал говорить эти горькие слова! – взволнованно ответил Джабари. – Вот перстень, который в знак нашей дружбы и моей преданности дала мне госпожа Лидия. Она приказала мне молчать, никому ни в коем случае не говорить о ее плане. От выполнения которого я отказался! К ее огорчению!

– Ее плана? – переспросил с нескрываемым удивлением префект. Голос его несколько сел.

– Чтобы отправить блудницу в путешествие, – подтвердил Джабари.

Он подошел к Лефтерису и передал ему перстень.

Лефтерис встал со своего места и передал перстень префекту.

– Вы хотите сказать, – продолжал префект, разглядывая перстень, – что вы поняли план госпожи Лидии… которая решила танцовщицу… отправить в так называемое путешествие…

– Вы хорошо сказали, господин префект: «В так называемое путешествие…» Я сказал госпоже, что молчать, конечно, буду. Но вот искать корабельщиков – не по моей части.

Опять в зале раздался шум.

Но в этот раз префект был даже рад этому – ему нужно было время, чтобы переварить то, что сказал Джабари.

Когда шум смолк, Джабари продолжил:

– По моему мнению, к которому я пришел, не спав всю эту ночь, я понял, что убийца поджидал в саду блудницу. В темноте он не разглядел, что это идет господин Леонидас. А когда нанес смертельный удар, исправлять что-то было поздно. Убийца сбросил тело в море, скрылся. Так обстояло дело.

Джабари поклонился.

Префект разрешил ему занять свое место.

Вызвали госпожу Лидию.

Она, бледная, явно потрясенная тем, что сказал Джабари, всё же держалась прямо, с достоинством. По ее лицу, горящим глазам было видно, что она тяжело переживает.

– Госпожа Лидия, – вступил в допрос дефенсор, – мы понимаем, как вам трудно сейчас, после кончины мужа… Но всё же вынуждены спросить вас… Это действительно ваш перстень?

– Да.

– И вы его дали господину Джабари?

– Да.

– С какой целью?

– В знак благодарности. Он согласился помочь мне. И взялся отправить танцовщицу Алоли из Александрии в какой-нибудь другой город – куда она пожелает.

– То есть в путешествие в прямом смысле?

– Конечно! Речи не могло быть о чем-то ином! Разве я могла даже подумать об убийстве? Я думала лишь о том, как оградить моих самых любимых людей от пагубной страсти! Вот и всё!

– Но господин Джабари мог истолковать ваши слова иначе.

– Да, теперь я вижу, что он мог! Вижу, какая подлая у него душа! Как хитро и умно он устроил ловушку моему несчастному мужу! И мне!

Она не выдержала и разрыдалась, закрыв лицо руками.

К ней быстро подошел Лефтерис. Поддержал ее, чтобы она не упала. Попросил прислужника, чтобы тот принес воды.

Когда Лидия немного успокоилась, дефенсор спросил, может ли она ответить еще на один вопрос.

Она кивнула.

– Госпожа Лидия, вы знали, что в ту ночь ваш муж уйдет на виллу?

– Нет, не знала. И что эта женщина придет туда, тоже не знала.

– Хорошо, садитесь на свое место. Лефтерис, ты, кажется, просил слова?

– Да, господин дефенсор. Позвольте мне огласить результаты расследования.

В это время в зал заседаний вошел святейший патриарх Иоанн. Запоздал он из-за болезни, да и необязательно было ему выслушивать это дело, разбираться в нем. Но узнав, что тут якобы замешан какой-то монах, которого обвиняют в том, что он по ночам ходит в дом блудниц, патриарх всё же решил выяснить обстоятельства громкого дела. Тем более что участниками преступления, судя по разговорам, доходившим до патриарха, оказались известные в Александрии люди.

Бочком пробираясь к своему месту, кланяясь, он, явно смущенный тем, что все встали, приветствуя его как любимого человека, руками показывал, чтобы все сели, что он извиняется, невольно прервав ход заседания.

Худой, седобородый, в белой мантии с золоченым крестом на груди, он торопливо кивнул председателям собрания и сел, внимательно посмотрев на юношу Лефтериса, вышедшего к середине просторного зала.

Лефтерис поклонился святейшему и начал:

– Многоуважаемые господа префект и дефенсор! Ваше святейшество! Позвольте доложить вам, что выяснилось в результате расследования. Прежде всего о самом господине Леонидасе, уважаемом в Александрии агораноме. Смелый, деятельный, не один раз доказавший, что он умело справляется с делом, на него возложенным, он, конечно, нажил себе не только друзей, но и врагов – больше всего тайных, чем явных. Потому что бороться с ним не приведи Бог – он решителен, знает закон и неукоснительно следует ему. Есть ли у него промахи? Конечно же есть! А у кого их нет? Да еще и при власти!

И уважаемый господин агораном время от времени начинает забывать, что все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною[14]14
  1 Кор. 6, 12.


[Закрыть]. Так говорит апостол Павел.

И вот появляется красавица танцовщица, и господин Леонидас влюбляется. И как властный человек считает, что раз возникала страсть, значит, надо ее удовлетворить. И вот ночью, один, предварительно договорившись со своим ближайшим помощником, господином Джабари, он идет навстречу этой страсти, не зная, что идет навстречу своей гибели. Потому что в кипарисовой аллее, притаившись, его уже ждет убийца. Убийца хорошо знает, что это именно господин Леонидас, а не женщина Алоли. Вот он хватает сзади жертву и наносит удар в шею, разворачивает к себе и наносит еще один удар – прямо в сердце. Обратим внимание, что убийство выполнено знающим свое дело человеком. Но он второпях не замечает, что сорвал с плаща агоранома вот эту фибулу. Она падает на аллею, и утром ее находит садовник по имени Гьяси. Он здесь, уважаемый суд. – Лефтерис передал фибулу на стол префекта, затем указал на галерею, где стоял загорелый старик Гьяси. – Садовник обнаруживает и кровавые пятна, которые ведут к лодке, стоящей у берега моря, – продолжил Лефтерис. – Отплыв на лодке примерно на то расстояние, которое преодолел убийца, пловцы находят тело убиенного и привозят его к дому.

Лефтерис сделал небольшую паузу, подошел ближе к столу префекта.

– Теперь попробуем определить, кто же организовал засаду и убийство. Обратимся к практике великого Цицерона, который в подобных случаях всегда задавал один и то же вопрос: кому это выгодно? Госпоже Лидии? Вряд ли. Она борется за честь семьи, за свою любовь к мужу. Может ли она организовать убийство? Нет! Не может! Она по-другому воспитана, и у нее другие принципы жизни. К тому же она не знает, что именно этой ночью, именно в этот час по аллее, ведущей к вилле, должен идти ее муж. Как же она может устроить засаду да и просто найти убийцу, если тот, кто может это сделать, ей отказал? Ведь Джабари сам сказал, что искать корабельщиков – не по его части. Да и времени на это у нее просто нет – прошло слишком мало времени до ночи, в которой погибнет господин Леонидас!

Теперь посмотрим на господина Наклетоса. Он убийца своего отца? Какая у него выгода? Никакой. Отец ему не соперник. Потому что Наклетос молод, хорош собой и танцовщица явно предпочтет его отцу. Что она тут публично и сказала.

Кто же у нас остается из окружения господина Леонидаса? Да ближайший его помощник – господин Джабари!

Лефтерис резко повернулся и выбросил руку вперед, показывая на того, кого назвал.

И зал многоголосо охнул, поняв, что назван убийца.

Лефтерис несколько секунд не опускал руку.

Потом сказал:

– Повторим вопрос Цицерона: кому это выгодно? Хочет ли господин Джабари убрать своего хозяина? Да! Пять лет служит ему. Всё делает, что ему прикажут. И у него рождается мысль: да что это я служу человеку, за которого всё делаю? Почему это я должен быть всего лишь ситофилаком, а не агораномом?

– Доказательства! – закричал Джабари, вскочив с места.

– Будут вам доказательства, будут. – Лефтерис рукой показал Джабари, чтобы тот сел на место. – Вы ловко всё устроили, Джабари. Вот и золотой перстень с рубином вам пригодился. А ведь дала его вам госпожа Лидия от всего сердца. Но вы забыли, что нет ничего тайного, что не стало бы явным, как сказано в Евангелии. Охрана, введите обвиняемого торговца мясом Бомани.

Ввели приземистого, мускулистого Бомани со связанными руками.

Арестованный ночью, он сразу же понял, что надо бежать. Но Лефтерис привел большой эскорт солдат, чтобы не упустить убийцу.

Взгляд Бомани блуждал. Он поеживался, как от холода. Видимо, его била нервная дрожь.

– Господа префект и дефенсор! Перед вами убийца. Позволите мне задать ему вопросы? – Получив согласие, Лефтерис спросил: – Знаете ли вы господина Джабари? – и показал на Джаба.

– Кто ж его не знает.

– Это он за плату приказал вам убить господина Леонидаса?

– Кто ж еще.

– Вы убили господина Леонидаса ночью на аллее у виллы? А потом сбросили тело в море?

– Я же вам уже говорил. Глупо отпираться – всё равно не поверите, где я столько монет взял.

– Их вам выплатил за убийство Джабари?

– А как же. Такой был уговор.

В это время Джабари вскочил со своего места и, грубо расталкивая людей, стоящих и сидящих рядом, бросился к двери с галереи.

Но там уже ждала его охрана дома судебных заседаний, где раньше был храм Афродиты и ее возлюбленного Адониса.

Глава 15
Святейший патриарх Иоанн, названный народом Милостивым

Когда суд закончился, святейший подозвал к себе Лефтериса:

– Ну, герой, не проводишь ли меня к храму?

– С радостью, ваше святейшество, – ответил юноша.

Патриарх облокотился на его руку, спускаясь по ступеням дворца.

– Как я рад за тебя, – продолжил он, – Господь тебя не оставил. И вразумил!

Он с улыбкой смотрел на Лефтериса, отвечая на приветствия людей, которые кланялись ему. Некоторые шли за ними на небольшом расстоянии, прислушиваясь к тому, что говорил святейший.

Количество людей, шедших за патриархом, возрастало по мере того, как они приближались к храму Святого Аркадия, который в то время был главным христианским храмом в Александрии.

По привычке, усевшись на ступеньки, ведущие к главному входу в храм, святейший патриарх показал, чтобы Лефтерис сел рядом.

Некоторые из народа, что были посмелее и уже знали, что после службы и неотложных дел патриарх разговаривает с народом, выслушивая просьбы и вопросы, сидя вот так, на ступеньках храма, расположились пониже и по бокам от него.

Некоторые стояли за сидящими, глядя на любимого пастыря.

– Вот про апостола Павла ты правильно упомянул. – Патриарх поманил к себе бедно одетого человека, который стоял, оперевшись на клюку, полез в карман подрясника, надетого под мантией, достал оттуда мешочек с монетами, отсчитал несколько и протянул хромому. – Возьми, милый. Купи чего-нибудь поесть деткам своим. Лучше всего муки, жена твоя хорошие лепешки печет, я помню, как она меня угощала на Троицу. А ты-то помнишь?

– Как не помнить! – обрадовался хромой. – Такая радость разве забудется?! Спаси Господь вас, дорогой владыка!

– А вот ты, – он указал на худую женщину, пожилую, стоявшую в стороне и не смевшую подойти ближе. – Ну, что же ты? – Женщина, часто кланяясь, приблизилась к Иоанну. – У тебя-то мужа похоронили после Рождества. Должен был вернуться сынок твой. Вернулся?

– Нет, святейший. Всё жду.

Иоанн отсчитал ей монет поболее, чем хромому, вручил и благословил женщину.

– Вернется сынок, вернется, – успокоил он. – Ступай с миром.

Так он еще раздал все свои монеты, благословив тех, кто подходил к нему.

Многих, как хромого и бедную вдову, узнавал, с другими знакомился, выслушивая просьбы. Подозвал к себе казначея, среднего возраста серьезного человека с окладистой бородой, по имени Мефодий. Приказал ему принести мешочек с монетами из его стола, что в келье.

Казначей, насупившись, сказал:

– Так ведь это последние.

– Не беда, родной. Господь нам поможет.

Казначею ничего не осталось, как принести довольно увесистый мешочек. И из него Иоанн монеты раздал к большому неудовольствию казначея, который видел, что к патриарху подходят и жулики, знающие, что святейший никому не отказывает, кто попросит помощи.

Так повторялось довольно часто, и не только по праздникам, но и по большинству воскресных дней, когда, отслужив литургию и произнеся проповедь, патриарх выходил, усаживаясь на ступеньках храма.

Все монеты патриарха были розданы. У храма осталось всего несколько человек. В это время появился какой-то знатный господин в богатой милоти, надетой поверх туники, расшитой спереди узором. Он вынул из сумки, надетой под милотью, мешочек с монетами и положил у ног святейшего.

– Помолитесь за раба Божиего Александра. Это сын мой, воюет сейчас в Сирии.

– А вас как величать, добрый господин?

– Никандром.

– И за вас буду молиться. – Он поманил казначея и показал на мешочек: – Я же говорил тебе, Господь не оставит.

Благословив дарителя, святейший встал, опираясь на руку Лефтериса.

– Пойдем-ка теперь ко мне. А то я совсем тебе голодом уморю.

В келье патриарха, где стояли лишь самый простой стол да узкое спальное ложе, главным достоянием была прекрасная икона Спасителя, висевшая на стене, прямо напротив входа.

Икона сразу бросалась в глаза, стоило только переступить порог кельи.

Для гостей патриарх держал особую посуду на кухне, где через того же казначея, бывшего и келейником патриарха, передавалось, что святейший будет трапезничать в своей келье.

Это означало, что у него какой-то важный разговор.

– Я вот зачем тебя тревожу, дорогой мой. Ты ешь, не обращай на меня внимания, что я лишь клюю как птичка. Я ведь стар да и в молодости привык есть мало. Слушай. Вот какое дело.

Он показывал, чтобы Лефтерис пробовал блюда, поставленные перед ним, пил вино, сам подливая в его чашу.

– Мне передавали, что в дом блудниц, откуда сегодня пришла на суд эта красавица, будто бы ходит один монах. Проводит там целые ночи, а утром незаметно уходит. Я не верю, что он блудник. Думаю, что-то тут другое. И надо выяснить, кто этот монах – да и монах ли он. – Святейший с удовольствием смотрел, как с аппетитом ест и пьет Лефтерис – тот действительно проголодался. – Ты вон как чудесно провел расследование и вывел на чистую воду убийцу – Господь тебе помог, вразумил. И послал помощников. Этого садовника…

– …И еще одного торговца с Агоры. Он меня на убийцу и вывел.

– Вот видишь! Теперь помоги и мне. Побывать в этом доме тебе будет полезно.

– Полезно?

– А как же. Неужто к этой красавице ты остался равнодушен?

– Святейший…

– Она-то к тебе равнодушной не осталась. Я заметил.

– Нет-нет, святейший, что вы!

– Ты должен ей помочь, Лефтерис. Она сейчас брошена всеми. Презираема, как блудница. И что хуже всего, она не может теперь оставаться там. Остается одно – блудить где-нибудь в лачуге, чтобы не помереть с голода.

Лефтерис перестал есть.

Святейший прав. Хозяйка дома, эта трусливая Левкиппа, пешка в руках Джабари. Она наверняка с ним заодно – иначе не стала бы так мямлить на суде и всех смешить.

Никто Алоли не поможет.

Значит…

– Да, мой юный друг. Помнишь, разъяренные иудеи притащили блудницу ко Христу? Она была застигнута в прелюбодеянии. Привели книжники и фарисеи к Иисусу Христу женщину, взятую в блуде, и, поставив ее перед Ним, сказали Ему: наставник, женщина эта поймана на деле в блуде. В законе Моисея нам приказано побивать таких камнями. Ты что скажешь? Говорили это, выпытывая Его, чтобы было им за что обвинить Его. Иисус же, нагнувшись, пальцем писал на земле. А они все спрашивали Его. И, приподнявшись, Он сказал им: кто из вас без греха, тот пусть первый швырнет в нее камень. И опять нагнулся и стал писать на земле. Они поняли, и совесть обличила их, и один по одному, от старших до младших, все ушли. И остался один Иисус и женщина перед Ним. Приподнялся Иисус и видит, – никого, кроме женщины. И Он сказал ей: женщина! где же те обвинители твои? разве никто не осудил тебя? Она сказала: никто, господин! Сказал ей Иисус: и Я не присуждаю тебя: поди, да смотри, больше не греши[15]15
  Ин. 8, 3–11.


[Закрыть].

Лефтерис молчал, словно впервые услышал то, что читал много раз. Но теперь всё понимал по-новому.

– Скажите, святейший, а что Он мог писать на песке?

– Я тоже размышлял об этом… Наверное, грехи тех, кто хотел забить камнями грешницу. Заметь: они же еще искушали Христа. Хотели поставить Его в тупик. А Он не осудил ее. И призвал их заглянуть в свое сердце… Понимаешь? И ты загляни, дорогой мой. И не торопись. Ладно? И про этого человека, которого монахом считают, выясни…

– Хорошо, святейший. Благословите.

Патриарх благословил его, обнял и посмотрел прямо в глаза.

– Иди и не бойся ничего. Господь с тобой. И вот еще что. Мешочек-то с монетами, который пожертвовали… Где же он? Ага, здесь, Мефодий в стол положил. Возьми-ка, он тебе пригодится.

– Святейший!

– Бери-бери.

Лефтерису пришлось взять монеты. Он засунул мешочек в сумку, что была с ним, и после этого вышел из кельи патриарха.

На улице Лефтерис задумался, куда же ему направиться.

Хотел идти прямо к ней, но слишком устал.

И отправился домой.

Наступал вечер, и в дом блудниц пришло довольно много посетителей. Несколько из них требовали, чтобы их приняла Алоли. Левкиппа отдала предпочтение Наклетосу, который тоже пришел сюда.

Но Алоли никого не пускала, закрыв дверь на замок.

После настойчивых требований дверь всё же пришлось открыть.

В комнату вошел разгоряченный Наклетос.

Она окинула его холодным взглядом.

– Разве ты не понимаешь, что сейчас мне надо побыть одной?

– Понимаю! – быстро ответил он. – Я пришел поговорить. Мне надо, чтобы ты выслушала меня! Сегодня! Сейчас!

– Что за спешка такая? Ты же был на суде. Неужели не понятно, что сейчас у меня на душе? Или вы все считаете, что у таких, как я, души вовсе нет?

– Да что ты, Алоли! Я пришел, чтобы тебя поддержать! А может, даже обрадовать.

– Вот как? – Взгляд ее не был таким твердым, как обычно, а скорбным, усталым.

Но Наклетос не видел ни ее отчаяния, ни подспудного желания попрощаться с миром сим.

– Мы теперь свободны, Алоли! Отца нет, я наследник всего, что у нас есть. Дом, земельные угодья, вилла, рабы – всё мое! И драгоценности, и монеты, накопленные отцом! Стоит тебе только захотеть, всё это будет и твое!

Взгляд ее стал еще темней:

– Ты что, женишься на мене, блуднице? Да кто тебе разрешит?

– А я и спрашивать не буду. Я хозяин дома, и все, в том числе и мать, обязаны мне подчиняться! По закону!

Щеки его разрумянились, глаза блестели. Он протянул руки к Алоли. Она сидела в кресле, как приговоренная не к радости будущей жизни, которую нарисовал перед ней Наклетос, а как приговоренная к смертной казни.

Опустила голову, будто над ней занесен меч палача.

– Нет, Наклетос. Никогда мне не быть ни твоей женой, ни кого-то другого.

– Почему? – Он опустился перед ней на колени. – Ты же оправдана судом! На тебе нет никакой вины! Ты же сама сказала, почему пришла в этот дом! Твой отец мерзавец, поделом ему… И мой отец… – Он хотел сказать что-то оскорбительное и о своем отце, но остановился. – И мой отец… – повторил он. – У него произошло затмение ума…

– Как и у тебя, Наклетос, – снова твердо сказала она. – Пойми, простить меня нельзя. Всё равно ты или кто-то другой обязательно вспомнят, кем я была… и кем остаюсь сейчас.

– Да нет же!

Он попытался обнять ее, но она резко оттолкнула его и встала:

– Уходи.

– Ты… гонишь меня? Потаскуха смеет… так говорить с господином!

– Вот видишь! Ни на минуту не забываешь… кто ты и кто я.

Он опомнился, опять упал перед ней на колени:

– Прости! Я не в себе, прости!

– Лучше всего тебе уйти, Наклетос. Мне надо остаться одной, пойми же, наконец!

– Ладно, уйду. Но обещай, что завтра… обдумаешь всё и скажешь!

– Конечно, обдумаю и всё скажу.

Только после этих слов он ушел.

Она снова закрыла дверь, пошла на то место, где молился, стоя на коленях, монах Виталий. И хотя перед ней не было ни распятия, ни какой-либо иконы, она тоже встала на колени.

Ни одной из молитв она не знала и поэтому стала молиться, произнося те слова, которые как будто сами собой приходили ей на ум:

– Господи, Иисусе Христе! Богородице, Пресвятая Мария! Вы всё видите и всё знаете и можете! Ну что же мне делать? Скажите! Выпить яд, который остался от отца? Вот он, в этой бутылочке… Я не хочу жить, не хочу, понимаете? Всё опостылело! Сейчас опять начнут ломиться в дверь, опять явятся богатенькие люди, которые хотят только одного! А я не хочу этого! Это мне омерзительно! Понимаете? Гнусно, противно! Да как еще назвать то, что они все поголовно хотят!

Господи, мне говорили, что самоубийство – грех. Но мне же некуда деться! Этот Наклетос противен мне, как и все другие. Остается только выпить вот эту жидкость. Простите меня, Господь Иисус Христос, Матерь Божия, и… Больше не знаю, что сказать… что попросить…

Она уже стала открывать бутылочку с ядом, как в дверь постучали. И стук этот был особенный – не властный и требовательный, не раздраженный, что потаскуха не открывает дверь на приказание выполнять свою работу, а деликатный, даже немного робкий.

«Кто это?» – подумала она и скорее непроизвольно, подсознательно, чем сознательно, подошла к двери и открыла ее.

На пороге стоял монах Виталий – всё в той же потрепанной милоти, той же поношенной камизии, с той же добродушной улыбкой на лице.

– Опять я, – сказал он, извиняясь. – Я подумал, что вам, Алоли, сегодня как никогда надо отдохнуть и выспаться хорошенько. – Она впустила его в комнату, он прошел, снял милоть. – Я тоже был на суде. Видишь, как хорошо всё Господь управил. И какой замечательный у тебя оказался защитник… Этот Лефтерис. Я, между прочим, с ним недавно познакомился. Мы беседовали, сидя в амфитеатре Мусейона. Он не только знает законы, но и науки. Про театр, к примеру. Так что вам есть о чем побеседовать.

– Побеседовать? С ним? – переспросила она.

– Да. Он очень заинтересовался вами. А вы – им.

– Откуда вы знаете?

– Ах, Алоли. Ложитесь отдыхать. Вы очень устали. А эту вот бутылочку отдайте мне. – Он разжал ее ладонь и взял сосуд с ядом. – Ваша жизнь только начинается, поверьте мне.

Она послушалась. Смотрела, как он, так же как и прежде, когда приходил к ней, ставит на столик распятие, зажигает свечу.

Внезапная мысль пришла ей в голову – вот кто на самом деле ее отец, а совсем не тот, по имени Тамир, кто надругался над ней и бросил в водоворот разврата.

Она смотрела на белую голову монаха, склонённую в молитвенном предстоянии, на опущенные плечи и спину в потрепанной камизии, и незнакомое прежде чувство овладевало ею. Как будто она стала маленькой девочкой, и вот этот человек теплым, любящим взглядом смотрит на нее, держа на руках и прижимая к груди.

И она улыбается ему в ответ и смеется счастливо.

– Отец, – вслух сказала она.

Он повернул к ней свое чистое, без морщин лицо и улыбнулся.

– Нет, Алоли. Отец у тебя появился другой, – он показал на распятие. – А я послан Им – как брат. Теперь будет у тебя немало братьев. Но среди них ты выберешь себе самого лучшего, самого дорогого. И он станет тебе мужем.