Текст книги "Меня убил Лель… Детектив"

Над ширмой возникло испуганное лицо хозяина ресторанчика:

– Гюнезим меним1919
  Гюнезим маним – солнце моё (азерб.)


[Закрыть], чего кричишь? Не хочешь кушать? Плохой повар?

– Всё хорошо, Мехман! – поспешил успокоить друга Островский, – Тебя это не касается и кухни твоей тоже. Спасибо, всё очень вкусно.

Лицо исчезло, но за ширмой послышалось тихое бормотание:

– Женщина кричит на мужчину, куда годится?

– Она большой начальник, – пояснил незнакомый детский голос, – вопросы задаёт. А мужчина отвечает и сильно переживает…

Звук затрещины прервал речь мальчишки.

– Иди отсюда, негодник! Не подслушивай! Планшет отниму…

Ольга дождалась, когда затихнет звук убегающих детских ног, попросила:

– Извините, не сдержалась. Время поджимает, а вопросов ещё уйма. Продолжайте, Степан Степанович. Так, почему сбежали перед самыми родами. Ведь до этого, понимаю, вас всё устраивало?

– Устраивало! Хотя, когда сообщил ей о своём бесплодии, увидел Машино лицо и стало мерзко, обидно. Она не испугалась! Она обрадовалась! Лицо загорелось каким-то небесным светом. Маша обняла руками живот, зажмурилась, улыбнулась, прошептала: «Не бойся сынок! Ты моё дитя и больше ничьё». Через три дня я успокоился, подумал. Хотел же взять приёмыша, чего тогда горюю? Пусть будет приёмышем Машин сын. Только потом я увидел их…

– Кого-о… – выдохнула Ольга.

Островский вновь встал, вынул из кармана брюк сигарету, отошёл к ограждению веранды, закурил:

– Маша любила ночью купаться в реке. Ходила каждый день. В тот день тоже пошла. Её долго не было, я заволновался. Седьмой месяц шёл. Побежал встречать. Вышел на берег, увидел: она голая стоит. Живот вперёд выставила, голову откинула и услаждается тем, как ОН, на коленях, гладит его и целует.

– Кого его-о-о? – эхом отозвалась Ольга.

– Живот! – вскинулся Степан Степанович, – гладит и приговаривает «сыночек мой, сыночек мой…» Ну я ломанулся, не разбирая дороги через кустарник, домой прибежал, покидал в рюкзак барахлишко, взял малую деньгу и утёк.

– Вы опознали, кто это был? – Ольга поняла, что Островский узнал, но не была уверена, скажет ли.

Островский ещё две сигареты смотрел куда-то вдаль, а Ольга тихонько просила: « Ну, давай, Степаныч, решайся, наконец, скажи…»

– Мизгирь! Мой старый закадычный друг. Повезло ему – свадьбу сразу с двумя невестами играл, а я на той свадьбе просто соглядатаем был.

«Ой, мамочки! – внутри себя воскликнула Ольга, – где мои сердечные капли?!».

* * *

По дороге в аэропорт Ольга больше не задавала вопросов. Было над чем подумать. Она иногда посматривала на сосредоточенное лицо Степана Степановича, и ей очень хотелось дотронуться до его шершавой руки и, сказать хорошие добрые слова. Только она не могла подобрать какие. Он не казался жалким, он был великодушным: не стал делить нажитое его родителями имущество по большому счету с посторонней женщиной. Она и женой-то ему была всего одну неделю. Он помогал ей много лет деньгами, вырастил двух сыновей и сейчас растит внуков. «Это он имеет право жалеть, – подумала Ольга, – А Лель? Что Лель? Он унаследовал не только внешность матери, но, вероятно, и её характер. Расследование длится уже почти месяц, а ни Михаил, ни Роман, ни она сама всё ещё не составили представление об Игнате Островском. Кто ты Лель? Почему через столько лет ты всё ещё загадка?»

Размышления Ольги прервал возглас Степана Степановича:

– Быстро ребята работают! Туда ехали не было щита для наружной рекламы, а сейчас смотри-ка и щит есть и реклама на нём. Молодцы! Раньше так быстро не работали…

Ольга подняла глаза, действительно, появился щит с красочной рекламой, возвещающей о том, что в Астрахань привезли новую цирковую программу «Летающие Ихтиандры». По всей ширине плаката красовался бассейн, из которого «чешуёй как жар горя», взлетали, будто выстрелянные, устремляясь вверх-вверх к куполу цирка группа гимнастов. Далее, крича разноцветьем букв, шла надпись «… под руководством Народной артистки России Пелагеи Татищевой».

– Стой! – закричала Ольга, – Стойте, Степан Степанович!

От резкого торможения Ольга улетела вперёд, но страховочный ремень удержал её и отбросил назад. Она охнула, больно ударилась затылком о подголовник.

– Что ж ты так орёшь! – Островский со злостью ударил обеими руками по рулю и откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, пытался успокоить дыхание. – Ты что машину не водишь? – спросил, он едва оправившись.

Ольга не ответила, она вспомнила эту цирковую афишу на рекламном щите в Сартове.

«Вот откуда у меня праздничные ассоциации с именем Пелагеи Татищевой. Цирк! Как же я забыла?!» – голова гудела и от радости узнавания сердце билось учащённо. – Степан Степанович, дорогой, простите меня, дуру, но давайте назад в Астрахань. Хочу посмотреть цирковую программу Пелагеи Татищевой.

– Может, к врачу? У тебя, деточка, всё с головой в порядке? – недоверчиво спросил Островский.

– А чё? Заметно? – Ольша игриво подмигнула и вокруг её глаз появились гусиные лапки счастливых морщинок, – Просто я нашла человека, с которым очень, очень нужно поговорить. И я, кажется …мммм – Ольга в раздумье сильно сжала губы, боялась, что рождённая мысль может выскочить и упорхнуть. – Я поняла, кто эта женщина и зачем она приходила в фирму «Нас не догонят». Можете отвезти меня в гостиницу поближе к цирку?

– Запросто! – помягчел лицом Степан Степанович.

* * *

Ольга с любопытством наблюдала за прыжками группы гимнастов – ихтиандров. Парни бесстрашно выскакивали из воды, цеплялись за смонтированные на разных высотах купола трапеции, выполняли головокружительные кульбиты и, сверкая разноцветными костюмами, имитирующими рыбью чешую, возвращались обратно в воду вновь и вновь устремляясь вверх. На кромке бассейна работой группы руководила гимнастка в костюме вуалехвостой рыбки, она негромко издавала разные по звучанию и частоте звуки-команды. Артисты подчинялись им с завидной чёткостью.

Номер заслужил шквал аплодисментов. Ольга в нетерпении досидела до антракта, решила не дожидаясь окончания представления и завершающего поклона навестить руководителя аттракциона Пелагею Татищеву.

Уже в кулисах Ольга предъявила охране удостоверение консультанта Следственного Комитета и пошла по указанному ими направлению к гримёрной Народной артистки России Пелагеи Татищевой. Тихонько постучала в дверь, услышав утомлённое «войдите», вошла.

Пелагея вопрошающе взглянула на гостью, спросила:

– Что же такое вы сказали охране? Почему они пропустили вас к моему обиталищу?

Ольга вновь вынула вишнёвую книжицу, предъявила её хозяйке:

– Здравствуйте, Поля!

Татищева выпрямила спину, слегка откинула голову, посмотрела на гостью, как будто сверху вниз:

– Здравствуйте, Ольга Анатольевна! Я правильно прочла имя в документе? У меня тоже есть отчество, я Ильинична. Чем, обязана?

Ольга не смутилась, она была готова к любому приёму:

– Поля, так называли вас все, кто в своё время знал Леля.

– Леля? – брови артистки поползли вверх, на лбу образовались горизонтальные морщинки, – вы имеете в виду моего погибшего жениха Игната Островского? Он умер семнадцать лет назад, – она усмехнулась, – неужели появились новые обстоятельства и вы решили, наконец, разобраться с теми, кто его убил! Не верится… Извините, присаживайтесь…

Ольга воспользовалась приглашением, села в кресло напротив:

– Софья покончила с собой. Вы знали об этом?

Пелагея усмехнулась:

– Накануне отъезда прочитала в интернете: «В семье профессора химии Мизгирёва Петра Владиславовича произошло несчастье: покончила с собой его жена Софья». Какой удар судьбы, ая-яй!

Ольга отметила на лице собеседницы выражение призрения, поспешила спросить:

– Она была вашей соперницей в состязании за внимание Игната?

Татищева вздохнула:

– Будет вам, соперницей! Однажды в юности она попыталась меня побить, но вы руки мои видели? Я ей так накостыляла, она неделю из общежития не показывалась. Она дрянь! Ей поделом! Они квиты.

Ольга вздрогнула. «Квиты» – именно так, сказал Борис брат Софьи.

– Что значит квиты, объясните.

– Объяснять – ваше дело. – Пелагея вынула из тумбочки початую бутылку дорогого французского коньяка и две металлические рюмки, предложила, – давайте выпьем по чекушке, хочу согреться замёрзла … – она наполнила напитком рюмки, одну из них подала Ольге, – пейте, классный коньяк. Купила его, когда мы выступали на фестивале в Канаде с цирком «Cirque du Soleil»2020
  «Cirque du Soleil» – «Cirque du Soleil» (с фр. – «Сирк дю солей» – «Цирк солнца») – канадская компания, работающая в сфере развлечений.


[Закрыть]. Позволяю себе после представления рюмочку, бодрит.

– Пелагея Ильинична, вы видели Софью за два часа до её гибели, приходили с неизвестным юношей в офис фирмы «Нас не догонят». Это зафиксировала камера наблюдения. Визит длился более часа. О чём вы говорили?

Пелагея опустошила одним глотком рюмку, медленно поставила её на гримерный столик. Ольга заметила, как задрожал подбородок гимнастки, но она справилась:

– Расскажу… конечно, расскажу… Это жрёт меня много лет… Я знаю точно, кто убил моего Леля.

«Вот сейчас… вот сейчас она назовёт имя Софьи» подумала Ольга и ей захотелось зажмуриться.

– Пётр Мизгирёв!

Ольга, наконец, за всё время разговора расслабилась и также как хозяйка одним залпом выпила из рюмки коньяк, приготовилась слушать. В гримерной Пелагеи пахло полынью. Этот запах Ольга помнила с детства. Так пахла её бабушка Мила. Совершенно городская женщина. Полынь царица всех трав и бабушка была царицей – статью, характером, речью. Пелагея чем-то неуловимым напоминала её.

«Она и Лель были бы хорошей парой. Красивой! Под стать друг другу, – подумала Ольга».

– Я встретила Леля на трамвайной остановке, – начала рассказ Пелагея… – он оглушил меня своей улыбкой, синими глазами и абсолютной уверенностью победителя. Но не тут-то было… Мы цирковые упрямые, настырные долдоны. Блестящая мишура нас не будоражит, она часть нашей работы, посему обыденна…

– Почему долдоны? – удивилась Ольга, – Ваше представление необычайно красиво, глаз не отвести.

– Мы повторяем его изо дня в день многократно, пока движения не отрабатываются до автоматизма, не выверяются до миллиметра, не въедаются в плоть и кровь. Тогда на остановке Игнат подошёл ко мне походкой хозяина, не интересуясь моим желанием, сразу тоном, не терпящим возражения, заявил: «девушка такой прозрачной худобы и изящества наверняка голодна. Сейчас мы найдём ближайшее кафе, где вы закажите всё, что вашей душе угодно. С этого дня буду вас откармливать. Пошли!». Я не стала сопротивляться, только спросила: «Действительно, всё что угодно?». Он согласно кивнул и мы пошли. В кафе я изучила меню и заказала всё самое дорогое, причём в таком количестве, в каком можно накормить целую роту. Лель молча наблюдал, только когда стали приносить еду, округлил глаза. Когда всё поставили на стол, я чайной ложечкой отведывала каждое блюдо и сокрушалась: « ах, как жаль что мне, как цирковой гимнастке много есть нельзя», посмотрела на часы. Воскликнула: «Бог мой, какой ужас, опаздываю на представление!». Встала и ушла. Оставила его именно с тем выражением на лице, которое мне тогда хотелось увидеть. На следующий день, сразу после выхода на арену, охранник постучался в гримерную, сообщил: на служебном входе стоит паренёк с букетом. Он якобы купил его на последние деньги, потому как всю свою месячную зарплату я вчера съела и теперь ему не на что купить билет. Это была совершенная ложь! Работая номер, я видела в пятом ряду его глаза невероятной голубизны, кудельки нерасчёсаных льняных волос. Тогда я молила Господа бога, чтобы он не прошёл мимо, ведь я не знала даже его имени. Бог услышал – он постучался в дверь гримёрки. А потом… – Пелагея посмотрела на Ольгу глазами цвета ночи и Ольга заворожено повторила за ней:

– А потом?!

– А потом было счастье, целых полгода было счастье…

Глава 14

Трубка загудела мелодией, которую Роман Васенко ставил на случайных абонентов, приятный мужской баритон пел: «Случайная встреча, случайная встреча досталась другим… друг другу не мы улыбнулись… разминулись…»

– Капитан юстиции Васенко слушает, представьтесь! – строго, по-деловому вступил в разговор Роман.

В трубке крякнули и затихли.

– Ну же, ну же! – подбодрил Роман, – вы хотели мне что-то сказать? Говорите.

Трубка опять крякнула и тусклый старческий голос произнёс:

– Подполковник воздушно-десантных войск России в отставке Сергей Иванович Федорчук. Мой друг Солозобов Виктор Николаевич сказал, что если вспомню, то должен позвонить вам. Я вспомнил!

– Ну-у-у?! – нетерпеливо поёрзал на стуле Васенко, – Что вспомнили?

– В тот трагический день, когда погиб Игнат Островский, я был выпускающим. Помогать вызвался наш «недоросток», так мы называли тех, кто прыгал не шибко, с опаской и нечасто. Почему он вдруг появился на поле, не припоминаю, но явился и чтобы не бездельничать взялся выдавать парашюты. Вот он и выдавал…

– Кто он! – рыкнул Васенко, – фамилия, имя, отчество, явки и пароли…

– Так, Петр Мизгирёв. Отчество не знаю, запамятовал, явки и пароли на контрольном пункте проверяют… – совершенно серьёзно отрапортовал подполковник в отставке Федорчук.

Роман спрятал затаившуюся в уголках губ улыбку и как можно нежнее спросил:

– Сергей Иванович, а почему вы вспомнили? Ведь таких дней было тысячи, как этот выделился из всех, конечно, за исключением гибели Игната?

– Вспомнил потому что «выдающий», то есть Мизгирёв, начал препираться с парашютистом. Он принёс его рюкзак, но долго не выпускал укладку из рук, приговаривал «Зачем ты портишь ей жизнь? Может, не надо? Твоей Снегурочке по-всякому приятно будет…»

– Извините, – не удержался Роман, – он так и сказал Снегурочке.

Трубка помолчала, тихонько покряхтела и выдала:

– Чёрт её знает, при чём здесь Снегурочка, на дворе лето стояло, но сказано было именно так «твоей Снегурочке». Игнат буквально выдернул рюкзак у Мизгирёва пошёл, в дверях обернулся, крикнул: «Фарватер чист, Петруша, выводи свои корабли…» Ну вот как-то так… мои мемуары помогли вам?

– Ещё как! Вспомните, пожалуйста, после ухода Игната к самолёту, что делал Петр Мизгирёв? Может быть, что-то говорил?

– Говорил, – согласился Федорчук, – бурчал под нос «сволочь… сволочь…» потом попросился уйти, заменить его. Я заменил. Во время прыжков его в дропзоне не было, мы с Солозобовым сверяли по журналу на посту охраны.

– У вас сохранились журналы прибытия семнадцатилетней давности? – недоверчиво спросил Роман.

– Нет, конечно! – засуетился Федорчук, – мы с Николаичем, извините с Виктором Николаичем Солозобовым, подавали в следственные органы список тех, кто был в клубе за час до прыжка. Сами выборку из журналов делали. Фамилии Петра Мизгирёва не было, значит, он ушёл много раньше. Мы подстраховались и, выделили всех, кто присутствовал на территории в трёхчасовой период до выброски. Теперь всё! Или есть что уточнить?

– Трёхчасовой? – усомнился Васенко. – Вы так долго выдаёте парашюты?

– Да бог с вами! Там ещё построение, инструктаж, посадка, рулёжка, взлёт, выход на выброс. Да, часа три проходит до прыжка. А вы как думали? Получил мешок, пошёл и прыгнул?

– Так, я, вообще, на эту тему не думал, я самолётов боюсь. Парашюта никогда в руках не держал…

– Так, может, это и хорошо. У меня однажды морской капитан первого ранга с братом-лётчиком поспорил, что прыгнет, поскольку для него, морского волка, это раз плюнуть… – голос Федорчука в трубке заурчал, как вода в бачке унитаза и затих.

– Ну-у-у? – не утерпел Васенко. – Прыгнул?

– Ага, прыгнул! Весь борт обделал, из брандспойта самолёт отмывали. Чуть руки нам не отгрыз, когда мы его выкинуть пытались. Вопросы ещё ко мне есть или всё?

– Теперь всё! – Васенко поблагодарил Сергея Ивановича и прежде чем отключиться, попросил зайти в Комитет повторить рассказ под протокол. Нажав на кнопку «отбой», Роман тут же набрал номер Исайчева:

– Михал Юрич, парашют Игнату в тот день выдал Петр Мизгирёв. Информация из первых уст, мне позвонил «выпускающий» подполковник в отставке Федорчук.

* * *

Исайчев старался не нарушать правил дорожного движения, но сейчас, после звонка Васенко, он положил трубку телефона на соседнее сиденье и, развернув машину, пересёк на проезжей части дороги двойную сплошную линию. Посёлок, в котором находилась усадьба профессора, был в противоположной стороне от первоначального направления движения майора. Михаил планировал встречу с отцом Петра, но чуть позже. Звонок Романа изменил его намерения.

В помещение, которое он посещал не так давно ничего не изменилось, даже детали были те же: то же чёрное кресло в углу комнаты, та же, будто подвешенная на спинке кресла голова седого как лунь человека, и если присмотреться к нему всё тот же чёрный костюм, чёрная водолазка с воротником до самого подбородка, те же только чуть более зашторенные окна, и тот же скрежет болтающихся на ветру веток за окном.

«Ещё чуть-чуть и круг замкнётся, – подумал Исайчев, – теперь я знаю о них больше. Даже больше чем хотелось. В домовой книги прописаны не всё жильцы этого дома, нет главного – страха. Он здесь всюду. Как сказала бы Ольга здесь устойчивый запах холодного пота. Он витал, висел, полз, проступал сквозь завесу освежителя воздуха».

Михаил встретился взглядом с человеком в кресле и тот жестом руки с зажатой в ладони, но не запалённой трубкой, показал гостю кресло не напротив себя, а чуть поодаль, там, вероятно, лицо Исайчева ему виделось лучше. Михаил отметил нахмуренные брови хозяина, чуть сморщенный нос, рот угловатой формы с нижней опущенной губой, готовый вытолкнуть из себя неприятное слово «фу», но вместо этого услышал:

– Есть что сказать, майор?

– Как самочувствие, Владислав Иванович? – спросил Михаил, прежде чем сесть.

Кислая улыбка, обнажила кремовые от табака зубы Мизгирёва:

– Какое вам дело до моего здоровья? Говорите, что хотели…

Михаил подавил подступившее к горлу желание ответить собеседнику в той же манере, и мысленно похвалив себя за усилие, спросил:

– Хотел услышать от вас версию поступка Петра Владиславовича. Почему он решил поступить с собой именно так? Мне сообщили, вы громко беседовали с ним накануне.

Мизгирёв ещё больше вдавил голову в спинку кресла и, играя желваками, сообщил:

– Сын решил свести счёты с жизнью, я полагаю, по той же причине, что и его супруга. Мои с ним разговоры не имеют к этому отношения, обычные семейные баталии …Причины, по которым ушла Софья вы так и не выяснили, посему требую больше не лезть в наши семейные дела, уходите…

Михаил стряхнул с лацкана пиджака невидимую соринку:

– Желал бы, да не могу. Закон предписывает разобраться. Вам придётся потерпеть! Знаете, Владислав Иванович, как специалисты отличают фальшивую монету от настоящей. По звону. Звон золотых и серебряных монет при падении на каменную плиту должен быть ясным и мелодичным.

– Для этого, майор, надо иметь хороший слух, у вас он неважнецкий, – хрипловатым голосом парировал Мизгирёв.

– У меня, наверное, – согласился Исайчев, – но наши выводы обычно являются продуктом коллективного творчества. Поверьте, у меня в группе есть отличные слухачи. Например, Ольга Анатольевна. Она из Астрахани привезла занятную версию происшедшего.

– Из Астрахани? – картинно удивился Владислав Иванович, – почему так близко, можно было из Владивостока.

Исайчев кивнул, улыбнулся:

– Можно, если бы рыболовецкий траулер ушёл в бухты Владивостока. Но нам повезло! Ольга встретилась с искомым человеком в Астрахани. Могу озвучить причину, по которой, как нам кажется, пытался повеситься ваш сын Пётр.

– О как? – вскинул брови Владислав Иванович, – Ну? Ну?

– Вы поведали ему тайну, которую скрывали много лет, а именно о том, что семнадцать лет назад Пётр убил своего брата Игната, то бишь вашего сына. Есть версия, что именно Пётр Мизгирёв погасил парашют Леля.

Верхние веки Мизгирёва чуть приподнялись, обнажая желтоватую в сетке сосудов склеру глаз, губы обвисли и приоткрылись.

– Пётр не может обидеть мухи, вы несёте чепуху! Пётр убить?! Какая чушь! Тем более брата! Это алкоголик Островский навешал вам лапшу на уши? Он сволочь скрылся, не желая брать на себя ответственность за семью…

Исайчев вскинул руку, останавливая поток слов распаляющегося гневом Мизгирёва.

– Моя жена Ольга имела беседу со Степаном Степановичем Островским. Он действительно сказал, что вы отец Игната.

– А он не сказал, что я отец Остапа Бендера, это было бы смешнее! – раскатисто засмеялся Мизгирёв.

Михаил ждал, пока собеседник стихнет. Владислав Иванович успокоился и тут же крикнул:

– Анька! Знаю, стоишь под дверью, слушаешь. Принеси мне кофе! – Мизгирёв нарочито выделил слово «мне»

За дверью зашуршало и смолкло. Исайчев встал, подошёл к окну, отодвинул чуть в сторону штору. Он тоже хотел кофе, но не мог позволить себе, чтобы собеседник понял это.

– Не в наших правилах верить устным утверждениям даже самых уважаемых людей, – продолжил Михаил, не обращая внимания на лихорадочные движения Мизгирёва рыскающего в карманах пиджака в поисках спичек, – и мы, конечно, проверили. Пока вы лежали в больнице и сдавали анализы, наши эксперты подтвердили – ваше ДНК в точности совпадает с ДНК Игната Островского. Вы его отец.

Владислав Иванович, наконец, выудил из кармана брюк коробок и, посасывая мундштук трубки, попытался её раскурить. С облегчением сделав несколько лёгких тяжек в себя, выпыхнул облачко дыма, осведомился:

– Вы эксгумировали труп Игната? – на лице Владислава Ивановича появилась ироническая улыбка, – насколько я знаю, для этого нужно получить решение суда и разрешение ближайшего родственника. В этом случае брата, а где его брат не знает никто!

– Здесь вы правы, где брат Леля не знает никто и это лично вам на руку. Мне кажется будь он сейчас здесь многое прояснилось бы. Не так ли?

Посасывая мундштук трубки, Мизгирёв медленно почти шёпотом произнёс:

– Пойдите, молодой человек, отсюда вон! Всё вы врёте, и про ДНК врёте, и про сына Игната врёте, и про Петьку моего врёте. Не убивал он никого! Доказательств ни по одному пункту нет. «Следак» вы хреновый! Вас дело о самоубийстве Софьи работать наняли, а вы лезете, куда не просят и всё пальцем в небо. Говорить с вами о Петьке я не буду. Владимиру Львовичу о ваших проделках непременно доложу…

– Не пугайте, Вячеслав Иванович, – бросил Исайчев, направляясь к двери, – по всем пунктам, придёт время, доказательства представлю, а по установлению отцовства сегодня же с нарочным экспертизу пришлю.

– Неправда ваша на тараканьих ножках ходит: того и гляди, подломиться. – театрально хихикнул Мизгирёв, – нет у вас с чем сравнивать. Нет!

Исайчев открыл дверь. Поодаль от неё, зажав в руках полупустую чашку с кофе, стояла Анна, незрячими наполненными слезами и ужасом глазами она смотрела куда-то в угол.

Михаил нарочито громко произнёс:

– Мы получили платок, пропитанный кровью Леля, его передала невеста Игната Пелагея Татищева. Она была в тот день на месте гибели Островского и подбежала к нему первой вместе с его братом Славкой, пыталась остановить кровь из раны на голове.

Мизгирёв постучал трубкой по поверхности журнального столика, истерично выкрикнул:

– Не знаю, чью кровь эта девица промокала своим платком. Это не доказательство… Пётр живой! А Игнат мёртвый! А Пётр живой! Прочь, прочь!

Михаил с силой захлопнул дверь. Анна перевела на него полный беды взгляд, выронила из рук чашку, сложила для креста пальцы правой руки и принялась лихорадочно крестить Михаила при этом тихо, по щенячьи голосить:

– Миленький, миленький, не тронь Петьку, пощади!

– Неподсуден твой Петька! – бросил на ходу Исайчев и быстрым шагом пошёл прочь. Хотелось на свежий воздух, вдохнуть полной грудью и домой, – чая горячего напиться, чая…