Текст книги "Змеиное гнездо"

Ноль

Снова снег. Стеной. Температура опустилась на пару градусов, он тут же начинает дрожать. Нафига он оставил куртку в пикапе? Впрочем, холод – это хорошо. Будит. Во рту все еще кисло от пива. Знает, что за руль садиться не стоит, но решает, что это ничего, учитывая вес. Дважды за ночь не тормознут, правильно? Почему он не пропустил вечеринку, не остался дома с сестрой, мамой, Дэвидом Джоном? Потому что хочет увидеть Диан. Она стоит всего.

Он проходит машину за машиной. Аккуратный ряд легковушек и внедорожников разросся, машины уже по обе стороны дороги, двумя колесами – на заснеженном асфальте, двумя – на траве. Он не удивится, если кто-нибудь на стороне обрыва завязнет в снегу.

Его лобовое стекло покрывает четверть дюйма снега. Он надевает куртку и перчатки с пассажирского места и заводит пикап. Обогреватель капризничает. Не начнет топить, пока он не проедет полпути до Диан. Дворники с трудом справляются со снегом. Наледь на стекле. Джессап берется за скребок, радуясь перчаткам. Тонкие, но лучше, чем ничего.

Он почти расчистил лобовое стекло, когда видит фары. Сам не понимает почему, но знает без сомнений, что это Корсон. Машина, темный седан, подъезжает и, проскальзывая, замирает в траве через дорогу, под углом, носом к краю крутого склона, опускающегося к деревьям. Корсон ставит на парковку и ручник. Машина в десяти футах перед Джессапом, но в стороне, не загораживает дорогу.

Корсон выходит из машины. Дверь остается открытой, в свете видно, что он один, и, хотя Джессап знает, что справится с ним в драке, от самой мысли о ней тошно. Он вдруг чувствует усталость. От всего. Все, что он хочет, – увидеть Диан. Все, что он хочет, – почувствовать ее тело. Хочет сказать, что любит ее.

Корсон движется медленно и целенаправленно. Пытается не показать, что пьяный. Это дает Джессапу много времени. Он чувствует, будто протрезвел. Запрыгивает в пикап, закрывает и запирает дверь. Но стекло опускает: «Спасибо, неинтересно».

То ли Корсон слышит, то ли нет, но на голос Джессапа не отзывается. Как не меняет и курс. Идет мимо, к кузову. Джессап включает сцепление, но, перед тем как убрать ногу с тормоза и начать движение, чувствует жесткий удар, слышит хруст ботинка Корсона. Урод опять пинает пикап. Туда же. Пластмасса на стоп-сигнале хрупкая, тонкий хруст металла. Он смотрит в боковое зеркало и видит приближающуюся тень – Корсон идет к кабине.

Он резко крутит руль, в ярости. Жаль, невозможно рвануть от дома еще быстрей. Пикап бросается вперед. Ужаленная лошадь. Колеса сплевывают снег и лед, как рот учителя – ругательство, как дробь, которая рассеивается в воздухе и кровит грудку утки, поднятой с воды. Заднюю часть пикапа, легкую и прыгучую, широко заносит.

И тогда он ощущает звук удара в не меньшей степени, чем слышит: как банка газировки, смятая наступившей ногой. Хотя это два разных звука – тяжелый стук ботинка и легчайший хруст металла, который складывается в себя.

Вот только этот звук – не от банки под ногой. Он тут же понимает, что это. Давит на тормоз, пикап останавливается так же резко, как завелся. Он сидит. В тишине радио играет громко, так что он вырубает его, но тогда скрипят дворники, так что выключает и их и потом заглушает мотор.

Слишком тихо. Если бы все было хорошо, донеслось бы слово. Голос. Звук. Что-то. Что угодно. Но единственное, что он слышит, – эхо, память, обертон стука и хруста металла: неизбежная хрупкость тела. Хотелось бы, чтобы это была просто пустая банка. Но он знает, что это человек.

Он выходит из пикапа. Двигается так медленно, как только может себя заставить.

Однажды он сбил оленя, больше года назад, вскоре после того, как впервые вывел пикап на дорогу, но тогда было по-другому. Животное выскочило перед ним. С ошалелым взглядом и в отчаянии. Он едва успел нажать на тормоз, как решетка уже рвала оленье брюхо. Когда он остановился и вернулся пешком к обочине, где лежал упавший олень, тот еще был жив. Почти чудо.

Но не то чудо. Кишки вывалились на асфальт, все заливал медленный натриевый свет уличных фонарей. Дыхание лани – отчаянный кровавый свист. Задняя правая нога слабо скребла по земле, будто животное еще пыталось встать. Минуту-две он смотрел, потом вернулся к пикапу. Будь с собой охотничий нож, он бы проявил милосердие, но так ничего поделать не мог, только вернуться домой и смыть кровь. Кусок шкуры лани, застрявший в мятой решетке, пришлось выковыривать пассатижами.

Теперь он идет длинной дорогой в обход капота, касаясь его и глядя на память об олене, отпечатанную на переднем бампере: металл до сих пор несет на себе след уродливого поцелуя.

Обойдя пикап, он смотрит. Тело – в десяти-двадцати футах от кузова. Он знает, что это человек, но в тенях и искусственном свете это может быть что угодно. Он хочет, чтобы это было что угодно. Банка. Лань. Но это есть и уже всегда неизменно будет мертвый человек.

Вот он поравнялся с машиной Корсона. Дверь все еще открыта. Машина на ходу, мягко сигналит о том, что ключ в зажигании. Звук утонченный, и Джессап не может не заметить, что это «Мерседес». Закрывает дверь, сигнал пропадает.

Он все еще дрожит, но холода больше не чувствует. Достает телефон из кармана.

Может, позвонить копам? Вспоминает Рикки. Вспоминает Дэвида Джона. Рикки в переулке, ничего плохого не сделал. Мотает двадцать лет за самооборону. Джессапу всего семнадцать. Стипендия Дьюка. Шанс поступить в Кортаку, Йель, куда угодно. Все пропало. Всю гребаную жизнь засосало в омут, будто брат и отчим тянутся из пучин океана, чтобы утащить за собой.

Часто дышит. Задыхается на воздухе. Бег с ускорением. Головокружение от жары во время тренировок два раза в день. Запах матов в зале для рестлинга, удар головой о пол на неудачном тейкдауне, три недели скрывал от мамы головные боли и тошноту. Спринты на сто метров во время сезона легкой атлетики, сто метров туда, сто метров обратно, пока не стошнит.

Он присаживается. Упирается рукой в перчатке о землю, для баланса. Не помнит, как присел.

Оглядывается на дом. Шкатулка с драгоценностями, он сверкает в ночи. На дорогу выходят всего несколько окон, и они пустые. Никто не смотрел, а если и смотрел, то слишком далеко, слишком темно, чтобы разглядеть его, разглядеть, что он натворил. Он улавливает мягкий всплеск музыки, затем тот снова обрывается – кто-то вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь. Прослеживает глазами линию дороги, видит полосу света, переходящую в темноту, и там, на заснеженном асфальте, – еще более темную темноту тела Корсона.

Чувствует, как жужжит телефон, встает и достает из кармана. Смотрит на сообщение на экране блокировки:

забей на закусочную. сказала м и б, что встретимся завтра. хочу побыть наедине. только ты и я. забери меня!

Не может думать. Не снимает телефон с блокировки. Просто убирает в карман.

Еще молодой, должны судить как несовершеннолетнего. Но ему семнадцать. Достаточно, чтобы прошел как взрослый? И есть Рикки с Дэвидом Джоном, эта история. Мэр потребует расследовать преступление на почве ненависти. Прокурор постарается отыграться за прошлый раз. Случайностей не бывает. Не в этом мире. Никто не поверит, что это случайность. Выйдет он уже стариком.

Он снова смотрит на машину Корсона. Стоит под углом, смотрит на склон. Открытая дорога в лес, сорок-пятьдесят ярдов. Деревья темной массой. Света внизу нет. Тучи закрывают луну, снег – тонкой пеленой, за которой дом на расстоянии расплывается в дымке.

Он идет к Корсону, приглядывая за домом. Весь дом построен ради видов на Кортаку, озеро, университет – не на дорогу.

Подходит к телу и набирается смелости. Это не может быть хуже оленя: рассечь шкуру, скользнуть ножом, горячая кровь на руках, запах, который ни с чем не спутаешь.

Но Корсон цел.

Из него ничего не льется. Если бы не изгиб шеи, не вмятина на черепе, не чрезвычайная неподвижность тела, Джессап подумал бы, что он просто спит.

Так почему-то еще хуже.

Джессап внезапно сдается, бежит и спотыкается на обочине, падает на колени, его рвет. Опустошает желудок раз, потом еще раз, смесь блевотины и соплей, он плачет и задыхается, а в голове – образ Корсона на боковой линии после того удара, его тоже тошнило.

Медленно, с беспричинным страхом, что Корсон вдруг вздрогнет и оживет, Джессап подходит к телу. Трогает носком ботинка. Ничего.

– Это был честный удар, – говорит он. Или думает, что говорит. Легонько стучит Корсона по груди ногой, говорит четко, решительно: – Это был честный удар.

Дело секунд. Мышечная память и реакция. Мяч – и только потом плечо в солнечном сплетении Корсона. Эхо от удара до сих пор отдается в голове Джессапа. Он не сделал ничего плохого. Ничем этого не заслужил. Ничем не заслужил, чтобы Корсон пинал фары, ничем не заслужил, чтобы Корсон оскорблял его на вечеринке, ничем – просто не повезло. Джессап знает, что не сделал ничего плохого, но еще знает, что мир устроен по-другому.

Рикки тоже не делал ничего плохого. Переодевался в рабочую рубашку «Диккис», делал все как надо. Кое-кто сосет сиську у правительства, пока хорошие белые люди рвут жопы, так говорит Уайатт, Рикки уехал от девушки посреди ночи, чтобы буквально копаться с Дэвидом Джоном в говне по колено и чтобы добрый народ Кортаки мог есть, не опасаясь того, что случится, если смыть в туалете. Рикки занимался своим гребаным делом, когда напали Джермейн Холмс и Блейк Лайвсон. Рикки получил бутылкой пива по лицу и столкнулся с двумя черными. «Если бы он не взялся за разводной ключ, что тогда?» – спрашивает Уайатт. Тогда это Рикки лежал бы на асфальте, Джессап, Джюэл, Дэвид Джон и Синди рыдали бы над дешевым гробом, а родители Холмса и Лайвсона нашли бы самого крутого адвоката, какого можно купить за деньги.

Не повезло. Не вовремя. Если бы Рикки надел рубашку на тридцать секунд раньше, если бы лишнюю минуту-другую провалялся в кровати со Стейси, то Лайвсон и Холмс прошли бы мимо. Вместо того чтобы сидеть двадцать лет взаперти, прямо сейчас Рикки был бы женат, Стейси родила бы мальчика, Джессап стал бы дядей, Дэвид Джон никуда бы не делся, дела пошли бы в такую гору, что Рикки купил бы собственный фургон, маме Джессапа хватало бы, чтобы наполнять бензобак до щелчка пистолета, а не покупать всего по два галлона. И Джессап не стоял бы здесь, над телом мертвого черного парня.

Он не может вызвать копов. Он это знает. Ему никогда не поверят, что это случайность. А если он просто уедет, что тогда? Скоро кто-нибудь найдет тело, и все пальцы укажут на него. Нельзя просто бросить тело Корсона на подъездной дорожке.

Он знает, что должен сделать, но медлит. Обратного пути не будет.

Но он знает, что на самом деле выбора нет.

Будь что будет.

Джессап смутно осознаёт, что кожа Корсона все еще теплая, на ней тает падающий снег – лицо мокрое, но на одежде скапливается белая корка. Одной рукой в перчатке Джессап берет Корсона за воротник куртки (куртки с эмблемой Килтон-Вэлли), второй лезет под мышку. Корсон тяжелый. Мертвый груз. Буквально, думает Джессап, и приходится подавить смешок. Не смешно, но невозможно удержаться и не прыснуть.

Господи боже, были бы они в Техасе, его бы посадили на электрический стул. Нет. Не за это. Не за черного. Не в Техасе.

Но это не Техас. Это Кортака.

Джессапу не доказать, что это просто случайность, Корсон был пьян, Корсон пинал пикап, а Джессап всего-то хотел уехать, ничего злоумышленного. В это никто не поверит.

Самое трудное – посадить тело Корсона в машину. Джессап снова открывает дверь, взваливает Корсона на плечо и роняет на водительское место, выпрямляет. Пытается перевести машину на нейтралку, но рычаг не двигается. Педаль тормоза. Придется надавить на педаль. Он впихивает свою ногу, задевает ногу Корсона, но тут останавливается. Машина на ходу. Сработает ли воздушная подушка, раз машина на ходу? Не остановится ли машина сама по себе? В такой дорогой тачке должно быть предупреждение столкновений, всякие навороты. Джессап давит на педаль тормоза, переводит на нейтралку, потом поворачивает ключ. Воздушная подушка, может, все равно сработает, но машина спокойно покатится и с выключенным двигателем, правильно?

Он отпрыгивает и захлопывает дверь, но ничего не происходит. Машина стоит как скала.

Ручник. Он опять открывает дверь.

Как только ручник снят, машина начинает двигаться, сперва медленно (достаточно медленно, чтобы Джессап закрыл дверь и отошел), но потом набирает скорость, вниз по холму, склон становится круче с каждым пройденным футом. Джессапу кажется, ко времени столкновения с деревьями будет под пятьдесят миль[54]54
  Примерно 80 км/ч. Прим. пер.


[Закрыть] в час.

Удивительно, как все тихо. Металлический шум, разбивается стекло, но до Джессапа не доносятся почти никакие звуки. На террасе из-за музыки и разговоров не услышат.

Он осознаёт, что просто стоит на месте и пялится на лес. Машину не видно. Ничего не видно. Деревья – темная масса, проглатывающая все. Провал в ночи.

Ждет еще несколько секунд, но от дома нет ни звука, ни движения. Он как будто в другой вселенной. Возможно, ничего не случилось.

Телефон опять жужжит. Он смотрит на время. Прошла всего пара минут с момента, как он вышел. Как это время идет так медленно? На экране блокировки – все то же сообщение, настойчивое, напоминает, что он не ответил, требует его внимания:

забей на закусочную. сказала м и б, что встретимся завтра. хочу быть наедине. только ты и я. забери меня!

Все, что он хотел после игры, – увидеть ее, но после того, что случилось, уже не знает, сможет ли…

забери меня!

Домой нельзя. Не сейчас. Прошло сколько? Пять минут с тех пор, как он вышел с вечеринки? Меньше? Все видели, как он уходил. Есть фотография с ребятами из команды, ее запостили, легко подтвердить дату и время. И сообщения от Диан. Только маленькое-маленькое окно для того, что случилось с Корсоном. А случилось то, что вся его жизнь вылетела в окно – через три минуты после того, как подъехал Корсон. Ему всего-то нужно отчитаться за этот маленький период времени. Ему всего-то нужно сказать, что он ни при чем, что все видели, как Корсон пьет, какая разница, что мы с ним поругались, пьяный за рулем – быть беде, девушка и приятели пытались забрать у него ключи, но это они его отпустили, так что каким боком виноват я, а кроме того, я был тут, а потом с девушкой, нет, всем очевидно, что произошло с Корсоном, трагическая авария, урок остальным ребятам о вреде алкоголя, а при чем тут я? Но если поехать домой, вся ночь раскроется, часы и минуты, когда могло случиться что угодно. Если подобрать Диан, можно ответить за каждую минуту. Так он говорит себе, но это неправда. Правда в том, что ему хочется ее увидеть.

забери меня!

Нужно ее увидеть.

Джессап: уже в пути. снег отстой. еду медленно.

Диан: не пиши за рулем

Джессап: напишу, когда доеду

Джессап садится обратно в пикап и уезжает.

Перл-стрит

Паркуется в квартале от нее, на Перл-стрит, перед церковью. В горле стоит кислота от тошноты, и он копается в бардачке, пока не находит банку «Алтоидс»[55]55
  «Алтоидс» (англ. Altoids) – марка леденцов и конфет. Прим. ред.


[Закрыть], забрасывает в рот пригоршню и начинает жевать.

Оставляет пикап на ходу, с обогревателем, пишет ей. Выключает фары. Пикап такой старый, что автоматических фар нет, как нет на Перл уличных фонарей, так что стоит тяжелая темнота. Он жалеет, что нет фонарей: ему нравится смотреть, как в искусственном свете падает снег, каждая снежинка – сама по себе, но все же часть чего-то большего.

Вдоль дороги стоит пара машин, но вообще улица безлюдна. Свет на крыльце в нескольких домах, но сами дома крепко закрыты на ночь. Хороший район с хорошими людьми – теми, кто в полночь пятницы спит, в субботу занимается делами по дому, возит детей на тренировки и в библиотеки, у кого наконец доходят руки починить ту скрипучую ступеньку, почему бы не испечь печенье, не сходить в кино, тебе помочь с домашней работой?

Он выходит из пикапа к ряду кустов у церкви. Надо отлить, пиво уже прошло через него. Расслабляется с облегчением. Руки трясутся. Не может успокоить руки, чтобы не тряслись.

Заканчивает и возвращается к пикапу. Кладет руку на ручку двери и мнется, оглядывается на кузов. Что бы он увидел, если бы были фонари, если бы он посмотрел? Задний угол пикапа. Разбитая фара – и что еще? Но не успевает он достать телефон и включить фонарик, как видит, что из-за угла выходит Диан и направляется к нему.

Она быстро налетает, руки проскальзывают под расстегнутую куртку и смыкаются вокруг талии. Она вся – жвачка с корицей, губы теплые, язычок касается его зубов.

Она отстраняется.

– Ты пил? На вкус как мята и пиво. Гадость.

– Выпил парочку стаканов. И это «Алтоидс».

Хотя бы прикрыл самый страшный грех.

Она прижимается к нему бедрами, его руки – на ее плечах. Спина у дверцы, крепкой, подпирающей. Ему нравится, как она жмется к нему, будто она – его, а он – ее, и тут он осознаёт, что руки уже не дрожат.

Ее ладонь заползает под его футболку, прохладные пальцы внизу спины.

– Я думала, ты не пьешь.

– Не пью, – говорит Джессап. – Обычно.

Она морщит носик, но улыбается, разыгрывает спектакль.

– Изо рта воняет. Фу. Пиво. – Она залезает в сумку (брезентовую, наплечную) и достает пачку жвачки. Кладет ему в рот и, когда он прожевывает пару раз, целует опять – теперь оба на вкус как корица.

– Ничего, что ты послала Меган и Брук?

– А ты бы лучше поехал в закусочную или в лес, чтобы заняться сексом?

– Ну… Ладно.

– Ты весь дрожишь.

Дрожу, не трясусь, думает Джессап, но сам отвечает:

– Холодно. Но в пикапе тепло.

Она хихикает и целует его.

– Я им сказала, что встретимся завтра после работы. Если только, ну знаешь, ты правда хочешь…

– Нет-нет-нет, – быстро говорит он. – Я не против забить на закусочную.

Мягко

Он поверить не может, что в лес они въезжают всего лишь в пятнадцать минут первого. Кажется, прошла тысяча лет с тех пор, как он вышел из двери дома Виктории Уоллес. Но здесь, в лесу с Диан, совершенно другой мир. Здесь он может поверить, что ничего не случилось, что все будет в порядке.

Летом он бы сюда не поехал: это тропа к водохранилищу, куда школьники и студенты ходят купаться и пить пиво, хотя везде стоят знаки, предупреждающие об опасности, и время от времени народ разгоняют копы, но в снегопад и холод их никто не потревожит. От главной дороги к гравийной стоянке отходит пятидесятифутовая грунтовка. Из-за деревьев, если тут припарковаться, даже не видно дорогу.

– Оставь пикап на ходу, ладно?

Она не первая, с кем он переспал. Первой была Клэр Рейнольдс в девятом классе. Они встречались с Рождества до конца лета. Потом в прошлом году, пару месяцев, Марисса Уэллс. Хорошая девушка, чертовски сексуальная, но с ней было слишком просто. У нее как будто ни о чем не имелось личного мнения, и он видел: она спит с ним только потому, что думает, будто должна. После этого время от времени – Эмили Белл. По-настоящему они никогда не встречались, но к этому времени он водил, отремонтировал пикап, а ее родителей никогда не было рядом. Она приглашала к себе и разрешала делать все, что хочется, если и он в ответ делал все, что хочется ей, ее рыжие волосы падали ему на живот, рассыпались по подушке, она говорила, где трогать и как.

И все же, несмотря на все это, его каждый раз заставало врасплох, какие девушки мягкие. Диан только что закончила сезон бега по пересеченной местности (так хороша, что если захочет бегать за колледж третьего дивизиона, то сможет) и во время сезона легкой атлетики участвует в забегах на длинные дистанции, так что она сильная и стройная. И все-таки. Она откидывает сиденье до упора, притягивает его. Он пытается удержать вес на локте, знает, что в два раза тяжелее ее, запускает руку под рубашку, ее кожа излучает тепло, и, хоть под кожей он чувствует мышцы, его снова поражает, когда проводит рукой по ребрам и лифчику, податливость ее тела.

Одной рукой она оплела его шею, притягивает для поцелуя, вторая рука занята его курткой, снимает. Он встает, стряхивает куртку, а потом она стягивает с него футболку. Руки скользят по его бокам, одна ладонь гладит по груди, обводит сосок, потом она наклоняется и касается соска кончиком языка.

Конечно, получается неуклюже: просто из-за возраста, и из-за того, что для них это внове (Диан спала только с одним парнем, и всего пару раз), и из-за того, что они сами друг для друга внове. Не на пользу и то, что у пикапа Джессапа не полуторная кабина, нет заднего сиденья, пассажирское откидывается недалеко – сорок пять градусов. Они целуются и касаются друг друга, Диан без рубашки и лифчика, а потом с трудом переворачиваются, так что теперь Джессап внизу, спиной на сиденье, а Диан давит на него. Он поверить не может, какая она теплая, ее грудь – у его.

Он скользит рукой за пояс ее легинсов, обожает, как она резко вдыхает, когда он ее трогает, влага на пальцах. Ее губы у его шеи, двигаются у уха, а потом она позволяет стянуть легинсы и нижнее белье. Теперь они в исступлении, ее руки возятся с пуговицей его джинсов, он помогает стянуть их до лодыжек, и потом – пауза.

Она достает из сумки презерватив, разрывает. Смотрит на Джессапа, он смотрит на нее, она смеется, пытается понять, в какую сторону разворачивать. Он слышит свой стон, когда она надевает презерватив, а потом седлает Джессапа, направляет его рукой.

Теперь ее глаза закрыты, а он смотрит на нее. Обожает, как она прикусывает губу, как ее глаза не просто закрыты, а зажмурены. Она начинает медленно, движется быстрее, трется о него. Он опускает руки, как его научила Эмили Белл (хотя Диан он это не скажет), и помогает. Уже скоро оба задыхаются, Диан содрогается и издает тихий вскрик, Джессап – сразу за ней.

Несколько минут они не двигаются. Диан пытается отдышаться, дыхание греет его шею, ее губы иногда касаются кожи, щекочут. Его руки вокруг нее, любит так и оставаться, внутри нее, и им обоим больше никуда не надо.