Текст книги "Лидерство во льдах. Антарктическая одиссея Шеклтона"

Глава 12

Давление пока еще не разрушило их льдину. Но Шеклтон не хотел, чтобы у команды появилось ложное чувство безопасности, поэтому к 15 ноября разработал специальное положение о чрезвычайной ситуации. И хотя сейчас возможность пешего перехода казалась маловероятной, каждому были поручены особые задания на случай, если придется немедленно выдвигаться. Если нужно будет идти по льду, каюры должны быстро запрячь собак и встать возле своих саней, пока остальные собирают провизию, оборудование и палатки. Если же получится уйти по воде, требовалось оперативно подготовить шлюпки. Все, конечно же, очень надеялись именно на этот вариант развития событий.

Но невозможно было преодолеть всеобщую расслабленность – команда привыкла к устоявшемуся распорядку и ежедневной лагерной рутине. Линия светло-зеленых палаток стала уже настолько родной, каким раньше казался корабль. Две палатки были традиционными, с бамбуковым стержнем по центру. Остальные, «кольцевые», специально разработал Мэрстон для экспедиции. По своим свойствам они напоминали солнцезащитную ширму на детских колясках, их можно было поставить в считаные минуты, но они хуже защищали от бурь, чем традиционные.

Каждый день в лагере начинался в половине седьмого утра, когда ночной дежурный приносил из кухни столовую ложку бензина, наливал его в маленькую железную чашку под печью и поджигал. Бензин воспламенял полоски жира, лежавшие на решетке над чашкой. Херли соорудил эту печь из старой нефтяной бочки и чугунного желоба для пепла, спасенных с корабля.

Печь располагалась в центре кухни, напоминавшей самодельное сооружение для защиты от ветра; ее сколотили из деревянных брусьев, вбитых в лед, на которые натянули куски парусины. Кроме того, она выполняла функции библиотеки. Здесь в фанерных ящиках хранились те немногие книги, которые удалось спасти с «Эндьюранс». На одном столбе этого причудливого помещения висел хронометр, на другом – зеркало.

Как только печь зажигали, ночной дежурный будил Грина, чтобы тот начинал готовить завтрак. К семи часам из палаток начинали вылезать остальные и первым делом направлялись к ближайшим торосам, чтобы облегчиться. Многие брали с собой порядком измочаленные зубные щетки и на обратном пути чистили снегом зубы. Тех сонь, которые не вставали к семи сорока пяти, будил ночной дежурный, ходивший вдоль палаток и возвещавший строгим голосом: «Койки вязать и убирать!» Тогда они выползали из своих спальных мешков и ждали завтрака, на который получали или стейк из тюленя, или консервированную рыбу, или пеммикан[24]24
  Пеммикан – концентрированный питательный пищевой продукт, обладающий малым весом и объемом при максимальном содержании в нем полезных веществ. Состоит из сушеного на солнце, провяленного оленьего или бизоньего мяса, измельченного в порошок и смешанного с растопленным жиром и соком лесных кислых ягод. Изобретен канадскими индейцами из племени алгонкинцев, употреблявших пеммикан при дальних переходах, военных походах и т. п. С середины XIX века стал известен в Европе и использовался как стандартная пища-концентрат в полярных экспедициях. Прим. ред.


[Закрыть] с чаем.

После завтрака все приступали к своим обычным делам, а Грин проводил оставшиеся утренние часы за изготовлением «лепешек». Они представляли собой куски жареной муки, зачастую смешанной с собачьим пеммиканом, чечевицей или чем-нибудь, что придавало им какой-то вкус. А вокруг было предостаточно льда, чтобы растопить его и превратить в воду.

Старый Чиппи Макниш проводил дни в компании Маклеода, Хоу и Бэйквелла, надстраивая борта шлюпок, чтобы сделать их более приспособленными к морскому путешествию. Но работу тормозила нехватка инструментов и материалов. Были только пила, молоток, долото и тесло. А гвозди Макниш вытащил из надпалубных сооружений тонувшей «Эндьюранс».

Херли тоже активно занимался подготовкой к плаванию. Он был не только прекрасным фотографом, но и умелым жестянщиком, и сейчас работал над улучшением конструкции простой водяной помпы для шлюпки с помощью одной напоминавшей трубу детали нактоуза, в котором когда-то хранился судовой компас.

Остальная часть команды охотилась. Многие ходили парами в поисках тюленей, пока каюры тренировали собак, устраивая небольшие заезды на льдине. Часто во время заездов каюры видели, как та или иная группа охотников махала им флажком. Это означало, что они заметили тюленя. Тогда одна из упряжек выдвигалась в их сторону, чтобы забрать тушу.

Сама охота проходила, как правило, кроваво. Уайлд принес с корабля револьвер, двенадцатикалиберное ружье и тридцатитрехкалиберную винтовку, но количество патронов было ограничено. Поэтому тюленей старались убивать иным способом. Люди осторожно приближались к животному, затем оглушали его ударом лыжи или сломанного весла по носу и перерезали яремную вену, чтобы оно умерло от потери крови. Иногда кровь собирали в какую-нибудь емкость, чтобы дать собакам, но чаще всего она просто стекала на снег. Существовал и другой способ: голову тюленя просто разбивали киркой. Но оба врача не одобряли этого, потому что в итоге мозг становился несъедобным, а он был очень ценным, так как в нем содержалось большое количество витаминов.

Поначалу некоторые, особенно маленький Льюис Рикинсон, брезгливо относились к такому хладнокровному способу охоты. Но это продолжалось недолго. Желание выжить очень быстро развеяло всяческие сомнения по поводу допустимости тех или иных способов добычи еды.

После обеда, который, как правило, состоял из одной-двух лепешек с вареньем и чаем, все отправлялись укреплять собачью упряжь, доставать оборудование или помогать с шлюпками. В пять часов вечера кормили собак, и эта процедура всегда сопровождалась оглушительным лаем, а в половине шестого садились ужинать. На ужин обычно была тюленья похлебка, лепешка и кружка горячего какао на воде.

По вечерам в палатках все занимались самыми разными делами. К примеру, в палатке Уорсли читали вслух. Четверо обитателей палатки Шеклтона азартно играли в покер и бридж, раскладывали пасьянс. Матросы и кочегары из палатки номер четыре тоже играли в карты или рассказывали друг другу байки. О сексе разговаривали редко, но отнюдь не из-за поствикторианской чопорности, а потому что эта тема совершенно не соответствовала условиям постоянного холода, сырости и голода, о которых невозможно было забыть ни на секунду. Так что о женщинах всегда вспоминали с ностальгией и сентиментальностью – говорили о стремлении поскорее увидеться с женой, матерью или возлюбленной.

Свет официально выключали в половине девятого, что, конечно же, было лишь фигурой речи, так как солнце ежедневно светило почти по шестнадцать часов. Многие ложились спать пораньше, снимая свои штаны и свитера и по мере возможности надевая сухие носки. Никто никогда не снимал нижнее белье. Некоторые не могли ложиться и засыпать в строго установленное время, а потому старались говорить как можно тише – в морозном воздухе все звуки слышны особенно отчетливо.

К десяти часам вечера в лагере стояла полная тишина, только одинокий ночной дежурный ходил вокруг палаток, поглядывая на хронометр в кухне в ожидании конца своего дежурства.

Прошло три недели с тех пор, как они покинули «Эндьюранс». За это время самые сильные изменения произошли во внешнем облике членов команды. Некоторые всегда носили бороды и сейчас выглядели просто чуть более заросшими, чем обычно. Но лица тех, кто прежде всегда был гладко выбрит, теперь украшали захудалые полудюймовые усики.

Люди стали очень грязными из-за дыма от коптящего жира. Все было пропитано им: одежда, лица, вещи. Он мгновенно приставал ко всему и не поддавался очистке снегом, а мыла было очень мало.

Мнения о чистоте разделились – в лагере даже образовались две «школы». Хотя полностью вымыться было невозможно, многие оттирали лицо снегом каждый раз, когда позволяла погода. Другие же считали, что грязь защищает кожу от обморожения.

Лагерь разделился на хранителей и нехранителей и в вопросах еды. Уорсли возглавлял «партию» нехранителей, которые тут же съедали все, что могли, как только появлялась возможность. Орд-Лис со своим маниакальным страхом голодной смерти возглавлял «партию» бережливого хранения. Он редко съедал все, что ему было положено, пряча кусочек сыра или лепешки в карман, чтобы съесть позже, а то и оставить на черный день, в наступлении которого он не сомневался. Он частенько доставал из кармана кусок чего-нибудь, что выдавали неделю, две или даже три назад.

Впрочем, в то время еды было достаточно. Животные любезно приносили себя в жертву лагерю. Днем 18 ноября маленький грустный тюлененок, примерно месяца от роду, забрел в палаточный лагерь. Скорее всего, его мама стала жертвой косатки. Тюлененок был крошечный, в нем было совсем мало мяса, но его убили – пусть и с большой неохотой, – потому что он все равно не выжил бы на морозе один. На следующий день собаки подняли оглушительный лай, оповещая людей о появлении в лагере еще одного тюленя, на этот раз большого, крабоядного. После ряда подобных случаев Уорсли решил, что тюлени, завидя лагерь, принимали его за землю или лежбище, поэтому шли сюда.

Утром 21 ноября несколько человек снова пошли к кораблю. Они заметили, что льдины, пробившие его борта, пришли в движение. Вернувшись в лагерь, они начали снимать с собак упряжь и кормить их. В это время на дежурство вышел Шеклтон и остановился недалеко от упряжки Херли. На часах было без десяти пять. Вдруг краем глаза Шеклтон заметил, что корабль начал двигаться. Он быстро повернулся и увидел, как судно скрывается под ледяной глыбой.

«Он тонет, парни!» – закричал Шеклтон и бросился к импровизированной смотровой башне. Все мгновенно выбежали из палаток и начали толкаться, пытаясь получше разглядеть происходящее. Смотрели в полной тишине. Там вдалеке корма «Эндьюранс» поднялась на двадцать футов вверх и на миг замерла, устремив прямо в небо свой мертвый гребной винт и сломанный руль. Затем она медленно и тихо исчезла во льдах, оставив после себя лишь небольшой участок черной воды. Буквально через шестьдесят секунд и его не осталось: лед снова затянулся. Все произошло за каких-то десять минут.

Той ночью Шеклтон просто написал в своем дневнике, что «Эндьюранс» утонула, добавив: «Я не могу писать об этом».

Вот они и остались одни. Теперь со всех сторон не было ничего, кроме бескрайних льдов. Они находились на 68°38′ южной широты 52°28′ западной долготы – в том месте, где не бывал до них ни один человек и вряд ли захотел бы оказаться.

Глава 13

Окончательная потеря «Эндьюранс» стала для всех шоком, потому что корабль казался последней связующей ниточкой с цивилизацией. И теперь его смерть была окончательна и бесповоротна. Корабль был символом – материальным, физическим – их связи с внешним миром. Он пронес их под своими парусами через половину земного шара, или, как выразился Уорсли: «…смог пронести нас так далеко и так легко, а затем доблестно сражался, как не сражался ни один корабль, пока наконец не сдался под натиском безжалостных льдов». Больше его не было.

Все отреагировали на это событие очень сентиментально, как на смерть старого друга, который долгое время находился на краю могилы. Они уже несколько недель были готовы к его окончательной гибели. Покидая судно двадцать пять дней назад, все предполагали, что оно может утонуть в любой момент. И было удивительно, как долго корабль продержался на поверхности.

На следующее утро Уорсли сообщил обнадеживающую новость: несмотря на то что последние четыре дня дул северный ветер, их не отнесло назад. Лед, по всей вероятности, сдерживало южное течение. Тем временем Хасси обнаружил тревожные изменения в состоянии льдов: они больше не расходились под влиянием северных ветров. Кроме того, если раньше, проходившие через открытое море, эти ветра были относительно теплыми, то теперь они стали почти такими же холодными, как ветра с полюса. Из этого напрашивался лишь один вывод: севернее был только паковый лед, а не открытая вода.

И все же все смотрели на ситуацию с удивительным оптимизмом. Макниш почти закончил увеличивать борта шлюпок, и результат его работы всех изумил. Оказалось, недостаток инструментов и материалов ему совсем не помеха. Он использовал любые подручные средства, например хлопковый фитиль для лампы и масляные краски Мэрстона.

В первый вечер после окончательной гибели «Эндьюранс» Шеклтон устроил особый ужин – рыбная паста и печенье. Все было очень вкусно.

«На самом деле у такой жизни даже есть преимущества, – писал Маклин. – Когда-то я где-то читал, что человеку для счастья нужны лишь полный желудок и тепло, теперь я начинаю понимать это. Никаких тревог, поездов, писем, ожидающих ответа, воротничков, которые нужно носить. Кто бы из нас не хотел, чтобы все это изменилось!»

В таком же хорошем настроении Маклин на следующий день отправился с Гринстритом охотиться на тюленей. Вдруг им в голову пришла мысль немного покататься по открытой воде. Они знали, что Шеклтон, не выносивший неоправданного риска, придет в ярость, если застанет их за подобным занятием. Поэтому они благоразумно удалились на некоторое расстояние, пройдя несколько участков ледяных торосов. Они нашли небольшую прочную льдину и забрались на нее, отталкиваясь лыжными палками.

Наслаждаясь катанием, они внезапно увидели Шеклтона, проезжавшего неподалеку в санях Уайлда. В это мгновение Шеклтон как раз посмотрел в их сторону.

Гринстрит писал: «Мы оба почувствовали себя провинившимися школьниками, которых поймали на воровстве в саду; тут же подгребли к берегу, вылезли и снова приступили к охоте, встретившись с ним уже в лагере. Но вместо длинной речи, которой мы ждали, он наградил нас лишь ужасающим взглядом и вернулся к своим делам».

Все знали, что Шеклтон ненавидел испытывать судьбу. За это он даже получил прозвище Осторожный Парень. Но никто никогда не называл его так в лицо. Все обращались к нему просто: Босс, – и матросы, и офицеры, и ученые. Это было скорее титулом, чем прозвищем. В этом слове звучала нотка фамильярности, но все же оно обозначало абсолютный авторитет, что очень соответствовало мировоззрению и поведению Шеклтона. Он хотел быть «своим» и работал над этим, настаивая, чтобы к нему относились так же, как ко всем остальным, чтобы он получал такое же количество еды и одежды. Он старался демонстрировать свое желание участвовать в повседневных делах, например носить общий горшок с едой из кухни к палатке. Он даже не раз сердился, когда повар относился к нему иначе, чем к остальным, и давал лучшие порции только потому, что он Босс.

Но это было неизбежно. Ведь он – Босс. Всегда между ним и остальной командой оставалась некоторая отчужденность, барьер, разделявший их. И с этим ничего нельзя было поделать. Просто при всей своей ответственности он не мог даже на мгновение поставить себя на их место. Другие умели расслабляться, отдыхать и просто жить нынешним моментом – Шеклтон не мог отдохнуть и расслабиться. Вся ответственность за экспедицию полностью лежала на нем, и это нельзя было не почувствовать, даже просто находясь рядом с ним.

Отчужденность Шеклтона была скорее моральной. Он всегда старался участвовать во всех делах команды, и одним из первых пришел в палатку номер пять, как только прошел слух, что там найдена новая колода игральных карт. Он тогда несколько часов вместе с Макелроем просидел там, обучая всех играть в бридж.

Двум учителям было не найти более увлеченных учеников. За сорок восемь часов популярность игры достигла масштабов эпидемии. Двадцать восьмого числа Гринстрит писал: «…из каждой палатки слышно: “одна трефа, две черви, две бескозырные, еще две бескозырные”». Те, кто не играл, чувствовали себя чуть ли не изгоями. Однажды Рикинсона и Маклина выгнали из их же собственной палатки, потому что туда пришла целая толпа игроков и наблюдателей.

В то же время все было готово к «путешествию на запад». Макниш закончил со шлюпками, оставалось только дать им названия, чем и занялся Шеклтон. Он решил, что должен оказать честь главным меценатам и покровителям экспедиции. Поэтому главный вельбот окрестили «Джеймсом Кэйрдом»; вторую шлюпку – «Дадли Докером», а третью – «Стенкомбом Уиллсом». Художник Джордж Мэрстон остатками своих красок принялся красиво выводить на каждой шлюпке ее название.

Шеклтон также принял предложение Уорсли назвать льдину, на которой они обосновались, Океанским лагерем. Затем настал черед распределять членов команды по шлюпкам. Сам он вместе со своим помощником Фрэнком Уайлдом возглавил «Джеймса Кэйрда». Уорсли стал капитаном «Дадли Докера», получив в помощники Гринстрита, а Будда Хадсон – главным на «Стенкомбе Уиллсе», обзаведясь помощником Томом Крином.

Ноябрь подходил к концу. Люди жили на льдине всего месяц. И несмотря на все неудобства, эти несколько недель примитивной жизни почему-то особенно обогатили их. У всех появилась несокрушимая уверенность в себе, о которой раньше они даже не могли мечтать. Менялось даже их мировоззрение. После того как однажды Маклин четыре часа пришивал большую заплатку к своим единственным штанам, он записал в дневнике: «Каким же я был неблагодарным, когда такую работу дома за меня выполняли другие». Гринстрит чувствовал нечто подобное, когда несколько дней подготавливал и шлифовал кусок тюленьей кожи, чтобы поменять подметки своих ботинок. В какой-то момент он прервал работу прямо на половине, чтобы записать: «Один из лучших дней, который у нас был… счастье быть живым».

В некоторой степени они лучше узнали себя. В одиноком мире льда и пустоты люди смогли достичь определенной степени удовлетворенности. Тяжелые условия жизни испытывали их, но они со всем справлялись.

Естественно, они думали о доме, но не сильно страдали из-за невозможности вернуться в цивилизацию. Уорсли писал: «Просыпаясь утром, я чувствую тоску по запаху влажной травы и цветов весенним утром в Новой Зеландии или Англии. И еще совсем немногого хочется из обычной жизни: хорошего хлеба с маслом, мюнхенского пива, коромандельских устриц, яблочного пирога и девонширских сливок, но это скорее приятные воспоминания, чем желания».

Вся команда была занята устройством своей жизни здесь и сейчас. Однако к концу ноября осталось не так много дел. Шлюпки были готовы к отплытию. Уже провели пробные заплывы, и вполне удачно. Все припасы для поездки распаковали и распределили. Карты местности тщательно изучили и составили приблизительные прогнозы ветров и течений. Херли закончил конструировать помпу и приступил к созданию маленькой дорожной печи, которую предполагалось топить жиром.

Они выполнили свою часть сделки. Теперь дело оставалось лишь за тем, чтобы льды расступились.

Но льды не спешили. Время шло – день за днем, а они оставались такими же, как раньше. Их движение тоже не внушало оптимизма. Постоянно дули ветра с юга, но они никогда не были достаточно сильными, и лед продолжал дрейфовать на север с той же черепашьей скоростью – две мили в день.

Зачастую лед подводил людей даже с пространством для тренировок собак. Бывало, он слегка расходился, превращая их льдину в остров, окруженный со всех сторон двадцатью футами открытой воды. В таких случаях не оставалось ничего другого, кроме как пустить собак бегать по периметру. Уорсли писал: «Люди и собаки тренируются вокруг плавучей льдины. Вся дистанция составляет примерно полмили, но после одного круга маршрут кажется невыносимо монотонным как для собак, так и для нас».

Время действительно стало тянуться медленнее. Каждый новый день очень напоминал предыдущий. И хотя все старались смотреть на ситуацию с позитивной стороны, было тяжело бороться с растущим чувством разочарования.

Первого декабря Маклин писал: «Мы прошли один градус [широты – около шестидесяти миль] меньше чем за месяц. Это не так хорошо, как могло бы быть, но потихоньку движемся на север, что обнадеживает».

А 7 декабря Маклин сделал такую запись: «Мы чуть-чуть сдвинулись назад, но, думаю, это к лучшему, поскольку дает шанс льдам между нами и землей отплыть и дать нам дорогу».

Покинув «Эндьюранс», они прошли восемьдесят миль по прямой почти точно на север. Но само движение шло по траектории, напоминавшей арку, которая сейчас заворачивала на восток, прочь от земли. Этого было мало для серьезного беспокойства, но вполне достаточно, чтобы его подогревать.

Шеклтон страдал от сильных приступов ишиаса, из-за чего почти все время проводил в палатке, более или менее отрезанный от всего, что происходило вокруг. Но к середине месяца его состояние улучшилось, и он смог почувствовать растущее беспокойство своих людей. Ситуация не нормализовалась и к 17 декабря. После того как они пересекли шестьдесят седьмую параллель, ветер подул на северо-восток. На следующий день выяснилось, что они снова пересекли эту же параллель, но уже в обратном направлении.

Напряжение и беспокойство внутри команды заметно возросло, вечером говорили очень мало. Многие отправились спать сразу же после ужина.

В своем дневнике Макниш дал волю накопившемуся чувству разочарования, трансформировав его в недовольство соседями по палатке: «Может показаться, что я нахожусь на улице Рэтклифф [в XIX веке улица красных фонарей в портовом районе Лондона] или в каком-то притоне, судя по языку, на котором здесь говорят. Я плавал со многими, как под парусами, так и на пару, но никогда не встречал таких людей, как в нашем отряде: для прозвищ они используют самые грязные слова, и, хуже всего, это поощряется».

Шеклтон был обеспокоен. Никакие враги, будь то холод, лед или море, его не пугали. Больше всего он боялся деморализации. И 19 декабря он написал: «Думаю, стоит выдвигаться на запад».

Мысль о том, что пора что-нибудь предпринимать, вертелась в его голове и на следующий день. Он принял решение – и буквально сразу же огласил свой план. Шеклтон объявил, что следующим утром вместе с упряжками Уайлда, Херли и Крина пойдет на запад исследовать местность.

Реакция была незамедлительной. Гринстрит писал: «Босс считает, что пора выдвигаться на запад, потому что само по себе течение нас туда не относит. А это значит, что мы пойдем налегке, взяв с собой в лучшем случае две шлюпки, и оставим много провизии. Я думаю, что дорога будет ужасной. Сейчас самая спокойная ситуация с тех пор, как мы покинули корабль, и, по-моему, такой вариант стоит рассматривать только в случае крайней необходимости. Искренне надеюсь, что мы не решимся на подобный шаг. Сегодня в нашей палатке много спорили об этом…»

Так оно и было. Уорсли посещали те же мысли: «Я считаю, что лучше всего остаться здесь до тех пор, пока нас не начнет сильно уносить на восток… Немного подождав, мы получим несколько преимуществ: проведем часть пути на льдине, не прилагая особых усилий, и, возможно, сохраним все три шлюпки, а за это время лед может разойтись».

Но многие придерживались позиции Шеклтона. Маклин выразился предельно ясно: «…лично я думаю, что мы должны продвинуться на запад так далеко, как только сможем. Мы знаем, что в двухстах милях к западу есть земля, а значит, край льдины должен быть где-то в ста пятидесяти – ста восьмидесяти милях в ту сторону… С той скоростью, с которой мы движемся сейчас, мы пересечем параллель острова Паулет лишь к концу марта и даже после этого не можем быть уверены, что удастся пройти весь путь. Поэтому я считаю, что нужно идти так упорно и так далеко на запад, как только возможно. Течением нас отнесет на север, и в итоге мы будем двигаться на северо-запад, как раз туда, куда нам нужно… Как бы то ни было, посмотрим, что будет завтра».