Текст книги "Королевы и изгои"

В пятницу я пришла в школу в сером свитшоте, расшитом белыми и желтыми цветами. Войдя в кабинет, я почувствовала себя на похоронах: в классе не было ни единого светлого или яркого пятна, все сплошь в черном. На меня все уставились так злобно, будто я кого-то убила. Нацепив на лицо каменную маску, я села за парту и сделала вид, что увлечена чем-то в телефоне. Панферов презрительно покосился на меня, но промолчал.

Сердце бухало. Было страшно. Но вскоре я немного расслабилась: увидела в дверях пестрого Костю. Следом без «униформы» зашли еще Толя и наша Варя в любимом холщовом платье. В любом случае сегодня последний день. Что будет дальше, неизвестно. Я представила, как Панферов приклеивает скотчем к доске тех, кто нарушил правила, и прилюдно порет указкой, и невольно хихикнула. Смешок вышел нервным. В это дикое время я уже не могла предсказать, что случится дальше.

Географ вошел в кабинет, ловко крутя ручку средним и безымянным пальцами (Виталий Андреевич крутой пенспиннер, у него даже обучающий канал есть в «Ютубе», наши все на него подписаны; на этом канале я и обучилась некоторым приемчикам). Еще не взглянув на нас, он с порога выдал фирменное:

– Ну что, перчики, надевайте свои чепчики, сегодня мы пройдемся по мировым энергетическим ресурсам…

Мы хихикнули. Первой частью фразы географ обычно нас приветствует: подразумевает, что нам мысленно следует одеться на прогулку, в подтексте – подготовить мозги для урока. Но фраза звучит двояко, и обычно все думают о другом. А может, учитель прекрасно знает о «двойном дне» своей коронной фразочки. Он тот еще шутник, и ему нравится веселить всех.

Наконец он обратил внимание на наш внешний вид. Остановился и присвистнул:

– Перчики, кто-то умер?

– Нет, – ответили в классе.

– А чего у вас тут как будто склеп? Массовая акция против угнетения халапеньо? Или новая мода? Или какой-то очередной челлендж в этих ваших интернетах?

– Нет, нам просто так нравится, – ответил Панферов.

Подобная реакция была почти у всех учителей. Увидев нас, латиничка перепугалась так, что на уроке даже не засыпала, зато чаще обычного выбегала из кабинета. В руках она нервно сжимала отвратительную вязаную сумочку, кисточки на которой задорно подрагивали, а внутри что-то весело булькало. И даже историчка нас наконец заметила: оторвала нос от книги, подняла глаза и со словами «Батюшки!» перекрестилась. Вид у нее был такой, будто она не понимает, как оказалась перед толпой учеников, и не представляет, что ей делать.

В тот же день у Вари порвалась лямка на сумке, но она даже не успела расстроиться: к ней уже бежал Север с ниткой и иголкой. На физкультуре Север одолжил Толе, который забыл форму, свою запасную. Наш физрук любит повторять, что отсутствие формы не освобождает от урока, и обычно выдает забывчивым очень старый и грязный комплект из майки и шортов, который наверняка еще пахнет пионерским потом.

Вся физкультура, как назло, проходила в разбивке по парам. Нужно было то кидать друг другу мяч, то качать пресс и спину. Света была в паре с Ромой. Они перебрасывались мячом с таким видом, будто пели друг другу серенады. Вдруг Рома с такой силой пульнул Свете мяч, что сбил ее с ног. На его лице отразился ужас, и он ринулся поднимать покалеченную любимую.

У меня тоже был партнер: мы со стеной давали друг другу уверенные пасы. В детстве у меня была черепаха, настолько тупая, что если ползла вперед и вдруг упиралась в препятствие, то все равно не прекращала движение и не меняла траекторию. Она просто ползла. Вот примерно так же я себя чувствовала, посылая стене очередной пас.

В общем, к концу физры на душе у меня стало вдвойне паршиво. Сколько я еще так продержусь? Я с тревогой ждала, что Север сделает мне какую-нибудь пакость из-за моего наряда, но он весь день лишь изредка бросал на меня взгляды критика из «Модного приговора». После пятого урока я стояла перед Пан феровым в очереди в кафетерий, и он наконец довольно миролюбиво спросил:

– У тебя нет ничего черного?

– Есть, – прямо ответила я.

Панферов удивился и даже оскорбился. Как же я тогда посмела нарушить правила?

– И? – Звучало так, будто он ждал объяснений от нашкодившего ребенка.

– Мне не идет черный цвет. – Я улыбнулась, взбесив Севера еще больше.

– Речь не о красоте, Орлова. Такие правила, мы решили коллективно: все приходим в черном. Это залог нашей безопасности.

– Решил ты, а не все, это раз. И будем честными, черное не залог безопасности, а военная форма. Это два. Войны я не люблю и носить военное не собираюсь.

Подошла моя очередь.

– Салат с лососем и кофе латте, пожалуйста. А еще… – Я пару секунд боролась с собой и проиграла. – Миндальный круассан!

– Почему ты такая упрямая? – никак не унимался Север. – Ну что здесь сложного? Может, ты будешь ходить в чем угодно, но на переменах при выходе из кабинета накидывать, скажем, черный кардиган? Если у тебя нет, могу одолжить свой.

Предложение он сделал ужасно гордым тоном и важно дернул себя за воротник. Того самого кардигана. С брезгливой гримаской глянув на его кардиган, я фыркнула:

– Эту тряпку даже в благотворительную лавку не возьмут.

Он обиделся:

– Да любая девчонка на твоем месте сейчас верещала бы от счастья! Она повесила бы мой кардиган в рамочку и любовалась бы им перед сном.

– Ну прости, что не визжу от восторга, что смогу потрогать панферовские тряпки, – язвительно ответила я.

Север помолчал, явно думая над новыми аргументами, и прищурился. Я забрала поднос и собралась уйти, но тут Север схватил с моего подноса круассан.

– Эй! – возмутилась я.

– Твои джинсы и так трещат по швам, Орлова!

Я обиделась, но не подала виду:

– Трещат – значит, им так нравится! А ну положи на место!

– Считай это платой за юридическую консультацию. – Вздернув подбородок, он улыбнулся уголком рта, а затем откусил от круассана.

Я нахмурилась:

– Что еще за консультация?

– Вот она: наденешь черное – подумаем над твоим УДО!

Подмигнув мне, Север отвернулся к продавщице и озвучил заказ. Я направилась к столикам. Задумалась. Меня могут перестать игнорировать… Как же достал этот бойкот… А всего-то нужно нацепить на себя черную тряпку.

По пути я заметила, что Валерия и Кощей сидят вместе и он смотрит на нее так, будто хочет лечь с ней в одну могилу. Наверное, так он выражал любовь. Вообще, их роман бурно расцветал и по-прежнему обсуждался всей школой. Учителя в большинстве сво ем не одобряли происходящее. Например, историчка и латиничка раз за разом бубнили, что в их времена в преподаватели брали исключительно за знания.

– Сегодня последний день, Александра, – грозно сказал Север над моим ухом, проходя мимо. – В понедельник ты должна определиться, за кого ты.

– За казаков или разбойников? – хмыкнула я. – Я выросла из этих игр, когда мне исполнилось десять.

– Все может быть как раньше, Орлова. Только тебе нужно сделать правильный выбор.

С этими словами староста направился к другому столику.

* * *

За выходные я разработала эскизы декораций и костюмов. Задачка подвернулась та еще: все должно было быть ярким, узнаваемым, но таким, чтобы легко получилось изготовить из подручных средств. Успокаивало то, что у меня как у главного конструктора в подчинении было много народу: и учеников, и неработающих мам.

Я исследовала чердак в поисках реквизита и решила, что из пляжной соломенной подстилки выйдет отличный костюм для Страшилы, а на накидку Бастинды пойдут старые фиолетовые занавески, которые до ремонта висели у нас в гостиной, а теперь лежали в коробке. Параллельно я учила реплики Элли.

В понедельник я собиралась в школу с легким чувством тревоги. Сегодня я должна надеть чертову «униформу», от Панферова больше не будет поблажек. Я положила на кровать черную рубашку и голу бой кардиган, расшитый белыми овечками. Что мне надеть? Пойти против Севера, а значит, против всего класса? Что они могут мне сделать? Продлить бойкот, ха-ха? Да пожалуйста. Но вдруг меня действительно простят сразу, если я наряжусь как на похороны? И все закончится…

Я тянулась то к одной вещи, то к другой. Рубашку я заказывала на «Вайлдберриз», а голубой кардиган – на «АлиЭкспрессе». Доставка заняла три месяца, и вместо весны он пришел летом, когда для него стало слишком жарко. Но я все равно его носила по вечерам, он стал моей любимой вещью.

Я взяла черную рубашку. Все станет как раньше. Ко мне снова ринется толпа с просьбой списать домашку, парни обступят меня на перемене, начнут отпускать фирменные пикаперские шуточки. Я буду ходить в школу и кафетерий со Светой, а перед сном мы будем обмениваться традиционными мемчиками. С этими мыслями я уже застегнула рубашку на четыре пуговицы. И пальцы зависли над пятой. Нет. Ничего, как раньше, не будет. Ты не сможешь вести себя как прежде с людьми, которые предали тебя из-за ерунды. Все изменилось.

Я расстегнула пуговицы, сняла рубашку и надела кардиган. Улыбнулась своему отражению. Вот так лучше. Тебе и правда не идет черный, а вот голубой – твой цвет.

Урок 11
Становление тоталитарного режима в 11 «А»

САША

Войдя в класс, я обнаружила, что одна-единственная осталась без «униформы». Понурая Варя сидела в черной толстовке оверсайз, которая была явно не в ее стиле. Панферов сделал вид, что не заметил моего появления. И прекрасно. Может, он вообще от меня отстанет со своими дурацкими правилами?

После урока я пошла в туалет, затем задержалась у зеркала – подкрашивала губы. Открылась дверь. Вошли трое: Панферов со своей наложницей Кариной и телохранителем Витей. Вид у Севера и Карины был грозный, а у Вити – унылый, будто его заставляют делать то, что ему не нравится.

– Ничего, что это женский туалет? – нахмурилась я.

Вошедшие молча захлопнули дверь. Сердце сжалось. Панферов что-то придумал, но что? Я нарушила правило, несмотря на последнее предупреждение. Значит, сейчас последует наказание. Какое оно будет? Сделают ли мне больно? Будут бить?

Я быстро убрала косметику и прошла к выходу. Север загородил проход и посмотрел на меня с ухмылкой.

– Дай пройти, – строго велела я.

Север не сдвинулся с места. Он расстегнул черный пиджак, снял его и бросил на пол. Я нахмурилась, совершенно не понимая, чего ждать. Он смотрел на меня важно и сурово, как будто собрался огласить приговор. Я попыталась обойти Севера, но он схватил меня за руку, толкнул в центр помещения и слегка кивнул Вите. Сигнал. Я поняла это, когда сзади меня схватили за плечи и повалили на пол, прямо на расстеленный пиджак.

Я закричала и попыталась вывернуться, но тут в меня вцепились. Витя стоял за моей головой и удерживал меня за руки, Север сидел на ногах, Карина держала дверь, чтобы никто не вошел. Я извивалась и кричала. Одежда сбилась, пиджак подо мной съехал, и голой частью спины я чувствовала ледяной кафель. Север ловко стал расстегивать пуговицы на моем кардигане. Я принялась вырываться еще яростнее. Да что они творят? Почему раздевают? Что они собираются со мной сделать?

– Пустите меня! Не трогайте! Вы не имеете права!

Сердце билось в горле. Пульс грохотал в висках. Север отвлекся от моего кардигана и попросил Карину принести рюкзак, затем принялся рыться в нем. Я набрала в грудь воздуха, чтобы выкрикнуть очередную порцию проклятий, но тут Панферов показал мне смятый лист бумаги и равнодушно предупредил:

– Будешь кричать – затолкаю в горло. А это неприятно.

Теперь я могла только бессильно подвывать. Панферов вернулся к пуговицам и наконец справился с последней. Он будто раздевал куклу. Освободив мою руку, Сева стащил с меня рукав и снял кардиган. Я осталась в одном топе. Тело вмиг заледенело и покрылось мурашками, несмотря на то что я ожесточенно сопротивлялась и по идее мне должно было быть жарко. Стало ужасно стыдно. Наверное, я представляла собой жалкое зрелище: полуголая, в слезах и соплях.

Север с интересом осмотрел мой торс и опять усмехнулся, а потом снова стал рыться в рюкзаке. Что он ищет? Орудие пыток? Я жутко боялась. Молилась, чтобы в туалет кто-то начал ломиться. Но никого не было.

Север вытащил какую-то черную тряпку и развернул. Это оказался мужской свитер, дорогой и очень симпатичный.

Кажется, я даже не сопротивлялась – просто безвольно висела на чужих руках, как тряпичная кукла, пока меня одевали. Свитер был необыкновенно мягким и приятно обволакивал тело. Наконец меня поставили на ноги. Север поднял с пола пиджак, достал из рюкзака щетку и счистил с него пыль. Глянул в зеркало и рукой расчесал платиновые волосы. Я тоже посмотрела на свое отражение. Вид был жалким: тушь размазалась, лицо блестит от слез, прическа растрепана. А еще я икала.

– Ну, вот то-то! – удовлетворенно констатировал Север, надевая пиджак. – Настоящая красотка! Ну что, разве не приятно чувствовать себя в своем кругу?

Я плюнула ему в лицо и, схватив с пола сумку, ринулась к выходу. Стоящая у двери Карина хотела преградить мне путь, но Север разрешил меня выпустить. Вокруг клубился туман, в голове был отвратительный вакуум.

Я не помнила, как забрала вещи из раздевалки и как добежала до дома. Теперь я понимала, почему на Варе странная толстовка. Вряд ли Север подверг Варю той же экзекуции, что и меня, скорее всего, переубедил словами. Возможно, уступив, Варя отплатила Северу за починку сумки. Мне же не дали выбирать: Север знал, что на меня его манипуляции действуют редко.

Я долго отмокала под душем и яростно натиралась жесткой щеткой. Я чувствовала себя униженной и растоптанной. Я ненавидела Севера до дрожи. Из душа я вышла посвежевшей и тут же увидела на полу злополучный свитер. Я нахмурилась, а затем, взяв с кухни щипцы для барбекю, вернулась в ванную и подняла ими мерзкую тряпку. Вынесла ее в сад. Бросила в мангал. Залила жидкостью для розжига и подожгла. Свитер горел долго. Этот придурок не пожадничал, выбрал хло́пок. Я подождала, когда от свитера останутся обугленные лоскутки, вытащила их щипцами, бросила на тротуарную плитку и растоптала.

На следующее утро я гордо швырнула эти жалкие останки на парту Панферову, после чего с королевским видом прошествовала к своей парте. Все загудели. Неудивительно, ведь на мне было яркое худи, половина которого желтая, половина – сиреневая. Самая кричащая вещь, которую мне только удалось найти в гардеробе.

– У-у-у! Тебе объявили войну, Панферов! – с восторгом выкрикнул Малик.

И только сев за парту, я посмотрела на Севера с торжеством. А он, похоже, не отводил от меня прищуренного взгляда с того самого момента, как я вошла. Губы сжаты в нитку, лицо хмурое и недовольное. Я не собиралась в туалет после урока, но все та же компания затащила меня внутрь силой. На меня напали толпой, подняли в воздух и унесли. Что происходит с этим миром, если можно так просто волочь людей куда угодно, а никто даже не заметит? Остановите планету, я сойду!

Карина стояла в дверях туалета, Рома – рядом с Севером.

– Что, один не справишься? Чтобы раздеть девушку, теперь всегда будешь звать волонтеров? – съязвила я.

Север повелся, оскорбился и спровадил свою свиту. Рома и Карина вышли, мы остались одни. Не отрывая от меня сурового взгляда, Панферов снова снял пиджак и бросил на пол.

– Извини, я мог бы просто надеть свитер сверху, но так ты точно его снимешь при первом удобном случае, – сказал он едва ли не виновато. – Почему ты такая упрямая, Александра? Думаешь, мне это нравится? Гораздо приятнее, когда девушки сами раздеваются передо мной. – В его голосе послышались гордые нотки. – Ну или просят, чтобы я их раздел.

– Думаю, тебе нравится, Север, – скривилась я. – Иначе ты бы не делал этого.

Панферов вздохнул и даже будто сжался, опустил плечи.

– Иногда люди совершают непозволительные поступки просто потому, что у них нет другого выхода. Когда-нибудь ты это поймешь.

Север шагнул ко мне и попытался скрутить. Я тут же впилась ему в лицо ногтями, оставив на коже глубокие царапины. Он отпрянул, но через секунду снова напал, поймал и стиснул мои запястья. Прижал меня к стене, схватил обе мои кисти одной рукой, а второй обвил меня за талию и оторвал от пола. И вот я снова оказалась на расстеленном пиджаке, а он сидел сверху, прижимая к кафелю мои ноги.

– Достойная сцена для пикантного любовного романа, да, Орлова? – издевательски сказал он, приблизив ко мне расцарапанное лицо.

Я с ненавистью посмотрела на него, начала биться и царапаться. Одному Северу пришлось со мной повозиться. Он снова держал оба моих запястья одной рукой, а второй расстегивал молнию толстовки. Его ледяные пальцы задевали мою кожу, и она тут же покрывалась мурашками.

– Если ты продолжишь дергаться, – предупредил Север, – мы потеряем молнию.

С трудом, но он это сделал: снял с меня толстовку.

– Тебе придется перевести на меня все свои шмотки. Не напасешься, – усмехнулась я.

Но Панферов не собирался доставать очередную тряпку из сумки.

– Ну что ж, – сказал он, удовлетворенно и с интересом оглядев мой торс, – не хочешь играть по правилам, пожалуйста. Значит, я их изменю. Теперь будешь ходить голой.

И он, насвистывая какую-то мелодию, вышел из туалета, прихватив мою толстовку. Какое-то время я растерянно топталась на месте, скрестив руки на груди, дрожа от холода и абсолютно не понимая, что делать. Наконец в голову пришло гениальное решение: Олежек! Я позвонила младшему брату и попросила принести куртку в женский туалет.

Олежек протянул мне ее с открытым ртом.

– Молчи, – приказала я.

– Знаешь, а я думал, у меня на все найдется шутка. Но я ошибался. – Олежек круглыми глазами смотрел, как я надеваю на голое тело куртку. Затем он хитро прищурился и выдал: – Слушай, надеюсь, ты в таком виде не идешь продавать свою девственность? Лучше сказала бы мне, я точно смогу толкнуть ее подороже.

Олежек с трудом увернулся от моего пинка и ринулся за дверь. Затем его мордаха снова появилась в дверном проеме.

– Ах да, забыл, ты же не девственница.

Я бросила в него куском мыла – мимо. И снова в двери показалась его голова.

– Нет, я все же был не прав, шутки у меня находятся на все.

Олежек показал мне язык и, увернувшись от мыльницы, убежал на урок. А я снова пошла домой. Мама сегодня планировала допоздна работать и остаться ночевать в Москве. Папа объявил, что ужинать мы едем в ресторан. Олежек был на тренировке по хоккею, мы дождались его и поехали. Я сидела на переднем сиденье. Олежек вышел из дома позже. Он не видел, что место спереди занято, и открыл мою дверь.

– Это мое место! – заныл он.

– Срать быстрее надо! – бросила я.

Пыхтя, Олежек сел сзади меня. В машине играла моя музыка.

– Отключись от блютуза! – потребовал Олежек, намереваясь поставить свою музыку.

– А не слипнется?

– Не слипнется. Твоя музыка – говно.

– Это твоя музыка говно, – оскорбилась я. – Твоим певцам еще в детстве надо было к логопеду сходить.

– А твою только на похороны ставить! – Олежек ударил в мое кресло. У меня играла иностранная фоновая музыка, а брат собирался поставить свой говенный русский рэп. – А ну отключись!

– Да хрен тебе!

Олежек продолжал долбить в мое кресло. Взбесившись, я развернулась и хорошенько треснула его по голове.

– Шлюпка плоскодонная! – закричал он.

– Что сказал, ты, ошибка эволюции?! – возмутилась я.

Мы стали бороться каждый со своего кресла.

– Саша, Олег, сейчас же прекратите! – рявкнул папа за рулем. – Накажу обоих!

Папа свернул на обочину и остановился. Отодрал Олежека от моих волос, а меня – от Олежкиных ушей.

– Быстро сел вон туда! – приказал папа Олежеку и показал на место за собой, чтобы развести нас с братом по разным углам. – Ладно он без мозгов, но ты-то чего ведешься, Саш?

Последнее папа спросил, когда мы, успокоившись, поехали дальше.

– Потому что он бесячий. Пап, вы с мамой не задумывались, что это может быть не ваш ребенок? Какой-то он бракованный. В роддоме не могли перепутать детей?

– Сама ты бракованная! – обиженно выкрикнул Олежек.

Так, переругиваясь, но уже без драк, мы добрались до японского ресторана. На этом проблемы не кончились. Мы с Олежеком сцепились из-за места на диване у окна. Напротив было еще одно свободное место у окна, но на стуле, а каждый из нас хотел на диван. Плюс отсюда можно было наблюдать за рыбками в большом аквариуме, а с места напротив – нет. Развернулся нешуточный бой. Папа пытался нас пристыдить, но у него плохо получалось. Посетители ресторана бросали на нас с Олегом осуждающие взгляды, а на папу – сочувственные. В итоге диван отвоевала я – все-таки я пока что была крупнее и сильнее Олега.

– Вот попляшешь ты у меня через пару лет! – зашипел Олег, усаживаясь на стул. – Будешь вообще под столом сидеть.

Я подула в кулак и выдула на Олежека средний палец.

– Саша! – прикрикнул папа с укором.

Он взял себе вок, а нам с Олегом – разные роллы. Зря он набрал нам на двоих, а не каждому свое: за роллы с креветками у нас развернулся очередной нешуточный бой.

– Ты уже три сожрала! Это мои! – вопил брат.

Мы боролись палочками в общей тарелке, каждый пытался ухватить ролл с креветкой. Тарелка превратилась в Бородинское поле, где часть роллов пала смертью храбрых.

– Ничего не знаю, жри своего угря!

– Сама жри угря, креветка – моя!

– А ну перестаньте! Мне за вас стыдно! – шикнул папа, закипая. – Саша, да что с тобой сегодня такое? Ты ведешь себя так, будто тебе пять лет! Уступи ему креветку!

Я оскорбилась.

– А чего, чуть что, сразу Саша? Ему тоже не пять лет, но ему почему-то все можно! «Саша уступи, Саша, ты старше», – передразнила я родителей. – Достали!

Я встала с места и направилась в туалет. Но, проходя мимо Олежки, остановилась. Он как раз положил себе ролл с креветкой. Я смахнула его тарелку со стола. Раздался звон, тарелка разлетелась на осколки, все удивленно обернулись на наш стол.

– Упс! Как жалко! – криво усмехнулась я.

– Уродка! Пап, пап, она это специально! – заверещал Олежек.

На несчастного папу было жалко смотреть. С довольным видом я пошла в туалет. Вот на такой минорной ноте закончился ужин.

Обратно ехали молча, в машине стояла гробовая тишина. Вернувшись домой, я разделась первая и сразу убежала в свою комнату. Упала на кровать, залезла в телефон и залипла в дурацкие ролики. На кухне послышалась возня: папа загружал посудомойку. Через какое-то время в комнату постучались. Вошел папа. По его виду было понятно, что ругать он меня не собирается. Я не отрывалась от телефона и делала вид, что ничего не замечаю. Папа сел на краешек кровати.

– Саш, у тебя все нормально? – обеспокоенно спросил он.

– Да, – буркнула я. – Все прекрасно.

Папа вздохнул:

– Не обманывай. Я же вижу, что-то случилось. Ты последнее время вся на нервах, взвинченная, сама на себя не похожа.

– Это гормоны, пап. Переходный возраст.

– Мальчики? – Папа спросил таким многозначительным тоном, как будто был матерым специалистом по мальчикам.

Сдержать улыбку было невозможно.

– Не-е-ет! – протянула я.

– Значит, это из-за той драки ваших классов? Но ты ведь не участвовала…

Я вздохнула. Папа всегда был моим другом. Официально я папина дочка. Если бы на его месте была мама, вряд ли я бы рассказала, но папа – другое дело. Я убрала телефон в сторону.

– Да. Так получилось, что я случайно проболталась одной учительнице про драку на поляне, и она туда заявилась. Классам из-за этого отменили Осенний бал. А он для всех много значит, все девчонки уже платья купили, вальс репетируют, прически обсуждают. И теперь мне весь класс объявил бойкот.

– Тебе? – удивился папа. – Очень странно. Ты же там со всеми дружишь.

– Да у нас теперь сложно все. – Я не знала, как объяснить папе вкратце ситуацию с войной. – Мы с бэшками в последнее время постоянно ссоримся, все как на иголках.

– Ребята одумаются еще. Куда они без тебя? – Папа ободряюще улыбнулся.

Я хмуро покачала головой:

– Я тоже так думала. Но все так сплотились против меня, думаю, это надолго.

– Да ну, брось. Ты же случайно проболталась. Все обойдется.

Папа развел руки в стороны, и я нырнула в его объятия.

– Прости, пап, за ресторан. Я и правда повела себя как маленькая. Но так все навалилось, еще Олег достал, он меня просто ненавидит, – бурчала я папе в подмышку.

– Да ну брось ты, – прошептал он. – Олег любит тебя, просто вредничает. От битья тарелки-то хоть полегчало?

Я отстранилась и, сделав счастливые глаза, радостно закивала. Папа засмеялся:

– Ну хорошо. Значит, триста рублей сверху ужина за пункт «бой посуды» пошли на дело.

– Ой, пап! – вспомнила я. – Знаешь, в Москве есть такой аттракцион. Это, в общем, комната, где стоит мебель, посуда, прочие вещи. И все это можно крушить, ломать и бить и таким образом снимать стресс. Может, сходим? Классная штука!

– Ничего себе, не слышал про такое! – удивился папа. – Чего только не придумают. Давайте сходим. Только, чур, ты не будешь пулять Олежке в голову тарелками.

– Договорились! И маме понравится, а то она такая груженая сейчас от своей работы.

Теперь я была рада, что он зашел ко мне в комнату. Как здорово, что мы помирились. Я снова обняла папу. И впервые за долгое время мне стало спокойно.