Текст книги "Милость к падшим"

Глава 9
Золотой перстень с рубином

События этого вечера, стремительно меняющие свои направления, еще не закончились.

Алоли, оставшись одна, обдумывала всё, что сказал Джабари. Ей хотелось побыть одной, еще раз оценить произошедшее.

Но в дверь постучали, и вошла Коринна – сейчас меньше всего Алоли ждала появления подруги.

– Не удивляйся и не сердись, – начала Коринна. – Но я тебе должна сказать нечто очень важное. Может, больше не увидимся. – На Коринне накинута черная милоть, будто она и впрямь собралась уходить куда-то. – Я ждала, когда твои гости уйдут. Поняла, что они тебя склоняют к чему-то дурному – этого Джабари я узнала.

– Я слушаю тебя.

У Коринны тонкое, белое лицо. Она белокура, что удивительно – ведь всем известно, что она гречанка. Только Алоли, ее подруга, да еще Левкиппа знают, что родом она из Македонии, что девочкой ее продали в рабство. Увезли в Грецию, побывала она у разных хозяев, один из которых увез ее в Александрию, где, разорившись, бросил. Вот и оказалась она у Левкиппы.

– Меня выкупили. И я уезжаю. – Алоли, привыкшая ко всяким неожиданностям, сейчас не могла скрыть своего удивления. – Я и раньше тебе хотела сказать, что собираюсь покинуть этот дом, но всё не решалась. Сама не верила, что это возможно.

– Подожди. Сними милоть, сядь. Нельзя же так.

– Прости. Я сама не своя. Меня ждут. – Но все-таки послушалась Алоли, села в кресло. – Сейчас всё расскажу. Один человек, его зовут Виталий… он монах.

– Что?

– Я и сама удивилась не меньше тебя! – Коринна смотрела на подругу глазами, в которых появился непривычный блеск – Алоли не могла не заметить этого. – Он сказал, что монах, в первый же вечер. Но выглядел, как обычный человек… Пожилой, конечно. Поставил стол к стене, зажег свечу. Распятие вынул из сумки. Я говорю: «Что ты делаешь?» Отвечает: «Готовлю место для молитвы». Не успела я закрыть рот от удивления, а он улыбнулся так тихо, приветливо и говорит: «Ты, Коринна, сегодня свободна от прелюбодеяния. Ложись и спи спокойно. Я заплатил за ночь, которую проведу у тебя. Только на ложе твое не лягу, а буду молиться».

– Что? – удивилась Алоли.

Блеск в голубых глазах Коринны появился еще отчетливей. На бледном лице выступили розовые пятна.

– И представляешь, встал он на колени, начал молиться. Я сижу на своей постели, ничего понять не могу. Не верю тому, что происходит! А он поворачивается лицом ко мне и говорит: «И ты прочти молитву на ночь. Повторяй за мной». Я понемногу успокоилась, поняла, что тут никакого подвоха нет. И я стала читать молитву вслед за ним… И уснула.

Коринна остановила рассказ, смахнула слезу.

Алоли подошла к столу, налила в чаши вина.

– Что же ты раньше не рассказала?

– Он строго-настрого запретил! – проговорила Коринна, слегка пригубив вина из чаши. – Ушел рано утром. Сказал, что придет еще. И пришел! – быстро добавила она. – И сказал, что если я хочу покончить с распутной жизнью, он поможет мне. И помог!

– Как? – Алоли смотрела на подругу во все глаза.

– Я поверила ему не сразу! Где он возьмет столько монет? А он отвечает, что днем делает украшения из камня. И продает их. А как скопит достаточно монет, выкупит меня…

– И возьмет к себе?

– Я тоже так думала! Нет! Он истинный монах!

– Не понимаю тебя! Куда же ты уходишь? К кому?

– Он и об этом позаботился. Нашел мне жениха.

Алоли не могла поверить услышанному – слишком всё выглядело неправдоподобным.

– Монах Виталий на Агоре встретил одного человека. Рассказал обо мне. И устроил нам встречу. Это Темелко, македонянин. Это каменотес и делает украшения из камня, как монах Виталий.

– И он…

– Да, Алоли, да! – Теперь глаза Коринны светились счастьем. – Он тоже мечтает вернуться на родину. А пока уедем в Дамаск – там у него родня.

Алоли выглядела сейчас не как царица, разодевшись к приходу Джабари, а как обыкновенная девушка, узнавшая о счастье подруги. И невольно завидующая ей. Коринна увидела это.

– Знаешь, перед тем как расстаться… если ты, конечно, хочешь… я могу привести к тебе брата Виталия.

Алоли встрепенулась:

– Что ему обо мне известно?

– Он знает о тебе. И молится за тебя. – Алоли не знала что ответить. – Прежде чем покинуть Александрию, мы с Темелко увидимся с братом Виталием. – Алоли по-прежнему молчала. – Ты ничего не теряешь, Алоли. Узнаешь молитвенника.

Придется не по душе – выпроводишь, вот и всё.

– Пожалуй, ты права. Давай прощаться, подруга.

– Прощай, Алоли. Желаю, чтобы Матерь Божия указала тебе путь к спасению.

– Ты стала набожной?

– Да, Алоли. Брат Виталий и тебя повернет лицом к Господу и Богородице.

Алоли грустно улыбнулась.

Они обнялись на прощание и расстались.

Между тем Джабари, не теряя времени, продолжал выполнять задуманный план. Он условился встретиться с матроной Лидией, супругой агоранома.

Она приняла его на своей половине дома, в комнате для приема гостей. Лидия в молодые свои годы была привлекательна и лицом, и осанкой. Из богатого семейства Александрии, воспитанная в обычаях знатных горожан, в довольстве и любви родителей, она не знала тех бед, которые ждали ее в супружестве.

Леонидас сразу взял ее в жесткое подчинение, и она, вначале сопротивляясь этому, вскоре поняла, что тактику отношений с мужем надо поменять. Подчинить его можно лишь уступками, лаской, часто притворной. Зато ее желания он всегда исполнял, стоило ей прибегнуть именно к этой женской уступчивости.

Но с годами пыл его охладевал. Лидия замечала, что у мужа появились привычки удаляться от дома под самыми разными предлогами – вроде бы заботами по делам, или охоте, или по празднествам, на которые он всё чаще отправлялся без нее.

И с этими его уловками она научилась справляться, прибегая к самым разным приемам. Но теперь, когда появилась эта танцовщица и блудница, Лидия поняла, что пришла настоящая беда и ее самые действенные приемы не помогут.

Надо придумывать нечто новое.

Она, как и прежде, решила действовать через Джабари – он несколько раз уже отводил беду, своими способами удаляя любовниц Леонидаса. Чаще всего подкупом, иногда угрозами, иногда шантажом.

Вот и теперь она надеялась на верного Джабари, который держал ее в курсе тех поступков, которые совершали и муж, и сын.

В длинной шелковой столе, застегнутой спереди, у левого плеча, золотой фибулой, в красных сапожках, в диадеме, надетой на черные, вьющиеся волосы, нарумяненная, с искусной подводкой глаз, она выглядела сейчас как и подобает благородной матроне.

Джаб, войдя в ее комнату, учтиво поклонился.

– Опять я нуждаюсь в твоей помощи, мой верный помощник, – сказала она, указывая Джабу на кресло у мраморного столика. – Ты ведь знаешь о беде, постигшей наш дом.

– Да, госпожа. И делаю всё возможное, чтобы эту беду отвести.

Она села в другое кресло, напротив Джабари.

– Наклетос?

– Да, госпожа. Говорил с ним. Убедил, что лучший поступок для него – жениться.

– Но как удалось его уговорить?

– Госпожа, испытаннейшим приемом. Я сказал, что танцовщица никуда от него не денется, надо просто подождать. Успокоить вас, отца, провести время с женой… Привыкнуть к ней… А потом можно встретиться и с танцовщицей… Разумеется, я так сказал, чтобы усмирить его страсть.

– Ты очень мудро сказал, Джабари. К тому времени, как он познает Лиат, изменится многое…

– Да, госпожа. К тому же блудницу можно куда-нибудь отправить… в плавание… в далекие края…

Лидия внимательно слушала. На ее узком лице с ярко накрашенными губами выделялись сейчас не только губы, но и острые, с подводкой синего цвета, глаза.

– Плавание… в далекие края, – повторила она, давая понять, что поддерживает мысль Джабари. – А мой верный супруг, – продолжила она, чуть помедлив, – он, конечно, будет против этого плавания. Вернее сказать, путешествия…

– Да, госпожа. Всем известно, что от избытка чувств кружится голова. Но ведь и головокружение можно остановить.

– Как?

– Есть люди, госпожа, на это способные. Можно с ними договориться. Например, когда блудницу будут вести в загородную виллу моего господина… Ночью ведь всякое бывает…

Он умолк, внимательно глядя в разукрашенные глаза Лидии.

– Нет, Джабари, этого не надо. Отправить в плавание – другое дело. Вот как надо поступить.

Она достала мешочек с монетами и положила его на мраморный столик перед Джабари. Тот быстро взял монеты и спрятал в свою сумку, которая висела у него через плечо.

– Можете не сомневаться, госпожа. Как только договорюсь о путешествии, сразу же вам сообщу.

Немного подумав, Лидия сказала, вставая:

– Но прошу тебя, Джабари… Не надо крайностей. Пусть…

Он не дал ей договорить:

– Не беспокойтесь, госпожа. Я всё устрою, как вы желаете.

Она кивнула.

– Я всегда знала, что у моего супруга надежный и верный помощник.

– Да, госпожа. Но вы знаете, что больше, чем кому-либо, я служу вам.

Она встала, подошла к нему.

– В знак моей благодарности… за твою верность… прими…

Она сняла с руки золотой перстень с рубином и протянула его Джабари.

– О, госпожа!

Он принял дар, низко поклонился и пошел к двери.

Глава 10
Первая стрела света и третья стрела тьмы

Алоли с нескрываемым любопытством разглядывала вошедшего в ее покои пожилого человека.

Он был в старенькой черной милоти, надетой поверх длинной серой камизии, в черной шапочке, в старых, изношенных сандалиях.

Седые усы, седая борода, да и волосы, по бокам выглядывающие из-под шапочки, тоже седые. Но лицо чистое, без морщин, а карие, темные глаза совсем не старые. Смотрят приветливо, чуть улыбчиво.

– Здравствуй, Алоли, – сказал он. Голос приятный, низкий, с хрипотцой. – Давно хотел познакомиться с тобой, да всё не представлялось случая. Вот только когда проводил Коринну, обещал прийти и к тебе.

– Так ты и есть монах Виталий?

– Да, это я.

– Не пойму, сколько же тебе лет… Вроде старый… а лицо молодое…

– Старый, конечно. Уже исполнилось шестьдесят. А ты вот выглядишь по-прежнему молодой. И по-прежнему красивой.

– Ты видел меня раньше? Да проходи, чего же ты стал у порога. Садись. Выпьешь вина?

– Нет, Алоли. Вино я совсем не пью. Да ты не беспокойся обо мне. Сама сядь.

Он вел себя так просто, будто не один раз бывал здесь, в ее комнате. Будто давно знает ее.

Он прочел ее мысли:

– Однажды я видел тебя на представлении, ты танцевала. И пела так хорошо. Особенно мне понравилась песня о любви. Вот только грудь у тебя была слишком открыта. Если бы на тебе была такая же стола, как сейчас, с закрытой грудью и длинными рукавами, песня бы имела силу во сто крат сильней.

– Почему?

– Потому что ты пела о любви возвышенной. А возвышенная любовь всегда целомудренна.

Она недоуменно пожала плечами:

– Мужчины как раз любят смотреть на обнаженную грудь женщины. И обнаженный живот.

– Это если будить в них похоть. А ведь ты пела о чистой любви. Я знаю эту песню. Красивые слова:

 
Твоя любовь – небесный дар,
Огонь, воспламеняющий солому,
Добычу бьющий с лета ловчий сокол.
 

– Да, так. «Огонь, воспламеняющий солому». Я – огонь. А мужчины – солома.

– Нет, Алоли. Песня – совсем о другом. «Твоя любовь – небесный дар», вот в чем дело. А ловчий сокол бьет добычу – наше сердце. И тогда рождается чувство, которое сильнее всего на свете. Любовь ведь как раз есть то, что держит нашу жизнь. Мы потому и живем, думаем, совершаем полезные дела, – всем движет любовь. Она и есть Господь Бог.

Он показал на распятие и перекрестился.

– Как странно ты говоришь, – произнесла, немного помолчав, Алоли. – Зачем ты ходишь к нам? Вызволил Коринну… И еще кого-то?

– Да, есть и другие мои сестры. Вот мой помянник, тут и твое имя есть. – Он достал из своей сумы свиток, развернул его, положив на столик, где установил распятие. Зажег свечу. – Ты хочешь спросить, зачем я делаю это. Для чего выбрал такой путь. Видишь ли, чтобы стать монахом, надо полюбить Господа.

И последовать за Ним, как последовали Его первые ученики. Они ведь были обыкновенными людьми – рыбаками, мытарями… А стали апостолами любви. Потому что сердцем приняли и Господа, и главную заповедь Его: возлюби ближнего своего как самого себя. Да ведь ты слышала об этом, разве нет?

– Слышала, – ответила Алоли, странно улыбаясь. – Только те, кто говорил, поступали-то как все другие. Лезли ко мне под столу, хватали за грудь. А ты не такой?

– Стараюсь быть не таким.

– И получается?

– Видишь ли, чтобы получалось, я сначала провел не один десяток лет в монастыре. Учился там. Хочешь, расскажу, как один монах боролся с похотью? И как одолел ее?

– Расскажи, конечно. Мне интересно.

Он опустился на колени, перекрестился, прочел молитву. Какую, Алоли не поняла.

Затем встал, сел напротив Алоли и начал рассказ.

Рассказ монаха Виталия о том, как один святой авва победил плоть

Келья святого отца-пустынножителя, имя которого называть нет необходимости, так как подобные искушения приходится преодолевать многим и многим из них, если не всем, кто вышел на подвиг молитвенного стояния в пустыне, представляла узкую пещерку, в которой можно лишь повернуться, сесть и лечь. Встать в полный рост невозможно – авва высок, худ, длиннобородый и седой как лунь.

Келья наглухо закрывалась дубовой дверью, и только настоятелю монастыря святому авве дверь открывалась, когда он приносил пищу затворнику. Пища представляла кусок хлеба, иногда высохшего – это была особая просьба постника и молитвенника – и кружка воды. По великим праздникам он разрешал приносить ему немного фруктов и рыбы.

Так прошло примерно лет пятнадцать, когда авва почувствовал, что желание плоти в нем не истреблено. Усиливалось оно по ночам, он ворочался, стараясь занять такое положение, чтобы плоть успокоилась. И, главное, чтобы исчезли видения, являвшиеся ему во время сна. Появлялась юная девица, улыбалась и шла к нему навстречу, протянув руки.

Чаще всего являлась та девица, которую встретил он у себя в селении, когда стал юношей. Как звали девицу, он забыл, но вот лица ее, фигуры, нежного изгиба тела забыть не мог – особенно когда она наклонялась, чтобы взять кувшин с оливковым маслом и поставить его себе на плечо.

И еще, когда она наклонялась, он видел краешек ее груди.

Это видение повторялось, иногда неожиданно развивалось – против его воли. Например, когда любимая им девица, которая и его полюбила – он видел это по ее поведению, неожиданно раскрывала столу и обнажала грудь.

Авва просыпался, резко садился на своей жесткой лежанке и слышал отчетливо, как хохочет хвостатый.

– Убирайся! – кричал авва, зажигал свечу, и сразу пещерка его освещалась, и хвостатый исчезал, и авва начинал молиться.

Молился до изнеможения, пока не засыпал, даже не успев лечь.

Но когда и после усиленных молитв видение опять повторялось, с еще большей откровенностью в поведении девицы, он встал, настежь раскрыл дверь и решил идти в ближайший город.

Он шел, чувствуя, что за ним неотступно идет кто-то – понял, что это хвостатый. Останавливался, резко оборачивался, крестил пространство – шаги за спиной прекращались.

Шел он жаркой пустыней – один, творя Иисусову молитву.

Истомился, у колодца, где росло несколько пальм, остановился, сделав привал.

Съел кусок хлеба, попил воды, прилег, смежив глаза.

И видит: Ангел склонился над ним.

Заговорил:

– Куда же ты направляешься, отче?

– Иду в город. Найду девицу, или пусть даже продажную женщину, но плоть свою успокою. И тогда вернусь в свою пещеру.

– Авва, для чего же так много лет ты молился? Всё понапрасну?

– Выходит, так.

– Нет, отче. Идем со мной, я тебе что-то покажу.

– Что?

– Увидишь.

Отошли несколько от оазиса в пустыню.

Видит авва шатер, а около него сидят и лежат мужчины и женщины, юноши и девушки. Все бесстыдно целуются, обнимаются.

– Эти люди занимаются прелюбодеянием, – пояснил Ангел. – Совершали они его в разное время и в разных местах. Но Господь велел мне собрать их вместе, чтобы показать тебе. Смотри, что с ними стало.

Песок, горячий и желтый, стал осыпаться по две стороны, образовав просторную яму.

Монах заглянул в нее и ужаснулся.

Хотел тут же отпрянуть назад, но Ангел расставил крыла и не пустил его.

– Смотри! – грозно сказал он.

И опять:

– Смотри!

Всю пропасть заполняли разложившиеся трупы. Полусгнившие, обезображенные гнойными язвами.

Вместо лиц месиво из разложившегося мяса.

От смрада и ужаса монах потерял сознание.

Упал бы в пропасть, но Ангел удержал его.

Перенес к колодцу под пальмами.

Монах очнулся не сразу.

Уже выплыла луна, пустыня призрачно темнела.

Отче встал, закинул суму за плечо, перекрестился и двинулся в обратный путь.

Луна плыла в небе как раз над его головой.

И сколько бы ни шел авва той ночью, она всё время плыла над ним.

Будто стелила перед ним тропу, по которой он шел и шел до самого утра.

Но и когда взошло солнце, он не остановил свой путь.

Снова шел и шел, пока не увидел родной монастырь.

Ворота, всегда закрытые, будто сами собой отворились перед ним.

Навстречу вышел настоятель.

На середине двора они встретились и обнялись.

Только монах открыл рот, чтобы рассказать, что с ним произошло, как святой настоятель сказал:

– Всё знаю.

Авва снова обнял святого настоятеля.

А потом направился в свою пещерку, что была рядом с монастырем, и плотно закрыл за собой дубовую дверь.

Не выходил из нее пятьдесят лет.

Отошел ко Господу мирно, с молитвой на устах, благодаря Бога, что Он показал ему тот ужас, который постигает прелюбодеев. После сего дано ему было мирное и праведное бытие, которое и привело его к святости и жизни вечной.

Аминь.

Виталий закончил рассказ.

Алоли сидела молча, опустив голову. Ее лицо сейчас выглядело не так, как обычно – редко когда слова трогали ее сердце, как сейчас. Тихая улыбка блуждала на губах, задумчивость не проходила, и лицо ее было по-особому красиво – чувственность ушла, уступив место той красоте, которая жила, несмотря ни на что, в самой глубине ее души.

Неожиданно резко она вскинула взгляд на монаха и усмехнулась:

– А не сказка ли всё, что ты рассказал? Может, ты эту сказку и сочинил?

– Тогда я бы прославился как знаменитый сочинитель. Нет, Алоли, мой рассказ – правда. Конечно, время прибавляет свои подробности – один рассказывает эту историю так, другой иначе. Но сердцевина в ней остается – вот в чем дело. Поэтому такие истории не умирают. Узнав этот рассказ, я и покинул монастырь.

Ухмылка исчезла с ее лица:

– И ты хочешь стать таким, как этот авва?

– Хотят многие. Да получается лишь у святых.

– Вот именно. Пятьдесят лет прожить в пещере! Нет, не могу поверить! И грех победить… разве возможно? Особенно подневольной женщине?

– Возможно. Победительницей вышла не только твоя подруга Коринна. Есть и другие.

– Которые не живут в этом доме?

– Да. Ради них я и прихожу сюда.

– И ради меня?

– Да.

Виталий встал, подошел к столику, где горела свеча перед распятием.

– Мне пора встать на молитву.

– Подожди. Скажи… ты ведь знаешь про мое положение. Что мне сделать? Ведь они о б а мне противны.

– Знаю. Тебе надо уйти отсюда.

– Куда? Где у меня монеты, чтобы откупиться от Левкиппы? Да и к кому я пойду, если везде меня знают как потаскуху? Я грязная тварь, вот я кто!

– Успокойся. Ложись спать. Господь милостив, управит как должно. Главное, ты должна решиться жить иначе. И свобода придет, как к тому монаху, о котором я рассказал.

– Свобода? В пещере?

– Да, Алоли. Дворец – темница для распутника, пещера – свобода для праведника.

– Но я не хочу жить в пещере!

Он улыбнулся:

– Да никто тебя и не заставляет. У тебя другой путь.

– Какой?

– Узнаешь сама. Спи, уже поздно.

Ей казалось странным, неправдоподобным, что мужчина, находясь с ней в одной комнате, не лезет к ней, не лапает ее, а уговаривает отдохнуть, поспать.

Вот он встал на колени, развернул свиток, стал молиться.

«Господи! – сказала она про себя. – Если есть такие монахи, значит, есть и Ты? Почему же я раньше не верила в Тебя? Неужели надо было узнать о таком человеке, как монах Виталий, чтобы увидеть и Тебя?»

И впервые за всю свою жизнь ей захотелось помолиться.

Но она не знала ни одной молитвы и призналась в этом Виталию.

Он нисколько не удивился:

– Тут нет ничего особенного. Молитвы выучишь, память у тебя хорошая. А пока повторяй про себя: «Господи, помилуй». И так много раз, пока не уснешь.

Она послушалась его.

И на душе наступил покой.

И она не заметила, как заснула.

В это самое время агораном Леонидас, закончив сборы, вышел потайным ходом из своего дома.

Все слуги спали, никто не сопровождал его – он решил никому не говорить, что отправится на виллу. Боялся, что кто-нибудь проболтается. А ведь он твердо обещал Лидии, что с танцовщицей покончено, что и Наклетоса избавил от блудницы, как следует с ним объяснившись. Конечно, не сказал ему, что сам бывал с ней. Но сказал, что связь с ней опасна, преступна, хотя и очень заманчива, соблазнительна. Но надо преодолеть соблазн, быть выше. Радость любви доставит супружеская жизнь – Лиат прекрасна, разве он не видит?

И сын послушался его, Лидия сама убедилась в этом.

Она благодарила мужа, даже всплакнула. Но как-то деланно, он это заметил. Может, у нее что-то свое на уме?

Нет, Лидия слишком слаба умом, чтобы разобраться в хитросплетениях страстей. Она успокоилась, потому что п о – в е р и л а ему. Наклетос наконец понял, что ему н е л ь з я ходить в дом блудниц.

Завернувшись в черную милоть, быстрыми шагами Леонидас шел знакомой дорогой от дома к своей вилле. Она находилась в нескольких стадиях от города, неподалеку от берега моря, на возвышенности, к которой вела аллея из зеленых пирамидальных кипарисов.

Луч маяка мощно прорезал черноту моря, касался краем и берега. Леонидас шагал бодро. Предчувствие скорой встречи с Алоли радовало сердце, и оно билось гораздо быстрее, чем обычно.

Все-таки хорошо, что у него есть такой верный помощник, как Джабари. Он обо всем договорился, Алоли уже ждет его.

Как она прекрасна! Правда, скупа на ласки. Ничего, это потому, что она не привыкла к нему. Виделись всего два раза. Цену он дал хорошую – второй раз даже слишком. Но ведь сказал ей, что не пожалеет для нее и большего. Надо лишь немного подождать – будет у нее и свой дом, станет она свободной матроной – пусть кто-то заикнется о ней плохо! Будет иметь дело с ним, Леонидасом!

Он уже вступил в кипарисовую аллею, которая сейчас была затемнена.

Не заметил, как из-за пышного кипариса выпрыгнул человек.

Быстро приблизился к его спине.

Блеснуло лезвие ножа и вонзилось в его горло.

Убийца был опытный, сильный.

Леонидас захрипел.

Убийца выдернул нож из горла, повернул Леонидаса к себе и вонзил нож ему в грудь – туда, где убыстрило предсмертный бег сердце.

Тело Леонидаса обмякло.

Убийца потащил его от аллеи к берегу моря.

У кромки затащил Леонидаса в рыбацкую лодку. Взялся за длинное весло и оттолкнулся от берега.

Из-за кипарисов вышел еще один человек, наблюдавший за тем, что делает убийца.

Отплыв на несколько стадий от берега, тот, кто был в лодке, согнулся и перевалил мертвое тело через край. Оно плюхнулось в воду и пошло на дно – к ногам были привязаны камни.

После этого человек повел лодку обратно к берегу и поставил ее на то место, где она стояла прежде.

Направился к тому, кто поджидал его.

– Камни привязаны надежно? – спросил один.

– Да, господин. Всплыть он не успеет – рыбы съедят тело.

Они быстро шли к городу. Луч маяка, скользя по черной воде, на мгновение осветил эти две фигуры, закутанные в милоти.

На окраине города они разошлись – один в сторону египетского квартала, другой – греческого.