Текст книги "Сказка о принце. Книга вторая"

Голос епископа стал на несколько секунд очень громким, звучно полетел под сводами:

– Коронует тебя Господь короной славы в милосердии Своём…

Но потом упал, снова стали неразличимыми слова, и заглушая их, все полз по рядам шепот:

– Примета… плохая примета…

Торжественно зазвенели голоса церковного хора. Густав, в шитой золотом, тяжелой, опушенной горностаем мантии, в которой венчались на царство уже много поколений королей рода Дювалей, с державой и скипетром в руках выпрямился, поднял голову. Вот она, минута, ради которой стоило жить, пройти весь путь, делать то, что он сделал. Шаг… еще шаг…

Когда Его Величество Густав Первый вышел из дверей церкви, народ, собравшийся на площади, дружно опустился на колени. Порыв ледяного ветра рванул шляпы и полы плащей, полотнища королевского штандарта, дернул горностаевую мантию. И за мгновение до того, как Густав сошел со ступеней, огромная стая черных ворон, облепивших окрестные деревья, поднялась в воздух и оглушительно закаркала, заглушая своим хриплым граем приветственные крики толпы.

* * *

Снег выпал в Леренуа за неделю до Рождества. И шел пять дней, и стало ясно – уже не растает, не будет ни грязи, ни слякоти. Мягкие белые хлопья сыпались с неба, враз стало светлее на улицах города, и вечерние огни горели теперь празднично, а из лавок и булочных аппетитно пахло хлебом и копчеными колбасами – скоро праздник. В предместьях едва ли не на каждой улочке играли в снежки мальчишки, в самом городе белым кружевом украсились крыши домов, и даже мостовые стали не такими грязными. Город повеселел в ожидании праздника.

Сразу после Рождества, по установившемуся первопутку маленькая, скромная кибитка увезла Патрика из Леррена.

Часть вторая

Заговор

Если Его Величество король Густав Первый Гайцберг и ждал для себя спокойной жизни, то мечтам его было не суждено сбыться. Королевский трон – не то место, на котором живется тихо, а уж если достается он в такое время и при столь причудливом переплетении событий, ниточек и обстоятельств, то на беззаботную жизнь – по крайней мере, в первое время – можно и не рассчитывать.

Первыми заявили о своем недовольстве южные соседи. Ее Величество Марианна, королева Версаны предъявила протест Леране еще до коронации Густава. Прямая ветвь рода Дювалей прервалась, а потому страной надлежит управлять тому, кто не только достоин этого, но и – немаловажно – правом крови может доказать свои права на престол.

Отношения Лераны и Версаны, как это всегда бывает, в разные времена складывались по-разному. Страны то воевали, деля пограничные области, то заключали политические союзы. Королевские семьи то и дело роднились, выдавали замуж дочерей и женили сыновей, и ветви их родства переплелись так крепко, что сразу и не разберешься, кто кем кому… Ее Величество королева Марианна приходилась королю Карлу Третьему пятиюродной сестрой и внучатой племянницей – королеве Вирджинии.

Когда в Леране не осталось прямых представителей рода Дювалей, логично было предположить, что королева Марианна предложит свою кандидатуру, напомнив, что сама она тоже из этого рода. Она готова была мириться, что трон перейдет к Августу, который хоть и троюродный, но все-таки родственник по мужской линии. Жаль мальчика, конечно. Но уж всяко она, Марианна, приходится Дювалям более близкой родственницей, чем взошедший на престол Густав – кто там у него из Дювалей, прапрадед? А потому не будет ли более правильным признать ее права на леранский трон? А уж она, Марианна, без сомнения найдет, как им распорядиться.

Придворные герольдмейстеры листали генеалогические книги, делали выписи из брачных договоров и государственных соглашений времен прадедов и прапрадедов нынешних монархов, составляли декларации и оттачивали фразы, веско и солидно доказывающие несомненное право их повелителей, но все эти ухищрения были ширмой и завесой.

Когда посол Версаны вторично, уже ставшему королем Густаву предъявил притязания Марианны и предупреждения о возможных последствиях отказа (самым мягким из них было прекращение торговли с югом), Густав, усмехнувшись, ответил в том духе, что неизвестно, кому будет хуже. И заметил, что в случае чего у них есть чем ответить, и это будут не только письма и меморандумы.

Марианна, выслушав ответ, отозвала своего посла в Версану в кратчайший срок. Все поняли, что это если не объявление войны, то уж наверное предупреждение о ней.

И почему Его Величество Карл Третий не оставил наследника, вздыхали люди. Ах, как досадно, что женщины не наследуют! Стало быть, три принцессы имеют на престол отца не больше прав, чем новый король – а может быть, даже еще меньше. Вот разве что выдать их замуж и дождаться сыновей… но когда еще это будет. Версанское стекло и приправы взлетели в цене в три раза; торговцы распродавали старые запасы, потому что новых поставок к февралю не стало совсем. О судьбе сосланного, а затем пропавшего и, говорили, убитого принца-наследника не было сказано ни слова.

Тем не менее, король Густав на жизнь не жаловался. Решения его и слова были быстрыми, резкими, неуловимо точными и жестокими. Двор, взбудораженный было такой резкой переменой власти, притих и испуганно съежился – после нескольких десятков арестов придворные старались не попадаться без нужды на глаза новому королю. Втихомолку придворные шептались, что теперь выгоднее искать милостей не при дворе, а подальше от него. Кто-то, испугавшись даже не за себя, а за близких, уехал из столицы, кто-то перестал появляться во дворце.

К таким можно было отнести и лорда Лестина. После отставки из Государственного Совета ему незачем стало появляться при дворе ежедневно. И, говорили злые языки, это пошло на пользу старому лорду. Насколько измученным и замотанным казался он осенью, в разгар поисков беглого принца, настолько же спокойным и довольным жизнью выглядел теперь. Не иначе, перестал бояться, говорили люди. Поговаривали даже, что это он за большие деньги выдал Густаву беглого принца, когда тот появился в столице; иначе – с чего бы сейчас так цвел и улыбался? А может, просто обрадовался, что все затихло и его теперь не тронут – ведь как ни крути, осенью именно он первым попал под подозрение в пособничестве беглым, только вел себя тихо, оттого и не тронули. Ну, а теперь бояться нечего, вот и живет в свое удовольствие: и с визитами стал ездить чаще, и раз в месяц уезжает в свое поместье, да и там, видно, не сидит сиднем, а навещает соседей и, наверное, охотится – вон даже загорел под зимним солнышком и хромать стал меньше. Может, оно и правильно, страх страхом, а жить все равно надо. А впрочем, Лестину что – ни семьи, ни детей, и хлопотать не за кого, вот и живет без забот. А нам как прожить, если дочери на выданье, а сыновей хоть в гвардию, хоть в чиновники пристроить надо? Вот и приходится просить милостей у нового короля.

К концу зимы, когда снег почернел и с крыш закапало, заволновался народ на северо-востоке. Где-то в провинции Таларр объявилась шайка разбойников, предводитель которых называл себя – ни много, ни мало – пропавшим принцем Патриком и заявил о праве на престол. Впрочем, сперва этого деятеля мало кто воспринял всерьез. Сначала шайка была мелкой, грабила только в Таларре, неудобств королевским гонцам и сборщикам налогов не приносила, и про нее пока забыли.

Весна этого года ознаменовалась еще одним конфликтом с соседями. Старый спор короля Йорека и короля Карла Третьего по поводу провинции Сьерра так и не был разрешен – и теперь вспыхнул с новой силой. С той лишь разницей, что с Его Величеством Карлом послы Йорека разговаривали, а от Его Величества Густава – потребовали. В форме категоричной и резкой.

Впрочем, Его Величество Густав ответил им примерно в том же духе и вдвое сократил расходы на содержание посольства Элалии при дворе. Послам пришлось проедать собственное жалованье, а цены в столице в ту зиму и весну сильно возросли.

Однако страна велика, и пока в одном конце наведешь порядок, в другом «черти хвостами воду баламутят». Все чаще сборщиков налогов встречали… нет, пока еще не дубьем, но доходы от налогов резко упали. Все чаще с наступлением весны то одну, то другую область будоражили слухи о разбойниках; к осени 1599 года в Леране заявили о себе уже два «беглых принца», каждый из которых утверждал, что именно он – истинный. Один набирал силу в Таларре, другой – на западе, в Приморье. В мае от наместника в Таларре стали приходить не просто отчаянные письма, а крики о помощи; в июне в столице появился и сам наместник, успевший бежать из захваченной восставшими провинции едва ли не в последнюю минуту. Как выразился по этому поводу кто-то из министров, «нашим дуракам хоть за чертом – лишь бы не работать». Как именно предполагали разбираться между собой «истинные наследники», буде оба вдруг достигнут столицы, оставалось непонятным, но Густав Первый выяснять это и не собирался – к середине лета он отправил в Таларр два полка солдат.

С весны же по стране поползли слухи. Шпионы Тайного приказа сбились с ног, выясняя, кто же именно воду мутит, но делу это помогало мало. Складывалось впечатление, что вся страна болтает – и ладно, если бы просто болтали. Снова вспомнили старую легенду про истинного правителя и право крови. Снова заговорили было о засохшем дереве в рабочем кабинете короля; но этих болтунов убрали быстро и тихо.

* * *

Эта весна пришла в Леренуа поздно – уже катился к середине март, а на теневой стороне, под кустами и в канавах, у стен домов еще лежали, прячась под деревьями, слежавшиеся охапки ноздреватого снега. Весна была поздняя, но стремительная, точно пыталась наверстать упущенное; солнце, испугавшись того, что зима останется в стране навсегда, вдруг вылетело из-за облаков и за неделю вылило на мир недоданные тепло и свет. За неделю просохли дороги, к концу марта окончательно установился конный путь.

Леренуа – благодатная земля. Она, как и Руж, как юг Фьере, как южная и центральная часть Приморья, не обижена теплом и светом. Зимы здесь бывают сырыми и ветреными, но снега достаточно, чтобы укрыть пахотные поля, кормящие едва ли не весь Западный предел. Весна начинается рано, и почти десять месяцев в году тепло, а дождей в последние годы выпадало ровно столько, сколько нужно, чтобы все живое прославляло солнце и жизнь. Тирна – единственная большая река, но ее притоки, ручьи и множество мелких озер и на севере Леренуа, и во Фьере не дают ощущать недостатка влаги. Этот край – деревенский, сельскохозяйственный. Не выжженная солнцем степь – покосы и пахотные поля, перемежающиеся рощами, деревни, маленькие городки, дома, украшенные затейливым деревянным кружевом, грачи на полях, клонящиеся под ветром травы – вот что такое Леренуа. К востоку, к Нови-Кору лето становится жарче и короче, зима – холоднее, к северу Фьере снег лежит уже по три-четыре месяца в году, южный краешек Леренуа и провинция Южная – уже степь, но здесь – хорошо.

В поместье ван Эйреков уже много лет в эту пору царила тишина. В господский дом, стоявший на холме, почти не долетают звуки крестьянских работ; господин Август Анри ван Эйрек давно живет один, и ни детские голоса, ни женский смех не нарушают эту тишину. Нынешней весной, однако, благодать то и дело нарушалась – то стуком копыт, то звоном клинков в фехтовальном зале. У господина ван Эйрека уже несколько месяцев гостил племянник – Людвиг ван Эйрек, молодой повеса, угодивший в столице в неприятную историю, а попросту говоря, ввязавшийся в дуэль. Родители от греха подальше сплавили дитятко из Леррена – теперь дуэли запрещены, ослушавшихся ждет тюрьма и скорый суд. Чтоб еще куда не влип, для острастки… да и подлечиться незадачливому дуэлянту нужно – уже полгода минуло, а он все еще хромает. Мало кто знал – а остальным и не положено было знать – что под личиной непутевого гуляки племянника прятался тот, за кого еще год назад была обещана немалая награда, кого объявили вне закона, а потом вычеркнули из списка живых. Ну, в последнем, правда, лорд-регент, а теперь законный король Густав Первый слегка ошибся, однако бывший наследный принц, а позже беглый каторжник Патрик Дюваль разубеждать его не собирался. Возвращаться на тот свет ему пока не хотелось.

Странно, думал Патрик, он никогда прежде такой весны не видел. Дома не видел, потому что не замечал – ни солнца такого яркого, в столице оно иное, ни зелени этой, так быстро и нахально тянущейся вверх. А там, далеко-далеко отсюда, не замечал, потому что там осталась Магда. Грязь помню, серые лица… и черноту. А все остальное забыл.

Прошлой весной он сам звал к себе смерть. Теперь… хотелось жить! Жить, жить, жить! Смотреть в небо, пить вино, есть хлеб и мясо, ходить и сидеть, а не валяться, как колода, скрипя зубами от боли, ездить верхом. Чувствовать, как снова становится послушным тело. Разговаривать с людьми, не ожидая каждую минуту окрика, тычка или зуботычины. Жить. Просто жить, Господи, какое же это счастье!

После черноты и отчаяния каторги, после долгих месяцев боли Патрика радовал каждый день, когда он чувствовал себя нормальным, обычным человеком, не осужденным, не приговоренным к смерти. Пусть временным было это убежище, пусть ненадолго это – все равно, спасибо судьбе за каждую минуту, за каждый глоток воздуха, свободного, чистого воздуха жизни.

Силы прибывали быстро и уверенно; теперь ему не приходилось заставлять себя хоть что-то съесть, хромота становилась все менее заметной, он снова уверенно держался в седле. Тело слушалось, почти как раньше, движения снова стали стремительными, уже не приходилось при каждом неосторожном повороте охать и ругаться сквозь зубы, к рукам вернулась былая ловкость. Мозоли с ладоней потихоньку сходили; однажды «дядя» с улыбкой заметил, что теперь его племянника уже не спутать с мастеровым или конюхом.

Просыпаясь утром, Патрик открывал глаза и щурился от солнечных лучей, бьющим в окна – комната его выходила на восток. Подставлял лицо холодному ветру, трогал пальцами пробивающуюся зеленую траву. И улыбался. Сначала робко и редко, затем все чаще. Не гримаса, скрывающая боль, не усмешка через силу – улыбка сначала несмело и слабо, потом все ярче появлялась на его лице. И «дядя», Август Анри ван Эйрек, облегченно вздыхал про себя: слава Богу. Теперь ему есть чем похвастаться и обрадовать лорда Лестина.

Лорд Лестин приезжал в поместье старого друга всего один раз, но писал регулярно – письма от него приходили раз в две недели. Конечно, ничего серьезного бумаге – пусть даже с надежным гонцом – он не доверял, но Патрик радовался каждой весточке от лорда. Кроме всего прочего, эти письма означали, что у него все в порядке. В каждом письме в конце бывала приписка: «Девочки здоровы, чувствуют себя хорошо» – и Патрик облегченно вздыхал.

«Дядя», господин Август Анри, был уже немолод, но подвижен, добродушен и легок на подъем. Невысокий, сухощавый и лысоватый, он был общительным и разговорчивым, но, несмотря на это, отличался качеством, благодаря которому Лестин и решился доверить ему воспитанника: умел молчать, если было нужно. За это ценили его и многочисленные родственники, за это приблизил ко двору когда-то сам король Карл Третий; много времени минуло с той поры – господин ван Эйрек не был в Леррене уже больше десяти лет. Не по душе, говорил, ему столичная суета и суматоха.

Наследного принца господин Август, конечно, знал, но помнил его ребенком, да и никогда они близко не встречались, потому первое время хозяин, кажется, робел перед таким гостем. Слишком неожиданным «племянником» наградила его судьба. Впрочем, неловкость эта быстро растаяла, и «дядя» с вновь обретенным родственником сдружились; этому немало способствовала и любовь обоих к книгам, и большая библиотека в доме ван Эйреков.

Надо сказать, род ван Эйреков вообще отличался как ясным умом, так и образованностью. Кристофер ван Эйрек, троюродный брат Августа Анри, – ректор университета. Леонард ван Эйрек, которого Патрик знал лишь понаслышке – тот умер двадцать лет назад – один из первых путешественников, решившихся посетить Восточный предел. Ему принадлежала первая, самая неточная, карта Восточного предела – изобиловавшая белыми пятнами, она все-таки давала приблизительное представление о том, чем завладела Лерана во времена Патрика Третьего, прадеда короля Карла Третьего. Патрик не знал, составлял ли кто-то более точные описания, но этим до сих пор пользовались не только в Университете, но и в министерстве внутренних дел.

А еще был Артур ван Херек, мать которого, урожденная ван Эйрек, приходилась господину Августу Анри двоюродной племянницей… веселый, добрый мальчик, любивший охоту и лошадей, не умевший долго таить обиду и так хорошо умевший гасить ссоры… виновный лишь в том, что был другом опального принца. Вечный упрек – четырнадцать судеб, сломанных по его вине. Впрочем, «дядя» Август, хорошо знавший и очень любивший юношу, ни в чем Патрика не винил. Вздыхал лишь: «Значит, Господь так решил» – и Патрик так и не решился ему возразить, так и не сказал ничего ни о письме отца, ни об их с Лестином планах.

О будущем господин Август «племянника» не расспрашивал. Патрик так и не знал, рассказал ли Лестин «дяде» что-то, кроме того, что наследный принц жив и нуждается в помощи. Может быть, ван Эйрек не хотел расспрашивать, полагая: если захочет – расскажет сам. Может быть, боялся – в нынешние времена чем меньше знаешь, тем целее будешь. А может быть, между ним и Лестином все было уже обговорено… Так или иначе, но за всю зиму Патрик не услышал от «дяди» ни единого вопроса.

Хотя один разговор у них все-таки был – уже весной, в начале марта. В тот вечер они допоздна засиделись в библиотеке: Патрик отыскал на полке сборник стихов мессира Альгарри из Залесья. Этого поэта Патрик любил, в бытностью свою наследным принцем осмелился даже перевести несколько стихотворений. У господина ван Эйрека переводы принадлежали перу господина Экта, в дворцовой библиотеке – господину Марьену, и теперь они с «дядей» заспорили, кто лучше смог почувствовать и передать оттенки чужого языка. Они едва не поссорились; спохватившись, расхохотались и дружно потребовали еще пирожков – у повара выпечка сегодня удалась бесподобно, а спор всегда горячит аппетит.

Потом Август вздохнул, промокая салфеткой губы:

– Право же, ваше высочество, жаль, что вы не в самом деле мой родственник.

– Отчего же? – спросил Патрик, за улыбкой пряча тревогу. «Дядя» называл его Людвигом даже наедине, и переход к истинному имени или титулу мог свидетельствовать о предельной серьезности или откровенности.

– Оттого, – грустно ответил «дядя», – что еще немного – и вы уедете, и вряд ли мы встретимся снова – вот так, чтобы никуда не торопиться, беседовать о поэзии, а не о делах… нечасто теперь приходится отдыхать душой.

– Полно, дядюшка, – засмеялся Патрик, – мы же не навек расстанемся. Когда все закончится, вы сможете приезжать в столицу и… мы побеседуем еще, я вам обещаю.

– Ловлю на слове, – улыбнулся и Август. – Бессрочный пропуск во дворцовую библиотеку и личная аудиенция хотя бы раз в неделю.

Они посмеялись, потом помолчали. «Дядя», откинувшись в кресле, закурил – и спросил вдруг:

– Скажите, ваше высочество, вы никогда не думали о том, чтобы остаться здесь насовсем?

– То есть как – остаться? – не понял Патрик.

– Очень просто. Остаться здесь – моим племянником. Начать жизнь заново. Вас никто не ищет, у вас есть новый паспорт, новое имя, будет дом – если вы захотите. Отчего бы вам не стать ван Эйреком? Что ждет вас впереди? Не спорю, в случае успеха вы вновь обретете то, что потеряли, но что будет, если вас постигнет неудача? А ведь вероятность очень велика… один раз вы уже избежали смерти, но если это случится еще раз? Нужно ли вам так рисковать? Мы смогли бы укрыть вас здесь, вас никто не узнает, вы будете жить спокойно и…

Патрик ошеломленно смотрел на «дядю».

– Вы всерьез это, господин ван Эйрек? – тихо спросил он.

– Абсолютно, ваше высочество! – горячо ответил Август. – У вас шансов на успех – едва ли половина. Уверены ли вы, что хотите так рисковать?

Патрик отложил недоеденный пирожок, встал, прошелся по комнате. Этого он не ожидал. Внезапно подумал, что ведь и в самом деле смог бы… зачем ему этот сумасшедший риск, если можно просто жить… жениться, получить в наследство этот вот дом и имение… забыть все, как страшный сон, пусть другие думают о том, что делать со страной. Наследный принц умер – и все дела. Забыть каторгу… забыть Яна… и Вету тоже забыть…

Август, внимательно наблюдавший за ним из своего кресла, вздохнул.

– Простите меня, ваше высочество. Наверное, я несу полную чушь…

– Наверное, – резко ответил принц.

Этой весной Патрик снова начал фехтовать. В доме ван Эйрека был неплохой выбор оружия, да и сам «дядя», несмотря на возраст, все еще твердо держал в руках шпагу. Патрик, не в силах скрыть жадность, пытался взять больше, чем смог бы сейчас, и в первые недели после занятий лежал пластом, тихо ругаясь сквозь зубы. Действовать осторожно и постепенно было не в его характере. После нескольких мягких увещеваний Августа дело пошло на лад, и теперь принц опускал клинок, едва почувствовав усталость. Да и господин ван Эйрек, надо отдать ему должное, всегда прекращал занятия, если видел, что его подопечный устал или страдает от боли.

В самом начале апреля приехал лорд Лестин. Он выглядел спокойным и невозмутимым, но где-то в глубине глаз таилась озабоченность и усталость. Заулыбался, увидев, как легко и быстро, совсем не хромая, двигается теперь Патрик; от участия в верховой прогулке отказался – поясницу схватило; сказал, что он приехал ненадолго – через два дня отправится обратно. На вопросительный взгляд Патрика покачал головой и ответил вслух:

– Нет. Вам в столицу пока нельзя.

Весь тот день они провели на воздухе – благо, было солнечно и безветренно. Гуляли по саду, сидели в беседке, говорили ни о чем – о погоде, об урожае, о здоровье беспутного повесы Людвига, о жизни в столице… А вот ужин, начавшись, как ему и положено, в столовой, плавно переместился в библиотеку, грозя затянуться до полуночи. Когда были пересказаны все столичные новости, Август, извинившись, ушел к себе в кабинет, сказав, что должен написать несколько писем. Патрик посмотрел ему вслед и с легкой грустью заметил:

– Жаль, что дядюшка не захотел присоединиться к нам.

– Я предлагал Августу, – вздохнул Лестин, – еще в самом начале, когда рассказал, кто вы такой, но он отказался. Сказал: чем меньше знаешь, тем лучше спишь. Отчасти он прав, конечно, но… одного его знакомства с вами в глазах короля уже хватит, чтобы упечь его… гм… туда, откуда не возвращаются. Не понимаю его осторожности теперь, но не смею и настаивать: он и так сделал для нас неоценимо много. Ладно, мой принц, не все сразу.

Яркий весенний закат уже угас, окна налились чернотой. Неслышно вошедший слуга зажег свечи в старинных тяжелых подсвечниках и опустил шторы. На большом блюде давно остыл пирог с грибами из прошлогоднего урожая.

– Ваш батюшка, – говорил лорд Лестин, – перед смертью обеспечил вам поддержку части лордов и членов Государственного Совета. Но он никак не мог предполагать, что умрет маленький король Август и власть перейдет к Густаву не только фактически, но и формально. Большинство тех, кто остались ему верны, сейчас кто где. В лучшем случае они получили отставку, как я. Кто-то уехал, кто-то вовсе пропал… или арестован и выслан, как Марч или Радич, например. В какой-то степени нам сейчас это все на руку – вам нельзя пока появляться в Леррене… да, по-хорошему, и вообще нельзя – вплоть до самого конца. Но это затрудняет дело, главным образом, из-за расстояний. Всем хороша страна Лерана, – усмехнулся он, – да уж очень велика.

– О да, – фыркнул Патрик, – это я уже понял.

– Пока вы не очутились в безопасности, я не мог даже косвенно навести справки о тех, кого в столице сейчас нет, чтобы не выглядеть в глазах Густава подозрительным. Теперь – по крайней мере, о половине из тех, кого оставил вам отец – я точно могу сказать, кто где и в каком качестве находится. И скажу честно: не все будет так радужно. Одно дело – подтвердить вашу невиновность, имея Густава лишь регентом, тем более в той неразберихе, которая случилась после смерти Его Величества. И совсем другое – признать вас живым, когда вы официально мертвы, да еще и будучи самому в опале, да еще при законном короле. Это попахивает государственным переворотом.

– Можно подумать, это и так не ясно, – заметил Патрик.

– Для нас с вами – да. Но нам, согласитесь, терять нечего. Им – есть. У большинства семьи, дети. Родственники, которые в чести у Густава. Имения и казна. Станут ли они рисковать этим всем ради вас – Бог весть. И это теперь зависит только от нас с вами.

Они засиделись далеко за полночь. Перебирали имена, прикидывая, прикидывая, кто может и хотел бы помочь. И выходило – не так уж и плохо, и хоть немного было тех, кто в списке «точно поможет», но не так уж и много получалось тех, кто «точно предаст».

– Главное – Совет, – сказал Патрик. – От того, признает ли меня Совет, зависит очень многое.

– Совет… с Советом тяжко, мой принц, – вздохнул и Лестин. – Из тех, кто был в Совете при вашем отце, осталась едва ли четверть. Густав позаботился о том, чтобы окружить себя верными людьми, а они, как вы понимаете, не из тех, кто был верен Его Величеству Карлу. И сейчас я бы не рискнул даже трогать их.

– И гвардия… ох, как нам нужна гвардия! Государственный переворот… черт, – горько проронил Патрик, – когда меня обвиняли в попытке измены, я был ни сном ни духом! Кто бы мог подумать, что я и вправду стану замышлять против власти?

– Все когда-то бывает в первый раз, – философски заметил Лестин.

– Надеюсь, что и в последний, – в тон ему отозвался принц.

Лестин постучал костяшками пальцев по столешнице.

– Так вот, гвардия. Кто еще из военных остался в столице?

– Мой принц, пока удалось узнать не так уж много. Мне сейчас не по должности соваться к военным. Пока я только знаю, что остался в столице полковник де Лерон, потому что видел его на военном параде по случаю коронации. Де Лерона я помню еще с тех времен, когда он был лейтенантом – мы воевали вместе с его отцом. Говорят, он в чести у Густава теперь, но за него я могу ручаться – он предан Его Величеству Карлу.

– Де Лерон… Лейб-гвардейский императорский?

Лестин покачал головой:

– Лейб-гвардии больше нет, мой принц. Густав расформировал полк в первые же дни после коронации. Обязанности лейб-гвардейцев перешли к Особому, а офицеров распределили кого куда. Но де Лерон – пока – в Леррене.

– Понятно, – Патрик помрачнел. – А кавалерия? У лейб-кирасиров был полковник Айнике – что с ним стало?

– Не знаю, мой принц, но постараюсь выяснить.

– Для ареста Гайцберга нужно…

– Ареста? – переспросил Лестин, глядя на него.

– Да, – твердо ответил Патрик. – Мне нужно, чтобы Гайцберга арестовали и судили. По закону. Как предателя и узурпатора. Мне не нужна его смерть, напротив – он должен быть взят живым, законно и с соблюдением всех правил. Я должен показать с самого начала, что все, что я делаю – по праву… по праву чести. Так вот, для ареста Густава нам нужно иметь военное превосходство – хотя бы на несколько дней.

Лестин задумчиво провел пальцами по скатерти, выложил в ряд нож и вилку.

– Между прочим, вы забыли еще кое о чем, мой принц.

Патрик вопросительно посмотрел на него.

– Синод.

– Ч-черт…

– Черт тут как раз плохой помощник, – засмеялся Лестин. – Но…

– … но, зная нрав архиепископа Георгия, я бы и от его помощи не отказался, – закончил, тоже улыбаясь, Патрик.

– Да. Георгий не станет рисковать всем просто так. Либо он должен очень верить вам…

– Что вряд ли…

– …либо у него должны случиться серьезные проблемы с королем.

– Ни на то, ни на другое я бы не рассчитывал…

– Есть еще третий вариант – золото. Даже церковь, как бы ни была она богата, не откажется от щедрых пожертвований. Кстати, это касается и всех остальных. Вряд ли кто-то пойдет за вами, заручившись одними лишь обещаниями.

– Лорд Лестин, – невесело проговорил Патрик, – я все это знаю. Беда в том, что… – он запнулся. – Смешно, но я теперь беден, как церковная мышь. Вы сами знаете… у меня ни гроша.

– Церковные мыши иногда бывают и богатыми, мой принц. Если знают, в каком углу лежат хлебные корки и кусочки сала.

Патрик вопросительно приподнял бровь.

– Неужели вы думаете, что Его Величество оставил вас нищим? Сто тысяч золотом оставлено вам в развалинах старого замка на Святом озере. Нужно только доехать туда, но теперь вы на ногах, и это не проблема. Без вас я не счел себя вправе трогать эти деньги, поэтому оттуда не взято ни единой монеты.

Несколько минут Патрик молчал. Потом проговорил едва слышно:

– Спасибо.

Они помолчали. Лестин расстегнул ворот, вытер пот со лба – постарались слуги ван Эйрека, натопили на ночь от души. Было уже поздно, дом погрузился в тишину, даже Август Анри уже лег – окно его спальни в другом крыле дома, выходящее во двор, давно погасло. Где-то едва слышно скреблась мышь. В кабинете хозяина хрипло ударили часы.

– Как вы думаете, лорд Лестин, – Патрик встал, потянулся и прошелся по библиотеке до полок до двери, – сколько времени нам потребуется, чтобы подготовить все это? Год? Два? Три?

– Не знаю, мой принц, но думаю, не меньше двух лет. Но давайте не будем загадывать. Уложимся в два года – хорошо, нет – значит, нет. Слишком тянуть опасно – есть вероятность, что заговор будет раскрыт. Но и торопиться не с руки. Вам придется много ездить, на раздумья верным тоже нужно время. И учтите, что и в стране сейчас неспокойно – значит, нужна будет осторожность. Кстати, сейчас время работает на нас, и я думаю, что чем дальше, тем больше будет недовольных. Густав уже теперь проявляет себя не с лучшей стороны.

Патрик подошел к окну, всмотрелся в темный сад. Выплыл месяц; в переплетении ветвей он казался маленькой лодкой, плывущей среди льдин-облаков. Ветки качались, бросая на землю рваные тени.

– Патрик, – осторожно сказал Лестин, – скоро будет оказия в Версану. Вы не хотите написать матушке?

– Нет, – не оборачиваясь, ответил принц.

– Вам… совсем безразлична ее судьба?

Патрик пожал плечами, выбил пальцами негромкую дробь на подоконнике.

– Ее Величество уехала на родину – значит, она в безопасности. Все остальное… неважно. Пусть ей там будет хорошо. Все.

Лестин кивнул, подавив вздох.

– Скажите лучше, как себя чувствуют их высочества?

– Живы и здоровы, – ответил лорд. – Их высочества Агнесса и Бланка делают большие успехи в обучении – я слышал, они уже бегло читают и хорошо рисуют. Зимой, правда, обе болели корью, но теперь чувствуют себя хорошо.