Текст книги "Следующая пандемия. Инсайдерский рассказ о борьбе с самой страшной угрозой человечеству"

Женщина прибыла в Брюссель в шесть утра в тот самый день, когда мы с Джулией Уикс разговаривали по телефону. Она промчалась через паспортный контроль и передала посылку врачу из Бельгийской корпорации развития, который и отвез образцы в Антверпен. Оказалось, однако, что у Гвидо ван дер Груна больше нет лаборатории с четвертым уровнем биологической защиты для работы с такого рода патогенами. Он открыл коробку, в очередной раз освежил лед и послал образцы в Атланту.

Мы получили их 9 мая и проверили с помощью иммуноферментного анализа на наличие вирусных маркеров (антигенов) и специфических антител к вирусам. У всех 14 пациентов обнаружились признаки заражения вирусом Эбола. Дополнительные пробы, включая изоляцию вируса и РНК-анализ, подтверждали диагноз. Это была геморрагическая лихорадка Эбола – вероятно, самая страшная болезнь на планете.

⁂

Вирус Эбола (название происходит от имени реки Эболы, притока Конго) – это еще один зоонозный патоген, который поначалу считали новым штаммом близкородственного вируса Марбург. Марбургская лихорадка появилась в 1967 году в одноименном немецком городе. Она поразила 25 лабораторных техников из компании Behringwerke и Института Пауля Эрлиха, которые контактировали с зараженными тканями африканских зеленых мартышек, и шестерых их знакомых из Марбурга, Франкфурта и Белграда. Семь человек умерло.

В 1976 году учитель из миссионерской школы в Ямбуку в тысяче километров к северу от Киквита обратился за медицинской помощью. В госпитале миссии болезнь приняли за малярию и сделали инъекцию хлорохина. Одноразовых игл там не было, а многоразовые не стерилизовали. На 120 коек приходилось всего пять стеклянных шприцев. Спустя 29 дней болело уже 11 из 17 сотрудников, и больницу закрыли. В итоге заболевание поразило 318 человек, 280 из которых умерли. Среди погибших были две католические монахини – это и породило черную шутку про «дозорных монашек».

Масштаб вспышки оказался не очень большим – скорее всего, из-за того, что после искоренения оспы прошло только шесть лет и местные помнили, как надо изолировать людей с подозрением на контагиозные заболевания. И все-таки геморрагическая лихорадка Эбола была чем-то новым в мире инфекций.

Одновременно на фабрике по производству хлопка в Южном Судане произошла другая вспышка: заразились 284 человека, из которых 151 умер. Несмотря на близость во времени и пространстве, эти случаи были вызваны двумя разными штаммами вируса Эбола: заирским и суданским. Оба штамма этих древних вирусов проявились потому, что сложились подходящие экологические условия. По иронии судьбы распространению болезни способствовало то, что здравоохранение было уже достаточно развитым для открытия больниц и недостаточно – для надлежащего инфекционного контроля. Медицинские учреждения стали фактором, умножавшим распространение заболевания: люди заражались посредством крупных капель при кашле и чихании и через зараженные инструменты, например иглы. Проблема затронула врачей, медсестер, членов семей, ухаживавших за больными.

На следующий год в миссионерский госпиталь в Тандале, тоже в Заире, поступила девятилетняя девочка с лихорадкой, болями в области живота и кровавой рвотой. Она жила с семьей в маленькой деревушке в 20 километрах оттуда, была здорова и не выезжала за пределы своей области. У нее диагностировали это недавно описанное заболевание, а через 28 часов она умерла.

Этот случай заставил вспомнить о смерти врача из Тандалы, произошедшей пятью годами раньше. Он порезал палец, проводя вскрытие ученика заирской библейской школы, у которого была диагностирована желтая лихорадка. Врач заболел 12 дней спустя. В 1977 году подняли его историю болезни, и оказалось, что Эбола могла существовать еще в 1972 году.

После смерти девочки из Тандалы вирус почти на 20 лет отступил в джунгли и не вызывал вспышек у людей. Тогда еще не было известно, что его естественным резервуаром являются летучие мыши, а люди заражаются либо напрямую, либо когда употребляют в пищу лесных животных, например шимпанзе и карликовых антилоп. Крупные обезьяны вообще страдают от этого вируса больше, чем люди. По мнению некоторых специалистов, Эбола могла недавно выкосить треть мировой популяции шимпанзе и горилл.

В начале декабря 1994 года кровавой лихорадкой заболели старатели, которые мыли золото в трех лагерях, расположенных на небольших полянах в тропических лесах габонских[28]28
  Габон – государство в Центральной Африке.


[Закрыть] районов Минкебе и Макоку; 32 человека проплыли на лодке 100 километров на юг и добрались до Макоку, где их госпитализировали в больницу общего профиля.

В конце месяца в другой деревушке далеко от лагерей золотоискателей началась вторая волна. Первая жертва жила рядом с «нгангой», местным знахарем, к которому приходили больные люди – некоторые из них ранее лечились в этой больнице. Еще 16 случаев произошло в январе, причем все за пределами зоны, охваченной первой волной. Пострадавшие непосредственно контактировали либо с пациентами больницы в Макоку, либо с «нгангой», либо с теми, кто ухаживал за пациентами.

Уже через восемь дней после последнего случая габонские медицинские чиновники официально объявили о завершении эпидемии, спутав ее со вспышкой желтой лихорадки (по принятым для Эболы процедурам сигнал отбоя дали бы лишь через 42 дня после последней смерти или выписки из больницы, что в два раза превышает максимальный инкубационный период). Всего в больницу в Макоку поступило 49 человек, умерли 29. В свете событий в Киквите диагноз будет поставлен под вопрос и пересмотрен, будут найдены параллели с первыми вспышками Эболы. При подходящих условиях вирус легко может появиться во множестве стран одновременно.

⁂

Через шесть дней после телефонного звонка Джулии Уикс и через день после получения образцов Центры по контролю и профилактике заболеваний идентифицировали киквитскую болезнь и передали эту информацию в посольство США в Киншасе и во Всемирную организацию здравоохранения в Женеве. И те и другие уведомили заирское министерство здравоохранения. Правительство страны немедленно ввело в городе карантин и перекрыло дорогу из Киншасы в провинцию Бандунду. Американское посольство объявило вспышку катастрофой, и Управление зарубежной помощи в чрезвычайных ситуациях Агентства США по международному развитию одобрило выделение местным неправительственным организациям 25 тысяч долларов на приобретение и перевозку необходимых медикаментов и средств. Воздушное и автомобильное сообщение было ограничено, но правительство Заира позволило Миссионерскому авиационному обществу обеспечить доставку.

Через посольство США правительство Заира направило нам просьбу прислать специалистов для проведения расследования. Одновременно Всемирная организация здравоохранения пригласила нас присоединиться к команде, так как мы поддерживали один из их центров по классификации вирусов и исследованию особых патогенов. Помощь пообещали предоставить «Врачи без границ»[29]29
  «Врачи без границ» (международное название Médecins Sans Frontières, сокращенно MSF) – международная независимая некоммерческая медицинская гуманитарная организация, которая оказывает чрезвычайную медицинскую помощь людям, пострадавшим в результате военных конфликтов, голода, эпидемий, вынужденной миграции, природных катастроф, более чем в 70 странах мира.


[Закрыть], Национальный институт вирусологии Южной Африки, парижский Институт Пастера и Институт тропической медицины в Антверпене. Для координации исследований и борьбы с эпидемией ВОЗ создала международный комитет под председательством доктора Муэмбе.

Руководить нашей работой Си Джей назначил доктора Пьера Роллена, французского клинициста, вирусолога и историка, ведущего эксперта по геморрагическим лихорадкам. Он участвовал в расследовании случаев Эболы в Рестоне в 1989 году. Не думаю, что доктор Роллен видел особый смысл в том, чтобы пригласить в команду новичка, который даже не говорил по-французски. Тем не менее он взял меня в качестве младшего эпидемиолога, сказав не мешать и не брать с собой компьютер: там все равно практически не будет электричества и возможности собрать данные. Чтобы я не остался без дела, он поручил мне таскать за ним спутниковый телефон весом тринадцать с лишним килограммов (это было до того, как средства связи сжались до размеров мобильного телефона). У меня потом несколько недель болели руки и спина.

Не добавляло любви Пьера ко мне и то, что меня очень сильно укачивает в транспорте. Когда ты в зной часами едешь куда-то по ухабистой дороге в битком набитой машине, мучаясь от тошноты и головной боли, только и хочется сказать: «Пожалуйста, помолчите и выключите, наконец, это радио!» Такое ощущение, что для выживания надо отрезать все входящие сигналы.

⁂

Заирский вирус Эбола принадлежит к семейству филовирусов, Filoviridae, и является одним из пяти членов рода Ebolavirus, которые названы по региону первого обнаружения. К этому же роду относятся вирусы Эбола Бундибуджио, Рестон, Судан и вирус леса Тай. Рестонский вирус выбивается из этого ряда: его нашли у филиппинских обезьян и он не вызывает заболеваний у человека. Заирский – самый опасный с точки зрения как числа вспышек, так и смертности, которая до сих пор составляла в среднем 83 процента.

Хотя Ричард Престон перегнул палку со своими кровавыми описаниями в «Эпидемии», геморрагическая лихорадка Эбола – действительно страшная болезнь. Вирус проделывает микроскопические отверстия в эндотелии кровеносных сосудов, и кровь поступает через них в кишечник, внутренние полости и дыхательные пути. Из-за лихорадки иногда начинаются галлюцинации, а слезы могут стать красными от крови. Известно, что при Эболе бывают кровотечения из носа, ушей, рта, кишечника и мочевого пузыря. Однако так происходит только у 10–15 процентов пациентов. В большинстве случаев все сводится к гематомам, просачиванию кровотечений из слизистых оболочек и в местах уколов иглой. Если начинает отказывать диафрагма, появляется икота – зловещий, но редкий признак. Характерной особенностью больных, которых видел я сам, было похожее на маску выражение лица.

Как и другие РНК-вирусы (те, которые содержат рибонуклеиновую кислоту, в отличие от большей по размеру дезоксирибонуклеиновой кислоты, ДНК), вирус Эбола быстро мутирует – почти с такой же скоростью, что и вирус гриппа. В обоих случаях мутации происходят как в конкретном больном в процессе развития заболевания, так и в природном резервуаре, которым выступает местная человеческая популяция.

Вирусы не могут размножаться путем клеточного деления. Вместо этого они перестраивают механизмы синтеза белка и клеточные структуры хозяина и заставляют их производить множество копий самих себя. Затем эти копии собираются внутри инфицированной клетки в вирусные макромолекулярные структуры.

Если у зараженного человека не возникает мощной иммунной реакции, его организм превращается в фабрику по производству вирусов. Даже если он оправится после острой фазы заболевания, могут возникнуть осложнения – продолжительные мышечные и суставные боли, а вирус может остаться в местах, недоступных для иммунной системы, например: в головном мозге, структурах глаза[30]30
  Имеется в виду хрусталик глаза и содержимое камер глаза. Прим. науч. ред.


[Закрыть] и в яичках (у лиц мужского пола). Впоследствии вирус может выйти из своего укрытия, и человек заболеет снова. Вирус, который сохраняется в органах мужской репродуктивной системы, может передаваться половым путем в течение девяти месяцев после выздоровления.

⁂

Одиннадцатого мая мы прибыли в Киншасу – город с населением 10 миллионов человек на южном берегу реки Конго. Киншаса оказалась самым беспорядочным местом на земле: современные высотные здания соседствовали с бескрайними трущобами, в которых люди жили под брезентом и листами рифленой жести. Мы провели там неделю, пробиваяcь через бюрократические препоны и коррупционные барьеры, типичные для стран третьего мира.

Мне уже приходилось видеть мрачные последствия британской и французской колонизации – во втором случае, по крайней мере, всегда можно купить хороший багет. Что касается бельгийской колонизации, то она оставила безжалостный шрам на людях и стране в целом. В этой части Африки ни одного вопроса нельзя было решить без взяток и различных подковерных сделок. Заир, бывшее Бельгийское Конго, стал «золотым стандартом» в области коррупции еще во времена, когда государство было личной собственностью короля Леопольда. Надзиратели тогда «подбадривали» рабочих на каучуковых плантациях отрубанием рук за невыполнение нормы. Говорят, что, когда в 1960-х годах бельгийцы ушли, в стране, по площади равной двум третям Западной Европы, университетское образование было лишь у трех десятков местных жителей. Но и в 1990-е все по-прежнему напоминало «Сердце тьмы» Джозефа Конрада[31]31
  «Сердце тьмы» – повесть польско-английского писателя Джозефа Конрада (1857–1924), опубликованная в 1902 году. В ней английский моряк Чарли Марлоу рассказывает о своем путешествии вглубь Африки. Повесть была написана Конрадом после восьми лет пребывания в Конго.


[Закрыть].

Мы встретились с представителем ВОЗ, которому удалось достать компьютер и принтер. Агентство США по международному развитию предоставило велосипеды и мотоциклы. Компания Chevron, уже четверть века добывавшая нефть в этом регионе, согласилась выделить нам джип и бензин, а также жидкий азот.

Когда прояснился масштаб вспышки, стали поступать пожертвования от многочисленных неправительственных организаций и других государств. Свой вклад внес и Заир – власти разрешили не взимать пошлину с поступавшей в страну гуманитарной помощи. Несмотря на богатейшие запасы алмазов, золота и нефти, страна была нищей. Сначала постарались бельгийцы, а потом – президент Мобуту Сесе Секо, который создал клептократический режим и, говорят, за годы своего правления украл от 5 до 15 миллиардов долларов.

Взлетно-посадочная полоса в Киквите – это бывшее футбольное поле. Мы должны были вылететь туда на грузовом самолете, построенном, наверное, году в 1940-м, однако вылет отложили из-за журналистов: они заплатили министерству информации от 500 до 10 тысяч долларов, что позволило им обойти запреты и отодвинуть в сторонку нас, неплатежеспособных филантропов. Могущество СМИ я понял в Киквите. Нас не хотели выпускать из салона, пока журналисты не выйдут и не приготовятся сфотографировать, как мы выходим.

Двенадцатого мая мы прибыли в киквитскую больницу, рассчитанную на 350 коек. Мы везли с собой запас хирургических перчаток, халатов, резиновой обуви, клейкой ленты, масок, дезинфицирующих средств и мешков для трупов. Нас с Пьером сопровождал доктор Филипп Кален, швейцарский врач и прекрасный ученый-вирусолог, который проходил в Центрах по контролю и профилактике заболеваний постдокторскую стажировку по молекулярной биологии, но после этой вспышки решил изменить карьеру и сосредоточиться на полевой работе. Нас встретил главный врач больницы, представитель Пастеровского института и полковник заирской армии доктор Нсуками Заки – наверное, единственный работавший человек во всем правительстве. Доктор Заки был привлечен заирским Красным Крестом для организации работы волонтеров – помимо всего прочего, нужно было найти грузовик для перевозки трупов к месту захоронения и бульдозер для рытья братских могил.

Больница, которая даже в свои лучшие времена была печальным и депрессивным местом, превратилась в тропический ад. Разбежался почти весь персонал – а также все пациенты, кто только мог, – что способствовало распространению заболевания. Остались только самые тяжелые больные, в том числе загипсованный с ног до головы мужчина. А еще мертвецы. Нам приходилось лавировать между распухшими, зловонными трупами пациентов: они лежали на полу, на койках. Повсюду была кровь, рвота и экскременты, под ногами валялись иглы и шприцы. Не было ни электричества, ни освещения, ни водопроводной воды. Не было даже уборной.

Предполагалось, что целью моей работы будет создание системы надзора, выявление факторов передачи инфекции и внедрение мер противодействия. Пьер – настоящий герой этой вспышки Эболы и многих последующих – вместе с Филиппом должен был сосредоточиться на сборе клинической информации и развертывании походной лаборатории. Но теперь стало до боли очевидно, что, какими бы ни были наши планы, прежде всего надо убрать грязь и обеспечить пациентам уход.

Эпидемия затронула четыре больницы. Кроме Киквитской главной больницы, ставшей очагом, была поражена больница № 2, а также больница в деревне Мосанго, куда перевели медика, который лечил лабораторного техника, заболевшего одним из первых. Интересно, что в Мосанго не заразилась всего одна женщина-врач – она тщательно мыла руки. Четвертая больница была расположена в Яса-Бонге, примерно в 250 километрах оттуда.

Сначала мы занялись главной больницей. Она была рассчитана на 326 коек и состояла из дюжины зданий, так называемых павильонов. Пациенты спали на тонких матрасах без простыней, койки представляли собой металлические рамы, покрытые облупившейся белой эмалью. Пациентов в больнице не кормили, так что продукты приходилось покупать родным.

В первый день мы оставались снаружи и разгружали медикаменты и защитное снаряжение. На второй день, надев защитные халаты, очки, ботинки и перчатки, мы вошли в больницу и начали помогать коллегам оказывать медицинскую помощь, убирать из отделений трупы, жечь матрасы и обеспечивать минимальную гигиену. Бельгийское отделение «Врачей без границ», имевшее постоянное представительство в Киншасе, прислало группу из двух санитарных врачей, один из которых знал местный язык. Они установили бак для воды, стерильные фильтры, электрогенератор и соорудили систему удаления отходов.

Заирский Красный Крест сыграл очень важную роль в погребении трупов, но до нашего приезда у их волонтеров не было защитной одежды, и шестеро из них заразились и умерли. Мы снабдили их оранжевыми комбинезонами биологической защиты, резиновыми ботинками и масками, а также шахтерскими лампами, которые закрепляют на голове, так как электричество было не везде. В этом наряде они напоминали существ из фильма ужасов или подручных самого дьявола. Они опрыскивали труп дезинфицирующим средством, помещали в белый пластиковый мешок, а затем опрыскивали еще раз. После этого они клали мешок на каталку и везли по крытому проходу из третьего павильона – карантинного отделения – в маленькое бетонное здание морга.

Когда больницу привели в порядок, заирский Красный Крест начал отправлять грузовики для сбора трупов в окружающие деревни. Это было крайне опасное занятие еще и из-за враждебного отношения местных жителей. Они хотели обращаться с мертвыми по своим обычаям – с прикосновениями, поцелуями и омовениями. Некоторых парней даже избили за то, что они пытались забрать трупы.

По штатному расписанию в больнице Киквита должно было быть 12 врачей, 200 медсестер и акушерок и 60 санитарок. Из оставшихся врачей трое были больны: один поправлялся дома, двое – в больничном отделении. Еще остались три медсестры и одна санитарка. Они работали несколько дней без отдыха, без руководства и без защиты.

Директор больницы нанял еще двух медсестер и санитарку, а также одна медсестра из персонала больницы оставалась работать до следующего утра, пока ее не сменял волонтер. Таким образом, всю первую неделю в больнице посменно работали всего три медсестры и одна палатная санитарка. Вскоре после нашего прибытия скончалась третья монахиня ордена малых сестер бедных, сестра Даниеланджела Сорти; ей было 48. Всего погибнет шесть монахинь. Последней жертвой станет сестра Витароза Цорца. Ей был 51 год, она приехала в Киквит работать медсестрой в отделении с больными монахинями. Вероятно, она умерла в результате незначительного нарушения инфекционного режима. Ее болезнь и смерть стали для нас самым тяжелым моментом. Пьер, рискуя собой, с любовью ухаживал за ней на протяжении всей ее болезни. Он же выкопал для нее могилу.

В отделение неотложной помощи продолжали поступать пациенты. Если жалобы указывали на Эболу, их обследовали в одной из двух отдельных палат и при вероятности заражения направляли в третий павильон.

Чтобы попасть в карантинное отделение, достаточно было малейшего намека на симптомы Эболы. Я уверен, что ошибок хватало и из-за этого здоровые люди заражались уже в больнице.

В больничной аптеке имелись препараты для перорального приема и парентерального введения, включая хинин, хлорохин, антибиотики, успокоительные и анальгетики, но при этом в больнице не было ни воды, ни электричества.

Как правило, иглы использовали индивидуальные, однако из-за проблем с их надлежащей утилизацией повышался риск для медицинских работников: можно было случайно уколоться, поскольку в отделениях царил полумрак. Мы распорядились свести к минимуму инъекции и инфузии и поощряли родных заботиться об увлажнении ротовой полости больных.

К 20 мая третий павильон был полон, но к тому времени помогать нам вызвались и другие медсестры, так что мы смогли открыть еще один карантинный павильон. Как только пациенты вступали в фазу выздоровления, их переводили в соседнее здание, где риск заражения был намного ниже.

Создавая систему надзора, я работал вместе с координатором операции доктором Дэвидом Хейманом из женевского отделения ВОЗ. В качестве сотрудника Службы расследования эпидемий он был свидетелем вспышки в Ямбуку и потому сохранял спокойствие среди бушевавших волн инфекции.

Важнейшей задачей для меня было разобраться в эпидемиологии, выявить все случаи и людей, которые контактировали с больными. Втайне я надеялся проследить цепочку передачи инфекции вплоть до нулевого пациента – того, кому не повезло стать первой мишенью, когда зоонозная инфекция преодолела межвидовой барьер и перепрыгнула от животного к человеку, – и доказать, что вспышка вызвана единичным заражением. Для этого приходилось ездить с нашими командами по району и выявлять случаи.

Вместе с одним студентом из медицинской школы Банду, который был моим переводчиком, я обучил заирцев сбору и анализу данных. Главные вопросы были следующие: «Где умирают люди?», «Сколько их там?», «Какого они возраста?», а также «Как вы думаете, кто вас заразил?» и «С кем вы общались?»

Когда начали поступать данные, мы разделили случаи на «вероятные» и «подозрительные» на основе симптомов и принялись кодировать ответы на вопрос об источнике заражения. Эту информацию можно было использовать, чтобы продвинуться по цепочке к первоисточнику. Мы учитывали и число заболевших медицинских работников – это показатель эффективности наших мер профилактики и усовершенствования процедур.

Используя полученные данные, я пытался сосредоточить поиск на группах с самым высоким уровнем заражения. Мы хотели, чтобы нам немедленно сообщали обо всех смертях: это позволяло безопасно похоронить умерших и перевести всех лиц с подозрением на инфекцию из дома в больничные условия, где человек получал лечение и, что не менее важно, не мог заразить других людей.

В ходе расследования мы записывали, с кем контактировали все умершие и те, у кого было подозрение на Эболу. Если анализы давали положительный результат, контакты проверяли еще раз, а затем в течение трех недель следили, не заболел ли кто-то из круга контактных лиц. Те, кто не имел симптомов, не представляли риска в отношении распространения инфекции. Характер нашей реакции определялся поведением таких людей и варьировал от периодической проверки с просьбой звонить в случае начала болезни до трехнедельного карантина всей деревни с вооруженной охраной для обеспечения изоляции. Очевидно, что желание общин сотрудничать зависело от принимаемых нами решений, особенно в первые дни, когда людей на карантине даже не обеспечивали питанием.

Внедрив базовый контроль и гигиенические процедуры среди медицинских работников, чтобы остановить распространение эпидемии, мы столкнулись с трудностью культурного характера. Надо было посылать сначала ученых на мотоциклах, а позже студентов-медиков на велосипедах, чтобы убедить местных жителей не прятать больных и радикально изменить подход к обращению с умершими. Мы создали различные системы информирования, в том числе регистрировали слухи о заболевших и умерших и выступали с отчетами по местному радио. Никаких средств массовой информации – даже газет – там не было, поэтому нам оставалось полагаться лишь на плакаты и уличные громкоговорители. С помощью этих простейших средств надо было справиться с местной верой в магию: считалось, что вспышка в больнице произошла из-за проклятия какого-то человека, которого коллеги не пригласили разделить трапезу.

По заирским обычаям члены семьи омывают умершего перед погребением, дотрагиваются до него, целуют, сохраняют его волосы и состриженные ногти. При Эболе это самоубийство – в одном миллилитре крови умершего человека может быть до 10 миллиардов единиц вирусного генетического материала. В итоге жители смирились с жестокой реальностью и начали пускать в свои дома людей в оранжевых комбинезонах. Те сразу клали жертв в мешки, опрыскивали их лизолом и увозили на грузовиках. И хотя местные добровольцы раздражали людей не так сильно, как иностранцы, работа в любом случае была вдвойне опасной – можно было пострадать и от инфекции, и от насилия со стороны рассерженных крестьян.

По ночам мы часто слышали плач и имена умерших. Мы знали, что горе соединяется со страхом: заболевание казалось еще ужаснее из-за того, что даже доктора и медсестры не смогли себя защитить. По сути, система здравоохранения только усугубила проблему. Если человек умирает в одиночестве в своей хижине, это не вспышка. Именно больницы, не имеющие строгих мер профилактики, накапливают и распространяют инфекцию.

Вечером я надевал защитный костюм и шел в отделение. Однако помочь пациенту, когда твои глаза заливает пот и ничего не видно сквозь запотевшую маску, нелегко. Как в сумерках попасть иглой в нужное место, чтобы взять кровь у корчащегося от боли пациента? Кроме того, запросто можно было споткнуться и растянуться на полу.

Помимо этого нам приходилось заботиться и о собственных простейших потребностях. Единственным жильем, которое мы смогли найти, был дом местного «бизнесмена», – по-моему, его деятельность сводилась к торговле на черном рынке и потреблению огромного количества алкоголя. Но и там мы прожили ровно до того момента, пока он посреди ночи не решил поухаживать за одной нашей сотрудницей.

Когда международная команда снабдила персонал больницы защитной одеждой и одноразовыми шприцами, новых случаев заболевания стало меньше. Активный поиск больных и санитарное просвещение также помогли ограничить распространение инфекции за пределами больницы.

Перепробовав много ложных следов, я нашел нити, которые вели от подозрительных случаев к нулевому пациенту. Первой жертвой оказался Гаспар Менга, сорокадвухлетний мужчина, занимавшийся выжиганием древесного угля. Он поступил в Киквитскую главную больницу 6 января 1995 года. Адвентист седьмого дня, он не ел лесной дичи и, насколько нам известно, не контактировал с другими больными Эболой, но участок, на котором он работал, находился на опушке густого леса, прямо под кронами деревьев. Когда он ходил за дровами и копал ямы для выжигания угля, он мог столкнуться с самыми разными потенциальными переносчиками, включая летучих мышей, насекомых и грызунов.

Нулевой пациент непосредственно заразил как минимум трех членов своей семьи – все они скончались – и еще десять менее близких родственников. Все это происходило в течение девяти недель и затронуло Киквит и три близлежащие деревни.

Выявление нулевого пациента помогло нам в поиске резервуара среди животных. Вместе с коллегами я собирал клещей, грызунов, летучих мышей, комаров и земноводных, чтобы понять, откуда взялся вирус. Нашими главными подозреваемыми были питающиеся фруктами летучие мыши. Всего для резервуарного анализа мы собрали более 1400 образцов.

Вспышка затронула 315 человек. Летальность составила 81 процент. Почти все случаи мы проследили до зараженного родственника, знакомого или медицинского работника, прямо контактировавшего с другим пациентом или поранившегося иглой, хирургическим инструментом во время операции. Более 70 процентов ранних случаев произошли среди больничного персонала.

Среди заболевших 166 были женщинами, 149 – мужчинами; 32 процента из них – медики, 21 – домохозяйки, которые обычно ухаживали за больным членом семьи или выполняли обряды подготовки к похоронам. Во время этой вспышки болезнь передавалась в основном от человека к человеку через контакт с физиологическими жидкостями и ритуальное омовение трупа (эта работа традиционно считалась женской).

Последним выявленным случаем была двадцатисемилетняя домохозяйка из Нзинды в Киквите. Она поступила во второй родильный дом Киквита 24 июня 1995 года по поводу септического аборта. Ее выписали 14 июля, а через два дня она скончалась у себя дома.

Позже, 24 августа 1995 года, было объявлено об окончании вспышки.

Мы усовершенствовали наши умения в области эпидемиологии, стали лучше понимать способы передачи инфекции и разработали актуальные стратегии профилактики, а я получил возможность увидеть и описать концепцию «сверхраспространителей». Это люди, которые много контактируют и непропорционально ускоряют развитие эпидемии. Классический пример – ирландская кухарка Мэри Маллон по прозвищу Тифозная Мэри. Считается, что в первые десятилетия XX века она заразила брюшным тифом 51 человека в районе Нью-Йорка, трое из них умерли. Случай примечателен тем, что у самой Мэри никаких симптомов не было.

В течение полутора лет после окончания вспышки в Киквите были инициированы международные проекты по поддержке надзора за Эболой и содействию инфекционному контролю в больницах этой области. К сожалению, работу прервала гражданская война, которая продолжается до сих пор.

Мобуту свергли меньше чем через два года после окончания эпидемии, но перед этим он и его клан успели украсть из хранилищ каждый золотой слиток и каждую иностранную банкноту, которыми должна была «обеспечиваться» заирская валюта. В тот же год Мобуту умер от рака предстательной железы.

Несколько месяцев спустя я вернулся за образцами костного мозга выживших, необходимыми для разработки терапии антителами, – местные клиницисты провели интересное исследование, показавшее отличную эффективность переливания больным крови перенесших заболевание людей. Монахини не бросили эту больницу. Поистине любовь и преданность Богу сильнее любой Эболы.