Текст книги "Русский фактор. Вторая мировая война в Югославии. 1941–1945"

1.5. Общественная жизнь русских эмигрантов под оккупацией

Общественную жизнь русских эмигрантов под оккупацией сравнительно тяжело реконструировать на основании крайне скудно сохранившихся источников. Самую богатую и наиболее обеспеченную источниками картину представляет собой жизнь крупнейшего в то время сообщества эмигрантов на юго-востоке Европы – русской колонии в недичевской Сербии, большинство которой проживали в Белграде.

Начать, пожалуй, стоит с того момента, когда генерала Скородумова и назначенных им руководителей отделов Бюро сместили с их постов, а вместо них назначили более лояльных людей: генерал Владимир Владимирович Крейтер стал руководителем Бюро, а Борис Александрович Штейфон возглавил РОК. Немцы в этом случае придерживались общей тактики – опираться на лиц, имевших немецкую кровь, которых в партийной терминологии обозначали как «фольксдойче». Тем не менее стоит отметить, что оба новоназначенных руководителя эмиграции скорее ощущали себя русскими офицерами, нежели чем представителями «второсортных» немцев. Доказательством может послужить хотя бы то, что В.В.Крейтер в переписке с немецкими властями писал черновики на русском, а затем переводил их у официального переводчика Бюро, не решаясь демонстрировать свои знания «родного языка»¹⁴². А Б.А. Штейфон и вовсе был сыном мастерового, крестившегося, чтобы преодолеть позорную черту оседлости¹⁴³. При этом и один, и второй относили себя (в довоенное время – официально, в военное – неофициально) к категории убежденных монархистов-легитимистов (защитников идеи о возрождении Российской империи), что отражалось на выборе ими в помощники легитимистов по духу и настроениям, даже вопреки требованиям военного времени¹⁴⁴.

Подчеркнем, что расизм и этническая замкнутость были чужды большей части эмигрантов¹⁴⁵. Это очень хорошо заметно на примере адаптации в русскую среду «русско-сербских» супружеских пар и особенно рожденных в них детей. В сербской среде эти дети часто ощущали себя чужеродным телом, что приводило к их самоизоляции или требовало чрезмерных усилий и жертв в отчаянных попытках интегрироваться в эту среду¹⁴⁶. В свою очередь, русское общество внимательно и настороженно относилось к «сербским супругам», называя их «новоприсоединенными русскими». Детей же принимали в свою среду безоговорочно, отмечая лишь, что «дети из провинции» (т.е. оттуда, где эмигранты проживали дисперсно, и дети не только из смешанных, но и из русских супружеских пар были полностью погружены в местную среду) «хуже говорят по-русски»¹⁴⁷.

В конце тридцатых годов, а в особенности после прихода войны на Балканы, эмигранты в массе своей все активнее выражали свои антикоммунистические взгляды, не забывая о своем русском происхождении. В результате часть окружающего местного населения неприязненно относилась к эмигрантам, как к соотечественникам граждан «красной коммунии», а другие с ненавистью видели в них противников государства «победившей революции». К тому же давно ушли с исторической сцены представители старшего поколения покровителей и защитников русских эмигрантов, которых возглавляли почившие король Александр (Карагеоргиевич) и патриарх Варнава (Росич). Все это отчуждало эмигрантов от местной среды, и, несмотря на успешное прохождение ими периода адаптации и приспособления к местным условиям, они не растворялись, а все более тесно сплачивались в относительно монолитную общественную группу, с устоявшимися навыками, воззрениями и статусными характеристиками. Ощущение собственной группы как носителя цивилизации и прогресса не принимало оскорбительных форм, как у некоторых других европейцев на Балканах¹⁴⁸ , а имело характер констатации. Осознание культуртрегерской роли русской эмиграции как носителя традиций императорской России также способствовало сплочению эмиграции как группы, превосходящей границы государства проживания¹⁴⁹.

После прихода немцев многие из этих устоявшихся навыков пришлось изменить, причем делалось это насильственно и достаточно болезненно. Значительная часть эмиграции по образованию (или даже, скорее, по настроению) относилась к интеллигенции, видовой особенностью которой является склонность к дискуссиям и свободному выражению критического мнения о текущих социально-политических событиях. Кроме того, эмигранты в большинстве своем были участниками Гражданской войны (или хотя бы членами их семей) в России, т.е. людьми, готовыми жертвовать (или хотя бы рисковать) жизнью ради отстаивания своих общественно-политических воззрений. Поэтому предвоенная русская эмиграция в Югославии изобиловала периодическими изданиями, отражавшими богатый спектр представлений эмигрантов о текущем политическом моменте и перспективах его развития. В 20 – 30-е гг. в Югославии зародилось свыше 300 русских периодических изданий, большинство из которых были однодневками¹⁵⁰.

После прихода немцев насильственно утвердилось полное единообразие. Сначала в результате цензурных запретов издательская жизнь эмигрантов полностью замерла. Лишь 13 июня 1941 г. появился «Русский бюллетень», «еженедельное информационное издание русской эмиграции» под редакцией Александра В. Ланина, праворадикального журналиста, еще до войны завязавшего взаимоотношения со служившим в СД штурмбаннфюрером Краусом, занимавшимся контактами с «пятой колонной» в Сербии¹⁵¹. Всего вышло 10 номеров бюллетеня, который прекратил свое существование после того, как немцы, вдохновленные победами на Восточном фронте, решили, что они не нуждаются в активной помощи эмигрантов и разогнали команду Скородумова, закрыв делавший шумные обещания и многозначительные намеки «Русский бюллетень». Спустя некоторое время после создания РОК начали выходить еженедельные «Ведомости Охранной группы» (с 23 декабря 1941 г.) под редакцией одного из высших офицеров, полковника Генерального штаба императорской армии Евгения Эдуардовича Месснера¹⁵². Газета помещала не только пропагандистские заметки, но и зарисовки, касавшиеся жизни гражданских лиц – членов семей служивших в Корпусе лиц. Так как потребность в гражданском издании все-таки присутствовала, 8 февраля 1942 г. появился и «Новый путь», «еженедельный информационный орган Бюро по защите интересов русской эмиграции» под редакцией Бориса Казимировича Ганусовского¹⁵³. Вышел 21-й номер газеты, а с июня 1943 г. было принято решение о слиянии изданий «Новый путь» и «Ведомости...» в единое еженедельное издание «Русское дело», выходившее до 15 ноября 1944 г. Это последнее издание выходило под редакцией К.К. Миллера, который так же, как и Месснер, считался немцами «фольксдойче», а следовательно, заслуживающим доверия. Кроме того, весной 1944 г. существовавшая в Сербии небольшая группа казаков-самостийников попыталась выпускать в нескольких экземплярах свое издание «Речь», которое скоропостижно скончалось как из-за недостаточности финансирования, так и потому, что большинство казаков в Сербии придерживались легитимистского направления и с подозрением относились к идеям суверенной Казакии.

На территории Югославии в 1943 – 1945 гг. выходили и печатные издания, выпускавшиеся пропагандистским отделом (взводом) 1-й Казачьей дивизии («Бюллетень пропагандиста 1-й Казачьей дивизии», «Казачий клич», «Офицерский бюллетень Первой Казачьей дивизии», «Пропагандный взвод Первой Казачьей дивизии говорит вам о положении»). Эти издания предназначались для военнослужащих соответствующих частей, но, тем не менее, могли попадать и в руки русских эмигрантов в Югославии, родственники и знакомые которых служили в этих частях. Не обнаружено, но должно было по штату существовать и издание использовавшейся в Хорватии и Словении 162-й туркестанской дивизии, в которую входили казахи, киргизы, узбеки, таджики, туркмены, калмыки и азербайджанцы. Возможно, им был «Русский вестник», «газета для добровольцев народов России на Балканах», выходивший в 1945 г. на территории независимой Хорватии. Кроме того, среди военнослужащих и в эмигрантских организациях распространялось русскоязычное издание иллюстрированного пропагандистского немецкого журнала «Сигнал», выпускавшегося с октября 1941-го по июль 1944 г.

В независимой Хорватии при отсутствии формального запрета на издательскую деятельность русских эмигрантов (в отличие от оккупированной Сербии) появлялись отпечатанные кустарным способом издания-однодневки с экзотическими названиями: номер «Летописи Временных лет 1642 – 1942 Бутырского лейб-Эриванского полка», напечатанный в 1942 г. в Сараево, несколько номеров издания молодежи русской колонии в Загребе «Ярославна» за 1942 – 1943 гг. Хотя аналог Бюро по защите эмигрантов в Сербии – «Особое представительство русской эмиграции при правительстве НГХ», начальником которого был бывший царский консул в Вене и Загребе Георгий Фермин, – не располагал собственным изданием¹⁵⁴ , немногочисленные и дисперсно расселенные (по сравнению с Сербией) русские эмигранты в Хорватии имели свое «еженедельное издание русских военных организаций на территории НГХ» – размножаемую небольшим тиражом на шапирографе «Сводку» под редакцией участников гражданской войны генералов Д.П. Драценко и И.А. Полякова. Численность русских колоний в других частях расчлененной Югославии была еще менее значительна, поэтому лишь в Воеводине появился «Бюллетень Представительства Высокопреосвященного Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского округа для православных русских приходов в Королевстве Венгрия», несколько номеров которого вышло в Нови-Саде¹⁵⁵.

Кроме того, в Сербии параллельно печаталось два церковных издания. Интересно, что это были единственные периодические издания, которые продолжали выходить после оккупации. Первое – официальное издание РПЦ(з) «Церковная жизнь» (1933 – 1944 гг.), выходившее под редакцией секретаря Архиерейского Синода РПЦ(з) Юрия Павловича Граббе, а второе – ультраправое «Церковное обозрение» (1932 – 1944 гг.), занимавшее критическую позицию по отношению к сотрудникам канцелярии Синода РПЦ(з), не позволяя себе, однако, критических замечаний по адресу владык, которое редактировал Ексакустодиан Иванович Махараблидзе («Кустя»), который в годы Первой мировой войны служил начальником канцелярии протопресвитера армии и флота, а во время Гражданской войны был начальником канцелярии протопресвитера в Вооруженных силах Юга России.

В русской периодике, выходившей в Сербии в годы войны, отражалось, «как солнце в малой капле воды», большинство тенденций журналистики Третьего рейха¹⁵⁶. Нацистские менторы, боровшиеся в Германии с готикой, в русских изданиях приказным путем решили вопрос «реформы правописания» и перехода на новую орфографию¹⁵⁷. Лишь недолго существовавший в июне – сентябре «Русский бюллетень», в соответствии с традициями жесткого легитимизма придерживался всех дореволюционных орфографических норм. Кроме того, этой политике языкового пуризма удалось до конца 1944 г. следовать и «Церковной жизни» – официальному изданию РПЦ(з). Переходную позицию заняло издание «церковной оппозиции» – «Церковное обозрение», которое отказалось от использования буквы «ять» и твердого знака в сентябре 1943 г., при этом сохраняя «старое правописание». Редакция обещала в дальнейшем вернуть потерянные твердый знак и «ять», мотивируя изменения ... отсутствием этих знаков в «используемой для печати линотипной матрице болгарской газеты»¹⁵⁸. С другой стороны, газета РОК уже в начале весны 1942 г. отказалась от использования твердого знака в конце слов «в целях экономии места», сохраняя при этом до конца существования «Ведомостей» верность старому правописанию, «ять» и «i»¹⁵⁹. Подобной же политики сбережения места на протяжении всего своего существования придерживался и «Новый путь», в остальном сохранивший старые орфографические правила и буквы.

Наиболее остро вопрос правописания встал после появления объединенного издания РОК, русских отрядов хипо и Русского бюро по защите интересов эмиграции – «Русское дело». В первом же номере редакция «Русского дела» сообщила о полном переходе на новую орфографию «с целью устранить этим те, хотя бы незначительные по существу, помехи, которые... могли бы возникнуть в обмене мыслями Русского Зарубежья с... десятками новых русских поколений, которые ныне ведут с большевизмом борьбу во имя России и которые частью влились в наши ряды»¹⁶⁰. Вследствие этого редакция оказалась переполнена как научными обоснованиями ошибочности новой орфографии, так и гневными и ругательными письмами протеста, в которых редакцию обвиняли «в недостатке русскости», в «малокультурности» и в «подложности яду красной пропаганды». В свою очередь, редакция называла авторов этих писем «новыми старообрядцами», подчеркивала, что таким языком уже четыре поколения пишут 180 миллионов человек всего русского народа, что новые правила подготовлены еще до революции Академией наук в России и что реформа необходима для слияния со всей массой русского народа¹⁶¹. Еще несколько раз возвращалось «Русское дело» к теме, взбудоражившей широкие массы эмигрантов. Были опубликованы подробное научное объяснение выдающегося историка и филолога Александра Львовича Погодина, а также краткое изложение «Сути и основ нового правописания» литературоведа Владимира Викентьевича Топор-Рабчинского, в эмиграции преподававшего русский язык и литературу в кадетском корпусе и русско-сербской белградской гимназии¹⁶².

При этом проблема экономии бумаги путем использования новой орфографии, очевидно, была исключительно важной, что видно на примере постоянного сокращения размеров изданий. В 1941 г. «Русский бюллетень» выходил на 10 страницах, а его преемники, «Новый путь» и «Ведомости Русского корпуса», соответственно, на 4 и 6, что опять в сумме давало 10 страниц. После объединения этих двух изданий в одно появилось «Русское дело», которое сначала выходило на 6 страницах, а с № 9 и вовсе сократилось до 4 страниц.

При этом периодические издания служили оружием пропаганды для сплочения рядов эмиграции, поддержания ее духа и направления общественных настроений в нужное русло. Журналист «Нового времени» с русским православным именем Василий и звучной немецкой фамилией Розенберг в издании, посвященном годовщине газеты, с гордостью констатировал, что русское периодическое издание представляет собой «...тип идейной газеты обновляемой Европы... творит общественное мнение... защищая и объясняя те духовные ценности, которые... считает необходимыми для культурного, морального и материального развития народа и нации»¹⁶³. Словом, военные издания русских эмигрантов в аспекте ежедневной политики (глобальной и локальной) были рупором немецкой пропаганды, дословно переписывая или пересказывая сообщения из немецких или местных сербских газет.

Подобное положение дел просто не укладывалось в голове у многих эмигрантов, традиционно привыкших видеть в печатных изданиях рупор общественной мысли. «Сидя на белградских мансардах или в горном бункере», они нередко писали глобальные политические статьи, которые, вероятно, были отзвуками ожесточенных дискуссий и уединенных, но не менее напряженных, размышлений о судьбах России и ее будущем. Увы, эти «политические» статьи, как и статьи «гиперкритические», сразу же попадали в мусорную корзину редактора¹⁶⁴. Столкнувшись с таким потоком советов «Риббентропу, Розенбергу и Власову», редакция была вынуждена призвать читателей не писать «передовиц», а присылать «корреспонденции с мест осведомительного характера... о культурной работе... бытовые картинки, литературные наброски, штрихи и заметки»¹⁶⁵ , не забывая, что от «критики Россия пропала»¹⁶⁶. Таким образом газета (как пропагандистское издание военного времени) пыталась защитить стратегический ресурс информационного пространства – «бодрость»¹⁶⁷. Этот подход приводил к тому, что остро нуждавшиеся в прорыве пропагандистской блокады читатели пытались (порой не слишком успешно) читать издания «между строк», усматривая зловещие предзнаменования даже в том, что к постановке готовится пьеса Л.Н. Толстого «Живой труп»¹⁶⁸.

Немецкая оккупация привнесла в культурную жизнь эмигрантов и некоторый технический прогресс – в 1941 г. в сербском эфире впервые зазвучала русская речь. Летом 1941 г. на волнах «Радио-Белград» вышло несколько коротких радиопередач на русском и украинском языках¹⁶⁹. И хотя этот первый эксперимент не был продолжен, начало было положено. Ощущение недостатка средств массовой информации на родном языке среди военнослужащих провинциальных гарнизонов и отдаленных бункеров Русского РОК, а также гражданских лиц русской эмиграции в Сербии в конце лета 1943 г. попытались восполнить путем проведения регулярных еженедельных радиопередач на волнах «Радио-Белград». Первая радиопередача состоялась 17 августа 1943 г., длилась 30 минут, была открыта исполнением «Верую» хором Русского РОК и состояла из приветственной речи генерала Штейфона, зарисовки из жизни РОК и политического обзора за неделю, перемежавшихся русскими царскими маршами, декламацией стихов и русской народной песней «Вскормили меня и вспоили...»¹⁷⁰. Эти передачи проводились по вторникам сначала в 14, а позже были перенесены на 18 часов, причем их продолжительность была увеличена, а содержание расширено¹⁷¹. Основной проблемой этого перехода к «электронным» средствам массовой информации было, конечно, недостаточное количество «радиоприемников». При этом для нужд эмигрантов, служивших в Русском РОК, использовались не только штатные радиостанции и имевшиеся в казармах радиоприемники, но и пропагандистские машины с установленными на них громкоговорителями, разносившими русские песни и голоса дикторов на 200 – 300 метров вокруг¹⁷². Для гражданских лиц в помещениях колоний устраивались бесплатные массовые «радиопрослушивания», как, например, в театральном зале Русского дома. Собравшиеся перед динамиками громкоговорителей эмигранты могли услышать не только политические обзоры, но и радиопостановки (от Островского до Аверченко), симфонический оркестр, арии из классических русских опер («Русалка, «Князь Игорь», «Садко» и др.), романсы, кубанский и донской казачьи хоры, русские и украинские народные песни и даже частушки. Причем художественная программа являлась комбинацией граммофонных записей из коллекции Белградского радио и живых выступлений популярных в эмиграции певцов и актеров¹⁷³.

Вдохновленные этим примером, эмигранты попытались создавать и так называемые местные «устные газеты», причем организовывались подобные газеты нескольких видов – воинские, церковные и «колониальные». Конечно, существовала опасность их превращения в политинформацию или развернутую проповедь, но на деле, скорее, «устные газеты» становились поводом для совместных встреч и способом проведения досуга нуждавшихся в общении эмигрантов «...в монотонной жизни среди горных высот и диких лесов в уединенных маленьких местечках, раз в неделю имевших возможность собраться на 1 – 2 часа, чтобы отдохнуть от тягот службы, развлечься и выслушать... доклады», перемежавшиеся декламацией стихов, попурри на аккордеоне и граммофонными записями¹⁷⁴. Сложно сказать, насколько восприимчивыми были эмигранты к этому граничившему с эстрадными и театральными представлениями виду информационно-пропагандистской работы.

Куда менее идеологически окрашенными и проходившими в неформальной и «подогретой» обстановке были «чаи» как форма общения. Традиционно существовали чаепития двух видов. Первые были своего рода корпоративной вечеринкой членов одного общества, учебного заведения или группы лиц, связанных общими воспоминаниями (например, встречи выпускниц слушательниц Педагогических курсов профессора Штумфа, слушателей Зарубежных Высших военно-научных курсов профессора Головина, участников Первого Кубанского похода под руководством генерала Корнилова, выпускников Павловского училища) и проводились в форме обычных банкетов, средства на которые собирались с участников мероприятия¹⁷⁵. Вторые имели благотворительный характер и имели форму «чая-концерта». Средства на благотворительные нужды (зимняя помощь нуждавшимся, пожилым и инвалидам из рядов русской эмиграции, развитие русских учебных заведений, улучшение питания и обновление одежды и обуви детей в русских интернатах и сиротском приюте) собирались Союзом русских женщин или родительскими комитетами гимназии и Кадетского корпуса. В этом случае принять участие приглашались все желающие, в зале у сцены устанавливались столики и обычные ряды стульев, к услугам посетителей был постоянно действующий буфет, а развлечение гарантировали приглашенные артисты, аттракционы и павильон гадалки. Доходы давали продажа мест за столиками, буфет (где напитки и продукты продавались по ценам, значительно выше оптовых закупочных), пожертвования при входе и по подписным листам, а также от лотереи и аттракционов¹⁷⁶.

Классические театральные и эстрадные представления были неотъемлемой стороной жизни Белградской колонии русских эмигрантов. На подмостках театрального зала Русского дома в 1941 – 1944 гг. постоянно ставились драматические представления, а также отдельные балетные партии, оперные арии и эстрадные номера. Во втором военном и последнем русском эмигрантском театральном сезоне в Сербии 1943 – 1944 гг. зрители могли увидеть даже целые балетные и услышать некоторые полные оперные произведения из русской классики. Заслуженную гордость вызвали поставленные при участии Сербского народного театра с большим размахом, несмотря на материальные затруднения, «Евгений Онегин» и «Царская невеста». Рубрика «Театр и искусство», а также «Хроника Белграда» присутствовала практически в каждом номере «Русского дела» и «Нового пути» и практически постоянно содержали анонсы новинок с подмостков Русского дома. Представления эти не были бесплатными, и доходы от них покрывали расходы русской труппы, даже платившей с них налоги в сербский бюджет, от которых освобождались только благотворительные и ученические выступления¹⁷⁷. Выступавшие на подмостках Русского дома драматические актеры вели свою творческую «родословную» от выехавшей из России в 1919 г. труппы Московского Художественного театра, причем накладываемые военными условиями ограничения на костюмы и сценографию не мешали полету фантазии репертуарной комиссии, работавшей в широком спектре от Ибсена до Островского и от Гамсуна до забытых в наши дни любимцев русского дореволюционного театра: Льва Николаевича Урванцова (1865 – 1929) и Александра Ивановича Косоротова (1868 – 1912)¹⁷⁸. Руководил труппой Общества русских сценических деятелей в Сербии талантливый актер и режиссер Александр Филиппович Черепов (1892/1893 – 1946?)¹⁷⁹. Деятельность Общества была столь успешна, что в июле 1943 г. был объявлен конкурс для расширения труппы и привлечения «молодых сил... обоего пола»¹⁸⁰. Кроме Общества русских сценических деятелей в Сербии, а также русских актеров оперы и балета из труппы Сербского народного театра, с концертами (причем не только для военнослужащих, но и для гражданских членов русских колоний в провинции), с музыкальными номерами и юмористическими зарисовками выступали эстрадный ансамбль РОК «Веселый бункер» и его звезда Сергей Николаевич Франк. Ансамбль Сергея Франка был частью РОК и имел функции военного отделения национал-социалистической организации «Сила через радость» («Kraft durch Freude, KdF»), но, кроме того, выступал и для гражданской части русской эмиграции в провинции с музыкальными и юмористическими номерами. Публичные драматические представления регулярно организовывали и учащиеся Русско-сербской белградской гимназии при поддержке родительских комитетов и с благотворительными целями помощи «недостаточным ученицам и ученикам»¹⁸¹.

Еще одной формой творческого самовыражения русской эмиграции в годы войны оставались, как и в довоенные годы, художественные выставки. Крупные ежегодные выставки проводились в Белграде летом 1942 и 1943 гг. Под них городская управа выделяла самый престижный зал – павильон «Цвета Зузорич» на Калемегдане¹⁸². Организатором их был популярный в эмигрантской среде Югославии художник Сергей Иванович Кучинский (1886 – 1969). В проведении выставок активно участвовали талантливый художник русской эмиграции Степан Федорович Колесников (1879 – 1955), сценограф и костюмограф Ананий Алексеевич Вербицкий (1895 – 1974), скульптор Загороднюк, художники, архитекторы и декораторы И. Рык и Л. Рык-Ковалевская, художник В. Резников, художник-маринист А. Сосновский и др.

На первой выставке, открывшейся 2 августа 1942 г., было представлено 300 работ 24 авторов: С. Алисов, К. Антонова, О. Бенсон, А. Быковский, Г. Бояджиева, А. Вербицкий, О. Данилевич, В. Загороднюк, А. Золотарев, С. Колесников, О. Колб-Селецкая, С. Кучинский, С. Латышев, Б. Линевич, М. Орбельяни, Б. Резников, И. Рык, Л. Рык-Ковалевская, А. Сосновский, М. Хрисогонов, П. Челнокова, Б. Шаповалов, И. Шрамченко и Б. Юзепчук. Техника отличалась исключительным разнообразием: масло, гуашь, акварель, перо, карандаш, выжигание по дереву, мраморная и гипсовая скульптура. Хотя темы картин были достаточно нейтральны: пейзажи Сербии и далматинского побережья (в основном, Белград и Дубровник), натюрморты, бытовые зарисовки, сюжеты из русской жизни, русские сказки. Выставка, безусловно, имела поддержку местных и оккупационных властей. Стиль работ (и в некоторой степени выбор тем) совпадал с той смесью классицизма и реализма с оттенком натурализма, которую поднял на щит художественный вкус вождей Третьего рейха¹⁸³. На открытии среди прочих присутствовали министр просвещения в правительстве Милана Недича Велибор Йонич, военный комендант Белграда генерал-майор Адальберт Лончар, а открывал выставку начальник Русского бюро генерал В.В. Крейтер; в день закрытия на выставку прибыл шеф Исполнительного штаба военного коменданта Сербии бригадефюрер СС Харальд Турнер¹⁸⁴ , который «тепло общался» и «подробно разговаривал с каждым, участвовавшим в выставке художником». Несмотря на стоявшую жаркую погоду, выставка была продлена на неделю и вместо двух недель действовала целые три недели, до 23 августа 1942 г. Ее посетили свыше 3000 человек (сербы, русские эмигранты, офицеры и солдаты оккупационных войск), которые не только платили за входные билеты, но и купили несколько картин¹⁸⁵.

Уже 26 ноября 1942 г. Инициативная группа русских художников вновь собралась в буфете столовой Русского дома для планирования следующей выставки¹⁸⁶. На этот раз для участия в выставке предполагалось пригласить художников не только из Сербии, но и из Болгарии и других сопредельных стран. Эта попытка «расширить» географические рамки в последний момент натолкнулась на непреодолимые препятствия и не удалась. В результате того, что сообщения о вынужденной редукции участников выставки пришли слишком поздно, в ней участвовали меньше работ (чуть более 200) и художников (18 авторов), чем в первый раз. Открытие выставки вновь привлекло высокопоставленных гостей из оккупационного аппарата, членов дипломатического корпуса и представителей сербского правительства. Выставка была открыта 20 июня и так же, как и предыдущая, была продлена на неделю. Художники не только продали большую часть своих работ, но и «получили заказы на новые портреты и пейзажи»¹⁸⁷. Покупателей, очевидно, привлекали работы, чуждые «современному декадансу, развращенному эстетическому вкусу... в положении служанки абстрактным идеям». Художники, участвовавшие в выставке, к радости иностранных посетителей, относились к «не поклонившимся модернизму», т.е. работавшим в рамках, близких искусству Третьего рейха¹⁸⁸.

Столь очевидный успех русских художников привел к тому, что было решено провести полугодовую выставку, не дожидаясь выставки 1944 г. Ведущие русские художники в Сербии – Бояджиева, Вербицкий, Загороднюк, Золотарев, Ковалевская, Колесников, Колб-Селецкая, Кучинский, Рык, Сосновский, Хризогонов и Шрамченко – предоставили свои картины для проведения 15 декабря 1943 г. вечера художников, в ходе которого были организованы аукцион и концерт русской музыки. Доход от выставки был потрачен на зимнюю помощь нуждающимся, больным и престарелым русского эмигрантского сообщества. Интересно сравнить, что доходы на благотворительность от выставки 1942 г. составляли 6000 динаров, а от одного вечера русских художников 15 декабря 1943 г. только чистых отчислений на благотворительность было 202 000 динаров! Таким образом, самый дорогой лот, картина С.Ф. Колесникова «Сеятель» (136 000 динаров), стоил 6800 РМ, т.е. около годовой (!) зарплаты полковника РОК. Понятно, что в этих условиях основными покупателями были высшие чиновники и старшие офицеры оккупационных войск. Вдохновленные успехом художники провели также и Новогоднюю выставку-продажу с 19-го по 29 декабря 1943 г., камерную и негромкую, которой было суждено стать последней в Белграде выставкой «живых» русских художников-эмигрантов¹⁸⁹.

Подготовка к летней выставке 1944 г., а также к ряду других регулярных событий в Русском доме (к театральному сезону и к следующему школьному году) была прервана в августе 1944 г. начавшейся эвакуацией немецких оккупационных и русских эмигрантских учреждений. Сигналом к тому, что приход Красной армии неизбежен, послужил молниеносный разгром румынских и немецких войск в Яссо-Кишиневской операции (20 – 29 августа 1944 г.). Материалы выставки, подготовленные к эвакуации, а также значительная часть другого имущества Русского дома, по воспоминаниям организаторов эвакуации, были утрачены. Последний след материалов выставки обнаружился недавно в Белграде: «...во время немецкой оккупации картины эти были подготовлены к вывозу в Германию и временно расположены в помещениях клиники. Один из докторов, увидев картины известного в Белграде художника, украл их и спрятал в другом месте. Уже после войны, когда Степан Колесников узнал об этом, он подарил все эти картины клинике... несмотря на многочисленные финансовые трудности, которые переживала и переживает эта клиника, они и сегодня украшают ее стены и служат духовной поддержкой всем тем, кто в ней работает...»¹⁹⁰

Способом сохранения и умножения собственного (само) сознания русской эмиграции как единой социальной группы, безусловно, были и такие учреждения культуры, как библиотеки. Хотя большинство русских колоний в Югославии имели свои библиотеки, настоящим кладезем русской книги за рубежом была Русская публичная библиотека, хранившаяся в Русском доме императора Николая II. Отрицавшие в своем политическом экстремизме русское наследие в советской культуре эмигранты называли эту библиотеку «крупнейшим русским национальным книгохранилищем»¹⁹¹. Мы же, безусловно, можем назвать ее крупнейшим собранием русской книги в эмиграции. Расширение фонда и содержание библиотеки находились на самофинансировании от абонементной платы. В годы войны в результате ликвидации ряда общественных организаций (Земгор, Союз русских писателей и др.), а также отъезда из Сербии на заработки в Германию ряда эмигрантских семей, оставлявших свои книги библиотеке, ее фонд еще более увеличился и превысил в 1942 г. 100 000 книг. В Русской публичной библиотеке трудились 15 сотрудников, ежемесячный оборот в 1942 г. составлял 26 000 динаров, а в среднем в день библиотеку посещали 600 человек. Абонентская плата за книгу в довоенное время составляла 16 динаров, а в 1942 г. возросла до 25 динаров. При этом число постоянных читателей составляло около 2500 человек (напомним, что в годы войны число русских жителей Белграда было около 6000 человек)¹⁹². К лету 1944 г. фонд Русской публичной библиотеки в Белграде составил свыше 130 000 книг...¹⁹³