Текст книги "Let’s Stay Dreamers"

Затем поднялась, поразившись собственным рассуждениям, и продолжила, приперев лоб рукой: «Где я читала, что тонущий человек, после судорожных конвульсий, дав воде добраться до легких, получает неописуемое удовольствие? Не знаю – правда это или нет, но утонуть в эйфории не так уж плохо. Утопленники вряд ли мучились от боли. Их скорее пугало психологическое давление – страх смерти. Зря только баламутили воду. Может, пережить падение в стакан не самый лучший исход? Вдруг та мышь, что все же решила прижать крохотные лапки к телу, смирившись с судьбой, – сделала единственно правильный выбор своей мышиной жизни?» Немного приостановилась в размышлениях, потому что меня испугала не просто данная тема, а точность и ясность ее осознания. И чтобы как-то себя успокоить, я сглотнула слюну, походившую скорее на пену (густую и белую), начав гнуть извилины мозга в другую сторону: «Ну, захлебнуться можно не только от собственной слюны. Одному мужику присудили Darwin Awards, за то, что тот утонул в тарелке горохового супа. Тарелка при этом была наполовину пуста, поэтому надо было сильно постараться, чтоб трапеза закончилась сводкой в некрологе. Другая же тупо в душе поскользнулась, ударилась головой и, заткнув при этом дырку слива пяткой, слилась. Что уж говорить о пьяных или просто идио…» – не успела я додумать мысль, так как чихнула, или закашлялась, или еще что. А потом увидела Jerry, который говорил с барменом и заорала: – Какого черта ты мне это сказал?!

Тот резко перестал смеяться, выпучил на меня свои красные глаза и непонимающе подошел к нашему столику:

– Ты чего?

– Чего я? Чего ты?!

– А чего я?

– Да ничего! Вот возьму и обижусь – будешь знать!

– Да что, блядь, случилось-то? Это потому что я к бармену подкатить решил? Так я просто за соком пошел и спросил: когда он освободится. Кстати, Miсkey очень клевый мужик.

Ох, как я на него в тот момент разозлилась. Наверняка мои и без того красные зенки, налились кровью.

– Ты просто ИДИОТ! – выпалила я. – Ну кто?! Кто говорит своей девушке – «не вздумай захлебнуться…» – передразнила я его так ехидно, как могла. – Я похожа на бульдога? Вроде брылями не шлепаю. И вообще, я с тобой больше не разговариваю.

– Да ты… Да я вообще… Да что за хуйня? – замешкался он.

Хорошо, что я еще не такая истеричка, как некоторые. Женская логика иногда способна взорвать мужчине мозг за пару секунд. Но, поедая кофейной ложечкой серое вещество своего парня, я никак не могла понять, что тут сложного – очевидные же, понятные вещи говорю.

Я смотрела на его убитый и совершенно растерянный взгляд от моих умозаключений. А Jerry лишь топтался на месте – кажется, в тот момент он готов был свернуть шею первому встречному.

– Дай мне, пожалуйста, волынку, – мягко и нежно попросила я, да так внезапно, даже для себя, что захлопала ресницами. – А сам можешь быть свободен.

Jerry был в пяти минутах от судного дня. Это было видно по его пульсирующей венке на лбу и по дергающимся скулам. Но он все же сдержался и в ответ показал мне своим «перстом животворящим» (или каким там еще), что грешная волынка все это время благополучно отдыхала на столе вместе со мной. Вы бы видели его лицо. Наверняка он думал, что я попрошу у него прощения и пойму, что была неправа, а вот фиг он угадал!

– Спасибо, – сказала я с сарказмом, скорчив моську, и вопросительно уставилась на него. – Чего ждешь-то? Иди – воркуй дальше со своим любимым Miсkey, – и сделала акцент на последнем (он мне и так не был симпатичен, а тут еще и ревность взыграла).

Он тут же сел.

– Ну, Alis. Прости, что оставил тебя одну. Мир?

– Мир.

– Мур?

– Му-у-ур, – махнула я на него. – Больше так не делай. Раз уж мы вместе сюда прилетели, то давай не будем улетать порознь. Хорошо?

– Хорошо, – ответил он и с виноватым видом нашкодившего пса отпил чуть-чуть апельсинового сока.

Ну как? Как, спрашиваю я вас – мои слушатели. Как можем мы – девушки – так быстро придумывать и накручивать в своей голове такие гениальные темы, а потом, плюнув на мужское непонимание, перевести все стрелки, к примеру, на глобальное потепление или на крайний случай ПМС? А они – мужики, в смысле. Тоже не шибко умны – только прикидываются главными и непокорными. А как что – тут же извиняться лезут и думают, что несколько ласковых слов с признанием не своей вины им чем-то помогут. Дураки! А мой самый главный! Я же ему все сказала прямым текстом, а что он? «Ну, Alis. Прости, что оставил тебя одну, бла-бла-бла». Ох уж эти мудаки…

Вскоре веселье подошло к концу. Точнее сказать, в меня, да и в Jerry, больше не лезло ни крошки, хотя наш столик продолжал надламываться от всяких вкусняшек, что любезно предоставил Amsterdam. Но кураж – штука хоть и предсказуемая, но, к сожалению, не перманентная. Полюбившийся мне с первого укуса кекс уже давно перестал действовать, а вот конфетки только дошли к стадии всасывания. Бурлящие процессы, которые последовали после этого, описать трудно. Точнее, можно, но вряд ли кто поймет.

В общем, после того как я почувствовала очередную волну нехилого релакса, мы собрали все остатки и закинули мне в сумочку. Все, что не поместилось в сумочку, рассовали по карманам. В голове пронесся самый тупой, но жизненно важный, как мне показалось вопрос: «Где здесь туалет?».

На улице уже смеркалось. Забегаловка, в которой мы провели, по моим точным представлениям, около десятка часов, начала светиться в унисон городским фонарям, которые заступили на вечернюю смену.

– Твою-то мать! – удивленно выругался Jerry. Потом посмотрел на меня. Убедился в моей солидарности по этому вопросу и после уже не смог сдержать смех. – Знаешь – зачетный у них четырехлистник. Я такого никогда раньше не пробовал. Надо оставить им положительный отзыв.

Я подхватила поток позитива, и теперь уже два придурка, корчась от спазмов гомерического смеха (считай, весь день только этим и занимались), тщетно пытались воткнуть – куда теперь можно пойти? И только через пять минут беспрерывного и даже мучительного хохота мы вновь залезли в карту.

– Заебись, че?! – покачал головой Jerry. – У нас есть два варианта: Pathern City или Paradise. Один – кинозал и что-то там, а другой типа ночного клуба, – он поднял взгляд в небо и задумался. – Ну раз звезд еще не видно – значит, время ночного клуба не пришло – следовательно, в кинотеатр!

– Кинотеатр – так кинотеатр, – с легкостью согласилась я. – И нам крупно повезло, что он не так далеко от этого места. Вести машину я не в состоянии, а тебе – придурку взбалмошному – я доверять жизнь буду только послезавтра.

Вот мы и направились прямиком в сторону Pathern.

Дорога, мягко говоря, оказалась мучительной и немыслимо долгой. Уже где-то на четверти пути я пожалела, что мы бросили красную крохотулечку на произвол судьбы. А на половине пути и того хуже – снова захотелось пить. В сумке я отрыла бутылочку воды, бережно припасенную на случай скитания по пустыне, и жадными, большими глотками выдула половину. Затем сунула бутылку обратно в сумку, не осведомившись о желании моего спутника: «Вдруг опять захочу. Так что? Вдвоем помирать от жажды – это более чем опрометчиво».

– Какой-то пиздец, – вдруг констатировал Jerry. – Ну почему ты не дала мне рулить? – немного поразмыслил, понял всю несуразность своей претензии и продолжил: – Не, идея – говно говном. Но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет абсента.

– Шампанское, – поправила его я.

– Вот именно, что шампанское можно пить не рискуя. А вот абсент вряд ли. Один раз на дне рождения Morty (его, ебнутый на всю голову, лучший друг) попробовал, так потом заблевал всю кровать, коридор и ванную, в которой зачем-то уснула его девушка. Ну кто ложится спать на вписке? Сама виновата.

– Ты мне этого не рассказывал.

– О-о-о. Я тебе половины своих кутежей не рассказывал. И не расскажу никогда. Ты же мне не рассказывала, как у вас с «жирной» и «потной» (так он назвал Margaret и Katy – моих, как я считала, лучших подруг) ночные посиделки проходили. Борьба подушками, обсуждение мальчиков, лесбийские игрища?

– Откуда ты знаешь про игрища? – язвительно спросила я.

– У каждой особи женского пола есть лесбийские наклонности. Ты – еще одно подтверждение моей теории.

Я, конечно, сказала, что он придурок и что у меня их нет и не было, но по правде…

Через десять сотен тысяч шагов мы наконец уткнулись в огромный, яркий экран.

– А вот и Pathern! Наконец-то! Боже – никогда больше не пойдем в такую даль под куражом. Я думал, что мы потерялись. Хотя, выйдя на улицу, – я еле воткнул, где мы и как там оказались. Надо было вызвать такси.

– Wie wunderschön¹³! —пропуская с открытым ртом его слова, промычала я от вида большого, светящегося и слегка изогнутого здания с огромной надписью: «City».

– Опять ты за свое? Ну зачем ты постоянно говоришь сама с собой?

– В каком смысле?

– Когда ты начинаешь говорить на языке древних инков – я его не в зуб ногой – так?

– Ну-у-у так, наверно?

– А раз кроме меня вокруг твоего личного пространства больше никого нет, то ты говоришь сама с собой. И это пиздец как меня напрягает. Я переживаю, не развивается ли у тебя шиза.

– Извини. Я иногда не замечаю этого.

– Да я шуткую. Говори хоть на инопланетном – все равно любить меньше тебя не стану.

– Tölpel¹⁴.

– Вот не надо так. Ты так и не сказала, что значит твое «топель».

– Не топель, а tölpel, а если не знаешь, как переводится, – значит полный tölpel! – посмеялась я.

– Ах вот оно как?! – начал протяжно фыркать Jerry. Подхватил меня за ноги, перевернул и водрузил на плечи. – Кто теперь топель?

Я от этого всегда балдела, хоть и кричала как резаная. Тогда было также – ору, взвизгиваю, смеюсь как сумасшедшая, бью его по спине руками (нежно, конечно) и пытаюсь вырваться. – Ты! Ты tölpel! Ты tölpelи täuschen¹⁵! Und Ich liebe dich auch¹⁶.

Он отпустил меня и вопросительно посмотрел в глаза:

– Их либэ? Да? Я знаю, что это значит!

– Конечно, знаешь – это любой «топель» знает, – поддразнила его я.

– Это значит, что ты Ж-О-П-А. – Показательно надув щеки, Jerry опустил голову в асфальт, постоял так секунду, зыркнул на мое довольное личико и как давай ржать. – На тебя совершенно невозможно сердиться. Особенно когда та сладкая штука из бара переваривается в моем организме.

Теперь и я рассмеялась. Затем очень глубоко вдохнула (это дыхательная техника, чтобы быстро успокоиться) и начала потихоньку выпускать воздух. Выпускала, выпускала. Надоело даже. Но в конце, когда легкие почти избавились от хихикающего кислорода, меня вновь пробило на смех. Так мы и прокорчились от спазмов еще минут пять, потому что никакая техника, даже дыхательная, не сможет убить нездоровую смешинку. Ну просто нереально.

Она – ну-у, та самая смешинка – зарождается в глубине желудка и начинает тебя приятно щекотать. Все тело подвергается принудительным пыткам тысячами перьев. Вроде неприятно, а все равно смеешься и становишься свободным.

Отдышавшись и немного придя в себя, что громко сказано, мы прошли сквозь двери и попали в мерцающий мир рекламных таблоидов и афиш с красно-оранжевым отблеском.

Все вокруг взрывалось информацией. Разные названия фильмов вспыхивали и гасли, рекламные таблоиды захватывали и бились друг с другом за внимание и любовь публики. Красные цвета, загромождающие все мое поле зрения, постепенно и едва заметно перетекали в оранжевые, затем резко превращались в желтые брызги, и вновь все вокруг принимало однотонный багровый цвет, от чего в подкорке мозга я ощутила сильное deja vu.

Интерьер был эталоном рекламно-маркетингового искусства, заставляющего людей покупать, потому что все вывески кричали: «посмотри меня», «съешь меня», «поиграй в меня». Мы попали на карнавальную карусель, из которой не хотели слезать. Да и зачем? Нам было хорошо. По-настоящему хорошо! А если все идет хорошо – зачем уподобляться мазохистам?

Jerry сделал первый шаг в сторону информационного табло, с которого на нас смотрели постеры крутящихся на тот момент фильмов, времени сеансов, краткой аннотации и прочей ненужной ерунды. Ненужной по одной простой причине – мы не могли сосредоточиться ни на словах, ни на цифрах. Разглядывая, как буквы вспыхивали яркими звездами, мы смеялись, щурились в надежде что-то разобрать, переглядывались друг с другом. Наверняка это могло длиться вечность, если бы наш катарсис не разрушил женский голос. Тысячью изорванных смычков он проскрипел в моей голове.

– Боже! – вырвалось у меня. Я зажала уши в попытке удержать, разлетающуюся на мелкие фарфоровые кусочки, черепную коробку. – Что вы сказали? – переспросила я, в ужасе осознавая, что еще раз слышать этот голос нет никакого желания.

– Какой фильм вы хотите посмотреть? – спросила миниатюрная девушка. Странно, но ее голос уже не вызывал у меня отвращения. Чего я не могла сказать о внешности. Она была похожа на членов культа общепита – прыщи и рытвины, покрывающие ее щеки и лоб, чересчур жирная кожа, испещренная черными точками и скобы на зубах. Словом – идеальная жена для клерка из компании «все по одной цене». Но голос, хоть и был как у учительницы, и ездил по ушам, как пенопласт по стеклу, я держала улыбку и смотрела на эту «красоту», не показывая вида.

Я-то сдерживалась, а вот Jerry не смог взять себя в руки и своим острым языком, которым иногда заставлял всех себя ненавидеть, сказал что-то вроде: «Твою-то мать! Как же ты с такой харей живешь? Да еще и косоглазая. Наверняка эта работа была последней, куда тебя захотели принимать». Затем поднес палец к носу, прикоснулся к кончику, сжал губы, чтобы остановить словесный понос, но все-таки продолжил: «Я, конечно, знал, что у Бога странное чувство юмора – войны, черепахи там или утконосы, но чтобы так издеваться над глиной, из которой он лепит остальных. Впрочем, ты не виновата, что родилась такой, – за это нужно винить только твоих родителей. Фиг с ним. Но ты же можешь сходить к косметологу? Или ну я не знаю – питаться правильно? Нет? Слишком сложно?»

Девушка в синей форме (не хочу больше держать образ ее лица в своей голове) вылупилась от неожиданных «комплиментов» так, что ее разрез глаз принял округлый вид, а рот невольно раскрылся. Все больше и больше ее переполняла обида от такой незавуалированной критики, с каждой секундой превращая и без того стремное лицо в красный гнилой помидор.

– А ну пошли вон, – прошипела она сквозь зубы. – Пошли вон, или я вызову охрану, – и резко ткнула пальцем в сторону выхода.

– Да? Охрану? И что ты им скажешь? – начал ехидно злить девушку в синей форме Jerry. – М-м-м-меня обидели вот эти двое, – говорил он, шуточно потирая глаза, – они ска-ска-сказали, что я похожа на кусок фарша, оставленного на солнце!

Тут она больше не могла проявлять свою, профессиональную стрессоустойчивость и хотела было кинуться на Jerry, схватить его за горло и душить, пока пальцы не почувствуют хруст кадыка, но лишь вмазалась и растеклась прыщавой кляксой по стеклу. Это вызвало у нас секундное недоумение, а потом мы заржали что есть сил.

– Ты, конечно, нас прости. Мы не хотели тебя обидеть. Не знали, что ты еще и тупая, – пересиливая всего себя, выдавил Jerry сквозь слезы смеха. – А какой был звук! Бум! Слушай, а на бис можешь повторить? Я даже заплачу за такое удовольствие.

Девушка оклемалась, отклеилась от стекла, разделяющего нас, стиснула зубы до скрипа, превратила щелки глаз в мономолекулярные отверстия и ударила от злости по стеклу ладонью. Скорчилась от боли, прижимая правую руку к себе. Снова посмотрела на наши ухмыляющиеся лица, плюнула в них огромным сгустком слюней и выбежала из каморки в неведомое нам подпространство.

– Как некультурно с ее стороны, – сказал Jerry, вздернув нос к верху.

– Вот зачем ты ее до слез довел? Хохмач, блин. Такие шутки когда‑нибудь доведут тебя до больничной койки, и я к тебе приходить не буду. Сам виноват! – заключила я, и мы оба кивнули в подтверждение моей непоколебимой правоты по данному вопросу и перешли в другое окошечко.

Belleza en treinta marcos (Красота в тридцать кадров)

Приобретение билета больше не привело к эксцессам, и мы благополучно держали в руках себя и две маленькие бумажки, пропускающие наше сознание в иную реальность. Мы успели их полюбить за то время, что они провели в наших объятиях. Да так, что я чуть не расплакалась, когда мужик на входе оторвал им головы. Наверное, это была малая плата за последующее удовольствие, но смерть билетиков показалась мне трагичным событием.

Само же удовольствие можно описать, как невероятно красивое теплое, безумно ласковое и волнующее кино, которое я когда-либо смотрела. Сюжет вроде фантастических мелодрам – есть писатель-неудачник, не способный изменить свою жизнь и впадающий в крайность ухода от реальности. В этой нереальной реальности, будучи на волосок от смерти, он встречает «ту единственную». Она же возмутительно далека от него, как физически, так и метафорично.

Точно не помню, как все именно было, потому что во время просмотра меня не отпускало, но в момент, когда у них все же получилось встретиться и уже должны были начаться титры, пошел разрыв. В прямом смысле.

Со слезами на глазах она посмотрела на писателя, и ее губы задрожали от страха. И тут уже он испуганно, словно привидение увидел, смотрел на нее. Без слов им стало ясно, что все миры рухнут, если они останутся вместе. Что вся вселенная на хуй распадется, если дать им шанс подержаться за руки еще хоть пару минут. Она отталкивает от себя мужчину, который даже не сопротивляется и просто стоит в ступоре от нахлынувших картинок будущего.

Он снова уходит в свою крайность, злой на себя, весь мир и вселенную. И эта злость порождает самый авантюрный план. Короче, он пишет рассказ, описывая все события, которые должны были произойти, но не случились. Ужасается все новым и новым подробностям, всплывающим в его голове и ввергающим в безумие. Несколько раз думает бросить и забыть весь тот кошмар, что мог произойти, если бы он не отпустил ее. Но все же дописав последнюю страницу, обмакивает перо в чернильницу, смотрит на горящую свечу и шепчет: «Если Вселенная запрещает нам быть вместе, то мы будем рядом на бумаге. Пусть эти строки прочтут тысячи людей. Пусть они поверят в их существование. Пусть вера разольется по свету и не даст Вселенной забыть, что Она сделала. Она хотел избавиться от нас так просто, но в наказание будет вечно слышать отголоски запретного романа».

Когда же мужчина вытащил свой пистолет и принялся его заряжать, у Jerry невольно вырвался смешок:

– Не знал, что раньше люди так сильно влюблялись, что после единственной встречи готовы были застрелиться.

Я его пихнула локтем между ребер, чтоб тот заткнулся, а сама прикусила палец и, задержав дыхание, ждала. До последнего я не верила, что он убьет себя. Но когда в отдаляющемся кадре его апартаментов сверкнула вспышка, я чуть не зарыдала.

Из кинотеатра я вырвалась уже абсолютно отрезвленная от мрака, но опьяненная эмоциями драмы. Я танцевала и кружилась в свете люминесцирующих таблоидов. Сумочка в правой руке ускоряла мою карусель безумия. А потом я повисла на своем спутнике.

Jerry обнял меня, посмотрел с ухмылкой и спросил:

– Шикарный фильм?

Он согревал меня и дарил чувство абсолютного спокойствия.

– Да, – томно ответила я, еле улавливая его лицо в смутных переходах картинки после кульбитов вокруг собственной оси. – Это был один из лучших фильмов, который я видела.

– А знаешь, почему? – задал Jerry вопрос, но, не дав даже секунду на размышление, ответил сам: – Потому что ты была под клевером! – И засмеялся.

Я даже обиделась – ну не понимал этот придурок моих чувств. У него все хихоньки да хаханьки, а фильм затронул серьезную тему. Ну, я как правильная, принялась объяснять, в чем был вселенский смысл этой картины:

– Ни фига! Ты вот смеешься, а зря. Вот представь, что ты встретил меня.

Jerry скорчил кислую мину – он не любил, когда я приводила его в качестве примера.

– Ты встретил меня – судьбу всей своей жизни, – продолжила я, – и знаешь, что именно со мной твоя жизнь приобретает смысл, что именно я твоя судьба.

Он еще больше скорчился.

– А потом тебе говорят: «Если ты попробуешь хоть на шаг приблизиться к ней, то вызовешь цепную реакцию, которая приведет к разрушению всего, что ты любишь». Ты отвечаешь: «Но она – та самая, и я ее люблю», и что же следует? «Именно ее ты уничтожишь в первую очередь».

У Jerry прояснился взгляд, он задумчиво приподнял одну бровь и уставился в сверкающий экран:

– А если я плюну на все предупреждения и все-таки расскажу ей, – он запнулся. – Тебе, что я на самом деле чувствую, но предупрежу об опасности и возможном исходе?

– Вот именно! – просияла я, вцепившись ему в плечи. – Ты бы плюнул на судьбу, вселенную и миллионов жителей Земли ради собственного счастья, которое вскоре все равно бы умерло. А мужик из фильма (никак не могу вспомнить, как его зовут, так что пусть будет «мужик из фильма») не был таким безжалостным эгоистом, как ты.

– Да ну тебя, – в шутку оттолкнул меня Jerry, – не такой уж я эгоист. – Затем еще крепче прижал меня к себе. – Если бы я был эгоистом, мне нахрен НИКТО БЫЛ БЫ НЕ НУЖЕН! – Он протянул это с таким самодовольством, что я уже поняла, о чем идет речь. – Сфоткал бы тебя и, сидя у монитора, дрочил себе преспокойно, удовлетворяя свои эгоистические желания.

Я цокнула и закатила глаза (выкраивая себе пару секунд на ответный ход). – Они же жили в девятнадцатом веке! Ну какая, на фиг, камера и монитор?

– Тогда заказал бы твой портрет. И попросил еще все половые признаки нарисовали, чтоб по физиологии, – улыбаясь во весь рот и похрюкивая, произнес он. – В то время как раз только такие картины маслом и малевали.

Я еле сдержала смех, представив себя в роли какой-нибудь Venere – спящей или танцующей, но посмотрела на него так укоризненно, что улыбка с лица Jerry испарилась тут же.

– Картины пишут.

– Пишут на стене. Пошли уже в ту штуку, а?! – заныл он, не выдержав моего укоризненного взгляда.

Честно говоря, я не сразу вспомнила, в какую такую «штуку» мы должны пойти.

Но мой дурашка напряг все свои прокуренные извилины, превратился в скомканный листок бумаги и начал усердно крутить рукой, словно это помогало ему вспомнить. И наверное, действительно помогало, потому как он резко выпрямился, улыбнулся и проговорил с таким пафосом, что даже Hitler позавидует: – Мы идем в Paradise!

Ну, мы и пошли. Хотя пошли – это слишком громко сказано. Есть в поглощении клевера побочный эффект. Flashback называется. Или, как называла эту хрень я, – микро-паранойя.

Micro-paranoia

Она возникает в любой момент и в любом состоянии – это проблема лунатиков и только лунатиков. Обычные люди такой заразой вряд ли страдают. Мы же – дети слепого разума – позволяем себе такую роскошь, как жить по ту сторону, даже не засыпая.

Это можно сравнить с провалами в микросны. Когда человек намеренно или под чьим-то влиянием не получает суточную норму сна, то его мозг начинает отключаться на мгновение и после вновь приходить в сознание. Такое поочередное отключение и включение мозга вызывает систему вспышек. Их еще можно назвать мышлением чистой души. Когда отключается мозг, с ним отключается и разум. Разум же не дает мышлению чистой души анализировать и выдавать информацию. Но когда разум отходит на второй план, пусть и ненадолго, при помощи мимолетных вспышек (картинок) можно интуитивно осознать какую-то часть своей жизни.

Если верить в судьбу, то наша жизнь прописана на нитях вселенной от самого рождения и до предсмертных вдохов. Детерминизм в прямом смысле. Причем жизнь не в единственном числе, а как совокупность всех жизней, следующих от реинкарнации в реинкарнацию, от минерала до просвещенного человека.

Картинки, которые интуитивно воспринимаются чистым мышлением души, переосмысливаются и комбинируются в единое целое. Так некоторые люди считают, что видели deja vu: «Где я уже это видела?», «Где я это слышала?», «Откуда я это знаю?» и так далее.

Нельзя сказать, что это утверждение ложно. Просто оно недостаточно. В нем не хватает осознания, что это всего лишь картинки, а не цельный отрезок.

Когда же lunatic поглощает клевер, особенно четырехлистный, его разум не просто отходит на второй план, а сваливает ко всем чертям. Следовательно… ну вы поняли. Мир, который становится доступен, после этого можно интерпретировать как угодно.

Разум вечно доминирует над чувствами. Рассуждения чаще всего прессуют эмоции. Важность событий перевешивает любые волнения. Но кураж стирает понятие «разум». В момент полудремы прошлое, настоящее и будущее перемешиваются, образуя в нейронах квантовую смазанность. Однако суть сновидения тяжело уловить. Зато после, когда в нашем мозгу перестанут циркулировать определенные вещества, разум вновь выйдет на первый план.

И тут начнется самое интересное. Вы (то есть я и другие лунатики, а не именно ВЫ) начинаете анализировать свои видения. Получается это стремненько, но все же при должном старании, осмыслив и разложив по полочкам то, что пришло с приходом, может сильно удивить. Правда, это чертовски трудно – как вспоминать вчерашний сон.

Лично я прокручивала целые диалоги, которые еще только должны были быть произнесены. Что уж говорить насчет музыки и фильмов, которые в определенный момент вызывали даже страх, ведь я их не просто где-то видела или слышала, но и могу пересказать в точности до деталей.

Сами же вспышки могут возникать еще очень долго. Вы можете идти по улице, спускаться в метро, сидеть в кинотеатре, просто стоять на улице. И вдруг вспышка воспоминания от того сна, что был аж десять дней назад, позволяет вам договорить фразу за собеседника. Ну или «бум», и вы уже знаете, чем закончится книга. Или (самое постоянное ощущение) вы уже знаете, кто зайдет и что «он» уже стоит под дверью.

Врачи, конечно, говорят, что это банальная шизофрения, так как deja vu – запаздывающие за происходящим потуги нейронов, а интерпретация каждого чиха чревата мягкими стенами. Но считать, что deja vu – это проявление цикличности жизни и, увидев его, вы можете быть уверены, что выбрали правильный жизненный путь, куда веселее. Хотя такой путь может быть весьма опасен, и вы наступите на все те же грабли, хотя четко видите, как они валяются на земле.

Так в сопровождении мимолетных видений прошла и дорога от кинотеатра до ночного клуба. С каждых шагом, приближающим нас к новым впечатлениям, а мозг играл со мной в игру «угадай, где ты это видела». Четко осознавая, что я раньше не посещала Amsterdam и не ходила по этим знакомым улочкам, казалось, что вот этот дом я видела в детстве, а светофор загорится через пять секунд, после того как мы остановимся на перекрестке. Главное, почему я рассказываю об этом, – я увидела парня, который стоял на противоположной стороне дороги, опустив одну ногу на тротуар, а другую все еще держал на педали своего желтого велосипеда. Этот парень был мне до боли знаком. Я уже где-то видела его скулы, узкие глаза и готова даже сейчас поспорить, что у него на левой щиколотке есть татуировка члена, которой его наградили на одной из пьянок в колледже.

– Слушай, а ты его знаешь? – спросила я, кивком указывая на велосипедиста. – Никак не могу вспомнить, где я его видела…

Jerry прищурился, удлинив шею, поглазел на парня несколько секунд и, пожав плечами, выдал:

– Не знаю, Manchester – большой город, так что не удивлюсь, если он из наших. Ладно, погнали. Зеленый.

Мы втроем синхронно тронулись с места и поймали друг друга взглядами почти в самой середине дороги. Он мне улыбнулся, мигнул и скрылся за поворотом. Я до сих пор не могу вспомнить, откуда я его знаю… Но знаю точно!

Experiencia láser (Лазерная феерия)

Чувак, который стоял на входе у Paradise, смахивал на Michael Clarke, правда, рост у него был под два метра. Его гипертрофированные руки и грудь еле умещались в пиджаке, натянутом на вязаный джемпер. Ноги расставлены так широко, что даже при всем желании уронить эту чугунную фигуру будет невозможно. Мы с Jerry переглянулись, и у меня задрожали поджилки. «Если этот tölpel распустит свой длинный язык, как сделал это в Pathern, то я сразу превращусь в мокрое место. Надо заткнуть его», – подумала я про себя и за мгновение до того, как мой спутник успел открыть рот, ткнула его в бок, не прекращая давить из себя дружелюбную улыбку.

– Ты чего? – сложившись пополам, прохрипел Jerry.

– Молчи, – сквозь зубы прыснула я и поздоровалась, сделав кивок в сторону громадного афро.

Тут его улыбка развернулась во все тридцать два блестящих зуба, и он сделал тот же жест в мою сторону, затем перешагнул смятый флаер и подошел к нам:

– Да расслабьтесь вы. Все OK, как говорят в вашей стране, – похлопав по плечу скрючившегося Jerry и показав своей лапой букву O, сказал он.

– Мы из Англии, – выпалил Jerry, преодолевая боль от моего тычка и медленно разгибаясь. – У нас так же говорят.

– Англичане? – с неожиданным удивлением и дружелюбием в голосе спросил бугай. Затем внезапно замолчал. Лицо из режима «улыбка» перешло в режим «хитрая моська». Его тело со скрипом в швах на пиджаке опустилось на уровень наших глаз и поманило к себе своей темной сосиской:

– Хотите увидеть изнанку этого города? – прошептал он как-то в нос, с заговорщицкой интонацией. – У меня есть пара стикеров, они отправят вас прямиком на «ИЗНАНКУ». – И сделав отчетливый акцент на последнее слово, параллельно жестикулируя правой рукой, левой начал искать что-то в кармане.

– Любят ли вьетнамцы есть собак?! – выдал Jerry и тут же поставил блок рукой в области пресса, защищаясь от моего очередного тычка.

Я и бугай удивленно уставились на него, пытаясь понять – правильно ли мы услышали его вопрос.

Jerry, улыбаясь и зыркая по очереди то на меня, то на афро, развел руками в стороны. Затем махнул на обоих и визгнул, чтоб не засмеяться: – Конечно, да!

Это был самый дебильный вопрос за всю историю мира. Но как показал Google – вьетнамцы и вправду любят жрать собак. А еще несколько ссылок на видео с омерзительными кадрами без цензуры на десерт.

Большой дядя вытащил, наконец, маленькие красные квадратики, на которых были изображены смайлики. Размер этих виниловых наклеек не превышал и пятой части дюйма, и от этого россыпь в его руке была похожа на горсть серпантина. Он сказал: «Эти стикеры нельзя мешать с алкоголем». Он сказал: «Эти стикеры нельзя глотать». Он сказал: «Когда будете на противоположной стороне водной глади, передайте Богу привет». Затем жестом джентльмена бугай поклонился и плавно провел рукой по двери, открывая ее как картонную, хотя факт, что она была железная и весила под пятьсот фунтов, был очевиден.