Текст книги "Королевы и изгои"

Урок 3
Техника бега от прошлого: дыхание, ритм, темп

САША

Я всегда была классной активисткой: организовывала праздники и дискотеки, выпрашивала у Инны Григорьевны поездки, занималась сбором средств. Вот и сегодня меня назначили ответственной за Осенний бал. Это значило, что мне нужно написать сценарий, договориться с преподавательницей танцев о репетициях вальса, опросить два класса, кто будет танцевать, и подумать о декорациях.

Дома, наскоро пообедав, я села за сценарий, но мысли были далеки от Осеннего бала. Я все смотрела на свой шкаф. Наконец встала, подошла к нему и вытащила коробку с памятными мелочами. Порывшись, нашла там стопку старых открыток. Они все были от Жени. С милыми и трогательными рисунками его же авторства – коты, медведи, овечки. И с надписями от руки, которые я иногда перечитывала в минуты грусти.

Жасминовый чай с тобой сильнее даже твоей красоты.

Без тебя – словно болеть все лето, Орлик.

Я помнила все фразы наизусть. Никто и никогда больше не писал мне таких слов. Каждый раз, проговаривая их про себя, я чувствовала, как в сердце рас пускаются цветы. Ох, Женька, ну зачем ты вернулся? Когда ты ушел из моей жизни, все стало гораздо проще. Теперь ты ворвался в мою жизнь и хочешь снова все в ней запутать… Изменился ли ты на самом деле? Этот твой взгляд, который я поймала через коридор… Он из нашего мрачного прошлого. Взгляд того сломанного мальчишки, которого я тщетно пыталась починить.

Я все же заставила себя вернуться к делам: погуглила готовые сценарии школьных праздников в надежде на что-нибудь интересное, но безуспешно. В итоге текст я стала писать сама. Вот только воспоминания о нашем с Женей прошлом, которые вихрем ворвались в голову, никак не хотели меня покидать. Их было слишком много, и все такие разные. Теплые, нежные, тяжелые, болезненные.

Мы с Женей учились вместе с первого класса. Каким он был в детстве? Шумным и хулиганистым, но не до такой степени, чтобы учителя закатывали глаза и причитали: «Опять этот Ерофеев». Своими проделками он больше смешил взрослых, чем злил.

Женя был дружелюбным и добрым. Помню, осенью в первом классе в столовой мальчишки, в том числе Шепелюк, Репкин и Ларин, плевали в меня ягодами из компота. Я ревела, потому что они запачкали мое новое платье, пыталась от них убежать, но они меня догнали и, зажав в угол, продолжили плевать.

Женька меня защитил, заслонил собой, так что сам попал под обстрел. Обидчикам не понравилось, что он прервал их игру, они обозлились, стали плевать в него сильнее, чем в меня. Женька толкнул кого-то из них, чтобы расчистить нам проход, взял меня за руку, и мы побежали. Мальчишки ринулись за нами.

Женя бежал вперед так уверенно, будто знал, что делает. Мы оказались на кухне, нас никто не заметил. Женя открыл какой-то шкафчик, мы забрались внутрь и закрыли дверцы. Сидеть в темноте, подглядывая в щелочку за тем, что происходит на кухне, было очень интересно. Обычно ученикам не разрешалось сюда заходить. В этом шкафчике мы чувствовали себя невидимками. С тех пор мы часто приходили сюда так, чтобы нас никто не заметил, наблюдали, как повар готовит еду.

Мы представляли, будто оказались в мультфильме «Рататуй» и мы не в школьной столовой, а во французском ресторане. Я была крысенышем Реми, а Жене мы придумали роль моего помощника.

В день компотной битвы, когда мы наконец выбрались из шкафчика, после уроков вышли из школы вместе. За школой была кленовая роща, и мы направились туда. Все клены, тронутые осенью, стояли разноцветные. Деревья почему-то напомнили мне мармелад, и мы прозвали эту рощу мармеладной. Давали вкусное название каждому дереву. Желтые деревья – лимонные, оранжевые – апельсиновые, бордовые – вишневые…

В эту рощу мы стали приходить каждый день после школы. Делали кучи из листьев, разбегались и прыгали в них. Мы стали лучшими друзьями. Часто ходили друг к другу в гости. Я обожала гостить у Жени. Отчасти потому, что его мама готовила невероятно вкусные бельгийские вафли.

Женька предложил мне выйти за него замуж, а я согласилась. Света нас обвенчала, держа вместо Библии букварь. А потом мы с Женей усыновили много игрушек и стали многодетной семьей. Женька сказал, что построит для нас дом в мармеладной роще. Была зима, и дом он нам сделал из снега. Я говорила, что хочу дом, в котором будет семь комнат (почему именно семь, непонятно). Женя построил из снега стены. Затем взялся за мебель. Я говорила, где что должно стоять, а он «ставил». Так наш дом обзавелся диванами, кроватями, столами и многим другим.

И мы стали играть в семью. Копировали поведение родителей, проигрывали разные сценки из жизни наших семей: готовка, завтраки, ужины, уход на работу, просмотр фильмов, дела по дому, походы за покупками.

Однажды, когда нам было лет девять, мы с одноклассниками хотели после школы провести время вместе и думали, что поделать. Стояла осень, и я предложила пойти в рощу попрыгать в кучи из листьев. Женя посмотрел на меня с обидой.

– Нет, там мокро, лужи, – запротестовал он. – Все листья мокрые. Давайте лучше пойдем на стадион, поиграем в салки на перелазках?

Все поддержали вторую идею, и мы пошли на стадион. Я пристально посмотрела на Женю. Чего это он? Во время игры он не смотрел на меня, не общался со мной. Как будто меня не было. Я поняла, что он за что-то на меня сердится. Но спросила его об этом только после того, как все разошлись. Со стадиона мы шли вдвоем.

– Там ведь не было никаких луж. Почему ты не захотел, чтобы мы все вместе пошли в мармеладную рощу? – спросила я.

Он нахмурился.

– А ты не понимаешь? – спросил он сердито.

– Нет. – Я растерянно хлопала глазами.

Он вздохнул и пошел быстрее. Мне пришлось его догонять.

– Мармеладная роща – особенное место, оно только для нас двоих.

– Но туда же многие ходят, не только мы.

– Все равно, – упрямился Женя. – Пусть ходят. Но когда мы там, то должны быть только вдвоем. Если это будет не так, то это место перестанет быть для нас особенным. Перестанет быть только нашим.

– Хорошо, я поняла.

Слова Жени показались мне логичными. И мармеладная роща стала только нашим местом. Но с тех пор я заметила, что Женю что-то тревожит. Особенно когда мы находились в компании других ребят. Когда я смеялась и дурачилась с другими, Женя становился грустным. Я спрашивала его много раз, что с ним такое, он говорил, что все в порядке. Но как-то в нашей роще все-таки признался:

– Орлик, сколько у нас друзей?

Я удивилась:

– Не знаю… Много.

– Пять?

– Ну…

– Десять?

– Давай считать. Света, Толик, Тимур, Кристя, Егор…

Получилось половина класса.

– Это очень много, – печально вздохнул Женя.

– Так это же, наоборот, хорошо! – удивилась я.

Женя грустно и серьезно посмотрел на меня.

– Но ведь мы же друг у друга всегда будем самыми лучшими друзьями? – спросил он с надеждой.

– Да, конечно. Как может быть по-другому?

Я улыбнулась. Мне хотелось, чтобы Женька тоже улыбнулся, но он оставался серьезным. Даже более того, нахмурился.

– Пообещай, что так будет, – твердо сказал он. – И что ты никогда не найдешь мне замену.

– Обещаю. Саша и Женька – это навсегда.

В тот день эту фразу мы вырезали на клене в мармеладной роще.

Саша и Женька – это навсегда.

После этого Женя успокоился. Как будто вырезанные на коре буквы были чем-то непреложным. И написанное будет существовать, пока живет дерево.

Нам было тринадцать, когда мы впервые сделали вафли самостоятельно. Было это у Женьки, когда мы пришли к нему после уроков. Замешивали тесто, дурачились. Я шутливо намазала тестом Женьке нос. Женька попытался обмазать меня, но я ловко увернулась, и мы стали носиться вокруг стола. Я убегала, а Женька пытался меня поймать.

Наконец он меня поймал и обмазал тестом мои щеки. Затем мы залили тесто в вафельницу. Стали ждать. Были жутко голодные, гипнотизировали вафельницу так, будто от наших взглядов вафли определенно приготовились бы быстрее. На фоне работал телевизор. Там крутили любовное шоу. Мы искоса отвлекались от вафельницы и смотрели в экран.

– Почему все уделяют так много внимания этой сопливой любви, как будто без нее нельзя обойтись? – прогнусавил Женька.

– Почему сразу любовь – сопливая? – обиделась я. – Это прекрасное чувство, и влюбляются все.

– Все ведут себя так, будто любовь важнее всего. Я вот считаю, что дружба важнее. Наша дружба, – поправился он.

– Ты просто никогда не влюблялся, – сказала я. – Когда влюбишься, весь остальной мир исчезнет. Будете только ты и она… И твое сердце сначала сильно-сильно сожмется, затем сильно-сильно забьется, так, будто собирается вырваться из груди и улететь, как птица…

Я забылась, закрыла глаза и ушла из реальности. Затем встрепенулась и открыла глаза. Женька с волнением на меня смотрел.

– Что? – спросила я.

– Я не хочу, чтобы у тебя кто-нибудь появился. И чтобы кто-нибудь вставал между нами.

От этих его слов сердце забилось быстрее.

– Между нами никто не сможет встать, – уверенно сказала я.

Женя подошел ко мне близко. Протянул руку и дотронулся до моих волос. У меня остановилось дыхание.

– У тебя там… тесто, – смущенно оправдался он и в подтверждение своих слов показал мне палец с тестом.

Но затем он не отступил. Остался стоять слишком близко ко мне. А потом потянулся ко мне и поцеловал меня в губы. Это был долгий взрослый поцелуй. Сначала мое сердце сильно-сильно сжалось, затем – сильно-сильно забилось, так, будто собралось вырваться из груди и улететь, как птица… Мне казалось, я стала такой легкой, что оторвалась от пола. Когда нам перестало хватать воздуха, мы наконец отпрянули друг от друга.

Я вопросительно смотрела на Женю, ожидая, что он сейчас объяснит, что это значит.

– Я… Просто… – смутился он. – Не хочу, чтобы кто-то другой забрал у тебя первый поцелуй. Поэтому решил забрать сам.

– А что насчет второго? – хитро спросила я, пытаясь скрыть волнение. – Второй кому-то другому забирать можно?

Женька задумался и нахмурился.

– Нет, второй тоже нельзя.

И он поцеловал меня второй раз. На этот раз мы отпрянули друг от друга, потому что оба почувствовали запах гари. Все сгорело. Женька, чертыхаясь, выключил вафельницу, стал соскребать подгоревшие вафли. Убедившись, что нам не удалось их спасти, мы посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Мы совершенно не расстроились и пообедали остатками вчерашнего ужина, найденного у Женьки в холодильнике. С тех пор, гуляя, мы стали держаться за руки, а еще целовались.

– Никому не позволю забрать твой восемьдесят третий поцелуй, – сказал Женька, когда мы в очередной раз поцеловались. Он считал наши поцелуи и говорил так каждый раз, меняя число.

Мы были счастливыми и влюбленными тринадцатилетними подростками. Но вскоре все изменилось…

Когда мы были в седьмом классе, в школу пришел работать Женин отец, Игорь Валерьевич. Он преподавал историю, и с первого же дня его возненавидела добрая сотня учеников. Отец Жени был из тех учителей, чье лицо в классном альбоме прожигают сигаретой сразу после вручения.

Первый урок у нас он начал без приветствия – зато сразу принялся по очереди выгонять нас к доске. Он спрашивал старый материал и издевался абсолютно над всеми. От него досталось не только тем, кто не мог связать двух слов, но даже зубрилам, цитировавшим учебник и отвечавшим на все вопросы. Он заявлял, что ему не нужны пустые пересказы, а нужно, чтобы мы научились думать и анализировать факты.

– Я крайне разочарован уровнем вашей подготовки, – протянул он в конце урока. – Ни один ответ не вытягивает даже на твердую тройку. Сплошной мусор. А ведь Ирина Андреевна – прекрасный педагог, не верю, что она не вложила в ваши головы хотя бы малую толику ценного. Ну ничего. Я вами займусь. С этого дня история будет для каждого из вас самым важным предметом в жизни. – И он поставил нам всем двойки.

Слово он сдержал. Если в других классах ученики обычно ненавидят физику и химию, то у нас все шли на историю как на казнь. История действительно стала для нас особенным предметом – предметом всеобщей ненависти. Мы ненавидели дни, в которые проходит история, а она была аж дважды в неделю. Ненавидели Игоря Валерьевича. Ненавидели учебники и тетради. Мы ненавидели колонии в Северной Америке и Великую французскую революцию, нена видели Наполеона, Тюдоров и Стюартов, Пруссию, Викторианскую эпоху, Кутузова, Союз спасения, Табель о рангах, Пестеля и Муравьева. Но самое страшное – класс возненавидел и Женьку. Ополчились на него не сразу, способствовало этому несколько событий.

Как-то Игорь Валерьевич так достал класс, что все сговорились бойкотнуть его урок: дать наконец понять, что подобные методы работы – отстой. Но полноценного бойкота не получилось – историю прогуляли все, кроме Жени. С урока Женя ушел с тремя пятерками, а у всех остальных вместо энок стояли двойки. Да и вообще, у Жени особых проблем не было. Все зубоскалили: «Ну конечно, тянет сынка». Но я знала, что это не так. Просто отец по части истории Женю здорово вымуштровал, дома над учебником Женя сидел побольше других, так что его оценки были заслуженными. Только вот, кроме меня, в это никто не верил. Все считали, что Женя получает пятерки по блату, и ужасно бесились. Игоря Валерьевича боялись, никто не мог даже слова пикнуть на уроке. Зато многие отрывались на Жене.

В восьмом классе к нам пришла сразу целая группа новеньких – обидчивых и озлобленных, из любителей травить слабых. Историк почуял новых жертв и вылил на них ушат позора. Вскоре они узнали, что этот демон из преисподней – Женькин отец, и Женька стал уже их жертвой. Они окончательно определили его судьбу: стали открыто издеваться над ним, подначивая других. Тех парней было человек пять, и все они, слава богу, ушли из школы после девятого класса. Но остальные вели себя не лучше. В основном они просто наблюдали: что будет? Как Женя отреагирует?

Чай Жени в столовой солили, учебники рвали, в рюкзак бросали окурки, на стул разливали клей. Когда я стала защищать Женьку? Сразу, как только поняла, к чему все идет. Больше всего на свете я ненавижу конфликты. Почему люди не могут жить в мире? Неужели им больше нечего делать, кроме как выяснять отношения?

Я пыталась убедить класс в том, что Женя получает пятерки заслуженно и не виноват в том, что для остальных история похожа на ад. А то, что он защищает отца и встает на его сторону, абсолютно нормально, они же семья, и жить Женьке с ним, а не с одноклассниками. Но меня никто не слушал. Нам было всего по четырнадцать-пятнадцать лет, мы плохо умели решать проблемы и не видели полутонов.

Настроение Жени тоже менялось кардинально. Общение с ним напоминало бесконечные киндер-сюрпризы – никогда не знаешь, чем все обернется. Может, день пройдет хорошо и мы будем гулять, держась за руки, и затем на последнем ряду кинотеатра Женя никому не даст забрать у меня четыреста тридцать девятый поцелуй, а в ночи будем обмениваться по телефону забавными мемами и нежными любовными сообщениями… А может, поссоримся из-за ерунды, он в очередной раз заявит, что я ему не нужна, и прогонит меня, и вечером я буду реветь в подушку. Вот вчера все казалось нормальным: мы были зашибись какими друзьями, он плел мне косу и, так как не было заколочек, держал несколько от деленных прядей в зубах. А сегодня все изменилось: я хочу к нему подсесть, а он молча демонстративно отсаживается. И все это – при одноклассниках. Они смотрят на меня и то ли осуждают, то ли жалеют. В глазах вопрос: «Чего она с ним нянчится?» В такие моменты я испытывала ужасный стыд. Женя знал, как уколоть и унизить меня даже без слов. Было стыдно и за него, и за себя.

Как-то одноклассники бросили Женю в мусорный контейнер. Я хотела помочь ему выбраться, а он с такой злостью и силой отбросил мою руку, что мне стало больно.

– Отстань! – рявкнул он.

– Чего ты такой? Я помочь хочу!

– Мне не нужна твоя помощь!

Женя выбрался сам и, не смотря на меня, пошел. Я догнала его.

– Злись на кого угодно, но не на меня, понятно? – бросила я ему.

Он остановился, развернулся и злобно сверкнул глазами:

– Так чего ты меня терпишь?

Эти его слова повергли меня в шок. Я прочитала их как «Давай расстанемся». До этого между нами не было ни намека на то, что мы однажды сможем расстаться. И вот это произошло. Я испытала сильнейшую боль. Осталась стоять на месте, растерянная. Не могла найти нужных слов. Женя еще какое-то время злобно на меня смотрел, будто винил меня в своих бедах, и ждал ответа на свой вопрос. Не дождавшись, махнул рукой и ушел. В этот раз я не стала его догонять.

В ту ночь я много плакала. Но решила, что останусь с Женей несмотря ни на что. Ему очень плохо, и поэтому он сказал эти обидные слова.

Женя извинился на следующий день. Подошел ко мне в школе, без приветствия крепко обнял и долго не отпускал.

– Орлик, Орлик, Орлик. Прости, что вспылил, – шептал он мне на ухо. – Я такой придурок. Ты у меня одна, единственная, самая замечательная, самая красивая. Единственный человек на всей земле, кто мне сейчас действительно нужен.

И от этих его слов я окончательно растаяла.

Он отстранился, взял мое лицо в ладони и стал покрывать его поцелуями. И тогда я решила, что не оставлю его в беде. Даже если он наговорит мне кучу гадостей, даже если будет гнать от себя прочь. Я нужна ему, а чувство, что ты кому-то нужен, невероятно поднимает дух и дает силы. А через день, наговорив мне много обидных слов, он снова меня прогнал…

Я ругала себя на чем свет стоит. Повторяла, что нормальные люди в такие ситуации не попадают. Хотелось оставить его: пусть живет как хочет и со своими проблемами разбирается сам. Но что-то мешало – наверное, воспоминания, ведь хороших часов у нас было больше, чем плохих. И вафли с нутеллой, которые он так вкусно готовил, и косы, и странные слова, сказанные на эмоциях: «Ты мое все, Сашка. Весь мой мир. Я полноценно живу только рядом с тобой. А в остальное время я как кот Шредингера, понимаешь? И жив, и мертв одновременно». Но бывало, я слышала и совсем другие слова: «Чего ты возишься со мной? Оставь. Иди к своим. Мне не нужны твои помощь и жалость. Тебе меня не исправить, я такой, какой есть. Меня все ненавидят, и тебе это не изменить». Бывали и дикие дни, когда он просто впадал в бешенство: «Пошла прочь, надоела. Ненавижу, бесишь! Ты дрянь, ты мне отвратительна». И так по несколько раз на неделе. Сегодня он один, а завтра уже другой, но ты готова простить ему все ради вот этого «Я без тебя как кот Шредингера, считаю минуты, когда снова тебя увижу». Женька был для меня уравнением, которое я мечтала решить. Но это оказалось невозможно – слишком много переменных.

Женя ушел в девятом классе после жуткой трагедии. Я думала, что он не вернется. Но ошибалась.

* * *

Проблему с окном решали несколько дней: вызывали родителей вандалов и пытались стрясти с них деньги. И вот я увидела, как Марк ходит по школе со свеженьким фингалом – побочный эффект похудения семейного бюджета. Марк всегда стеснялся семьи, не самой благополучной.

Как-то перед родительским собранием я видела у школьных ворот Марка и его отца. Последний был сильно навеселе, небритый и помятый, шатался. Марк его не пускал, обратно разворачивал. На собрание Черепанов-старший в итоге не пришел: видимо, Марку удалось отправить папу домой.

Жизнь тем временем продолжалась. Вскоре у нас состоялось знакомство с новой училкой русского и литературы – классной руководительницей бэшек. На ней была очередная юбка-карандаш, на губах – неизменная винная помада. Валерия Антоновна напи сала на доске свое имя, затем попросила каждого по очереди встать, представиться и назвать последнюю прочитанную книгу. Сначала мы вставали неохотно, но затем втянулись.

Наступила очередь Малика. Он встал, представился и сказал, что последняя его книга – инструкция, как открывать пивной бочонок. Класс взорвался хохотом. Удивительно, но Валерия Антоновна тоже засмеялась. А вот от старой русички за такое можно было и двойку схлопотать. Я поняла, что Валерия Антоновна адекватная и особых проблем с ней быть не должно. Это радовало: русский и литература – мои слабые звенья.

После уроков я столкнулась с Женей – он ждал меня у школьных ворот.

– Ты домой? Можем пойти вместе, – предложил он.

Я растерялась. Нужно было срочно что-то придумать и сбежать.

– Ой, нет, мне еще на почту. Увидимся завтра! – И я поспешила в противоположную сторону, планируя вернуться домой другим путем.

Я старательно избегала Женю: мне совсем не хотелось с ним общаться. Я боялась, что он снова что-нибудь выкинет… а еще не доверяла самой себе. Когда я находилась рядом с Женей, мой разум куда-то уплывал. Женя странно на меня действовал: я будто выпадала из реальности. Видела все искаженно, готова была все ему простить. Но когда Жени рядом не было, я на все смотрела объективно и трезво. Я не собиралась его прощать, даже если он действительно изменился. Он совершил ужасный поступок и дол жен понимать, что такое прощать нельзя. Он может начать новую жизнь с нуля после всего, но уже с другими людьми. И с его стороны пытаться наладить между нами отношения – это просто дикость! Но действительно ли он хочет именно этого – восстановить между нами отношения? Пусть хотя бы просто дружбу?

Я не понимала, как он теперь ко мне относится. Перед тем как в девятом классе Женя ушел, кое-что произошло. Я поступила с ним жестоко – предала его, когда он нуждался во мне сильнее всего. Я боялась, что он возненавидел меня, но… зачем тогда он сейчас сам идет на контакт? Он действительно больше не злится? Или задумал что-то, хочет втереться в доверие, чтобы… Чтобы что? Ох, я совсем запуталась!

Очнувшись, я заметила Ваню. Он стоял посреди дороги, спиной ко мне. Я подошла и увидела у него в руках какой-то клочок бумаги.

– Вань! – позвала я, но он не отреагировал. Вообще он чем-то напоминал статую. Я осторожно тронула его за плечо. – Эй, у тебя все нормально?

Минаев повернулся ко мне. Я отпрянула: его лицо было белее мела, губы дрожали.

– Что случилось? – Догадка была ужасной. – Что-то с мамой?

Трясущейся рукой Ваня протянул мне листок, оказавшийся запиской. Я прочитала: «Твоя мама умирла».

– Откуда это?

– В куртке было…

Казалось, он сейчас упадет в обморок.

– Постой, постой. Давай разберемся. Ты звонил маме?

– Нет, боюсь, – пролепетал он.

– Не бойся! – с напускной бодростью велела я. – Уверена, что это чья-то тупая шутка. Давай, доставай телефон и звони при мне.

Ваня послушался. Оказалось, что у мамы все в порядке.

– Ну, вот видишь! – Я надеялась, что мой тон звучит ровно. – Все хорошо же. Так что это просто кто-то пошутил…

– Так нельзя шутить, – произнес Ваня тоном ослика Иа-Иа.

– Согласна. Узнать бы, кто это.

– Да я знаю, кто это, – вздохнул он. – Бэшки. Все еще думают, что это я настучал. Черепанова видела? Ему отец врезал за окно. Уверен, это он. Мстит.

У меня заныло сердце, стоило представить, чем может обернуться эта дурацкая записка. Теперь уже ашки придут к бэшкам с наездом?

– Да не мог он, – попыталась возразить я. – Марк нос сломать может, но записки – это не его почерк.

Я не знала, чего хочу больше, – справедливости или чтобы все как-то улеглось само. Гораздо удобнее был бы второй вариант: нам с бэшками еще вместе участвовать в репетициях бала, учить вальс, готовиться. В неделю у нас два урока физкультуры, и один из них общий. И мероприятия всегда совместные. Записка может всех рассорить – и никаких мероприятий вообще не будет, сядем все в лужу. Но в то же время я понимала: подбрасывать такие вещи ужасно. Лучше все рассказать учителям.

– Вань, давай Валерии покажем? – предложила я. – Она же учитель русского все-таки, вдруг сможет определить почерк? Недавно диктант был…

Ваня неожиданно заупрямился, даже сжал губы:

– Нет. Никаких учителей.

– Что тогда будем делать? Выкинем ее?

– Нет, сохраним. Это улика. – Ваня убрал записку в карман. – А завтра решим.

Ваня скомканно попрощался и ушел. Я догадывалась, что он хочет показать записку Панферову. И это не сулило ничего хорошего…

На удивление следующий день прошел мирно, без шума. Но уже через день утром грянула буря: перед первым уроком Ванек ворвался в класс как бешеный.

– Минаев, что с тобой? Тебе вставили клизму с перцем? – пошутил кто-то.

Ваня не удостоил его ответом. Вместо этого он вывалил на парту записку и маленький похоронный венок, а затем рассказал, что второй день подряд обнаруживает такие «подарочки» в своих вещах в раздевалке. Одноклассники впечатлились. План, который тут же придумал Панферов, а остальные поддержали, мне не понравился.

– Это неправильно и незаконно! – заспорила я.

– А подбрасывать такую гадость законно? – Север послал мне колючий взгляд.

– Я считаю, что подобные проблемы должны решаться на уровне учителей, – упиралась я. – Это их тоже касается, пусть ищут и наказывают виновного!

Север тут же вспылил:

– Ты пытаешься приплести учителей к любой проблеме.

– Я просто пытаюсь решить проблемы без насилия!

Панферов резко приблизился и, прищурившись и сдвинув брови, сурово посмотрел на меня:

– Может, ты у нас и на бэшек стуканула, когда они окно разбили?

Его глаза сейчас были цвета стали. Ни капли голубизны: шторм в ледяном океане. Теперь вспыхнула я:

– Давай еще куда-нибудь меня приплетем! Может, я и на Репкина стуканула в восьмом классе, когда он унитаз разбил?

Север вздохнул и не стал углубляться в тему:

– Ты не видишь границы, Саш. Когда можно вмешивать учителей, а когда нет.

– Мы живем в двадцать первом веке, – отчеканила я. – Сейчас насилие – не панацея от всех проблем. И все, что вы решили, незаконно.

Панферов окинул меня таким взглядом, будто я сморозила глупость. На его лице заходили желваки, было видно, что своими выпадами я его рассердила. Его ледяное величество не привыкло, что с ним вступают в спор. Но на мою реплику он не ответил, спор иссяк.

И вот на большой перемене половина ашек двинулась к бэшкам в кабинет – с самыми грозными намерениями. Мне тоже пришлось пойти. Должен же кто-то сгладить конфликт и не допустить драки. Хотя бы попытаться.