Текст книги "Разорванное небо"

– Да что-то слышал. Кажется, после наводнения в Польше фонд этот поставил туда партию вертолетов, чуть ли не себе в убыток.

– Правильно. Так вот, в наш полк пришел приказ… то есть не совсем приказ. Скажем так, просьба высшего командования установить связь с этим фондом и поинтересоваться, не нужны ли ему военные летчики на службу по контракту.

– И вы поинтересовались?

– Да, пришлось. Бывает, что просьбы приходится выполнять быстрее, чем приказы. Так вот, оказалось, что летчики, причем не просто летчики, а летчики-истребители с хорошей техникой пилотирования и высоким уровнем боевой готовности очень нужны этому культурному фонду, нужны срочно. И от командования опять же поступила просьба фонду помочь.

– Это что же, волонтеров набирают? – спросил Маланец, оценив ситуацию.

– Верно, Андрей Петрович, волонтеров. Причем на боевые действия.

– Балканы?

Полковник мельком глянул на огоньки системы засекречивания, по-прежнему светившие успокаивающим зеленым светом, и кивнул:

– Да, Балканы. Всех деталей, естественно, никто не знает, известно только одно: летчики там будут без документов, без званий, и без поддержки российских властей в случае чего. Платить им будут «черным налом» либо лично там, либо доверенному лицу здесь, по семь тысяч зеленых в месяц, плюс премиальные за боевые вылеты, плюс пособие по смерти. Так что к тебе моя просьба: крепко подумай, с кем из наших ребят можно на эту тему поговорить. Как кто летает-воюет, тебе виднее…

– Да-а уж, пожалуй, что так, – протянул Маланец в раздумье, не боясь выглядеть нескромным: свой талант летчика он уважал, и уважал совершенно справедливо. – Товарищ полковник, а ведь, если честно, я бы и сам туда отправился. Мало ли что без звания!

Командир прищурился:

– Ты, я помню, после первого Афгана дачу построил?

– Ну, построил, – согласился подполковник.

– А после второго «мерседес» купил?

– Купил, – снова не стал перечить Маланец и добавил: – А что, хорошая машина. Картошку с дачи возить очень даже удобно, пока ничего другого не было. Только ведь проверяли меня тогда – и политотдел проверял, и округ, и светлой памяти КГБ… Все законно!

Полковник усмехнулся:

– Да-да, именно возить, именно законно, и именно картошку Ты, Хомяк, мне лучше честно скажи: зачем тебе еще деньги? Мне тут особисты разработку дали почитать – там и о тебе есть, и о сыне твоем, и о жене со свояченицей. Интересный материальчик.

Маланец молча сглотнул: а он-то думал, что особый отдел с самой перестройки занимается откровенным бездельем. Если они и впрямь нарыли…

– Ну-ну, не бледней, я не завистливый. Просто интересно. Давай так: скажешь, чтобы я поверил, – отпущу, не скажешь – прижму.

«А что бы и не сказать? Тем более, полкан меня давно знает, поймет, что не вру!» – Есть у меня, товарищ полковник, извините, мечта. Аэродром свой и самолетиков небольших чуток. Чтоб, когда от службы отойду, при знакомом деле быть и чтобы, уж не судите за прямоту, сверху – никакого начальства. Для денег – людей возить, которые платить смогут, а для души – пацанов летать учить. С кем в пай войти, есть уже на примете, но моя доля должна быть сильнее. Затем и кручусь.

– Да уж, крутишься, – согласился полковник. И вдруг неожиданно усмехнулся:

– А меня к себе возьмешь? Сторожем, к примеру?

– А чего ж не взять? – Маланец снова заулыбался, почувствовав, что под этой вроде шуткой кроется намек на возможность серьезного разговора. – Хоть сторожем, хоть дворником, всегда пожалуйста!

– Это хорошо. Вернешься – напомню про обещание, учти! Только ты уж вернись, а то нехорошо получится. Тогда, значит, так: вот телефон в Москве. Не записывай, запомни. Позвонишь и скажешь…

* * *

Небольшой самолет, заходящий на посадку в аэропорт Домодедово, привлек к себе внимание почти всех, кто мог его видеть, – и пилотов лайнеров, ждущих разрешения на вылет, и их пассажиров, и работников многочисленных аэродромных служб. Этот самолет был единственным в своем роде – сверхзвуковой административный С-96. Его история была весьма примечательна: в свое время одна из африканских стран заказала небольшую партию двухместных истребителей-бомбардировщиков СУ-34, и два из них – в учебном четырехместном варианте. Самолеты были готовы к отправке, но в стране той произошел переворот, у нового правительства денег на оплату заказа не нашлось, и уже готовые самолеты были переданы российским ВВС, все, кроме одного. «Слава-Банк», обеспечивавший сделку, в качестве компенсации за потери оставил себе один из четырехместных СУ и, заплатив фирме дополнительную сумму за переоборудование, получил в свое распоряжение сверхзвуковой пассажирский самолет. Его эксплуатация и содержание обходились весьма дорого, но престиж стоил дороже.

После посадки самолет с гордой надписью «Слава-Банк» проследовал за аэродромным «жигуленком», увенчанным оранжевыми мигалками, к отдельно стоящему в стороне ангару Убедившись, что дальше в нем надобности нет, водитель «Жигулей» погасил огни и развернулся в сторону взлетной полосы, а С-96 дальше покатился в одиночестве, немного подпрыгивая на стыках бетонных плит.

– Ну и аэродром! – заметил пассажир, сидящий справа от летчика.

– Да уж, не Хитроу, – согласился летчик, немолодой мужчина с лицом, чуть ли не наполовину скрытым седеющей бородой. Немного помолчав, он спросил пассажира: – Лев Сергеевич, так мы сейчас на Ходынку, не в Тушино?

– Да, мне в контору на «Динамо» надо. Или тебе неудобно, а, Дед? Смотри, я могу и Илюху напрячь, он сегодня здесь дежурит.

– Почему неудобно? Очень даже удобно, – ответил летчик, останавливая самолет. Стандартный аэрофлотовский трап, не очень гармонирующий со сверхзвуковым самолетом, подкатил почти мгновенно, и водитель трапа немного поиграл рычагами, подгоняя его высоту. Пассажир вышел, потянулся, повертел головой, разминая шею, а заодно примечая фигуры охранников. Затем он вынул из нагрудного кармана телефонную трубку и нажал кнопку.

– Алло, Илья? Готовь маленького. Все остается, как я сказал: ты здесь, а я с Дедом лечу.

– Понял, маленький готов, – отозвался голос в трубке.

Говорили на ходу: оба прилетевших шли к ангару, около которого стоял наготове маленький самолетик ИЛ-103, использовавшийся для полетов на внутримосковские аэродромы. Его фюзеляж украшала не витиеватая надпись «Слава-Банк», а строгий логотип «Коммерческий банк „Омега“», что, впрочем, не мешало Льву Сергеевичу, а для кое-кого и Коту Шатурскому, иметь решающее слово в делах и того и другого.

Несмотря на то что комфорт, предоставляемый маленькими самолетами и вертолетами, не шел ни в какое сравнение с возможным в современных представительских автомобилях, Лев Сергеевич любил именно этот способ передвижения: двигайся ты хоть в «роллс-ройсе», хоть в «Запорожце», все равно пробки на московских улицах уравняют их возможности, особенно если надо ехать куда-то через весь город. Его личный пилот и старый друг Виктор, привыкший еще со времен зоны в Потьме откликаться на прозвище Дед, как-то раз предложил устроить соревнование с водителем Льва на дистанции Внуково – главный офис – Шереметьево. Лев Сергеевич из интереса согласился, и чистый выигрыш в пользу ИЛ-103 получился примерно в час. а кроме того, у тогдашнего его «мерседеса» пришлось править крыло: не желая отдавать победу, водитель попытался пролететь на красный, и лишь отличные немецкие тормоза спасли его тогда от серьезной аварии.

И сейчас, глядя вниз, на вереницу машин, спешащих поскорее добраться до кольцевой и вносящих свою лепту в смог московских заторов, пассажир сочувственно покачал головой.

– Даже жалко их, а?

– Ну, не всем же быть такими крутыми, – отозвался пилот, хорошо различающий, когда с ним разговаривает преуспевающий бизнесмен Лев Сергеевич, когда – пахан Кот Шатурский, а когда просто старый друг Лева.

– Ага, вот сейчас, если одно дело не выгорит, я тоже буду, как они. Но задумка хороша, слышь?

Дед послушно кивнул. Не так уж часто хозяин двух банков рассказывал ему о своих делах, и если рассказывал, то означило это только одно: Лев Сергеевич в успехе не уверен и ждет оценки своих сомнений от человека неискушенного. А о том, что разговор не уйдет дальше, шеф не беспокоился: Деду он доверял очень давно и имел на то основания.

– Ты самолет СУ-37 знаешь?

– А то! Во многом с нашим С-96 схож.

– Тут сверху моему фонду славянской общности подкинули идейку поставить в Сербску Босну партию этих машин. То есть по контракту как бы в Индию, но в последний момент там «отказываются», и машины уходят типа в никуда. А когда на Западе разберутся, что их грызунам на Балканах камешек подкинули, – с нас и спрос совсем другой, не то что с президента, мы люди частные. Хотя, конечно, вся эта затея шита белыми нитками, ясно, руководитель наш вовсе не дурак и не станет такие дела держать под контролем.

– А полетит кто?

– Наши, на контрактах. Тоже фонд подыщет, пока сербов не поднатаскаем. У меня вот в чем сомнение: оплату они ставят в зависимость от эффективности применения. То есть какую-то часть суммы мне страхуют через государство, но основные бабки должны идти от сербов. Вот и думаю: а не погорячился ли я, согласившись? Хотя, не согласись я, другого бы нашли, я знаю – они и Маргишвили, и Жоржу Рубчинскому ту же удочку закинули, но пока они мычали-телились, мои люди и влезли. Так что скажешь?

Самолет качнул крыльями – то ли порыв ветра, то ли дрогнул штурвал в руках пилота.

– Что скажу. Затея серьезная, но реальная. Дело-то не столько в самолетах, сколько в людях, в летчиках, а летчиков хороших у нас много.

Голос Деда неожиданно ожесточился:

– Даже слишком много, прореживать приходится.

– Ну-ну, опять тебя понесло? – голос пассажира разительно изменился, и теперь с пилотом говорил не бизнесмен Лев Сергеевич, и даже не вор в законе Кот Шатурский, а просто Лева – старый приятель, знающий и понимающий заскоки своего друга. – Да брось ты про старое! Я ж тебе верю, и ребята верят, а это главное!

– Нет, Лева, боюсь, уже не брошу Я ведь сам себе иногда не верю: может, и правда не сбивал я никаких бомбардировщиков, и вообще под Ханоем не был? Как по документам написано, так и есть, а все остальное во сне приснилось… Ведь тот МИ-6, который меня с разбитого аэродрома на полосу в Фан-Ду перетащил, со второго рейса так и не вернулся! Кто подтвердит? Никто! По всем бумажкам я остался там и до Ханоя дойти не мог. И про сбитый Б-52 наврал, что и разоблачил замполит наш доблестный…

– Вить, да успокойся ты. А то прилетим – опять руки зачешутся. А кого бить-то? Замполитов у нас нет! Меня, что ли?

– Да брось, – отмахнулся пилот и развернул самолетик вдоль Москвы-реки. – А знаешь, чего я хочу? На одном из этих твоих самолетов – туда. Там ведь штатовцы беспредел в небе творят, вот и сквитаемся.

– Ты че, мужик? – теперь с пилотом говорил Кот Шатурский, «авторитет». – Платят, что ли, мало?

– При чем тут «платят»? Ты мне платишь хорошо, только куда мне копить? Жена еще тогда ушла, детей нет, родителей похоронил. Не в деньгах дело, Лева, во мне самом, понимаешь? А контракт этот – хочешь на фирму тебе буду перечислять?

– Ой, обрадовал. Разжирею я на твоих грошах. Но ты бабками-то не кидайся! Деньги, особенно если за дело платят, уважать надо, через это и себя уважаешь. А что до тебя – подумаю, Дед, подумаю. Придумаю – скажу Заложив глубокий вираж, ИЛ-103 плавно снизился и через несколько секунд коснулся колесами полосы АО «Ходынский аэродром – авиация общего назначения». Льва Сергеевича уже ждала машина, и, коротко попрощавшись с Витькой-Дедом, он уехал. По недолгой дороге до офиса неожиданно для себя он отметил, что думает о только что закончившемся полете как о последнем полете с Дедом, словно решение уже принято.

«А чего тут решать? – подумал Лев. – Пусть отправляется, а то живет с камнем на сердце. Опять же, свой человек в деле будет, растолковать только ему придется что к чему».

* * *

Заместитель начальника метеослужбы Липецкого авиаотряда капитан Андрей Корсан с утра пребывал в скверном настроении. Ничего особенного в этом не было – последние три месяца улыбка его лицо посещала нечасто, но на этот раз обычная его мрачность дополнялась тяжестью в голове после вчерашнего праздника у друга.

«А что он праздновал-то? – попытался вспомнить Корсан. – То ли день рождения жены, то ли брата… Или еще что? Да какая разница! Был бы повод. Отвлекся, и то хорошо. Правда, теперь глаз болеть будет. Или что там у меня от него осталось…» Капитан потрогал ставшую за три месяца почти привычной черную повязку, скрывающую левую глазницу, и вновь – не хотел, а вспомнил тот злосчастный день.

…Усыпанная цветами свежая травка вдоль бетона, ряды самолетов. Он идет от них по тропинке, чтобы срезать путь до столовой. Вдалеке на пригорке стоит ИЛ-28, потускневший дюраль которого каждую весну «заботливые солдатские руки» покрывают серебрянкой. Этот уже лет двадцать стоящий неподвижно бомбардировщик – мишень, в самом начале обучения на ней отрабатывают простейшие приемы захвата цели и захода на нее, естественно без реального применения вооружения. Ближе, у тропинки, взвод солдат, будущих операторов наземного целеуказания, и сама машина лазерной подсветки.

…На фюзеляже старого самолета замигало маленькое красное пятнышко, и Андрей машинально перечисляет про себя действия по захвату цели головкой корректируемой бомбы. Затем он отмечает, как следующий кандидат на звание младшего командира лезет в люк, и через несколько секунд машина начинает двигаться – наверное, парню велели сменить позицию.

…Вот он сдал назад, разворачивается. Андрей видит бегущее по траве пятно целеуказателя и восклицает: «Ублюдок, ты же лазер не погасил!» Гусеницы попадают в канаву, машина резко кренится, и в левом глазу Андрея вспыхивает тысяча красных солнц…

…Госпиталь, и мать того солдата, чуть ли не на коленях умоляющая Андрея простить мальчика, не губить его судьбу. И собственная полная опустошенность, непонимание – что надо этой женщине? Разве он хочет кого-то губить, зачем? Мало, что ли, своей беды?

…Комиссия, приговор: непригоден к полетам любой категории. Без глаза – чего еще было ждать? А ведь он ждал чуда, пытался напомнить комиссии о легендарном летчике-испытателе Анохине, что летал без глаза, и не просто летал, а поднимал новые самолеты…

…Командир полка, стараясь не смотреть на Корсана, предлагает ему должность замначальника в метеослужбе. Дело, в котором Андрей ничего не смыслит, да и ни к чему это ему: у заместителя-то и забот только за бумагами следить.

…Попытки занять себя хоть чем-то, уйти от черных мыслей, доказать хоть что-то окружающим и самому себе. Вечерние тренировки, превратившиеся в настоящее самоистязание, сил после них оставалось только на то, чтобы принять душ и провалиться в сон. И назавтра опять удар, блок, уход, подставка, захват, бросок… Бледный как мел, хрипящий партнер никак не может подняться с пола, не может вобрать воздух в легкие через сдавленное предплечьем противника горло. Шифу, учитель, и его слова, когда все закончилось:

«Ты слишком полон ненависти. Пойми, никто не в силах изменить прошлое, с этим ничего не поделаешь, но будущее в нашей власти. Не приходи ко мне пока. Вернешься, когда справишься с ненавистью».

…Нарочитая веселость друзей, да и сам тоже – ха-ха, этакий одноглазый пират Билли Боне, хотя Билли Боне вроде одноглазым не был. Кто-то даже предложил поменять одну букву в фамилии, чтобы не Корсан был, а Корсар. Тогда действительно показалось смешно, а сейчас вот не очень…

Андрей еще раз потрогал повязка достал из внутреннего кармана таблетку цитрамона, разжевал и, не запивая, проглотил. Гадость, но авось поможет до вечера, а там еще чего-нибудь примем. Сегодня день особый для Андрея и надо было держаться.

В этот день несколько лет назад среди скромных шоферских обелисков вдоль трассы Тамбов-Волгоград – руль над холмиком да веночек искусственных цветов – появился еще один памятник. Хвост самолета СУ-7, как будто врывшегося с размаху в землю. Андрей видел много памятников-самолетов, устремленных с бетонных постаментов в небо, но только этот напоминал о том, что каждый самолет как бы высоко он ни взлетел, в конце концов встретится с землей. И не всегда земля принимает своих сыновей мягко и нежно.

Погибшего курсанта похоронила конечно же не на месте катастрофы, да, собственно говоря и хоронить-то было особенно нечего, но именно туда приезжал Андрей и считал это место могилой друга. Последнее время он все чаще задумывался о трагической судьбе погибшего летчика, и его собственная судьба представлялась ему не многим лучше. Смотреть на уходящие в небо самолеты и знать, что эта жизнь навсегда для него закрыта.

Скрипнула дверь его кабинета на третьем этаже, звякнула, натягиваясь, пружина, и в комнату вошли два летчика – старший лейтенант и лейтенант, с которыми Андрей еще весной отрабатывал боевые задачи. Теперь они встречались гораздо реже, но все же ребята находили повод зайти к новоявленному метеорологу.

– Привет, Андрюха, как погодка? Шепчет?

– Да пока не знаю. Разведка из зоны не вернулась, через пятнадцать минут должны быть. А так, что могу сказать? «Над всей Испанией безоблачное небо».

– При чем тут Испания? – удивился лейтенант.

– Да, фраза эта знаменитая. После нее там гражданская война началась, и наши летчики на «ишаках» помогали испанцам с немцами воевать, – пояснил старлей.

– Вот ведь люди были, а? – восхитился лейтенант.

– На смерть шли только за идею, ни тебе славы, ни известности, про них ведь все было засекречено!

– А сейчас хоть и не за идею, тоже сплошной туман! – отозвался старший и, увидев недоумение на лице Корсана, тихо добавил:

– Понимаешь – только это строго между нами, – у нас тут ходят слухи, что набирают народ воевать, вроде как в Сербию. Денег кладут немерено, да только дураков, слава Богу, нет. На смерть идти за бабки на фиг надо, пусть они где в другом месте поищут. Вот ты б пошел?

– А меня б взяли? – Андрей произнес это как мог спокойно, но раздражение в его голосе все же ощущалось.

Старлей смутился, кляня себя за бестактность. Повисло неловкое молчание, которое нарушил лейтенант:

– А между прочим, могли бы и взять, начлет, когда со мной беседовал, конечно, темнил, но кое-что я понял… Это ж все неофициально, чтобы шито-крыто. Без бумаг, без аттестаций, чисто за результат. По-моему, это афера.

Андрей промолчал. Слова молодого летчика «могли бы и взять» ничего не обещали и ни к чему не обязывали. Но все же «могли бы»! Снова летать, это главное. И что по сравнению с этим опасность, деньги, безвестность?

Увидев садящийся метеоразведчик, молодые люди ушли, оставив Корсана с его бланками. Он же быстро оформил сводку и понес ее на визу к начальнику летной части. Когда бумаги были подписаны, вместо того чтобы повернуться и уйти, Андрей произнес:

– Товарищ подполковник, разрешите обратиться по личному. то есть отчасти личному делу?

Зворник. Подполковник Абаджиевич и его советники Некогда красивые и ухоженные предместья города Зворника, одного из последних опорных пунктов вооруженных сил Республики Сербска Босна, в течение двух дней превратились в развалины, и даже прекрасная с утра погода не могла сделать пейзаж этот хоть немного отраднее.

Солнце ярко освещало полусгоревший сельский дом, стены которого покрывали кажущиеся даже живописными языки копоти, расщепленную осколками яблоню за поваленным забором и уходящий вдоль него вверх разбитый проселок.

На его обочине, тяжеловесно подминая широкими, серыми от пыли шинами тонкие травяные стебли, безуспешно маневрировал, пытаясь спрятаться в жидкую тень яблони, огромный автобус, но помочь бы ему смог разве что развесистый африканский баобаб.

Тупое лобастое рыло громады смотрело в ту сторону, откуда доносилась канонада. В последние полчаса звонкие выстрелы танковых пушек и глухие хлопки минометов особенно зачастили, разрывы и треск пулеметов то и дело сливались в непрерывный звуковой фон, приглушенный расстоянием. Но вот накал далекого боя пошел на убыль – и теперь в паузах между выстрелами можно было расслышать стрекот кузнечиков, похожий на очереди из игрушечных автоматов, словно насекомых тоже захватила эта война.

Двухэтажный туристический автобус смотрелся здесь так же неуместно, как смотрелась бы полицейская машина на антарктической станции Амундсен-Скотт, но он был не менее реален, чем нависшие над долиной горы, отражающиеся в его затемненных стеклах. Правда, некогда щегольской «неоплан» давно потерял свою яркую рекламную раскраску, теперь он был покрыт угрюмыми камуфляжными пятнами, да и внутренний облик его претерпел значительные изменения.

На первом этаже осталось лишь несколько бархатистых кресел, отгороженных плотной занавеской от остальной части салона, где был установлен большой стол, застеленный картой, словно скатертью. Еще один стол, со стоящим на нем компьютером, в закутке ближе к носу был отгорожен другой занавеской. Рядом пристроилась мощная и компактная армейская радиостанция – то, что она армейская, сразу чувствовалось по дизайну, а, вернее, по его полному отсутствию.

Второй этаж, некогда предназначенный для туристов, любующихся красотами Европы, тоже не был обделен аппаратурой – здесь стояли еще передатчик, несколько блоков шифрующей системы, коммутирующая стойка, принтер-телетайп… Неизменным остался только бар, официально считающийся теперь «зоной психологической разгрузки». Его утварь включала богатый, но грязный ковер, маленький кожаный диван и пару пляжных шезлонгов, явно принесенных откуда-то потом: для загара в автобусе особых возможностей не было. Кроме того, в баре сохранился видеоблок «Панасоник», и главное – над стойкой красовалась внушительная батарея бутылок.

Все это великолепие, от радиокомплекса и двух длинноногих операторш связи до бутылок в баре и экологически безвредного сортира на первом этаже, считалось целиком и полностью принадлежащим подполковнику Абаджиевичу, командиру первой бронемеханизированной бригады «Утро священной войны» вооруженных сил международно признанной Республики Герцогбосна, входящей в состав Мусульманско-Хорватской федерации. Однако сейчас на передвижном командном пункте, заботливо удаленном от места боевых действий на безопасное расстояние, командира не было.

Вместо него на втором этаже, вход куда был возможен только по личному разрешению подполковника, а точнее в баре, обычно ревностно оберегаемом хозяином от чужого присутствия, находились двое.

Расположившись в шезлонгах, они держали в руках высокие стаканы с чем-то очень холодным: стеклянные стенки запотели, и когда пальцы держащего смещались на новое место, на стаканах оставались темные следы.

Хотя более разных людей трудно было бы себе даже представить, позы их одинаково свидетельствовали о некоем внутреннем дискомфорте и, пожалуй, о взаимной неприязни собеседников. Оба они напряженно прислушивались к звукам, доносящимся с улицы сквозь шум включенного на полную мощность кондиционера.

– Кажется, возвращается наш гостеприимный хозяин, – по-английски произнес наконец, откидываясь и пытаясь расслабиться, один из них. Немного протяжное произношение выдавало в нем уроженца южных штатов, да и выглядел Сидней Д. Милсон как типичный южанин. Этакий преуспевающий провинциальный фермер, которого легко можно было представить себе хоть за рулем огромного пикапа на ранчо, хоть с кнутом на рисовой плантации, а то и в воскресном церковном хоре. Крупный, сытый, с короткими светлыми волосами и голубовато-серыми глазами, он после Вест-Пойнта сделал стандартную карьеру армейского офицера. Особняком в ней стояла разве что операция «Возрождение надежды» – воспоминания о Сомали 1992 года были не из тех, что греют душу. Впрочем, считал он сам, нынешний период службы может оказаться еще более неприятным.

– Вы слышите? – опять обратился он к собеседнику, если можно было так назвать человека, который не сделал в ответ ни одного движения губами и теперь снова промолчал, наградив американца презрительным взглядом. Звали молчаливого компаньона Ахмед Ойих бин Салих аль Мансур, и похож он был на породистого арабского жеребца – тонкий, поджарый, с черными печальными глазами и черной жесткой гривой. Впрочем, себя со скакуном он никогда не сравнивал, предпочитая развлекаться занимательной зоологией в отношении других.

«Гибрид свиньи, собаки и англосакса, – подумал он, взглянув еще раз на Милсона. Близкородственное скрещивание, надо заметить». Чувствительная натура и хорошее образование позволяли Ахмеду получать изощренное удовольствие от подобных сравнений.

Вездеход снаружи взревел в последний раз, потом двигатель заглушили. Еще несколько секунд, и на лестнице раздались тяжелые шаги.

* * *

Когда подполковник поднялся в бар, накал его злости еще не достиг точки кипения, но до нее оставалось совсем немного. Вытерев потное лицо едва не порвавшимся, казалось, об острые скулы носовым платком, он налил полстакана из первой попавшей под руку бутылки (это оказался «Джонни Уокер») и обратился к гостям, тоже по-английски, бегло, но с чудовищным славянским акцентом.

– Селям! Удобно ли устроились на моем КП? Надеюсь, лимонад вам подали не теплый? Мухи не беспокоят?

Милсон ответно улыбнулся, с присущей ему прямолинейностью приняв все за чистую монету.

– Да, знаете, эти ужасные слепни! Умудряются проникать даже сюда и жалят чертовски больно! Как их только переносят ваши солдаты?!

– Ах, слепни. – Подполковник посмотрел куда-то мимо американца. – Я могу вам сказать, почему мои солдаты их не замечают. Потому что в долине их жалят сербские пули! – чуть не сорвался он на крик. – А это, сэр, гораздо больнее!

Повисло короткое тяжелое молчание.

– По-моему, ваше место в бою, Абаджиевич-эфенди, – вежливо прервал паузу Ахмед Ойих.

– Благодарю за добрый совет, он весьма кстати. Но мне там уже нечего делать. Мой танк подбит, а я суеверен и сегодня в другой уже не полезу Я приказал прервать атаку и окопаться. Официально довожу это до вашего сведения, господа советники. А теперь можете советовать.

Абаджиевич в упор посмотрел на араба с американцем, перекатывая за щеками желваки.

– Сначала потрудитесь объяснить свое решение, – по-прежнему вежливо произнес Ахмед. Впрочем, эта вежливость не делала его холодный голос теплее ни на градус.

– Причина очень проста. Если бы я дал приказ идти в атаку, то мои ребята его бы не выполнили. Они прекрасные солдаты, но все же не камикадзе – по пятому разу штурмовать этот проклятый Зворник с половиной оставшихся танков. Вы слышите – с половиной! Это ад!

– Забавно, не правда ли? Перед нами монастырь Святого Саввы, гяурская[3]3
  Гяур – у исповедующих ислам название всех немусульман.


[Закрыть] святыня, и вдруг – ад.

– Я исламского университета в Абу-Даби не кончал, – нахмурился подполковник. – И артиллерийской академии в Париже тоже. Но пять лет войны здесь хорошая школа, и я знаю, о чем говорю.

– О да! Сараевское пехотное училище – это, конечно же, школа военной мудрости.

– Помолчите лучше! – зло перебил советника подполковник. – Там у них по всей окраине врыты танки. За каждым забором!

– Так сожгите их. Неподвижная цель поражается легче движущейся… – вступил в разговор американец.

– Сам иди и жги! – сорвался Абаджиевич, но взял себя в руки и кивнул в сторону города: – Те, которые плохо стояли, мои солдаты уже уничтожили. Беда, знаете ли, в том, что стоящие хорошо уничтожить не получилось. Их ведь даже не видно, пушка торчит, и все. А пушка эта 100-миллиметровая, между прочим. Дерьмо, которое вы нам продаете, все эти М-48 и М-26 вьетнамских времен, она насквозь прошивает еще до того, как танки займут огневой рубеж.

– Но это вполне годные боевые машины! – возмутился американец.

– Годные для Голливуда, четвертую серию «Горячих голов» снимать. Я вам не Чарли Шин! Впрочем, чего я распинаюсь. Давайте вечером устрою вам экскурсию. Посмотрите, что остается от экипажа. Можете потом вставить в ежедневный отчет.

– Не надо на меня давить! – побледнел Милсон. – Я солдат, а не девочка из воскресной школы! Вы могли использовать минометы с закрытых позиций…

Абаджиевич язвительно продолжил:

– И сербские танки понесут значительные потери: осколки мин поцарапают краску у них на башнях. 82-миллиметровый миномет не противотанковая пушка! Или вы рассчитываете на нашу несчастную батарею 155-миллиметровых? При их кучности всего нынешнего боезапаса хватит как раз, чтобы подавить один Т-55. Неужели эти предложения – все, чем мне могут помочь два образованнейших консультанта? Или их помощь заключается прежде всего в опустошении моего холодильника?

– Почему же все! – Милсон почувствовал, что и он начинает злиться. Да кто это смеет делать ему замечания – выскочка-офицерик опереточного государства, зависящего только от милости его великой страны!

– Черт, я вижу, вы хотите убедить нас в безвыходности ситуации, ничего, мол, нельзя сделать, и все такое. Да, положение сложное. Но не надо передергивать! Я отлично помню ваши хвастливые утверждения… Кто заявлял, что у него под командованием лучшая пехота во всей Югославии? Или это говорили не вы, а виски у вас в брюхе? А теперь вы впадаете в панику, столкнувшись с мало-мальски серьезным сопротивлением!

– Мало-мальски?! У противника на чердаках пулеметные гнезда, из монастыря лупят снайперы, и в этих условиях мои ребята смогли подойти к окраине на пятьсот метров. Слышите, смогли! Сумели! А теперь я не знаю, как их вытащить оттуда, им головы не дают поднять. У меня только на эвакопункте двести раненых. А сколько еще На поле осталось? Если засиделись, господа, можете прогуляться, послушать их крики… А то, похоже мистер Милсон, что фундаментом вашей военной эрудиции служит любимый стиль деятельности «зеленых беретов»: сила есть – ума не надо.

– Уважаемый Абаджиевич-эфенди! – вмешался Ахмед Ойих с отвращением наблюдавший перебранку союзников. – Вам не кажется стыдным, пройдя за трое суток почти всю Сербску Босну, торчать целый день перед каким-то городком? Словно в нем сидят герои, а не сербы – свиноеды, трусы и пьянь.

– Вы считаете, что хорошо знаете этот народ? Мы, боснийцы, между прочим, тоже сербы, только отуреченные, хотя об этом и не любят вспоминать. И я знаю – когда земля уходит из-под ног, они, как и мы, будут стоять насмерть. Дело тут не в верности Харжичу или кому другому Мы насмерть стояли под Бихочем два года назад, и, боюсь, так же будут стоять сербы здесь. Говорите и делайте что хотите, но больше я атаковать не буду Полковник отвернулся и с неестественной методичностью стал смешивать себе сложный коктейль. Арабский советник Презрительно поджал губы.

– Я всегда знал, что вы плохой мусульманин, эфенди. А теперь понял, что вы еще и плохой солдат.