Текст книги "Записки военного музыканта. Полная версия"
Автор книги: Алена Шенк
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
А началось всё так
Не прошло и пяти дней, как мы облачились в военную робу и старшина повёл нас на конюшню знакомить с закреплёнными за нами лошадьми. Заставил хорошо запомнить эскадрон, взвод и кличку закрепленной лошади. Затем терпеливо учил нас оседловке и расседловке, поминутно напоминая о том, что это нужно делать быстро и правильно, чтобы укладываться в положенный норматив, лошади холку не натереть и по тревоге не оказаться в хвосте. Началось практическое обучение верховой езде. Когда я в первый раз услышал команду: «По кругу манежа по одному ша…гом....ар....ш!», я немного струхнул, но признаваться в своей слабости не хотелось, и я старался быть собраннее и внимательнее. Сделав несколько кругов по манежу, нас стали учить выполнению команд «Вольт налево (направо)», это означало, что мы должны были сделать самостоятельный маленький круг в соответствующем повороте и затем снова продолжать движение по большому кругу манежа друг за другом. Как-то, пытаясь чище выполнить такой поворот, моя нога выскочила из стремени. Я пытался ногой его поймать, но у меня ничего не получилось, тогда я нагнулся и рукой стал пытаться поймать стремя и накинуть его на ногу, но и это у меня не получалось. Лошадь, неуправляемая, вышла на середину манежа, а я, всё ещё нагнувшись, ловил стремя. “Шаркин, что там у вас случилось?" – спросил старшина. «Шпоры потерял, товарищ старшина», – ответил я. Раздался громкий и дружный хохот. «Наверное, все-таки, стремя, а не шпоры», – смеясь, поправил старшина. – «Так точно, стремя, товарищ старшина!» Хохот усилился. «Отставить смех», – скомандовал старшина. Старшина подъехал ко мне и помог поймать стремя. Потом он дождался, когда я занял своё место в строю, и подал новую команду: «Рысью марш!» Вслед за головным двинулись рысью по кругу и остальные. Нас стало трясти, как лихорадочных. Чтобы не вывалится из седла, новички все как один схватились за луку седла. «Не держаться за луку, облегчаться!» – командовал старшина. Несмотря на то, что нам объясняли и показывали, как нужно облегчаться, трудная наука приподнимать зад, опираясь на стремена в такт движения лошади, на первых порах у нас не получалось. Спокойно и настойчиво обучал нас старшина нелёгкому делу кавалериста. Сверх-ускоренный метод обучения, к сожалению, успехов не имел. Трое новичков быстро набили себе зады и вынуждены были их лечить.
Через несколько дней я обратился к старшине, чтобы мне дали справку о том, что я зачислен добровольцем в Красную Армию, и увольнительную, чтобы я полностью мог рассчитаться на работе. Через несколько дней дирижёр вызвал меня в канцелярию, оглядев меня с головы до ног и признав мою экипировку приличной, вручил мне справку и увольнительную, а также велел уточнить, почему не появился Буканов. Старшина провёл со мной необходимый инструктаж. В приподнятом настроении и с увольнительной на двое суток я уже предвкушал радостные встречи неожиданного моего появления перед друзьями и родными в форме военного кавалериста. Я хорошо уложился в положенный срок. Рассчитался на работе, где неожиданно для себя, кроме зарплаты за проработанные дни, получил ещё и выходное пособие в размере двухнедельного заработка, как ушедшему добровольно в ряды Красной Армии. Повидался с Букановым и ещё раз поблагодарил его за внимание и хлопоты. Он, радостно улыбаясь, похлопал меня по плечу и пробасил: "Ну вот, а ты боялся!" Договорились, что скажу дирижёру, что он передумал служить, так как поступил работать в кино и на заочную учёбу. Затем я побывал в кружке, сдал инструмент и показался ребятам в форме. Заскочил в Литейный переулок, и как гусар, лихо козырнул сестричкам. Неожиданное появление в военной форме вначале вызвало у них недоумение, но затем, за чаем первый шок прошёл. Была неожиданность и для меня. У Зины, которая тогда уже была знакома с Николаем проходили свадебные подготовки. Описываемые события происходили во второй половине октября 1931 года, но я хорошо запомни изумлённые глазки Алика, когда он разглядывал звёздочку на фуражке и шпоры на сапогах, ему тогда шёл 7-мой год. И хотя шпоры были грубые красноармейские, а не командирские, и звон их при ходьбе был низкого качества, но для него и это казалось каким-то особым мальчишеским совершенством.
Вернувшись в полк, я доложил старшине и дирижёру о том, что Буканов поступать в оркестр передумал. На что дирижёр ответил: "Я так и предполагал это ещё с первого дня".
Приближалась 14-я годовщина Великой Октябрьской Революции. Оркестр усиленно готовился к участию в параде на Красной площади, нам троим было обидно, что мы не сумели подготовиться к этому торжеству и вынуждены были заниматься лечением своих задов. Однако в предпраздничной суете забот хватало и нам. Кроме занятия на инструменте, мы изучали уставы и готовились к принятию присяги. 7-го Ноября всех, кто не поехал на парад по каким-либо причинам, построили на плацу. Не принявшие ещё присягу были построены в две шеренги, а таких набралось немало, и мы торжественно повторяли за помощником начальника штаба бригады слова присяги. Прошло примерно около 3-х месяцев, я сам заметил, что сделал значительные успехи, уже прилично держался в седле и мог играть в конном строю легкий репертуар, но хорошо понимал, что нужно еще работать, чтобы хорошо освоить и технику владения инструментом, и верховой езды необходимых музыканту-кавалеристу. Физическая подготовка в пределах нормативов давалась мне неплохо, а вот прыжки через Кобылу долгое время мне не давались, однако к приближающемуся смотру по строевой и физической подготовке я всё же её (то бишь "кобылу") одолел. Много помог в этом деле, и не только мне, Лёня Князев. Он, хотя и поступил в оркестр вместе со мной, один из нашей 4-ки был гимнастом 2-го разряда. До поступления на службу в оркестр он у себя в Карабанове занимался в гимнастической секции. На бригадных смотрах по физической подготовке был среди участников показательных выступлений, а по прыжкам даже лучшим. Его сложнейшие прыжки принимались с восхищением, и особенно прыжок с далеко отставленным трамплином через "кобылу", на которой примерно в 40 см от дальнего края клались один на другой штук 7-8 шлемов, принимался с особенным восторгом. В отношении успеваемости на инструменте дела мои тоже заметно продвинулись. Но, когда к нам из Киева приехал на сверхсрочную службу прекрасный тубист Миша Костяков, обладавший сильной техникой и хорошей читкой с листа, мне стало ясно, какой "непочатый край" работы мне предстоит. Работать над инструментом я стал очень много. Подъем в кавалерии по сигналу дежурного трубача (кроме выходного дня) был в 5 часов утра и все, кроме занятых в наряде, бежали на конюшню чистить, кормить и поить лошадей, затем перекур, зарядка и туалет. На всё это отводилось примерно около часа. Музыканты в это время имели возможность поспать, и не только потому, что считались привилегированной публикой, но ещё и потому, что лошадей своих мы не имели, и почти все выходные были заняты обслуживанием разных мероприятий, то у шефов, то по гарнизону. Я обычно поднимался по общему подъему, брал бас, уединялся в каком-нибудь скромном уголке и начинал самую нудную, но самую необходимую работу, "тянуть гаммы". Подобное занятие требует большой выдержки и терпения, оно очень скучное, но необходимое. Этими скучными занятиями отрабатывались и звук, и дыхание, и динамика, чёткое пианиссимо, фортиссимо, крещендо и т.д. Немало потрудился и в общественной работе, выполняя все поручения старшины, по художественному оформлению нотных папок и альбомов. Я уже не терял "шпоры", неплохо брал на коне несложные барьеры, немного научился рубить шашкой, быстро осёдлывать, рассёдлывать и вьючить седло и уже чувствовал себя кавалеристом.
Время летело. Подошёл праздник 1-го Мая (1932 г.), к нему готовились особенно тщательно и обновляли репертуар. Предстояло проехать от Хорошевских казарм до Красной площади, а на самой Красной площади равнение должно было быть особенно чётким. Маршрут предстоял немалый, мимо больницы Боткина с выездом на Ленинградское шоссе, мимо Белорусского вокзала по улице Горького, тогда у неё было два названия, от Белорусского вокзала до площади Маяковского она именовалась 1-я Тверская-Ямская, а дальше – просто Тверская. На всём этом пути оркестр должен исполнять марши, вальсы и небольшие несложные пьески. Игра в конном строю, хоть и ведётся на аллюре (шагом), однако требует особого навыка. Когда выехали на Ленинградское шоссе, население города стояло на тротуарах живым коридором и бурно приветствовало свою любимую Красную кавалерию, а если при этом и исполнялась ещё и песня "Мы Красная кавалерия, и про нас речистые былинники ведут рассказ…..", то приветствие, ликование и восторг были безграничны. Нетрудно себе представить, в каком приподнятом настроении я находился, видевший и переживавший всё это впервые. Обратный путь был несколько другим, окружным путём, так как Ленинградское шоссе было уже занято шествием демонстрантов. Командовал парадом на прекрасном коне видный военачальник, командующий Московским военным округом Корк. Принимал парад тоже на коне народный комиссар Красной Армии Климент Ефремович Ворошилов. На трибуне Мавзолея стояли военачальники, герои гражданской войны Тухачевский, Будённый, Якир, Уборевич, Городовиков и др. Сопровождал парад сводный тысячетрубный оркестр, в котором потом пришлось и мне участвовать. Оркестром управлял главный дирижер и инспектор оркестров Красной армии комбриг Семён Александрович Чарнецкий. Парады на Красной площади были всегда торжественно-впечатляющи, но когда это было впервые, то возвышенное чувство едва ли с чем либо сравнимо.
В первые в лагерь
По возвращению с парада нам был устроен праздничный обед, а вечером в клубе – концерт и танцы. Большое впечатление на меня произвёл концерт нашего оркестра, и не только потому, что я был непосредственным участником-исполнителем, но и потому, что я ещё не умел отличать настоящего художественного исполнения от простых, порой дешёвых, эффектов, это пришло гораздо позже. Концерт в целом был неплохо подготовлен, а программа была подобрана по советам опытных музыкантов с учётом того, что слушателями-зрителями будут в основном воины-кавалеристы. Концерт был принят хорошо, так как исполнялись вещи, близкие для военных вообще, и для кавалеристов в частности. Художественная картинка «Поход на рассвете», её раскрытию помогали умело вставленные кавалерийские сигналы. «Торжественная увертюра – Победа Октября» заканчивающаяся апофеозом, в котором прослушивалась художественная обработка Интернационала с выстрелами, которые делала специально подготовленная группа красноармейцев за сценой. Эти внешние эффекты вызвали у неискушенного слушателя-зрителя бурю восторга. Послышались крики «Браво! Молодцы!» и т.п. Я, хоть и был в числе исполнителей, но в то время только начинающий и тоже неискушенный. Командир полка (латыш по национальности), кавалерист до мозга костей, и хорошо разбирающегося в музыке, вышел на сцену и поблагодарил дирижёра. Он отметил, что ему удалось за короткий срок подготовить и хороший коллектив, и хороший концерт.
На следующий день, на построении оркестра дирижёр объявил нам что: "Завтра будет уже не художественная картинка "Поход на рассвете", а самый настоящий поход, который начнется задолго до рассвета. Другими словами, завтра в конном строю выезжаем в лагерь". Конечно, разговор о лагерях вёлся давно. Говорили и о том, какие трудности ждут новичков в походе, кто останется в лагере обслуживать полк, а кто будет в городе играть сезон в парке отдыха. Я, конечно, попал в группу старшины по обслуживанию полка в лагере. Меня это не огорчило, ибо я понимал, что мне ещё много нужно заниматься, а в лагере для этого времени будет достаточно.
Поход предстоял 65 километров до станции Кубинка. Там размещалась вся бригада. Отбой в этот день был сделан значительно раньше обычного. В 3 часа ночи по сигналу дежурного трубача мы уже бежали на конюшни. Седловка, полковое построение, небольшой осмотр командиром бригады – и вот мы в пути. Привал был намечен в роще, примерно в 43 км от Москвы в районе станции Галицыно. Аллюр в походе применялся только рысью и шагом примерно в равном соотношении. Раза два-три за этот отрезок пути шли на поводу, то есть своими ножками, давая некоторое облегчение лошадям, да и сами разминались от длительного сидения. По команде "можно курить" заядлые курильщики облегченно вздыхали, говоря при этом: "Наконец-то!" Для некоторых из нас подобный поход был первым. Без накладок не обошлось, и, как ни странно, начало положил один из наиболее опытных и бывалых кавалеристов оркестра, сверхсрочник эсный басист Соколов. Когда ехали на аллюре шагом, его лошадь чего-то испугалась, сделала неожиданный рывок и споткнулась. Зазевавшийся Соколов вместе с инструментом вылетел из седла, и хоть всё обошлось благополучно, пары приличных вмятин в только купленном к сезону басу избежать не удалось. Дирижёр поднял вверх руку и показал три пальца, что совершенно ясно означало: три наряда вне очереди, ну, а дальше пошло и поехало. Дирижёр явно потерял контроль над собой, и за малейшие промахи добрая половина сверхсрочников оркестра отхватила по два-три наряда. По шеренгам оркестра прокатился шёпот "сезон накрылся". Когда в Галицино был сделан привал на обед и отдых и едва лошади были рассёдланы, обнаружилось серьёзное "ЧП": у лошади тенориста Кутузова оказалось натёрта холка – лошадь вышла из строя, а тут уж наказание получил не только Кутузов, но и дирижёр. Едва утихли страсти с этим "ЧП", тут же произошло и ещё более серьёзное "ЧП".
Лошадей поили по-эскадронно в порядке очерёдности, а я был назначен дневальным при коновязи, а это означало, что я не только не отдохну и пообедаю в последнюю очередь, но и должен буду внимательно следить за лошадьми, и не дай бог, чтобы они "поссорились". Лошадь старшины повёл поить трубач Князев, при приближении к реке лошадь захандрила, стала вырываться. Князев пытался её удержать, но разгоряченная лошадь встала на дыбы и передними ногами ударила его по голове. Потерявшего сознание Князева унесли на носилках. Последствия для него оказались очень тяжёлыми. Была рассечена губа и выбито 4 зуба. Забегая вперёд, скажу, что по возвращении из госпиталя Князев уже не смог играть на трубе и дослуживал службу на альту. Это второе "ЧП" ещё больше усугубило наше состояние и настроение. Вторую половину пути мы ехали подавленными, играли без воодушевления, и в голове сверлила мысль, как там Князев, какими будут для него последствия!
По прибытию в лагерь все, кто был намечен оставаться в лагерях, начали устраиваться в палатках, заботливо приготовленных для нас заранее посланными "квартерерами", а остальные гадали и ждали, что будет с ними. Будет ли команда идти на поезд для возвращения в Москву или… Дирижёр не появлялся, начало темнеть, и хотя ребята бодрились и шутили, но всем стало ясно, что сезон накрылся. Вскоре пришёл дирижёр, увёл всех тех, кто должен был остаться в городе играть сезон, а через некоторое время они стали появляться с ношами и уходить за новыми. Нам пришлось им изрядно помогать. Необходимо было срочно поставить ещё три палатки. Сверхсрочники начали ворчать, что не взяли с собой самого необходимого. Старшина как мог успокаивал ребят, обещая в первый же выходной отпустить их в город. Устроились все поздновато, где-то около часу ночи, и в лагере "замерло всё до утра". Со следующего дня лагерная жизнь оркестра началась согласно всем распорядкам. До открытия летней работы "Сокольнического парка" и до начала сезона, оставалась примерно неделя. Чтобы не платить неустойку, пришлось срочно подыскивать другой оркестр, а это удалось сделать только на первые несколько дней. Но затем всё обошлось очень просто. Как только до командира полка дошла вся эта история с сезоном, он вызвал к себе дирижёра, сделал ему хорошую накачку и приказал ехать играть сезон. Музыканты шутили, что якобы командир полка сказал дирижёру: "Можешь сезон не играть, но неустойку заплатишь из своего кармана!
Неприятный осадок от всего случившегося остался и привёл к тому, что многие хорошие музыканты стали поговаривать о переходе служить в другие оркестры. После возвращения из лагерей заключительную часть сезона мы стали играть полным составом. После Октябрьских праздников, часть музыкантов уволилась. Авторитет дирижёра резко упал. Кроме того, он был замешан в каких-то неблаговидных любовных проступках, что привело к тому, что его вскоре перевели от нас куда-то на Дальний Восток.
10 дней в Ленинграде
В полку была создана футбольная команда. Из оркестра в неё вошли: Женя Князев (после возвращения играл уже не на трубе, а на альту), Саша Виноградов (солист кларнетист) и Николай Карасёв, игравший на большом барабане. Николай до армии играл в какой-то клубной команде, был он высокого роста (190 см, если не больше), играл в защите превосходно, как в футболе, так и волейболе, равных ему не было ни в полку, ни в бригаде. Команда подобралась неплохая, но не было вратаря. Карасёв знал, что я когда-то играл вратарём в юношеской команде коммунальников, и решили попробовать меня. Хотя проба не дала положительных результатов, выбора не было, а «на безрыбье и рак рыба». Так что ворота нашей полковой команды пришлось защищать мне. Где-то к концу лета 1932 года в Ленинграде проходил финал летней спартакиады профсоюзов. Бригаде, являющейся подшефной ВЦСПС, было прислано приглашение быть гостями на спартакиаде и принять участие в соревнованиях по футболу и волейболу между гостями. Количество приглашённых строго ограничено, и при комплектовании команд в первую очередь отбирались кандидатуры, подходившие сразу в обе команды. Таких было не так уж много, но первым из них был наш барабанщик Николай Карасёв. Когда команды были укомплектованы, то для их тренировки были созданы и вторые сборные. Во вторую сборную по футболу из оркестра включили Князева и меня. После нескольких тренировочных встреч по бригаде, специальным приказом был объявлен список едущих в Ленинград. Ни Князева, ни меня в этих списках не было. Это нас не удивляло, хотя желание поехать было велико, и поэтому мы с доброй завистью поглядывали на счастливцев. Однако удивление и радость мы ощутили за день до отъезда, когда пришёл дополнительный приказ и наши фамилии были тоже включены в списки. Как потом выяснилось, что ряд игроков, а в том числе и вратарь, оказались членами снайперских команд полков и бригады, и должны были почти в это же время защищать честь полков и бригады в окружных соревнованиях, и отпустить их было никак нельзя. Для меня это была такая удача, о которой я не мечтал и во сне.
Приехали в Ленинград, разместились в казармах какой-то воинской части, находившейся в лагерях. Начальник группы, командир эскадрона нашего полка Готлиб, в петлицах которого было по 4-е кубика, отправился доложить о прибытии и оформить все необходимые документы. Кстати, он же руководил комплектованием команд и, ему я и был обязан своей удачей. Через несколько часов Готлиб появился в казарме, имея уже на всех специальные удостоверения и значки, дававшие право в течение всей Спартакиады бесплатного проезда на всех видах городского транспорта (имелись в виду трамвай и автобус), метро и троллейбусов тогда ещё не было. Были выданы и специальные талоны на питание. Питались мы на большой фабрике-кухне, отданной на это время в распоряжение участников спартакиады. Организовано всё было очень здорово, и хотя питание было 3-х разовым, нам оно казалось верхом совершенства. Качество было прекрасным, а нормы удовлетворяли даже самых прожорливых. На первые блюда, сахар, хлеб, булочки, гарниры, кофе, какао ограничений не было. Мы, как и другие гости спартакиады, (это, кроме подшефных организаций ВЦСПС, в основном представители союзных республик) должны были сыграть несколько встреч по футболу и волейболу. Нас разбили на группы, а победители групп входили в полуфинал и затем в финал. Мы в полуфинал и в финал не вышли, и сыграли всего по две встречи, как в футбол, так и в волейбол. Лично я сыграл всего в одной встрече, в самом конце которой был крепенько травмирован, и уж до самого отъезда находился в роли наблюдателя-болельщика, и залечивал свои синяки и ссадины.
Но сам матч остался приятным воспоминанием на всю жизнь, и поэтому позволю себе рассказать о нём немного подробнее. Играть нам выпало на 2-й или 3-й день после открытия спартакиады с I сборной Узбекистана. Мы, конечно, предполагали, что потерпим поражение, но решено было оказать должное сопротивление. Поначалу матч для нас даже сложился удачно, помнится, первые 7-8 минут игра была даже равной, причём в какой-то момент узбеки в своей штрафной площадке грубо сбили нашего нападающего, и судья назначил пенальти. Бить пенальти было поручено самому лучшему игроку нашей команды Коле Карасёву. Сделал он это блестяще. Мы повели в счёте но, на этом наши успехи окончились. Узбеки стали атаковать настойчивее, уверенней и точнее. Голы посыпались в наши ворота один за другим, только в течение первого тайма 4! В наша команда поникла духом и игра ослабла. Потом, основная задача для нас была не допустить разгрома, и не довести счёт до двухзначного числа. Понятное дело, что львиную долю вины в таком крупном поражении стали взваливать на вратаря. При счёте 6:1 в самом конце матча, нападающий узбеков прорвался на штрафную площадку и остался один на один с вратарём, и стоило ему чуть-чуть замешкаться, как я бросился ему в ноги, и гол, казавшийся неминуемым, был спасён. Мне казалось, что я в какой-то мере, хоть в самой малой, реабилитировал себя. Эта "реабилитация" обошлась мне "дороговато", продолжать играть я уже не смог. Заменивший меня запасной игрок, один из волейболистов, умудрился за 3-4 минуты до конца пропустить ещё 3 гола. До конца спартакиады я так и не смог полностью оправиться и больше на поле не выходил. В последующих встречах заменивший меня вратарь стоял настолько скверно, что всем стало казаться, что мы проиграли даже те игры, которые могли бы выиграть. Кое у кого нашёлся здравый смысл, и это в первую очередь у руководителя группы, и его поддержал наш лучший спортсмен и признанный авторитет Коля Карасёв. Вывод был объективный: "мы просто были слабы для таких соревнований".
Однако все это ни в коей мере не испортило нашего приятного впечатления от поездки. Для нас было организовано много приятных мероприятий: посещение Эрмитажа, Петропавловской крепости, Зимнего дворца и других достопримечательностей Ленинграда. Мы побывали на футбольном матче сборных Москвы и Ленинграда, в котором играли звёзды футбола того времени. Это москвичи: вратарь Соколов, нападающий Канунников, центральный защитник Селин. Ленинградцы: Бутусов, Богатырёв и другие. На этом матче со второго тайма вышел играть в партнёры к Бутусову тогда ещё совсем мальчишка, будущая звезда советского футбола Пётр Дементьев. Болельщики ласково называли его Пека, и до конца матча с трибун стадиона только и слышалось "Пека, давай"! В выходной день была организована прогулка на катере по Финскому заливу с посещением Петергофа, а вечером посещение Мариинского оперного театра, где мы с большим восторгом посмотрели оперу Мусоргского "Хованщина". Довольные, а большинство из нас просто счастливые, вернулись в родную Кубинку, и ещё долго-долго делились впечатлениями от поездки и гордо носили значок участника спартакиады.
При первой же возможности я навестил сестёр и тоже поделился с ними своими приятными впечатлениями о поездке. Время шло, я потихонечку осваивал нелёгкую науку конного дела и своей новой профессии, в этом мне много помогал наш новый дирижёр Лещинский. По возвращении из лагерей на зимние квартиры его изредка навещал брат, тубист Большого театра, и педагог Московской консерватории. По просьбе брата он несколько раз и понемногу уделял мне внимание, и мне было приятно выслушивать его замечания: "ну, земляк, так не пойдёт” или “вот это, земляк, уже лучше". Я стал уже более опытным второгодкой, и как музыкант значительно продвинулся вперед. Звук стал более устойчивым и приятным, возросла техника и читка нот. Летом 1933 года мы вновь выехали в лагеря на прежнее место. Сдавая нормативы недавно введённого ГТО, все нормативы кроме плаванья я сдал на "хорошо" и "удовлетворительно". Нормативы по плаванию я не выполнил, ибо плавал я хуже чем плохо, "как топор". Если мне удавалось продержаться на воде метров 10, то это было уже здорово. Подготовиться к этому было некогда. Река в лагерях была очень далёко. Выезжали мы на сдачу нормативов по плаванью в конном строю. После примерно часовой тренировки сдвигов, конечно, не произошло. При втором выезде старшина, убедившись, что мне сдача нормы не светит, оставил дневалить меня у коновязи при лошадях. Кстати, таких "пловцов" и даже хуже в оркестре оказалось три человека, двое из них остались на дежурстве. И всё же выполнение нормы мне засчитали, потому что в первый выезд я в воду лазил и кое-как несколько метров проплыл, а во второй "попал" в дневальные. Мне, как и всем, выдали специальный значок и удостоверение о сдаче норм. Значок затерялся, а удостоверение и по сей день хранится в моем архиве. Немалую роль в выдаче значка и удостоверения сыграл пеший 10-ти километровый поход. Несмотря на то, что мой инструмент был самый тяжёлый, я не только нёс его всю дорогу и отказывался от предлагаемой помощи, но и не отставал от ведущей группы, однако за 1,5-2 км Лещинский приказал мне отдать бас одному из трубачей, а мне дал нести его трубу. Сделал он это потому, что на финише нас должна была встречать специальная комиссия, а войти в лагерь мы должны были все вместе, играя марш. После окончания похода дирижёр отметил тех, кто хорошо выдержал поход, был в состоянии играть и хорошо исполнить свои партии Мне было очень приятно, что среди отмеченных я услышал и свою фамилию.
Срочная служба подходила к концу. Дирижёр уже задолго стал прикидывать, кто уйдёт от него в другие оркестры, и кого пригласить остаться на сверхсрочную. Однажды он пригласил меня зайти в канцелярию и завёл со мной разговор о сверхсрочной службе. В душе я был польщён и гордился тем, что удостоен приглашения, доволен тем, что достиг такого уровня игры, и про себя твёрдо решил остаться, однако твёрдого обещания пока не дал, сказав при этом: "Спасибо, но надо немного подумать". Решение остаться на сверхсрочной было обосновано следующим соображением. Слесарь из меня не получился, и прослужив пару лет и хорошо подготовившись, я смогу перейти служить в ведущие оркестры Москвы.
Но неожиданно пришлось планы поменять, и не только мне. Всё началось с физкультурного парада. Подготовка к физкультурному параду началась ещё в лагерях. В этом году честь армейской колонны физкультурников была в основном поручена нашей бригаде. Поход от Хорошевских казарм и обратно, красноармейцы и младшие командиры шли пешим строем в майках, трусах и в тапочках. Все остальные, в том числе и оркестры, были одеты в белые рубашки, белые брюки и парусиновые белые туфли. Во главе каждого полка шёл полковой оркестр. Колонну возглавлял оркестр 61 полка. Командиру бригады не нравилась их игра, ему всё казалась, что они играют не только не ритмично, но при вступлении марша делали это так, что приходилось "менять" ногу. На обратном пути он поменял местами оркестры 61 и 62 полков, но убедившись, что дело не улучшилось, он в голове колонн поставил наш оркестр, а оркестр 61 полка на наше место. По возвращении в казармы он вызвал к себе дирижёров, указал на неудовлетворительное состояние подготовки оркестров в пешем строю. Дирижёрам был объявлен строгий выговор. Однако на этом дело не окончилось и, когда в бригаду поступило пополнение лошадей, последовал приказ командира бригады о выделении из старого состава лошадей по 18 лошадей одной масти на каждый полковой оркестр. Нам достались белые лошади отдельного взвода связи. Отныне сами музыканты должны были не только ухаживать за лошадьми, чистить утром 45 минут, в обед 30 минут, вечером ходить задавать корм и поить. Кроме того, было введено дежурство и дневальство по конюшне. Это привело к тому, что не только многие опытные музыканты сверхсрочники ушли из оркестра, но и те из нас, кто решил остаться на сверхсрочную службу, изменили своё решение и, я был одним из них. Такое решение объяснялось тем, что почти не оставалось времени на музыкальные репетиции. Оркестр резко ухудшился в качественном составе и, как следствие, изменился исполнительский репертуар. Успокаивало только то, что до окончания моей срочной службы осталось неполных 4-е месяца, и что не случилось подобное значительно раньше. В наряд ходили мы через день, чередуя дневальство по взводу с дежурством или дневальством по конюшне. Дневальство по конюшне – это нелёгкий труд, и в особенности для городского паренька, никогда не имевшего дело ни с навозом, ни с тачками, ни с лошадьми вообще. Это не просто дежурство 24 часа на двоих, менявших друг друга через каждые 6 часов. Это труд, когда бывают моменты, что за все 6 часов не удаётся выкурить спокойно ни одной цигарки. Я не оговорился, курили срочники в основном махорку, которую получали по 8 пачек на месяц. Папиросы и сигареты, были срочникам не по карману. Денежное довольствие срочнослужащего определялось в I руб. 45 коп. Особенно трудными для дневальства по конюшне были полтора-два часа до подъёма. Думаю, что это будет интересно, и я попробую "нарисовать" эту "лирическую картинку". В конюшне нашего взвода было 18 лошадей белой масти. Стояли они в стойлах головой к стене, где находилась кормушка, по 9 на каждой стороне. Ширина прохода между стойлами примерно 2 метра. На ночь недоуздок (уздечка без удил, имеющая один длинный повод) отпускается на полную длину, чтобы лошадь в любой момент могла лечь. За ночь лошади поднимаются за своим естественным делом по несколько раз и, иногда казалось что они только "этим" и занимаются. Неважно, какое дело сделано, маленькое или большое, но дневальный должен быть на высоте. Если сделано маленькое дело, то нужно срочно убрать подстилку и заменить её чистой и сухой. Если большое, то так же быстро нужно подбежать с совком (мы его прозвали "баритончиком"), собрать и убрать кучу в тачку. За ночь таких тачек вывезешь не менее трёх. Если зазевался и не успел убрать, лошадь плюхнется в свое "добро", тогда принимай все проклятья на свою голову. Отчищать мочу и кал у лошадей – дело не лёгкое, ну а у белых лошадей делать это намного трудней. Нередко это случается именно в тот момент, когда вывозишь тачку. Бывало, помнится, только надумаешь перекурить, как слышишь в дальнем конце "шум неблагодарного дела". "Жи-жи-жи", или как удары барабана – "тук! тук! тук! " И только в одном конце [закончатся], как уже слышатся такие же отзвуки в другом конце. Так и бегаешь все 6 часов из конца в конец. И вот что интересно, как сговариваются, проклятые, никогда не делают своего "чёрного" дела в какой-либо очерёдности, а именно хорошо погоняют из конца в конец. После подъёма приходят красноармейцы, выводят каждый свою лошадь к коновязи и начинают чистить. Дневальный за это время должен собрать все подстилки, и вывезти весь набравшийся навоз, и вычистить стойла. Навозу набирается примерно тачек 8-9, а так как вывозить приходилось по неутрамбованной дорожке, то физически делать это было нелегко. Конечно, после такой вот "реформы" очень резко сократилось время и возможности заниматься на инструменте, [приходилось] реже бывать на репетициях и часто пропускать игры. Под самые праздничные дни, примерно за три недели до 7 ноября, я был направлен в распоряжение начальника клуба в помощь художнику и был полностью освобожден от нарядов, однако это только немного облегчило конец моей срочной службы. Такая служба отбила желание у многих остаться кавалерийском оркестре.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
