Текст книги "Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона"

В начале апреля Шеклтон решил, что экспедиции нужны постоянные каюры, которые должны нести полную ответственность за собак. На эти должности были назначены Маклин, Уайлд, Макелрой, Крин, Мэрстон и Херли.

Когда собак разделили на команды и начали регулярно тренировать, все члены экипажа стали проявлять больше интереса к животным. Каждый день устраивались соревнования, участники которых боролись за звание помощника каюра. Тренировки приносили и практическую пользу: в тех редких случаях, когда удавалось убить тюленя, его тушу на упряжках довозили до корабля. Но такие случаи, к сожалению, становились действительно очень и очень редкими.

Как бы то ни было, к 10 апреля охотникам удалось заготовить около пяти тысяч фунтов мяса и тюленьего жира. Шеклтон подсчитал: этого хватит на девяносто дней, что избавит экспедицию от необходимости тратить запас консервированной и сухой пищи до середины антарктической ночи, которая уже стремительно приближалась. А при столь низких минусовых температурах можно было не волноваться о том, что мясо испортится: оно сразу же замораживалось.

На протяжении апреля солнце с каждым днем опускалось все ниже, и вместе с этим постепенно уменьшалась длительность светового дня. Казалось, лед вокруг корабля практически неподвижен. Но обследование показало, что вся его масса медленно, неумолимо, безостановочно перемещалась огромным единым пластом. В феврале, когда они только застряли, лед незаметно смещался к западу, двигаясь параллельно берегу. В начале марта он постепенно повернул на западо-северо-запад и начал дрейфовать быстрее. В апреле он повернул на северо-запад и стал двигаться со средней скоростью около двух с половиной миль в сутки. А 2 мая выяснилось, что с конца февраля, дрейфуя, они оказались в ста тридцати милях северо-западнее исходной точки. «Эндьюранс» – крошечное пятнышко, сто сорок четыре фута в длину и двадцать пять футов в ширину, – была зажата в тисках паковых льдов. Ее окружал почти один миллион квадратных миль льда, который медленно вращало по часовой стрелке неукротимыми ветрами и течением моря Уэдделла.

В начале мая солнце взошло над горизонтом в последний раз и затем медленно исчезло из виду – наступила антарктическая ночь. Это произошло не сразу; сумерки с каждым днем становились короче и темней.

Какое-то время вокруг еще царил обманчивый туманный полумрак, и на фоне горизонта четко просматривались очертания корабля. Но оценивать реальные расстояния уже было трудно. Даже лед под ногами стал каким-то странно неотчетливым, и ходить по нему теперь опасались. Можно было провалиться в невидимую глазу пустоту или наткнуться на холмик, думая, что до него еще добрая дюжина ярдов.

В скором времени даже этот легкий полумрак исчез – и люди остались одни посреди кромешной тьмы.

Глава 5

Во всем мире не найти места, где одиночество чувствовалось бы острее, чем там, где длится полярная ночь. Она похожа на возвращение в ледниковый период: ни тепла, ни жизни, ни движения. Только те, кому довелось ее пережить, смогут в полной мере понять, каково это – жить без солнечного света день за днем, неделю за неделей. Те, кто к этому не привык, могут совместными усилиями преодолеть ее наваждение, но кого-то она сводит с ума.

По случайному стечению обстоятельств Адриен де Жерлаш, бывший партнер Шеклтона, работавший вместе с ним над созданием «Эндьюранс», в 1899 году тоже оказался заточен во льдах моря Уэдделла на корабле «Бельжика». С наступлением антарктической ночи всю команду судна охватила меланхолия. Недели шли, а их состояние ухудшалось – сначала пришла депрессия, а за ней отчаяние. Какое-то время люди не могли практически ни на чем сконцентрироваться и даже просто поесть. Чтобы победить в себе зарождающиеся признаки безумия, они начали ходить кругами вокруг корабля. Этот маршрут стали называть прогулкой сумасшедшего.

Один человек умер из-за болезни сердца, отчасти спровоцированной необъяснимой боязнью темноты. Другой был одержим идеей о том, что вся команда хочет его убить, поэтому спал, забившись в крошечную щель на корабле. Еще один впал в истерический невроз, что сделало его на время глухонемым.

Но на борту «Эндьюранс» случаев сильной депрессии отмечено не было. Надвигающаяся полярная ночь только сблизила участников экспедиции.

Когда «Эндьюранс» отплывала из Англии, ее экипаж состоял из совершенно разных и не похожих друг на друга людей. Среди них были и преподаватели Кембриджского университета, и рыбаки из Йоркшира. Но после девяти месяцев жизни и работы бок о бок на одном судне в небольших общих помещениях люди накопили достаточно много совместных впечатлений, которые помогали сглаживать огромные различия между ними. За эти девять месяцев все на борту корабля смогли действительно очень хорошо узнать друг друга. И за редкими исключениями понравиться друг другу.

Никто больше не считал Блэкборо безбилетником. Молодой приземистый черноволосый валлиец теперь стал полноправным членом команды. Блэкборо был очень тихим и при этом находчивым человеком, активным и жизнерадостным товарищем, увлеченно помогавшим Грину на кухне.

Все знали, что биолог Бобби Кларк, суровый трудолюбивый шотландец, практически лишен чувства юмора. Но все успели убедиться в том, что он, честно выполняя свои обязанности, всегда готов помочь другим, если возникнет такая необходимость. Он волновался только в тех случаях, когда в сеть, опущенную им под лед, попадалось морское существо нового вида, предназначенное для пополнения его коллекции – образцов фауны, бережно хранившихся в банках. Однажды ребята из команды подшутили над ним, положив в одну из банок с формальдегидом немного вареных спагетти. У Кларка всегда имелся свой взгляд на вещи. Он никому никогда не рассказывал ничего о личной жизни.

Высокий Том Крин был таким, каким и казался, – неуклюжим моряком, прямым и бестактным, изъяснявшимся грубым матросским языком. Он отличался не самым приятным характером, но прекрасно знал море и свою работу, за что окружающие его искренне уважали. Шеклтону нравился Крин. Ему импонировала готовность этого ирландца работать. Для Шеклтона много значила хорошая дисциплина, а Крин, прослуживший несколько лет в Королевском флоте, считал, что приказы нужно выполнять беспрекословно. К тому же Крин, бывало, просто льстил Шеклтону.

Что касается повара Чарли Грина, то многим казалось, что он слегка чокнутый или глуповатый – из-за его неорганизованности и забывчивости. Его называли Шеф или Печенье, а иногда Печеные Яички – за высокий, писклявый голос. Он и правда когда-то давно в результате несчастного случая потерял одно яичко. Внешне все посмеивались над ним, но в глубине души уважали и любили. Мало кто был настолько сознательным, как Грин. Пока остальные работали лишь три часа в день, он с утра до ночи трудился на кухне.

Над ним часто подшучивали, как это обычно бывает с корабельными поварами, у него в запасе всегда имелись и свои шутки. Два или три раза, на дни рождения членов команды, он готовил праздничные торты. Они были самым изысканным способом покрыты соблазнительной глазурью. Но один оказался воздушным шариком, а второй – куском дерева.

Штурман Хадсон тоже был очень необычным человеком. Хорошим, но немного скучным; он носил прозвище Будда, которое получил в Южной Георгии после одного забавного инцидента. Его убедили, что на берегу устраивается костюмированная вечеринка… Любой человек, который бывал в Южной Георгии, видел ее ледники и массивные горы, ощущал смрад, исходящий от китовых кишок, гниющих в порту, не поверил бы, что там могли устраивать нечто подобное – но Хадсон поверил. Сняв с него почти всю одежду, беднягу завернули в простыни. К голове липкой лентой, закрепленной под подбородком, приладили крышку от чайника. В таком виде Хадсона вывели на берег. Дрожа от сильных порывов ледяного ветра, он дошел до дома управляющего китобойной фабрикой, где якобы проходила вечеринка. Но, войдя внутрь, Хадсон обнаружил, что только он один пришел в маскарадном костюме.

Когда речь заходила о подобных шутках, ответственным за это почти наверняка можно было назвать метеоролога Леонарда Хасси. Худой парень невысокого роста – в то время ему было чуть больше двадцати, – стал всеобщим любимцем благодаря своему неисчерпаемому чувству юмора. Он обожал отпускать острые шуточки в адрес окружающих, но легко мог подшутить и над собой; никогда не терял присутствия духа и хорошего настроения. Еще его любили за то, что он играл на банджо и всегда был рад аккомпанировать, если кто-то хотел спеть. От имени Хасси образовали несколько прозвищ: Хассберт, Хассберд и просто Хасс.

Макелроя, одного из врачей, многие считали мировым парнем. Он был немного старше остальных и выделялся среди них красотой и аристократизмом. Всем очень нравилось слушать его истории о своей жизни. Иногда Макелрой бывал слишком саркастичен, но окружающим это нравилось. Такая манера поведения подходила его космополитичной натуре, и в его словах никогда не чувствовалось ни капли злобы. На судне его окрестили Миком.

Художник Джордж Мэрстон как натура творческая легко поддавался перепадам настроения. Он единственный проявлял внешние признаки беспокойства о будущем в те дни, когда большинство членов экипажа еще верили, что все наладится. Каждый раз, когда Мэрстон пребывал не в лучшем расположении духа, он любил подолгу вспоминать о своей жене и детях. Шеклтону Мэрстон явно не нравился, и его антипатия со временем только росла. Эта был один из необъяснимых случаев тех самых тонких человеческих взаимоотношений. Возможно, дело было в чувстве вины, постоянно испытываемой Мэрстоном. К тому же Шеклтон боялся, что панические настроения художника передадутся остальным членам команды. Но, несмотря на изменчивость настроения и то, что он не всегда стремился принимать участие в общей работе, почти все любили Мэрстона.

В группе «рабочих рук», матросов и кочегаров, заметно выделялся один человек – Джон Винсент, молодой амбициозный задира. Крепко сложенный, небольшого роста, он был намного сильнее остальных матросов и, пользуясь этим, старался всячески запугать своих товарищей. Он настаивал, чтобы ему первому подавали еду, поскольку хотел выбирать лучшие порции и куски. Если подавали грог, он всегда выпивал больше положенного. Мало сказать, что другим матросам он просто не нравился – его не очень-то уважали и за работу на корабле. Винсент служил на флоте, но в основном на простых траулерах в Северном море. В отличие от Бэйквелла и Маклеода, ходивших под прямыми парусами[19]19
  Прямыми парусами оснащаются большие морские суда – корабли, барки, баркентины, бриги и бригантины. Прим. ред.


[Закрыть], больше Винсент не имел никакого серьезного морского опыта. Как бы то ни было, он загорелся идеей получить вакантную должность боцмана, и лучшим способом для достижения цели счел демонстрацию своей способности к тирании. Спустя какое-то время окружающим это надоело, и тогда Хоу, приятный, спокойный и очень способный молодой человек, доложил о происходящем Шеклтону. Шеклтон тут же послал за Винсентом. Неизвестно, что именно сказал Шеклтон, но отношение Винсента к людям после этого разговора изменилось в лучшую сторону.

Примечательно, что у команды больше не осталось разногласий, особенно после наступления антарктической ночи. Давящая темнота и непредсказуемая погода ограничивали попытки любых передвижений вокруг корабля. У людей было мало работы, и постоянное совместное времяпрепровождение их очень сблизило. Вместо того чтобы действовать друг другу на нервы, вся команда сплотилась.

Однажды в начале зимы Джордж Мэрстон и Фрэнк Уайлд решили подстричь друг друга. Недолго думая, они полностью сбрили волосы с помощью найденной на корабле машинки для стрижки волос. К следующему вечеру вся команда заразилась их примером. Все, включая Шеклтона, сбрили волосы почти под ноль.

За этим последовало много шуток. Вечером Уайлд пришел на ужин, спрятав лицо в воротнике свитера так, что оттуда торчала только бритая макушка, на которой Мэрстон нарисовал то, чему Гринстрит дал меткое название имбецил Джонни.

Следующей ночью Чудилу Уорсли вызвали на импровизированный суд за то, что он «ограбил пресвитерианскую церковь, похитив из сумки с пожертвованиями брючную пуговицу, чтобы использовать ее в гадких и постыдных целях». Дело велось долго и беспорядочно. Уайлд был судьей, Джеймс – обвинителем, а Орд-Лис – защитником. Гринстрит и Макелрой давали свидетельские показания со стороны обвинения, но, когда Уорсли пообещал угостить судью выпивкой по окончании заседания, Уайлд попросил присяжных признать подсудимого невиновным. Однако в финале первого же тайного голосования Уорсли признали виновным.

Помимо этих спонтанных забавных случаев на корабле существовали общие ритуалы и традиции. Например, по субботам вечером, когда каждый член экипажа получал свою порцию грога, обязательно звучал тост «За наших милых дам и жен», и все тут же хором добавляли: «И пусть они никогда не встретятся».

Субботними вечерами они лежали на койках и делали записи в дневниках под музыку из фонографа с рукояткой. Но из-за нехватки граммофонных игл это удовольствие обычно длилось не больше двух часов. В Англии при подготовке экспедиции заказали пять тысяч игл, но Уайлд не уточнил значение слова «граммофон». Только после выхода в море баталер Орд-Лис обнаружил, что у них оказалось пять тысяч швейных игл и только одна небольшая упаковка граммофонных.

Каждый месяц фотограф Фрэнк Херли собирал всех для участия в особом ритуале под названием ламповая беседа. Так назывались его лекции о тех местах, которые он посетил во время экспедиций по Австралии и Новой Зеландии вместе с Моусоном[20]20
  Дуглас Моусон (1882–1958) – австралийский геолог, исследователь Антарктики, автор трудов по геологии и гляциологии. Участник трех антарктических экспедиций, одной из которых в 1907–1909 годах была первая экспедиция Шеклтона, 16 января 1909 года достигшая Южного магнитного полюса на Земле Виктории. Прим. ред.


[Закрыть]. Каждая лекция сопровождалась слайдами, из которых самым любимым у команды был «Взгляд украдкой на Яве» – покачивающиеся кроны пальм и местные девушки – аборигенки.

В такие ночи «Ритц» становился очень уютным местом. Изначально это была грузовая зона под главной палубой и каютами в передней части корабля. Затем люди поменялись местами с вещами со склада, которые перенесли в офицерскую кают-компанию. Это помещение, около тридцати пяти футов длиной и двадцати пяти футов шириной, Макниш разделил на индивидуальные спальные зоны для ученых и офицеров. В центре стоял длинный стол, над ним висела парафиновая лампа. Здесь они ели, вели дневники, играли в карты и читали. В одном углу оборудовали угольную печь, с помощью которой поддерживали комфортную температуру. А толстые стены «Эндьюранс» сохраняли тепло.

Тем временем снаружи погода стремительно ухудшалась. В конце мая температура понизилась, перейдя за нулевую отметку, – и держалась на минусовых значениях. Всю первую половину июня приборы показывали одну и ту же среднюю температуру – семнадцать градусов ниже нуля. Зато с палубы «Эндьюранс» открывался невероятно красивый вид. В безоблачную погоду на небе появлялась луна. Описывая на звездном небе большой круг, она освещала льдины мягким бледным сиянием. В другие дни воображение членов экипажа поражала удивительная картина aurora australis – антарктического подобия северного сияния. Неописуемые по красоте вспышки зеленого, голубого и серебряного цветов поднимались из-за горизонта в иссиня-черное небо, мерцая переливающимися бликами, которые эффектно отражались от ледяной поверхности. Если не считать нараставшего мороза, погода оставалась удивительно спокойной, не было никаких бурь.

К середине июня, самой тяжелой части зимы, Фрэнк Херли решил похвастаться и доказать всем, что его упряжка – самая быстрая в собачьих «бегах». Даже в полдень, когда решили провести соревнование, было так темно, что зрители не могли увидеть финиш. Победила команда Уайлда, но Херли тут же нашел объяснение своему поражению: это произошло только потому, что собаки конкурента везли меньший вес, чем его собаки. Он жаждал реванша и выиграл. Но случилось это, когда на очередном повороте с повозки Уайлда упал Шеклтон, ехавший в качестве пассажира, и Уайлд был попросту дисквалифицирован.

Следующей ночью скрытный Макелрой показал всем пару игральных костей, найденную им среди своих вещей. Сначала он сыграл с Гринстритом на то, кто кому купит шампанское по возвращении домой. Гринстрит проиграл. К этому времени к столу в «Ритце» уже начали подтягиваться любопытствующие. Весь вечер они развлекались, бросая кости и заключая всевозможные пари. Уайлд был обязан угощать всех обедом, сам Макелрой проиграл и должен был покупать билеты в театр, Херли оплачивал всем ужин после театра, а бережливый геолог «Джок» Уорди – такси до дома.

День середины зимы, 22 июня, отмечали по-особенному. «Ритц» украсили флагами, а Херли построил некое подобие сцены, освещенной газовыми лампами. Все собрались на торжество к восьми часам вечера.

Шеклтон в роли председателя объявлял участников. Баталер Орд-Лис был одет как методистский священник «Пузырящейся любви». Обращаясь к своим слушателям, он выступил с «проповедью» о расплате за грехи. Джеймс, в роли господина профессора фон Шопенбаума, произнес многословную речь «О калориях». Маклин пылко прочел стихотворение собственного сочинения о некоем капитане Эно, мореплавателе бурного темперамента, который, судя по всему, был не кем иным, как искрометным Уорсли.

Гринстрит по свежим следам так описывал прошедший вечер в своем дневнике: «Больше всего я смеялся над тем, как Керр, одетый бродягой, пел песню о тореадоре Спагони. Он начал петь на несколько тонов выше и, несмотря на отчаянный шепот своего аккомпаниатора Хасси «Ниже! Ниже!», игравшего значительно ниже, продолжал петь в том же духе, пока оба не потеряли нить мелодии. Когда дошла очередь до слова «Спагони», он его забыл, и получилось что-то вроде «тореадор Стуберски». К тому же Керр совершенно забыл припев, и вышло просто «Смерть ему, смерть ему, смерть ему!». Это было очень смешно, и мы хохотали до слез. Макелрой предстал перед нами в наряде испанской девушки. Танцуя фламенко, эта красотка выглядела очень зловеще – в платье с глубоким декольте и высоким, то и дело распахивавшимся разрезом, под которым виднелась над чулком голая нога».

Мэрстон пел, Уайлд читал «Крушение Геспера»[21]21
  Стихотворение американского поэта Генри Лонгфелло. Прим. ред.


[Закрыть], Хадсон был девушкой-метиской, Гринстрит – красноносым пьяницей, а Рикенсон – лондонской проституткой.

Вечер завершился ближе к полуночи холодным ужином и тостами. Затем все пели «Боже, храни короля».

Итак, прошла половина зимы.

Глава 6

Все начинали думать о весне, возвращении солнца и долгожданном потеплении, предвкушая тот момент, когда «Эндьюранс» наконец сможет выбраться из ледяной тюрьмы и направится к заливу Вахсела.

Впервые звук напирающих льдов они услышали в конце июня. Это было двадцать восьмого числа. Уорсли написал в своем дневнике: «Временами ночью раздается далекий, глубокий, гудящий звук – иногда превращающийся в немного зловещий протяжный скрипучий стон. Он начинается постепенно, но резко обрывается. Лучше всего его слышно на расстоянии – чем больше расстояние, тем отчетливее звук».

Девятого июля показания барометра начали падать, очень и очень медленно. Пять дней подряд они медленно снижались: 29,79… 29,61… 29,48… 29,39… 29,25…

Утром 14 июля данные резко изменились, и барометр показал 28,88. Зловещий мрак наступил в полдень. Ветер, сперва несильный, подул на юго-запад. Примерно в семь часов вечера пошел снег.

К двум часам ночи весь корабль начал вибрировать, ветер пронзительно свистел в тросах такелажа, пролетая со скоростью не менее семидесяти миль в час. Снег был похож на песчаную бурю, поднимавшуюся с полюса. Ничто не могло задержать его, несмотря на то что люди укрыли брезентом все люки, пытаясь таким образом загерметизировать их. К полудню корабль уже наполовину исчез под снегом. Приборы зафиксировали тридцать четыре градуса ниже нуля.

Шеклтон приказал никому не отходить дальше собачьих будок, находившихся в метре от корабля. Тем, кто кормил собак, приходилось все расстояние до них проползать на коленях, чтобы не быть унесенными ветром. Стоило только сойти с корабля – и буквально через пару минут ослепляющий, удушающий снег забивал глаза и рты.

С подветренной стороны «Эндьюранс» ветер разрушал лед, оставляя в нем каналы и борозды. С наветренной стороны образовались огромные сугробы высотой не менее четырнадцати футов и общим весом около ста тонн. Льдины с этой стороны корабля прогибались и под таким громадным весом, и под тяжестью груженого судна. Видно было, как они опускались под воду.

На следующий день температура упала до тридцати пяти градусов мороза, и каждой собаке дали полфунта жира, чтобы помочь бороться с холодом. После завтрака Шеклтон приказал всем выйти на лед и попытаться очистить от снега льдины по левому борту. Лед под собачьими будками начал опасно прогибаться. Шеклтон боялся, что он может проломиться – и все собаки утонут.

Всю ночь бушевала снежная буря, но 16 июля снегопад стал стихать, и к утру показалось чистое небо. В слабом свечении луны люди отчетливо увидели новые ледяные хребты, образовавшиеся под давлением паковых льдов и окружившие корабль со всех сторон. Похожие на живые изгороди, отделявшие друг от друга разные участки льда, они преграждали дорогу дрейфующим сугробам и снежным массам. Но, так или иначе, завывавший ветер очистил поверхность льда до зеркального блеска, сделав ее идеально гладкой и отполированной.

До начала шторма лед вокруг корабля представлял собой единую массу, но сейчас она разламывалась на куски, и с северной стороны появилась открытая вода. В такой ситуации давление было неизбежным. Лед коробился и ломался, образуя десятки миллионов новых поверхностей, каждая из которых находилась во власти ветра и могла двигаться совершенно отдельно от других. Паковые льды могли дрейфовать, повинуясь ветру и передавая чудовищные импульсы по всем прилегающим льдам. Такой процесс называется давлением, и началось оно 21 июля. Но сам корабль, находившийся в центре толстой плотной льдины, пока еще был в безопасности. Вокруг раздавались звуки дрейфовавших на юг и юго-запад паковых льдов.

Шум продолжался всю ночь, вплоть до следующего утра. После обеда Уорсли решил разведать обстановку. Надев вязаную шапку, куртку, он взобрался по лестнице и в ту же минуту вернулся с новостями о том, что их льдина треснула. Весь экипаж, схватив плащи и шапки, выбежал на палубу. Трещина примерно два фута шириной шла от внешнего края плавучей льдины, где, повинуясь чудовищному давлению, одна глыба льда наползла на другую. Заканчивалась она примерно в сорока ярдах от «Эндьюранс». Все сани тут же подняли на борт и установили ночное дежурство.

Казалось, разлом неминуем. Они прождали весь день, целую ночь и следующий день. Однако ничего не произошло. Вокруг постоянно слышались звуки давления, иногда чувствовалось, как сотрясается лед, но «Эндьюранс» по-прежнему находилась в центре огромной ледяной плиты. Трещина постепенно начала замерзать, и так как дни проходили без особых изменений, острота постоянного ожидания со временем притупилась. Дежурства были отменены, собачьи тренировки, наоборот, постепенно возобновились.

Каждый раз, когда упряжки выходили на лед, они сталкивались с невиданным доселе проявлением силы. Днем 26 июля Гринстрит отправился на небольшой забег с командой Уайлда. Увидев движущиеся массы льда, они остановились посмотреть. На их глазах цельная голубовато-зеленая льдина толщиной не менее девяти футов натолкнулась на соседнюю, и вместе они поднялись вверх так легко, словно это были два кусочка пробкового дерева.

По возвращении на корабль Гринстрит записал в своем дневнике: «Нам очень повезет, если наш корабль не испытает аналогичного давления, потому что я сомневаюсь, что какое-либо судно способно выдержать давление, с легкостью поднимающие такие льдины».

Всех остальных членов экипажа чувство безопасности покинуло так же быстро. После ужина в «Ритце» наступила мрачная тишина. В полдень всех немного обрадовало появление солнца на горизонте – буквально на одну минуту сразу после полудня. Впервые за семьдесят девять дней они увидели солнце. Но даже это не помогло справиться с нараставшим всеобщим беспокойством.

Макниш, никогда ничего не скрывавший, той же ночью четко выразил в своем дневнике царившую на судне тревогу: «Это (солнце) значит для нас очень много, потому что теперь у нас будет больше света. Мы ждем потепления, но не хотим, чтобы льдина раскололась, если рядом не окажется свободной воды, поскольку корабль просто раздавит, если волей случая это произойдет сейчас».

Шесть дней спустя, 1 августа, в десять часов утра, когда каюры вычищали снег из собачьих будок, лед задрожал, а затем раздался скребущий, перемалывающий звук, и внезапно «Эндьюранс» поднялась на самый верх, задержалась на пике и снова упала в воду, слегка покачиваясь. Льдина разломилась, корабль был свободен.

Шеклтон тут же оказался на палубе, а за ним и вся команда. Он быстро понял, что произошло, и приказал поднять собак на борт. Все бросились на вибрирующую льдину возле корабля и начали вырывать цепи изо льда, подгоняя собак к сходням. Операция заняла восемь минут.

Они успели вовремя. Когда сходни поднимали, корабль под давлением льда, перемещавшегося под ним, резко дернулся вперед и чуть вбок. Крепкая льдина, так долго защищавшая его, теперь перешла в нападение, нанося удары по бортам судна и свирепо разбивая о них маленькие собачьи будки.

Самое сильное давление ощущалось ближе к носовой части корабля, и все в беспомощной тревоге наблюдали, как огромные плавучие льдины, сталкиваясь, словно в яростной схватке, раскалывались на куски. На них тут же наползали, набрасывались другие куски льда, покрывавшие всю водную поверхность.

Так продолжалось пятнадцать мучительных минут, а затем носовая часть «Эндьюранс» медленно поднялась на лежавшую впереди льдину. Люди почувствовали, как поднимается судно, и из груди каждого вырвался непроизвольный вздох облегчения. На мгновение все ощутили себя в безопасности.

Лед вокруг корабля по-прежнему подвергался чудовищному натиску, но почти сразу после полудня давление спало. «Эндьюранс» продолжала возвышаться на ледяном постаменте, с пятиградусным наклоном на левый борт. Шлюпки были готовы к спуску и всех проинструктировали, что необходимо иметь под рукой самую теплую одежду на случай, если вдруг придется «выйти погулять». Но ситуация оставалась стабильно спокойной весь день до самого вечера.

Описание событий прошедшего дня Уорсли закончил такими словами: «Если бы что-нибудь помешало кораблю подняться, его бы уже раздавило, как яичную скорлупу. Собаки вели себя прекрасно… Кажется, они воспринимают это как развлечение, которое мы устроили для них».

Ночью подул ветер с юго-запада, и к утру началась буря. Ветра безжалостно сталкивали льды на своем пути, вызывая появление новых областей давления.

К утру куски льда вокруг корабля снова замерзли, превратившись в плотную массу. Любопытно, что во время большого разлома достаточно крупная часть старой льдины пропорола насквозь основную толщу льда. Но, столкнувшись с кораблем, она развернулась под углом сорок пять градусов так, что следы от саней на ее поверхности теперь шли вертикально вверх.

Большинство членов команды сооружали новые будки для собак. Эта работа заняла несколько дней, и, что удивительно, еще до того как она была закончена, воспоминания о недавно пережитом постепенно начали терять остроту.

Спустя три дня после разлома, 4 августа, Шеклтон услышал, как несколько человек в «Ритце» разговаривали о том, что «Эндьюранс» сможет выдержать любое давление. Он присел за стол рядом с ними и рассказал историю о мышке, жившей в таверне.

Однажды ночью мышка нашла протекающую бочку с пивом и выпила, сколько смогла. Закончив пировать, она села, вытерла лапкой усы и высокомерно огляделась вокруг. «Ну что, и где теперь этот чертов кот?» – спросила она.

Даже после такой поучительной притчи экипаж не хотел расставаться с возрастающей уверенностью в благополучном исходе. Теперь все понимали, каким может быть давление льдов. Они видели, что корабль сопротивлялся, и это ему не сильно навредило. Возвращение солнца тоже поднимало дух. Сейчас оно светило уже около трех часов в день, сменяясь сумраком, который длился по семь – восемь часов. Все продолжали играть в хоккей и даже устроили несколько весьма бурных соревнований. И с интересом наблюдали, как большой Том Крин ставил в упряжку маленьких щенков, заставляя их делать первые попытки тащить сани. Уорсли описывал это так: «Слегка сопротивляясь, управляемые твердой рукой, они бежали по неясному для них, извилистому маршруту, более непредсказуемому, чем судьба несчастного корабля в море Уэдделла».

Пятнадцатого августа Уорсли в своих записях снова передавал всеобщий позитивный настрой. Описывая очередные соревнования каюров, или «хозяев», Уорсли в характерной ему манере преувеличивал: «…некоторые каюры чрезмерно хвастали достоинствами своих собак перед другими командами. Казалось, “хозяин” упряжки “Сердечная болезнь” ожидал, что весь мир затаит дыхание, когда они будут проезжать мимо. Но тут один вульгарный человек, постоянно выкрикивавший: “Йойкс Талли-хо”, с неописуемой наглостью посмел издать боевой клич, проезжая мимо упряжки с этими достойными, но нервными существами. Возмущенный каюр упрекнул его, заметив, что тот своим зловещим голосом напугал этих красивых, но нежных собачек. Мой долг – с прискорбием сообщить, что на следующий же день ужасный вульгарный человек, сидя в собственных санях, дал волю своему угрожающему реву, когда мимо него проезжала команда “Сердечная болезнь”. Результат привел к катастрофе: двое из несчастных существ упали в обморок, и их пришлось приводить в сознание с помощью нашатырного спирта. Остальные же просто впали в истерику, пока наглец со своей упряжкой не скрылся за горизонтом».

Команда «Сердечная болезнь» принадлежала Маклину; он старался обходиться с собаками максимально ласково. А ужасным вульгарным человеком был сам Уорсли.

Еще одно способствовало всеобщей жизнерадостности: их льдина плыла. После июльской снежной бури пленников льда в основном несли сильные южные ветра, и за это время они проплыли около ста шестидесяти миль. Но 29 августа в полночь корабль содрогнулся. Спустя мгновение раздался звук, похожий на гром. Все вскочили с коек и замерли в ожидании. Однако больше ничего не произошло.

На следующее утро они увидели тонкую трещину позади корабля – и ничего больше. Остаток дня прошел без приключений. Затем, около половины седьмого вечера, когда команда заканчивала ужинать, «Эндьюранс» содрогнулась во второй раз. Несколько человек вскочили из-за стола и ринулись на палубу. Но снова ничего не было видно, кроме того, что трещина увеличилась на каких-то полдюйма.