Текст книги "Проповеди"

Вина и мирян, и пастырей не есть вина вчерашнего дня. Это вина вековая, глубоко коренящаяся в церковной жизни.

Надо общими усилиями избыть этот грех. Тогда ясен будет вопрос, кого слушаться в миру. Пусть мы, священники, станем отцами. Пусть вы, миряне, почувствуете себя детьми. Тогда вы легко найдете, кого слушаться: ибо дети должны слушаться отцов своих.

Аминь.

Из бесед «О преподобном Серафиме Саровском»

Беседа 13

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Когда апостолов впервые задержали в Иерусалиме и заточили в темницу, а потом привели в Синедрион, то некто Гамалиил обратился к собравшимся с речью, в которой говорил: «Февда выдавал себя за кого-то великого, и все, которые слушали его, рассеялись, после него явился Иуда Галилеянин, увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались. Оставьте людей сих: если это дело от человеков, – оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его».

Сии слова оказались пророческими – дело Апостолов, как дело Самого Господа, не было уничтожено, его не могли разрушить ни иудейские, ни языческие гонители. То, что сказал Гамалиил, относится ко всякому делу, относится и к служению каждого отдельного человека: если служение его от Господа, то оно не разрушится, если это нечто подобное Февде или Иуде, – оно рассыплется само собою. Действенность святых слов проповеди зависит от благодатной силы Божией. Вот почему можно очень убедительно говорить об истинах веры и никого к вере не привести, если слова эти не будут преисполнены тою благодатною силою, которою преисполнены они у людей праведных. Потому и мы чувствуем особую, нас перерождающую силу в словах святых Отцов: за ними, за этими словами, написанными некогда и читаемыми ныне, стоит эта благодатная, действенная сила Божия. То же самое надо сказать и о поучениях преподобного Серафима, которые ныне предлежат нам. Когда мы читали житие его, мы чувствовали, что жизнь его была преисполнена действенной благодатной силой, то же самое будем переживать и при чтении его поучений.

«Бог есть огонь согревающий и воспламеняющий сердца и утробы. Итак, если мы ощутим в сердцах своих холод, который от дьявола, ибо дьявол хладен, то призовем Господа – Он придет, согреет наше сердце совершенною любовию, не только к Нему, но и к ближним. И от лица теплоты убежит хлад доброненавистника».

Так говорит преподобный Серафим, так говорит достойно носивший имя «пламенный». Ведь для того, чтобы так подвизаться, как подвизался преподобный Серафим, для того, чтобы молиться тысячу дней и ночей, для того, чтобы нести такой пост, для того, чтобы быть исполненным такого смирения, – для всего этого нужно, чтобы в сердце постоянно горел пламень огненный. Только испытавший сам этот горящий огонь Божественной благодати в своем сердце мог именно так определить Господа, именуя Его огнем согревающим и воспламеняющим сердца и утробы, то есть жизнь нашу.

И открывает далее преподобный Серафим, какова внутренняя сущность дьявола – она есть хлад. Когда мы всматриваемся в нашу нелюбовь, в нашу черствость, бесчувственность к страданиям ближнего, нашу беззаботность к неудаче другого, – разве мы воистину не ощущаем, что дьявол хладен есть? И для того, чтобы этот хлад рассеять в себе, преподобный Серафим учит нас в таких тяжких наших состояниях хладности взывать Господу, Который огнем Своей благодати изгонит из нас хладного доброненавистника. Это взывание должно быть настойчивым и постоянным. Как часто с беспомощным и разочарованным чувством спрашивают мучающиеся тем или иным внутренним духовным недостатком: как исправиться, сознавая, что единого движения воли человеческой для исправления недостаточно? Действительно, нет такого лекарства, которое можно было бы принять и сразу же изменить внутреннее состояние человека. Но внутренняя жизнь, как нам уясняют это наши святые Отцы в своих творениях, имеет некое подобие с жизнью физической: и здесь тоже, в мире духовном, нужны настойчивость и упражнение, постоянное и частое повторение, нужны труд и терпение. И вот преподобный Серафим указывает нам на то, что нужно не раз только, в минуту тяжкого душевного состояния, уяснившего нам хладность сердца нашего, взывать ко Господу, а нужно все время и неустанно обращаться к этому Огню, чтобы он, сей Огонь, теплотою своею прогнал хладность наших сердец.

«Отцы написали, – говорит преподобный Серафим, – когда их спрашивали: ищи Господа, но не испытуй, где Он живет».

Что значат слова эти? – Эти слова обращены к нашему разуму, который часто служит препятствием в деле нашего спасения. Вера есть высшая способность человеческого духа: она выше разума и утверждает истины более достоверно и непоколебимо, чем наш горделивый разум. И вот, когда у человека является потребность искания веры, это благословляется, по словам преподобного Серафима: «Ищи Господа». Но когда начнутся от рассудка, от разума суемудрые, лукавые вопросы, которые не могут быть удовлетворены не потому, что истина веры не истинна, а потому, что разум человеческий бессилен понять их, тогда лучше «не испытуй» истин веры своим суемудрым разумом.

«О делах Божиих не рассуждай по насыщении своего чрева: при наполненном чреве какое может быть ведение тайн Божиих?»

Здесь преподобный Серафим говорит о насыщении чрева, но это относится вообще к плотской жизни. Как нельзя знать тайн Божиих, то есть уяснить истин веры по насыщении чрева, так нельзя и видеть Господа, живя исключительно потребностями своей плоти. Здесь ответ всем безбожникам, которые думают сказать нечто победоносное, когда говорят, что они никогда Бога не видели. Никогда не видели и никогда не увидят, доколе будут смотреть плотскими очами: «ищи Господа не испытуя», потому что видеть Господа можно только очами духовными. Посему это изречение преподобного Серафима имеет ближайшее отношение к вопросу о посте: здесь еще и еще раз утверждается в словах преподобного Серафима необходимость поста в деле духовной жизни. Мы все по опыту нашему знаем, как легко вести жизнь грешную, как легко отдаваться влечению естественно-природных своих потребностей, и также по опыту знаем, какая отсюда получается злая и нечистая жизнь. И для того, чтобы строить так жизнь, совершенно не требуется никаких подвигов. Но знаем также, как трудно преодолевать эти естественно-природные потребности, которые толкают нас на злую и нечистую жизнь, и знаем, как мы, вставая на путь духовной жизни, ищем, за что бы нам ухватиться, на что бы нам опереться, где бы нам найти помощь. И вот в этом нашем стремлении строить жизнь нашу на должных основаниях, и в опыте наших святых Отцов и подвижников, и в их убедительнейших словах утверждается необходимость поста.

«Истинно любящий Бога считает себя странником и пришельцем на земле сей».

В этих словах преподобного Серафима кратко определяется та общая настроенность, которая должна быть у человека, любящего Господа. Он как бы отделяется от земных привязанностей, делающих его таким рабом земного и внешнего бытия. Когда человек любит Господа, – говорит преподобный Серафим, – ему начинает казаться, что он есть странник на сей земле: он постоянно думает о том, как он придет к Этому любимому им Господу и даст Ему ответ за прожитую здесь жизнь; ему все эти внешние наши условия жизни кажутся не имеющими цены, сами по себе; в постоянном размышлении о близком возможном конце, о своих грехах перед Господом, все ему здесь, на земле, начинает казаться иначе, чем человеку, ничего, кроме земной жизни, не признающему, – он уподобляется именно страннику, который проходит через какой-либо город, зная, что он уйдет из него и никогда назад не вернется, что он здесь не постоянный жилец, что он здесь лишь временный путник.

«Человек, решивший проходить путь внутреннего внимания, – говорит преподобный Серафим, – прежде должен иметь страх Божий, который есть начало премудрости. Пусть будут в уме его всегда напечатлены сии пророческие слова: “Работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом”. Он должен проходить путь свой с крайней осторожностью и благоговением ко всему священному, а не небрежно. В противном случае нужно опасаться, чтобы не отнеслось к нему сие страшное определение Божие: “Проклят, творяй дело Господне с небрежением”. Но никто не может стяжать страха Божия, доколе не освободится от всех забот житейских».

Что есть страх Божий? Страх Божий – это есть постоянное памятование о том, что мы живем перед лицом Божиим. Отсюда естественно вытекает это внимательное отношение ко всякому сделанному нами шагу: тогда уже нельзя жить, все время зубоскаля и смеясь, как будто бы жизнь есть действительно какая-то пустая и ненужная шутка. Если есть это чувство хождения перед Господом, если есть это чувство благоговейного страха – оно скажется в каждом движении нашей жизни. «Но достигнуть такого состояния страха Божия, – говорит преподобный Серафим, – можно только тогда, когда мы освободимся от забот житейских, когда внутренне освободимся от них». Ибо, если заботы будут первенствовать в нашей душе, занимать первое, главное, центральное место в нашей жизни, то о каком хождении перед Господом, о каком страхе Божием может быть речь? Если мысль всегда занята тем, как тебе устроиться, если чувство твое всегда занято земными отношениями, земными впечатлениями, если твое сердце и душа насыщены вот этой всей мирской суетой, – тогда для страха Божия, для этого возвышеннейшего чувства не останется места в душе человеческой. Вот потому-то далее преподобный Серафим и переходит к вопросу об отречении от мира. Об этом говорится так: «Страх Божий приобретается тогда, когда человек, отрекшись от всего, что в мире, соберет все свои мысли и чувства и весь погрузится в созерцание Бога и в чувство обещанного святым блаженства». Для того, чтобы достигнуть совершенного безмолвия души, нужно много подвизаться в духовном размышлении и молитве. Но как же возможно всецело, спокойно предаваться созерцанию Бога, поучаться в Законе Его и всею душою возноситься к Нему в пламенной молитве, оставаясь среди непрестанного шума страстей, воюющих в мире? Мир во зле лежит. Мир есть область иного, т. е. князя века сего.

Когда мы читаем эти слова преподобного Серафима, мы испытываем нечто подобное тому, что пережили, читая избранные места из творений св. Иоанна Лествичника. Нам делается жутко, видя высоту, которая открывается перед нашим духовным взором, нам становится страшно, что это все написано не про нас, что мы до такой степени еще не подготовлены для подобных высоких состояний духа, что только можем о них почитать и поговорить, может быть поплакать, но не можем их положить в основу жизни нашей. Но в этом чувстве сокрыто некое искушение: люди Богоносные, избранники Божии, вот те, о которых Сама Владычица, Божия Матерь сказала: «от рода Нашего», – эти «граждане неба», которые имеют на себе особую печать благодати Божией, – они раскрывали нам сии высоты не для того, чтобы мы только о них читали и беседовали, но чтобы они были теми огнями, которые освещают нам подлинный наш жизненный путь. Как бы мы далеко в своей собственной жизни не отстали от этих огней, – они все же нам светят, они все же и нам указуют путь: в какую сторону нам идти.

Так вот, в какую же сторону указывают нам идти сии огненные слова преподобного Серафима? – Они указывают тот путь, о котором с особым всегда чувством свидетельствуем мы. У каждого человека есть мысль, излюбленная им; есть идея, которая лежит в основе всей жизни, всех стремлений человека; таковая мысль у меня есть мысль о монастыре в миру. Вот об этой-то мысли, в связи с этими словами преподобного Серафима, и хочется мне ныне еще раз засвидетельствовать вам. Я утверждаю, я глубочайшим образом убежден, что ныне путь церковный – это есть путь к созданию невидимых монастырей в мирской жизни. Я утверждаю, что те исторические условия, которые сделали невозможным внешнее существование монастырей, – они ни в какой степени не разрушили, а еще более усилили ту внутреннюю потребность, которая создавала монастыри. Эта внутренняя потребность есть стремление к решительному отделению от всего мирского. И раз нельзя это разделение сделать и внешним, раз нельзя построить каменную стену, которая бы ограждала нас от мира, то надлежит людям, желающим спастись в мирской жизни, желающим сохранить свою истинную церковность, не желающим обмирщаться, не желающим сливаться с бесовской, мирской жизнью, – им надлежит построить новый внутренний монастырь. Ибо монастырь отличается от мира не только особыми обетами, – обеты почти все одинаковы у христиан, – он отличается именно этой ненавистью к миру, во зле лежащему. Вот что создало монастырь – нежелание слиться с бесовской, мирской жизнью, нежелание этого обмирщения, и то, что мы переживаем, именуя сие церковным возрождением, – это есть не что иное, как разгорающееся в нас чувство ненависти к лежащему во зле миру и желание уйти во внутренний, невидимый монастырь, отгородиться от него невидимыми стенами, наипаче молитвой Иисусовой.

Аминь.

Беседа 15

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

«Каждый оставайся в том звании, в котором призван», – так говорит апостол Павел. Это значило, что принявший христианство не должен сейчас же изменять и внешнюю форму жизни. Указание апостола Павла действительно для всех времен и для всех обстоятельств. Как не видоизменялись внешние формы мирского устройства, но взаимоотношения мира и Церкви остаются всегда одинаковыми. Всегда будет вставать перед человеческой совестью вопрос: как ему надлежит устраивать свою внешнюю жизнь, решив служить Господу? Всегда будут ответом на этот вопрос слова апостола Павла: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван».

Говоря о духовной жизни, мы всегда помним эти слова апостола Павла. И когда ведем беседы о жизни и поучении преподобного Серафима, мы также все время помним эти слова, и нас нисколько не смущает, что Церковь есть собрание людей столь разнообразных по своему житейскому положению. Это своеобразие нисколько не смущает нас потому, что как бы кто по своей внешней обстановке не жил, он здесь вкушает, как и все, одной и той же духовной пищи, пьет одну и ту же живую воду слова Божия.

Когда мы рассматривали жизнь преподобного Серафима и вели беседы об этой жизни, переносясь духом в его пустынь – мы объединялись духовно в одну семью. Находясь в храме, придя сюда из мира, чтобы слушать поучение преподобного Серафима, мы чувствуем себя как бы находящимися в Саровской пустыни. И здесь, в этом замкнутом от мирской суеты мире духовном, мы твердо памятуем, что там оставлены нами наши мирские заботы и обязанности, вся внешняя обстановка жизни нашей, и что это одно есть – это «звание», и пусть каждый остается в нем, но пусть каждый будет призван и к жизни духовной словами преподобного Серафима. В этих призывах к духовной жизни святых Отцов и подвижников, может быть, самым трудным является их настойчивое утверждение о необходимости скорбей для стяжания Царствия Божия. Нам в глубине души всегда хочется рассматривать скорбь как нечто такое, чего не должно быть в нашей жизни. Нам все-таки хочется избрать дорогу полегче, и странным кажется не на словах, а в жизни соединить дело нашего спасения с этими нашими неприятностями, с этими житейскими затруднениями. Легче в беседе, в отвлеченном размышлении установить эту связь, чем истинно пережить ее в действительности. Как-то странным кажется: какая может быть связь нашего спасения с сокращением по службе, нашего спасения с недоеданием детей наших, нашего спасения и наших болезней, и многого, многого скорбного, что нам несет наша жизнь. И все-таки это есть та истина, которая всеми святыми Отцами и подвижниками всегда свидетельствуется и подтверждается, истина, открытая нам и в слове Божием, ибо там говорится, что «многими скорбями надлежит нам войти в Царство Божие». Об этом же скорбном пути спасения говорит и преподобный Серафим.

«Мир душевный, – говорит он, – приобретается скорбями. Писание говорит: “Пройдохом сквозь огнь и воду и извел еси ны в покой”. Хотящим угодить Богу путь лежит сквозь многие скорби. Как ублажать нам святых мучеников за страдания, которые претерпели они ради Бога, когда мы не можем стерпеть и огневицы?»

Вот это смущающее душу утверждение вновь стоит перед нами. Мир душевный. А кто же может иметь сей мир, как не тот, кто стоит как бы при дверях этого Царствия Небесного? – Ведь душевный мир не дается внешним житейским устроением: можно прекрасно устроиться, в смысле земного своего благополучия, и испытывать такое внутреннее смятение, такой внутренний разлад, что ни о каком мире душевном не будет и речи. И, напротив, в условиях крайнего неблагополучия можно иметь истинный душевный мир. Душевный мир – это есть особое состояние, зависящее от внутренней нашей настроенности, и посему этот душевный мир уже и есть как бы вхождение в то Царство Небесное, в каковое войти можно, по словам преподобного Серафима, через многие скорби. Эти многие скорби при условии, если человек будет переживать их не как какие-то случайные неприятности, зачем-то досадно встречающиеся на его пути, если он будет сам переживать их, связывая с делом спасения, тогда в каждой скорби нашей найдется нечто, что можно положить в основу внутреннего душевного мира. Найдется это и в наших болезнях, найдется и во всевозможных материальных испытаниях, найдется и во всевозможных личных неприятностях, в отношениях с людьми – везде найдется в них научающее нас смирению, терпению, прощению и, главное, научающее уповать всегда и во всем на волю Господа.

«Оскорбления от других, – говорил преподобный Серафим, – должно переносить равнодушно и преобучаться к такому расположению, как бы они до нас не касались».

Вот первая из подвижнических задач на скорбном пути жизни человеческой. Особенно в теперешнее время, при условиях нашей квартирной жизни, житейские мелочи, эта постоянная вражда разве не ставят перед человеком задачи освобождения души от постоянного возмущения наносимыми нам оскорблениями. Ведь жизнь слагается не из геройских поступков, слагается не из великих подвигов, а в большей своей части из этих мелочей. И если в этих мелочах создается скорбь, в постоянной вражде и раздражении друг друга, то и решение этого вопроса возрастет до значения истинного духовного подвига. Если человек будет постоянно в состоянии духа, соответствующем правилу: «Оскорбление от других должно переносить равнодушно и приобучаться к такому расположению, как бы оно до нас не касалось», – то подумать только, как изменится все жизненное самочувствие наше!

«Если невозможно, чтобы не возмутиться, то по крайней мере надо удерживать язык по глаголу псалмопевца: “смятохся и не глаголах”».

Здесь ответ на вопрос, часто предлагаемый духовникам: как быть, если не удается побороть внутреннее чувство раздражения и вражды, – лучше ли все-таки заставить себя не выразить этого вовне или это будет как бы некое лицемерие? И не лучше ли прямо и открыто обнаруживать то душевное состояние, которое у тебя есть? – «Если невозможно, – отвечает на этот вопрос преподобный Серафим, – чтобы не возмутиться (т. е. если невозможно достигнуть того, чтобы оскорбления от других переносить равнодушно) – то по крайней мере, удержи язык» твой, ибо, выраженное вовне твое внутреннее состояние вражды и раздражения всегда в ответ вызовет еще большее усиление вражды в другом, а это, в свою очередь, усилит твое раздражение – и так до тех пор, пока взаимное раздражение не дойдет до крайнего предела вражды.

«Для сохранения мира душевного всячески должно избегать осуждения других».

Здесь говорится о том, что каждый из нас прекрасно знает и в чем постоянно приносит покаяние, здесь говорится о страсти, от которой никак не можем не только освободиться, но которую не хватает сил хоть сколько-нибудь ослабить: постоянно судить и рядить своих ближних, постоянно вслушиваться в худое, что говорят о человеке, и с чрезвычайным легкомыслием быть передаточным пунктом всевозможной мерзости, которая говорится людьми друг о друге. Здесь говорится о страшной человеческой язве нашего жития мирского – о постоянном суде друг над другом. Преподобный Серафим предостерегает нас, ибо считает это необходимым условием сохранения душевного мира: в постоянном друг о друге злословии нарушается внутренний мир человека. Для того, чтобы обезопасить хоть сколько-нибудь свою душу от этого возмущения, ты должен, во-первых, сам соблюдать свой язык и, если до тебя доходит что-либо скверное, рассказанное о твоем ближнем, то пусть оно при тебе останется; а во-вторых, всячески устраняйся пересудов, а не вслушивайся в них, не расспрашивай для того, чтобы во всех подробностях и побольше понаслышаться человеческого злословия.

«Не должно предпринимать подвигов сверх меры, а стараться, чтобы друг – плоть наша – был верен и способен к творению добродетелей».

Уж какой великий подвижник, уж какой великий постник был преподобный Серафим, и в то же время, при всей этой своей необыкновенной строгости к соблюдению подвига постного, та необычайная широта духа, которая присуща преподобному Серафиму, побуждает его указать, что плоть – друг наш, что она должна идти рука об руку с духовной жизнью, что она должна брать на себя в меру подвиг, дабы не явился ущерб через нее и духовной жизни. Могут в глубине души ленивые к подвигу постному обрадоваться и найти в этих словах некое оправдание своей лености, своему нерадению о посте. Но здесь идет речь не о тех «послаблениях», которые позволяем себе мы. Если бы мы стали соблюдать только дозволенные послабления, то нам они показались бы совершенно непосильным подвигом. Нам совершенно не угрожает чрезмерное изнурение плоти. Ведь когда уставы постные говорят о болящих и о том, что они могут послаблять пост, имеется в виду совсем не то, что имеем в виду мы. Вот, например, в первую неделю Великого поста для болящих разрешается послабление. Какое же? – А в понедельник и вторник первой недели можно есть хлеб с водою…

«Лет до тридцати пяти, то есть до преполовения земной жизни, велик подвиг бывает человеку в сохранении себя, и многие в сии лета не устаивают в добродетели, но совращаются с правого пути к собственным пожеланиям, – свидетельствует о сем св. Василий Великий, – многие собрали в юности, но посреде жития бывши восставшим на них искушениям от духов лукавствия не стерпели волнения и всего того лишились. Чтобы не испытать такого превращения, надобно поставить себя как на мериле испытания и внимательно наблюдать всю жизнь за собою».

Вот слова, которые должны особенно запечатлеться в сердцах людей молодых. Это им здесь предостережение, это им здесь Богоносным отцом раскрывается возможная будущая судьба их. Здесь говорится о том, что молодые сердца, если их коснется призыв слова Божия, призыв к духовной жизни, иногда берутся горячо за устроение своей души. Но в молодые годы столько всевозможных искушений, столько всевозможных препятствий, что начав эту многотрудную духовную жизнь, они не могут по своей немощи довести начатого дела до конца, бросают начатое, вступают вновь на тот путь, который кажется более легким, и к которому так тянут их все искушения мирские. «Для того, чтобы этого не случилось, – говорит преподобный Серафим, – знай, что эта опасность непременно будет угрожать тебе, и для того, чтобы не погибнуть, ты должен внимательно наблюдать всю жизнь за собою, чтобы не сделать сначала незаметного, а потом и заметного, и совершенно непоправимого шага в сторону от пути спасения».

К нам на исповедь приходят люди, часто совершенно разбитые жизнью, совершенно опустошенные не только скорбями мирскими, но и всевозможными тяжкими прегрешениями. И как тяжкие больные, уже сознающие грозящую им от этих тяжких болезней гибель, просят от нас исцеления. И мы, тоже сами немощные, чувствуем как бы некую беспомощность перед этой страшной внутренней опасностью и понимаем, что нельзя преподать ничего, сразу восстанавливающего внутренние силы человека. Ведь всю жизнь свою потратив на то, чтобы душу свою привести в это тяжкое состояние болезни, можно ли вдруг, сразу получить исцеление? Требование дерзновенное. Этим людям приходится указывать, сколько они потратили силы на гибель души своей, и тогда им делается понятно, сколько надо потратить трудов на ее восстановление. Часто со слезами люди говорят правду о том, как бы было хорошо, если бы эта-то мысль о спасении, если бы эта жажда Царствия Божия, если бы эти разочарования во всевозможных соблазнах мирских были бы у них раньше.

«Как всякой болезни есть врачевание, – говорит преподобный Серафим, – так и всякому греху есть покаяние».

Для того, кто все-таки сбился когда-то в эти годы молодости своей с праведного пути жизни и вновь погряз в безбожии и жизни мирской, для него в Церкви всегда есть возможность начать жить сначала. Эта возможность заключается в Таинстве Покаяния.

На этом я хотел окончить сегодняшнюю беседу. Но мне подали записку, в которой автор, именуя себя «неверующим ни во что, но любящим красноречие», пишет следующее: «Вы производите впечатление средневекового монаха; если бы Вы жили в XV веке, наверное жгли бы еретиков на костре и подымали бы ведьм на дыбы. Ваша проповедь в XX веке производит такое же странное впечатление, как если бы кто-нибудь вместо того, чтобы ехать на трамвае, сел бы на деревянную колесницу и уверял бы, что это единственный способ передвижения». Да, я думаю, странное впечатление должно быть вынесено безбожником, пришедшим в храм, столь же странное, сколько производит и на нас, вышедших из храма, сумасшедшая улица, по которой неизвестно зачем и куда бегут люди. И, если уж угодно брать это сравнение, я его принимаю. Я принимаю деревянную колесницу, пусть колесница деревянная, но она подымает нас к небесам, а ваш сумасшедший трамвай несет вас к гибели.

Аминь.