Текст книги "«Новый историзм»: Науковедческий анализ"

Глава 1
«НОВЫЙ ИСТОРИЗМ»: ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

Институциональная организация современного гуманитарного знания крайне разнообразна и имеет свои отличительные, в том числе и национальные, формы. Любое научное направление реализуется посредством целого ряда институтов – университетских кафедр, исследовательских институтов, профессиональных организаций, периодических изданий, исследовательских проектов, конференций и др. Представители вновь возникающего направления должны заявить о себе в научном сообществе: они начинают принимать активное участие в работе уже существующих структур, а со временем создают новые, если существующих институтов оказывается недостаточно. Характер этих институтов оказывает влияние и на содержательную сторону исследований.

При этом следует учитывать, что известные нам научные школы – это, как правило, те школы, которые оказались победителями в сложной борьбе с другими за право занимать определенную нишу в академическом и общегуманитарном пространстве. Довольно трудно восстановить историю тех направлений, которые так и не приобрели известность в профессиональных кругах. Но прояснить, как выглядит процесс легитимации знания тех направлений, которые получили признание, в том числе за пределами изначального дисциплинарного и национального контекста, мы можем.

1.1. Институционализации как форма легитимации знания

«Новый историзм» возник в рамках университетской дисциплины «английская литература» в 80-е годы XX в. Понять исследовательскую программу «нового историзма», в том числе программу исследования культуры, вне той роли, которую играло изучение англоязычной литературы в американских университетах на рубеже XIX-XX вв., невозможно.

По своей значимости среди других гуманитарных дисциплин английская литература в США может быть сопоставлена с историей, занявшей в XIX в. одну из ключевых позиций в университетском образовании европейских стран, где современная модель университетского образования теснейшим образом связана с возникновением национальных государств [18]. В университетах каждого государства сначала на филологических, затем и на исторических факультетах в целях самоидентичности изучали национальную историю [16, с. 11-27].

Население США, быстро увеличивавшееся в ходе иммиграции на рубеже XIX-XX вв., составили представители разных европейских и неевропейских народов, которых объединял английский язык. Поэтому именно язык и учебная дисциплина «английская литература» оказались в центре системы высшего гуманитарного образования США. Изучение англоязычной литературы (в первую очередь, собственно английской, затем и американской) оказалось теснейшим образом связно с задачей создания общенациональной культуры и американской нации как таковой. При этом примечательно, что американцы, настаивая на государственной независимости, перенимают английский литературный канон.

К 70-80-м годам XX в. функция дисциплины «английская литература» изменилась. Знание текстов английской литературы уже не является признаком гражданской состоятельности, но умение ориентироваться в современной литературной теории, способность понимать амбициозные замыслы ее представителей являются некоторым признаком современного образованного человека, его способности социально адаптироваться и занимать видное положение в политике. «Новый историзм» возникает именно в этих условиях устойчиво высокого статуса дисциплины «английская литература» в американских университетах, с одной стороны, и все возрастающего интереса к литературной теории – с другой.

Не менее существенным фактором складывания «нового историзма» была внутриуниверситетская борьба за право профессионально представлять данную область знания. Английская литература не только одна из самых влиятельных гуманитарных университетских дисциплин в США, но и, безусловно, самая представительная по количеству выпускников, получающих академические степени разного уровня по этой специальности. Конкуренция за место на университетской кафедре в этой дисциплине традиционно высокая. Как отмечает Н. Даброу: «Значительное сокращение преподавательских ставок на академическом рынке в 70-е годы XX в. (как раз в то время, когда первые представители "нового историзма" искали работу и претендовали на должности "помощников профессора". – Прим. A.A.) так же важно, как влияние Вьетнамской войны на развитие этого направления» [52, с. 425].

Для нового направления всегда огромное значение имеет личный профессиональный успех первых его представителей. В случае с «новым историзмом» статус направления был во многом определен стремительным карьерным ростом Стивена Гринблатта, его основателя и лидера.

С. Гринблатт (1943 г.р.) учился в Йельском университете в 60-е годы XX в., когда там были популярны французский структурализм и постструктурализм (French theory). В 1969 г. Гринблатт начинает преподавать в Калифорнийском университете (Беркли), где в 1980 г. он получает должность «полного профессора» и начинает более активно заявлять о собственной исследовательской программе, которую он называет «поэтика культуры». В 1997 г. уже в статусе одного из наиболее влиятельных представителей дисциплины (благодаря именно «новому историзму») переходит на работу в Гарвардский университет. Гринблатт длительное время является членом американской Ассоциации современных языков, и даже был ее председателем (в 2002 г.).

Другим видным представителем «нового историзма» является Кэтрин Галлахер. В 1980 г. она также начинает преподавать в университете Беркли. Позднее становится там же руководителем факультета английской литературы. В другом Калифорнийском университете, Сан-Диего, факультет английской литературы длительное время возглавлял профессор Л.А. Монроз, один из ведущих теоретиков и практических исследователей «нового историзма». Стремительная карьера этих ученых является явным признаком конкурентоспособности всего направления11
  Характеристика профессиональной деятельности других представителей «нового историзма» приводится в третьей главе.


[Закрыть].

Не менее важным для понимания «нового историзма» является учет политической ситуации в США во второй половине 70-х – начале 80-х годов XX в., в том числе политики республиканцев в области образования. В США были более и менее благоприятные периоды для развития гуманитарных дисциплин. Государственное субсидирование играет существенную роль для гуманитарного знания и значительно влияет на настроения в академической среде, определяя карьерные возможности выпускников и положение преподавателей.

Те восемь лет, что президент Рональд Рейган (Ronald Reagan) находился у власти, крайне негативно сказались на состоянии гуманитарных дисциплин. В 1983 г. Рейган развернул долгосрочный проект «Стратегическая оборонная инициатива» (Strategie defense initiative), известный как «Звездные войны», а в 1987 г. запустил шестилетний проект по созданию гигантского ускорителя. Стратегические планы Рейгана потребовали переорганизации всей системы федеральных затрат, деньги на стратегические нужды он предполагал сберечь за счет финансовой поддержки студентов-гуманитариев [109]. В течение двух сроков его правления общее количество безвозмездных грантов сократилось с 55,35 до 31,8 %, причем в первую очередь сокращались гранты по гуманитарным специальностям.

Жесткая политика Рейгана в области образования привела к тому, что интерес среди абитуриентов к гуманитарным наукам, в частности к литературоведению, существенно снизился. Об этом свидетельствуют данные, приведенные А. Делбанко [49]. Пик защищенных в США докторских диссертаций, посвященных изучению английской литературы (English), пришелся на 70-е годы XX в., тогда как к концу 90-х годов XX в. количество защит по этой дисциплине сократилось на 1/3. Количество защит по другим гуманитарным специальностям также уменьшилось (с 20,7 до 12,7 %).

В 1966 г. Рейган, будучи еще губернатором Калифорнии, сократил бюджет Калифорнийского университета на 10 %. Так что Калифорния ранее других ощутила на себе действие политического курса будущего президента. За этим решением последовали студенческие беспорядки, поддержанные преподавательским составом. К. Керр (Clark Kerr), например, в результате столкновения с властью был вынужден оставить свой пост президента одного из калифорнийских университетов [109].

Политика Рейгана вызывала критику некоторых его помощников. Так, первый секретарь Рейгана по образованию Т. Белл (Тегrel H. Bell) полагал, что национальная система образования находится в кризисном состоянии. Им была создана Национальная комиссия, призванная дать оценку качеству образования. В 1983 г. эта комиссия опубликовала отчет «Нация в опасности» (A nation at risk), в котором отмечалось, что качество среднего и высшего образования в стране существенно снизилось, и это должно насторожить общественность. Правительство озабочено проблемами безопасности, однако оно забывает, что знание и информация являются сегодня таким же конкурентным товаром, каким раньше были лекарственные препараты, синтетические удобрения и джинсы [109]. Когда Рейгана переизбрали на второй срок, Т. Белл одним из первых ушел со своего поста, поскольку президент продолжал начатую им ранее политику по сокращению федеральных средств, отпускаемых на гуманитарное образование.

Более удачливым, по сравнению с Т. Беллом, политиком в области образования при президенте Рейгане был его второй секретарь по образованию В. Беннет (William J. Bennett). В. Беннет был критиком существовавшей системы образования в колледжах и университетах, но его позиция не расходилась со взглядами Рейгана. Он считался специалистом по гуманитарным программам, поскольку ранее возглавлял организацию «Национальные резервы в области гуманитарных наук» (National endowment for the humanities). Именно В. Беннет стал основным оппонентом оформлявшегося в эти годы «нового историзма», именно он занимался урегулированием проблемы стенфордских реформаторов, благодаря которым в США появился новый образовательный канон по литературе.

Таким образом, в 80-е годы XX в. государство в США оказывало весьма определенное воздействие на развитие гуманитарного знания. Представители гуманитарных дисциплин, и представители «нового историзма» в их числе, вынуждены были задуматься о том, как придать актуальность своим знаниям в условиях сокращения государственной поддержки гуманитарных программ.

Еще одним важным контекстом институционального оформления «нового историзма» была рецепция направления в академическом сообществе. Борьба за признание нового направления проходила в условиях жесткой критики со стороны профессионального сообщества.

Рецепцию «нового историзма» можно условно разделить на три этапа. Первый этап (1980-1985) характеризовался общей высокой оценкой работ С. Гринблатта, в первую очередь вышедшей в 1980 г. книги «Формирование "я" в эпоху Ренессанса», и предложенных им принципов анализа вне связи с каким-либо направлением. Поскольку многие литературоведы не могли сразу понять специфику «нового историзма», характерные особенности направления были определены не сразу. В течение следующего непродолжительного периода (1985-1987) критика сводилась к сопоставлению «нового историзма» с другими смежными дисциплинами. В этот период и сами создатели нового направления прилагали значительные усилия, чтобы отграничить свой подход от других. Третий этап (1987¬1989) характеризуется тем, что критики заговорили о специфике «нового историзма». Многие из них начинают работать над тем, чтобы определить предметное поле и исследовательский подход «нового историзма», вписать его в общую панораму направлений современного литературного и культурного анализа.

Первоначально «новый историзм» был воспринят многими как направление, по многим параметрам противоположное «новой критике», одному из самых влиятельных американских литературоведческих течений середины XX в. В рамках «новой критики» сложился формалистический подход к изучению литературных текстов. Это означает, что «новые критики» сосредоточили свои усилия на изучении структуры литературных текстов, по большей части игнорируя тот исторический контекст, в котором исследуемые произведения появляются и функционируют22
  Об основных тенденциях в американском литературоведении XIX-XX вв. речь пойдет во втором параграфе первой главы.


[Закрыть].

Неудовлетворительность подхода, при котором историко-культурный контекст уходил на второй план, осознавали многие известные американские литературоведы еще до появления «нового историзма». В 1980 г. крупный американский литературовед, профессор Ф. Лентриккиа обратил внимание на необходимость вернуться к истории в литературоведении, причем, скорее, даже к историям. Он противопоставлял множество историй единой «тотализированной» истории и считал, что именно в них смогли бы сосуществовать разнородные силы и противоречия [89].

Таким образом, к началу 80-х годов XX в. наметилась тенденция к созданию подхода в литературоведении, альтернативного «новой критике». Сами создатели «нового историзма» помещают свое направление как раз в эту нишу. Л.А. Монроз, ссылаясь на позицию Ф. Лентриккиа [13, с. 18], утверждает, что постмарксизм и «новый историзм» характеризуются сдвигом к «историчности».

Если в начале 80-х годов XX в. представители различных литературоведческих школ только присматривались к «новому историзму», то в середине 80-х годов XX в. отношение к «новому историзму» со стороны его оппонентов становится более критическим. Устойчивым становится утверждение, что «новый историзм» – неоригинальное направление, что его положения заимствованы из других дисциплин.

В 1985-1986 гг. Дж. Доллимор [106] и А. Синфилд [114] увидели в «новом историзме» своеобразную версию дилеммы «субъект/структура», характерную для марксистской критики. Смысл марксистского подхода к анализу художественных произведений прошлого состоит в исследовании противоборства исторического субъекта (автора произведения или одного из его персонажей) и господствующей социальной организации. Гринблатт видоизменил марксистский подход довольно существенно, дополнив традиционное для марксизма противостояние «субъекта» «структуре» следующей фазой, внутри которой борющийся субъект приходит в соответствие со структурой. Эта концепция, получившая название теории «ниспровержения / сдерживания» (Theory of subvertion and containment), была описана Гринблаттом в его статье «Невидимые пули» 1985 г., вышедшей в сборнике «Политический Шекспир» под редакцией Доллимора и Синфилда. Позднее этот текст стал частью книги «Шекспировские сделки» (1988). Теория «ниспровержения / сдерживания» будет рассматриваться подробнее в третьей главе. Здесь же важно отметить, что ничего, кроме разновидности марксизма, А. Синфилд и Дж. Доллимор в «новом историзме» на этом этапе не увидели.

Обвинения в излишней привязанности к марксизму звучали и позднее. В 1987 г. в ведущем журнале Ассоциации современных языков (Publications of the Modern language association) появилась статья Э. Пехтера «"Новый историзм" и его неудачи», в которой Пехтер увязывает марксизм и «новый историзм» очень тесно [104, с. 292]. Эти публикации вызвали внутри «нового историзма» тенденцию к саморефлексии. Авторы направления попытались сами определить расстояние, которое отделяло их от литературоведческого марксизма. И, как оказалось, далеко не все авторы согласились с теорией «ниспровержения / сдерживания», предложенной Гринблаттом. Например, у Л. Монроза она вызвала серьезную озабоченность.

Л. Монроз полагал, что схема Гринблатта создает слишком нединамичное представление об обществе и культуре. В частности, он критиковал приписываемую власти способность продуцировать подрывные поползновения с целью их последующего сдерживания. По его мнению, эта теория не учитывает тот факт, что господствующая идеология существенно зависит от профессиональных, классовых и личных интересов поэтов, драматургов, прочих деятелей культуры, позиции зрителя, читателя, слушателя, а также от автономии самого произведения, его «специфических свойств, возможностей, ограничений» [13, с. 20].

К концу 80-х годов отношение к «новому историзму» меняется. Направление рассматривается уже как вполне самостоятельное, хотя неясной остается его дисциплинарная принадлежность. Крайне важным в этом отношении стало выступление X. Уайта в сборнике «Новый историзм» в 1989 г., в котором он высказал довольно гибкое мнение относительно проблемы дисциплинарное. «Весь опыт исторических исследований постоянно свидетельствует о необходимости импортировать из других дисциплин концептуальные модели, аналитические методы и стратегии репрезентации» [24, с. 39]. Таким образом, Уайт снимает необходимость в жестком определении дисциплинарного поля «нового историзма», которое не вписывается ни в рамки формализма (формальный анализ литературного текста), ни в рамки исторической науки, для которой характерно слишком узкое понимание контекста.

Описывая ситуацию конца 80-х годов, следует отметить еще одно направление в рецепции «нового историзма», а именно политический срез, что вполне объяснимо в связи с политическими колебаниями общей научной политики в период правления Рейгана. «Новый историзм» был отнесен большинством критиков к направлениям левой ориентации, но важно было оценить степень его «левизны», поскольку иначе возникает вполне закономерный вопрос, каким же образом произошла его дальнейшая институционализация. На эту проблему существовало несколько точек зрения, но определяющим в этом отношении стало мнение Дж. Графа, много лет занимавшегося институциональной историей американского литературоведения.

В сборнике «Новый историзм», о котором выше уже шла речь, напечатана его статья на эту тему [57]. Дж. Граф вводит здесь специальный термин «кооптация» (co-optation), который употребляет в значении «ассимиляция, адаптация оппозиционных течений». Научные направления, по мнению Дж. Графа, делятся на оппозиционные и условно оппозиционные. К последним он относит те из них, которые легко могут быть адаптированы официальными институтами или создают свои легальные организации. «Новый историзм» он как раз называет направлением, которое проходит процесс институционализации по второму основанию. Чтобы объяснить феномен «нового историзма», Дж. Граф прибегает все к той же теории «ниспровержения / сдерживания». Общество осуществляет над гражданами контроль, не только ограничивая их поведение, но и предопределяя способы, прибегая к которым члены сообщества пытаются избавиться от сдерживающих их рамок. Таким образом, становится очевидным, что эта теория была необходима не только для того, чтобы описать культуру эпохи Тюдоров-Стюартов, но и для обозначения собственной ниши в гуманитарном научном пространстве.

В целом, нужно отметить, что рецепция «нового историзма» являлась неотъемлемым элементом его становления как самостоятельного направления, и сами представители «нового историзма» принимали активное участие в определении его специфики.

Исследование форм легитимации знания предполагает изучение других школ и направлений, а также степени их взаимодействия с изучаемым направлением. Целый ряд теоретических тенденций 50-70-х годов в той или иной степени отразился на облике «нового историзма». В каких-то случаях можно говорить о прямом влиянии, в каких-то – о сосуществовании, общих поисках и интересах. Примером первого типа взаимодействия может послужить уже упоминавшаяся «марксистская литературная теория». Примером второго – историографическая практика и историческая теория 60-80-х годов33
  Здесь мы ограничимся только этими двумя примерами. О других направлениях социального и гуманитарного знания, оказавших влияние на «новый историзм», речь пойдет во второй и третьей главах.


[Закрыть].

Говоря о марксизме, мы имеем в виду марксизм (точнее неомарксизм) как он оформился в период между Первой и Второй мировыми войнами [44, с. 322]. Как верно отмечает К. Галлахер, «в 60-х годах XX в. марксистская критика была, в основном, представлена работами западных марксистов, например Г. Лукача, а также представителями франкфуртской школы» [56, с. 39]. Марксистская критика имела большое значение для американского литературоведения. Так, в начале 70-х годов в качестве подразделения Ассоциации современных языков возникла Марксистская литературная группа (Marxist literary group)44
  Режим доступа: http://mlg.eserver.org/


[Закрыть] со своим печатным органом, журналом «Медиация» (Mediation). Существовали и оригинальные американские мыслители-марксисты, например Ф. Джеймисон. Можно говорить также и о заметной роли марксистского направления в университетах.

Марксистская теория достаточно сильно повлияла на становление «нового историзма». В 70-е годы Гринблатт преподавал курс «Марксистская эстетика», хотя он и отзывался о нем позднее как о неудачном. Гринблатт увлекался работами В. Беньямина, Г. Лукача, а также интересовался идеями Ф. Джеймисона (Fredric Jameson). Именно с Ф. Джеймисоном Гринблатт полемизирует позднее в своей статье «По направлению к „новому историзму“» [63].

По мнению Б. Томаса, можно говорить о близости теоретических поисков, которые велись сторонниками «нового историзма» на кафедрах английской литературы, с процессами, происходящими на кафедрах истории [17, с. 20; 126, с. 11]. В частности, он упоминает о двух наиболее существенных направлениях исторической дисциплины того периода: «новой социальной истории» и «новой культурной истории».

«Новая социальная история» появляется в 60-е годы и сохраняет ведущие позиции до конца 70-х годов. В рамках этого направления были подняты специфические вопросы, такие как социальная мобильность населения, условия существования людей, принадлежащих к расовым меньшинствам, иммиграционные процессы, история рабочего движения, женская история, локальная история. Объединяющей для этих исследований является проблема жизни низов общества. В «новой социальной истории» предпочтение отдается изучению жизни обычных людей, тогда как истории элит уделяется меньше внимания [40].

В 80-е годы XX в. на кафедрах истории большое влияние приобретает «новая культурная история», в рамках которой поднимаются проблемы «динамичности» процессов в истории и неоднозначной интерпретации прошлого. В результате развития этой дисциплины возникает более сложное представление о сущности «историзма» и роли историка [16]. И хотя приверженцы «нового историзма» разделяют социальный пафос «новой социальной истории» и очень близки к «новой культурной истории» в понимании «текста», в том числе «текста историка», здесь сложно говорить о прямом влиянии. В данном случае принадлежность к разным кафедрам, к разным университетским дисциплинам сыграла немаловажную роль.

Если что-то и отличало «новых историков» от историков профессиональных, так это их отношение к истории как к литературному произведению, а также нежелание видеть в исторической реальности такие привычные для любого историка причинные связи. История для «новых историков» всегда была некоторым текстом, организованным по правилам и принципам той исторической дисциплины, в рамках которой историк работает. Материал, организованный по определенному принципу, всегда можно назвать литературным произведением. Об этой концепции («текстуальности истории») еще до возникновения «нового историзма» уже писал X. Уайт (Hayden White) в своей «Метаистории» (1973), где он разбирал повествовательную природу современных историй [23].

Представители «нового историзма» также не брались прямо объяснять причины возникновения тех или иных феноменов культуры. Для того чтобы обосновать возникновение определенного феномена в культуре, они создавали так называемое дискурсивное поле, опираясь на методологию М. Фуко (Michel Foucault). В своей книге «Рождение клиники» М. Фуко определяет «дискурсивное поле» как «установление условий возможности… опыта в том виде, в котором его знает современная эпоха» [27, с. 22]. Невозможно составить полного списка причин, повлиявших на возникновение определенного культурного явления. Однако Фуко считал, что исследователю крайне необходимо очертить некое поле, которое он понимал как ментальное пространство без четких границ. Этот основополагающий принцип теории М. Фуко был крайне существенным для представителей «нового историзма». Все это делало «новоисторическую» концепцию неприемлемой для серьезного рассмотрения в рамках исторической дисциплины.

«Новый историзм» сразу заявил о себе как направление успешное. И во многом известность авторы направления приобрели благодаря тому, что особое значение они придавали вопросу популяризации знания. Отдельно следует отметить, как много сил и энергии они затрачивали на популяризацию самого метода, который должен был ассоциироваться с именем направления. Представители «нового историзма» поняли достаточно рано, что современные условия существования гуманитарного знания таковы: исследователь вынужден не только вырабатывать адекватные знания, на нем лежит и обязанность подготовить потенциальных читателей к его успешному восприятию.

В науковедческих работах часто имеет место дискуссия, должен ли ученый ориентироваться на вкус и предпочтения широкой публики. Определенно, ученый уже не в состоянии жить в отрыве от общества, перспективность научного проекта во многом зависит от имиджа, который складывается благодаря общественным выступлениям отдельных представителей науки. Но не будет ли в связи с этим заметно опускаться сама планка научного исследования, раз совершенно очевидно, что язык публичных выступлений существенно отличается от языка науки. Ни для кого не секрет, что если ученый стремится быть понятым, то это неизбежно происходит за счет упрощения сложности научной постановки задачи. Если задаться вопросом, как именно разрешали для себя эти вопросы «новые историки», то ответ находится сам собой: сталкиваясь с подобными дилеммами, они определенно делали выбор в пользу популяризации и большей привлекательности своего научного направления у широкой публики.

Для многих привлекательность «нового историзма» была связана с тем, что это направление охватывало самый широкий спектр тем и источников, не ограничиваясь узкими рамками специализации. Литература самых разных периодов изучалась наравне с нелитературными текстами и вообще с «нелитературой», а с художественными памятниками, черновыми набросками, физическими формулами и археологическими древностями. Критики «нового историзма» зачастую ставили этот факт исследователям в упрек, утверждая, что те лишь собирают исторические анекдоты, призванные развлекать публику, но не решать научные проблемы [53]. Однако для представителей «нового историзма» научный статус их направления и заложенный в нем потенциал популяризации знания не ставились под сомнение.

Введение в научный оборот различного по содержанию и жанрам материала было методологически обосновано, поскольку новый корпус источников по определению способствовал расшатыванию привычных идеологических парадигм, сопровождавших классические тексты. Такая разносторонность заставляет некоторых авторов «нового историзма» изменить привычное исследовательское место и из архива переместиться в музеи, исторические, археологические, чтобы там найти достойный изучения предмет, который позволяет историку создавать новую картину прошлого [119].

Проблема легитимации считается решенной, когда представители нового сообщества получают общепризнанные научные степени и обретают прочное положение на специализированных кафедрах в университетах, в которых соответствующая дисциплина имеет высокий статус (в отношении английской литературы такими университетами являются, прежде всего, Йельский университет и университет Беркли). «Новые историки» смогли добиться этого к концу 80-х годов, то есть проблема институционализации была решена практически за 10 лет, в довольно сжатые сроки. Скорее всего, это произошло так быстро именно потому, что представители этого направления не были маргиналами, а лишь развивали свою дисциплину на современном уровне. Как писал Л.А Монроз: «Мы не маргиналы, а, скорее, лица, наделенные культурной и институциональной властью» [13, с. 28].