Текст книги "Маг и его кошка"

Глава 9. Милосердие и воздаяние

Франческа

В подвале Кровавой башни все так же темно, сыро и мрачно. Здесь всегда ночь и пахнет безнадежностью.

Злая ирония – мои братья поменялись местами. И я снова рядом с тем, кому больше нужна поддержка и помощь.

– Джованни! – мой шепот повисает в темноте, за пределами освещенного фонарем круга.

В ответ – тишина.

Снова окликаю брата и слышу хриплый голос Уго: «Кто здесь?», а потом из соседней камеры сдавленное: «Фран, это ты?»

– Я, – подхожу ближе. – Как ты?

Джованни приникает к решетке. Мрачное и короткое «Жив».

Мы молчим. Я смотрю в знакомое и чужое лицо. Он выглядит измученным и помятым.

– Почему? – наконец спрашиваю я. – Почему, Джованни?

Жалкая улыбка:

– А был выбор?

– Выбор есть всегда! – горячо возражаю я.

– Когда мне было десять лет, мать сказала, что меня теперь зовут Риккардо, – мрачно отвечает брат. – Что я буду наследником. И что должен пока пожить в поместье Риччи. За меня все решили. Где ты тут видишь выбор?

Он говорит непривычно коротко и просто. Словно обычная церемонность спала с него вместе с чужим именем.

– Не тогда. Вчера.

– Я не стал бы резать тебя, Фран.

– А Риккардо?

Его лицо мрачнеет, губы сжимаются в тонкую полоску.

Из-за двери соседней камеры меня снова окликает Уго. Альберто велит ему заткнуться и дать поспать. Звуки оплеухи, короткая возня за стеной.

Тяжело говорить при свидетелях, но иной возможности не будет. Я и так нарушила все запреты, обманула отца и Элвина. Сейчас, пока они наверху решают судьбу пленников, я могу задать свои вопросы.

Мне нужно услышать, что скажет Джованни.

Чтобы принять правильное решение.

– Риккардо – несчастный безумный мальчик. Что он тебе сделал?

– Я его ненавидел, – говорит брат свистящим шепотом. – Все вокруг предназначалось ему – не мне. Титул. Земли. Похвала отца. Даже твоя улыбка.

– Твоя мать отняла у него все, – говорю я, и мне почти больно от жалости к Риккардо. – Даже разум.

Его смех полон горечи:

– Лучше бы она этого не делала. Ты не знаешь, каково это, когда тебя постоянно с кем-то сравнивают! И помнить: что бы ты ни сделал, все равно в глазах отца будешь хуже, чем придурок, который ходит под себя.

– Знаю, – говорю я ему ласково и грустно. – Все я знаю.

Кому, как не мне, знать, о чем речь? Наш родитель – великий мастер показать, сколь он разочарован. И я давно оставила попытки заслужить его любовь подчинением.

Как объяснить Джованни, что дело не в нем?

– Поэтому ты стал таким… культистом? – как ни стараюсь я смягчить свой тон, это слово звучит как плевок. – Из-за обиды на отца?

Я пришла не нападать, но спрашивать. И все же в моем голосе обвинение. Но Джованни принимает его смиренно. Кажется, он готов стерпеть куда большее, лишь бы я не ушла, не оставила его наедине с темнотой и тревожным ожиданием.

– Нет. Это тоже не я выбрал. Я ничего не выбирал, Фран. Понимаешь? Всегда выбирали за меня, – он в отчаянии бьет кулаком по стене. – Ты даже представить не можешь, как я ненавидел все это в детстве! Балахоны. Пение. Вонь эту. Прятаться ото всех.

– Зачем тогда было втягивать Уго, Орландо и Альберто? – Чем больше он оправдывается, тем больше я начинаю заводиться. Мне почти хочется, чтобы он оказался в чем-то виноватым. Потому что… ну нельзя же натворить столько всего и при этом быть жертвой?!

А брат снова не обижается.

– Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?

В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:

– Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.

– На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, – добавляет Альберто.

И снова Орландо:

– Это все сеньора Вимано.

Не выдерживаю – подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.

– Я видела эту игру, – говорю ему. – Помнишь, как вы притащили меня в храм?

– Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…

– Мы не думали, что все будет так, – ноет в тон ему Альберто.

Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.

Мне становится противно. Отворачиваюсь. «Скажи им, что мы не виноваты, Фран», – в спину.

Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.

Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.

– Я не мог отказаться, Фран, – шепчет он одними губами.

– Ты мучил людей во славу Черной?

Он мотает головой:

– Нет. Я не мучил! Кровавая жертва нужна, только если просишь силы. И раньше… мать всегда делала это одна.

Северянин говорил что-то похожее. О том, что большинство культистов – балаганные шуты. Вроде Орландо и Альберто. И что Черной плевать на любые обряды.

– Но ты знал!

Брат отводит взгляд:

– Знал. Она любила повторять, что делает это ради меня. Чтобы я стал герцогом. И тогда, одиннадцать лет назад, с Риккардо. И потом…

– Потом?

– Бесплодие Руфины, – он называет имя моей первой мачехи. – И Лукреция. Мать не хотела, чтобы у герцога еще были сыновья.

Холодно. Отчего мне так холодно?

– И… моя мама тоже?

Джованни кивает, упирается в решетку в струпьях ржавчины. Когда отодвигается, на лбу остаются рыжие полосы.

– Прости, Фран… если сможешь.

– О боги, какой ужас, – шепчу я, пряча лицо в ладонях.

Изабелла Вимано. Злой демон семьи Рино. Страшная расплата отцу за то, что завел любовницу.

– Я помню, как она была другой, – тихо говорит брат. – Очень красивой и доброй. Ненависть и сила меняют людей.

Я вцепляюсь в решетку, подвигаюсь ближе к нему. Ржавчина пачкает пальцы.

– Зачем все это было вчера? О чем вы хотели просить Черную?

Кривая скорбная улыбка:

– Мать решила, что мне пора стать герцогом. Чтобы сразу решить все проблемы.

– Проблемы?

– Ты с твоими угрозами, – он загибает палец. – Затем Элвин Эйстер, – еще один палец. – И сам отец.

– И ты согласился?!

Брат пожимает плечами:

– Я трус, да. Всегда боялся с ней спорить. Можешь меня презирать.

Странно, но во мне нет презрения. Только жалость.

– Что с нами будет, Фран? Ты знаешь, что сделает отец?

Качаю головой. Я не знаю. После рассказа Элвина о событиях в храме мне захотелось оказаться на другом конце города – таким сумрачным стало лицо родителя. Не принесла облегчения даже мысль, что этот гнев предназначен не мне. Потому я не спорила, когда отец приказал выйти вон и заперся с магом.

Там я ничем не могла помочь. И меня никто не стал бы слушать.

– Не знаю, что он решит. Элвин требует, чтобы вас отдали ему. Он – тайный дознаватель храма.

Северянин признался, что действует по поручению храма, еще тогда, на рассвете. Я сперва удивилась, а потом подумала, что это многое объясняет.

Стояло стылое утро. Факел догорел, но было уже совсем светло. Я металась между рыдающим Риккардо, к которому внезапно вернулся разум, и оглушенным Джованни. Элвин посмотрел на мою бестолковую беготню, перерезал веревки на руках Риккардо и пошел связывать пленников. Когда очередь дошла до Орландо, сперва раздел его, швырнув мне гору тряпья:

– Вроде размер вашего братца. Пусть прикроет срам, дитя природы.

Я одевала Риккардо, уговаривая повернуться и просунуть руки в рукава, как маленького, Элвин вязал узлы и вслух рассуждал, какова вероятность, что мой брат хоть что-то соображает после одиннадцати лет заключения в теле птицы. Небо над головой медленно наливалось голубым.

Мага отчего-то очень забавляло, что все происходит в храме, и он цитировал священные Заветы к месту и не к месту, целыми кусками. Помню, как сердило это меня, но я решила не вступать в перепалку.

Когда мы оба закончили, я спросила, что делать с пленниками. Он подмигнул:

– Не волнуйтесь, сеньорита. Собираюсь как следует позаботиться о заблудших душах. Да и про тела не забуду.

Как раз после этих слов я заволновалась. Потребовала, чтобы все мы немедленно направились в Кастелло ди Нава. Он в ответ, как всегда, лениво насмешничал, а я все больше заводилась…

Спор разрешил приход святого отца. Тогда северянин наконец и признался, что тайно действует по поручению храма.

Это напугало меня. Официя храмовых дознавателей славилась нетерпимостью к служителям Черной, переходящей в запредельную жестокость. Я не хотела, чтобы брата сожгли на костре после долгих пыток, и начала еще усерднее настаивать на передаче решения герцогу. Он, как господин этих мест, имел право карать и миловать.

Святой отец неожиданно поддержал мой призыв. Помню странную досаду, смешанную с уважением, во взгляде Элвина. И слова, застрявшие отравленной иглой:

– Как вы полагаете, сеньорита, отчего истинные адепты Хаоса такие уроды? Да потому, что их внешняя оболочка соответствует сути. Думаете, это Черной нужны кровь и муки? Черной плевать. Просто чтобы стать вратами Хаоса, надо сперва уничтожить в себе все человеческое. Служение Таре, истинное служение, которым занимался ваш братец, – дорога без возврата. Рано или поздно он закончит так же, как его матушка. Чудовищем.

Я смотрю в несчастное лицо брата и не вижу чудовища. Он действительно ни в чем не виноват – жертва беспредельной материнской любви и такого же беспредельного эгоизма. Я способна понять его, как никто другой.

Я принимаю решение.

Замок плохо смазан, и ключ заедает, открыть получается не с первого раза. Распахиваю дверь. Джованни не торопится выходить из камеры, словно боится поверить в близость свободы.

Протягиваю ему плащ:

– Завернись и скрой лицо. Пошли, у нас мало времени.

В спину нам летят крики. Пленники проклинают и умоляют открыть двери, но мы не оборачиваемся.

За стенами замка ждет оседланная лошадь. Солнце в зените, ни облачка на темно-синей лазури небес. Безмятежная осень Вилесских предгорий.

Я отдаю брату кошель с деньгами. Тот далеко не так увесист, как хотелось бы, но это все, что у меня есть. Подумав, снимаю сережки. Золото можно продать.

Он пытается вернуть мне украшения:

– Не надо.

– Нет, возьми. Обещай, что уедешь далеко-далеко. Туда, где тебя не найдут дознаватели! И что никогда больше не подойдешь на полет стрелы к служителям Черной.

Он обнимает меня, прижимается щекой к щеке. Шепот на ухо:

– Обещаю. Береги себя, Фран. И… держись подальше от Элвина Эйстера.

– Это еще почему? – мне совсем не хочется следовать этому совету.

Брат вздрагивает, выпускает меня из объятий:

– Не знаю. Просто предчувствие.

– Не ревнуй, – я улыбаюсь. – Он мне совсем не нравится.

Брат запрыгивает в седло.

– Прощай, Фран, – тихо говорит он и пришпоривает лошадь.

Я смотрю ему вслед до тех пор, пока мир вокруг не растворяется в потоке горячих соленых капель.

Intermedius

Уго

Он потянулся и с отвращением сел на грязном тюфяке. Почесал укус блохи. Из отхожего угла пахнуло нечистотами, и Уго скривился. В давящей тишине подземелья хорошо было слышно, как в соседней камере на таком же тюфяке стонет и ворочается Альберто.

После того, как сукин сын Джованни Вимано сбежал, Уго со злости избил соседа.

Он давно мечтал это сделать. Выскочка и нытик Альберто бесил до желания пустить ему кровавые сопли еще в университете.

Драка вышла недолгой, и закончить Уго не дали. Как только прознали? Прибежали два мордоворота из числа особо преданных герцогу воинов. Сунули несколько раз Уго кулаком в лицо и под дых, оттащили сокамерника, и теперь Альберто занимал бывшее узилище Джованни.

При мысли об ублюдочном сыночке посвященной ладони сами собой сжались в кулаки. Джованни всегда был самым хитрым из них. Уго слушал, как тот вешал лапшу на уши этой тупой высокомерной стерве – своей сестре, и все думал – вмешаться или не вмешаться? Промолчал. Надеялся, что Вимано не оставит соратников в беде. Что ему стоило оглушить Франческу, когда она открыла камеру, и выпустить всех? Проклятый ублюдок!

Уго очень надеялся, что герцог от души высечет потаскуху. Так, чтобы стерва еще долго не смогла сидеть.

Все вокруг вызывало омерзение, все бесило. Темнота, сырость, духота, нытье Орландо и Альберто. И особенно полная неизвестность, что будет дальше.

Поначалу свет заставил болезненно сощурить глаза. А затем Уго услышал хорошо знакомый ненавистный голос:

– Доброй ночи, друзья. Как вам гостеприимство герцога?

Северянин стоял посреди комнаты. Над его головой повис шар света – настолько ослепительно-яркого, что на него, прямо как на солнце, невозможно было смотреть, не щурясь.

Орландо разразился сетованиями, и Уго презрительно скривился. Неженка Мерчанти славился своей любовью к изысканной еде, тонким тканям и приятной обстановке. Все время, что их держали здесь, он беспрерывно жаловался на неудобства, чем раздражал не только Уго, но и Альберто.

– Думаю, беде можно помочь, сеньор Мерчанти, – с опасной доброжелательностью согласился маг. – Как насчет рассказать мне все, что знаете о вашей организации? Если будете полезны, обещаю вам амнистию.

Орландо осекся и замолчал.

Уго понимал его. Тому, кто раскроет рот, не жить. Орден не прощает ренегатов. У служителей Хозяйки лишь одна дорога, она свивается в кольцо змеей, кусающей собственный хвост.

– Это относится ко всем, – продолжал северянин. – Добровольное сотрудничество или знакомство с палачом – выбирайте.

Подельники по-прежнему молчали. А маг, скотина, продолжал вещать. Вкрадчиво и очень-очень убедительно.

– Опасаетесь мести? Понимаю. Но если храм уничтожит культистов, мстить станет попросту некому. И подумайте, друзья, что альтернатива – пытки и костер. Причем не «когда-нибудь», а совсем скоро, на днях.

Уго с тоской подумал, что дело совсем не в верности Ордену. Просто дружки знают слишком мало. Как и сам Уго.

И хорошо. Будь иначе, эти хлюпики давно бы перекрикивали друг друга, соревнуясь за право первым рассказать все дознавателю.

– Я скажу! – истерически всхлипнул Орландо. – Я все расскажу!

Это было как сигнал «К атаке!». Теперь Альберто и Орландо хором на два голоса убеждали мага в своей тайной любви к храму.

Дознаватель прошелся, заглядывая в окошки камер. Остановился напротив Уго. Черный силуэт перекрыл свет от маленького солнца под потолком. Кулаки Уго сами собой сжались, да так, что ногти впились в ладони.

– А вы, сеньор Риччи? Не хотите облегчить душу покаянием?

– Нет, – хрипло выдохнул Уго. И представил, как наглец лежит на алтаре, а нож Уго вспарывает живот, чтобы вынуть требуху из еще живого тела.

Во славу Хозяйки.

– Печально. Но, возможно, вы измените свое мнение.

Маг вернулся в центр комнаты, подвинул стул, уселся на него верхом, положив руки на спинку, и начал допрос.

Все, что творилось дальше, было стыдно слушать. Четкие вопросы северянина, неумелое блеяние подельников. Как Уго и думал – они почти ничего не знали. Шелупонь, мальчики на побегушках. Джованни Вимано – вот кто бы смог ответить на вопросы мага.

Или его мать.

Уго слушал, и его кривило от ненависти. Хотелось отойти, упасть на тюфяк, заткнуть уши. Но вместо этого он продолжал, как зачарованный, пожирать врага взглядом.

Если Уго выживет, если выйдет отсюда, предателям не жить. И смерть их на алтаре во славу Хозяйки будет воистину ужасной.

– Любопытно, – протянул северянин, подводя итог затянувшейся беседе. – Но мало. Получается, существует целый таинственный Орден, который вербует приспешников среди студентов университетов. Уверен, одной Фельсиной дело не ограничивается. Причем это не обычная дурь с песнопениями, а настоящие обращения к Хаосу. Я ведь правильно понимаю, что обряды проводились не только в Цере и Ува Виоло?

Орландо и Альберто наперебой бросились подтверждать выводы дознавателя, а Уго ухмыльнулся.

Они не знали точно. Просто говорили то, что маг хотел услышать.

Для служения в Цере собрался весь Орден, но никто из них не знал братьев из других городов иначе, чем в лицо и по прозвищам. Устав Ордена поощрял подобную рассредоточенность, и теперь Уго видел, каким мудрым было это решение со стороны лорда-командора. Не зря гофмаршал порой сравнивал Орден с многоголовой Гидрой.

Пусть северянин попрыгает.

– И вы совсем не в курсе, где находится главная резиденция? – очень мягко продолжал дознаватель. – Никаких догадок? А если подумать?

Догадок было много, но северянина решительно не устраивали просто названия чужеземных столиц, которые выкрикивали пленники. По каждой выдвинутой версии он учинял форменный допрос.

Профессионально спрашивал, сволочь.

– Мда… негусто, – с разочарованием подвел он итоги. – Проклятье, до чего же не вовремя у Франчески случился приступ сестринской заботы! Будь здесь Вимано, все было бы куда проще. Хотя еще остается сеньор Риччи.

Уго сглотнул. В интонациях дознавателя ему почудились кровожадные нотки.

– А что будет со мной? – дрожащим голосом спросил Орландо. – Я честно сотрудничал! Вы обещали помилование.

– А, верно, – маг встал. – Я устрою вам побег.

– П-п-побег, – от неожиданности Альберто начал заикаться. Да и самому Уго показалось, что он ослышался.

– Ага, – радостно согласился дознаватель. – По примеру Франчески. Неизвестные сообщники прокрались в подземелье и помогли бежать служителям Черной! – с чувством продекламировал он. – Не правда ли звучит как начало пошловатой пьески?

– А Уго? – пискнул Орландо. – Он же расскажет!

Вот ведь сволочь! Пытается убрать Уго чужими руками, чтобы Орден не прознал о предательстве.

– Сеньор Риччи тоже сбежит.

Холодея от нехорошего предчувствия, Уго наблюдал, как маг открывает камеру Орландо. Заходит внутрь с тем, чтобы пять минут спустя снова выйти.

В одиночестве.

Игнорируя град вопросов, северянин аккуратно запер дверь и перешел к темнице Альберто. Все повторилось.

– Ну, вот мы и остались одни, сеньор Риччи. По-прежнему ничего не хотите сказать?

– Что ты с ними сделал? – Уго хотел бы, чтобы это прозвучало угрожающе, но страх прорвался, заставив голос скакнуть вверх.

– Пока ничего.

Звон ключей.

– Понимаете, сеньор Риччи, побег – единственный вариант. Мои бумаги не пройдут тщательной проверки, как-то не готовился всерьез выступать в роли дознавателя, – с этими словами маг открыл дверь камеры.

Уго ждал этого. Готовился. Стоило повернуться створке, как он прыгнул. Прыгнул, чтобы испытать уже знакомое чувство униженности и бессилия. И упругое объятье невидимой веревки на руках. А северянин взял его за шкирку, щелкнул пальцами…

Шар белого света под потолком лопнул со смачным звуком. На мгновение мир погрузился во тьму. А затем все предметы вокруг засветились сами собой, словно подсвеченные изнутри. Было по-прежнему темно, но при этом глаз различал контуры и очертания.

То же самое подземелье, но куда-то пропала скудная меблировка. Остался каменный мешок с голыми стенами. Привалившись к одной из них, сидели связанные Орландо и Альберто.

– Что это? Что ты сделал, колдун? – спросил Уго, ненавидя себя за то, что не может гордо промолчать.

– Тоже никогда не был на Изнанке? Поразительно, вас хоть чему-нибудь учили в вашем Ордене, кроме как шинковать людей на гуляш?

Уго почувствовал, как поверх невидимой веревки на руки ложится обычная.

– Так, сейчас добавлю последние штрихи в картину вашего бегства и вернусь, – с этими словами маг исчез.

Он отсутствовал недолго. Орландо и Альберто успели лишь пару раз обвинить друг друга в происходящем, а Уго – мрачно пообещать разбить им головы, когда маг появился снова.

– Я пытался по-хорошему, – в обычно мурлыкающем голосе северянина прорезались стальные нотки. – Теперь будет по-плохому.

Он поднял указательный палец, словно призывая присутствующих к вниманию, и на кончике вспыхнул язычок малинового пламени.

– Сеньор Риччи, вам придется поделиться всем, что вы знаете.

Когда ладонь, больше похожая на кусок раскаленного, дышащего запредельным жаром металла, коснулась его щеки, Уго закричал. И он кричал еще долго, целую вечность. Кричал и чувствовал, как плоть обращается в уголь и прогорает до кости.

Не осталось ни мыслей, ни гордости. Только невероятная всеобъемлющая боль.

Потом тоже была боль, но уже другая, не такая острая. И нутряной ужас при мысли, что это уродство, этот ожог, спаливший пол-лица, – навсегда.

И даже понимание, что это «навсегда» продлится совсем недолго, не утешало.

Еще были слезы. Беспомощная бабская истерика, с подвыванием, всхлипыванием, тонким повизгиванием. Маг стоял рядом и чуть морщился, когда крики Уго становились слишком громкими.

Никто не пришел на шум. Здесь, в полной выпуклых теней темноте, не было живых людей. Только беловолосый выродок – хозяин этого места. И он не был человеком.

Уго упал на каменный пол, мечтая умереть и понимая, что это случится не раньше, чем того захочет его мучитель. Слезы продолжали течь и течь, сорванное горло хрипло скулило, и все это слышалось как будто со стороны. Так, словно Уго не имел к этому отношения.

Он едва почувствовал удар. Магу пришлось еще пару раз пнуть его, чтобы привлечь внимание.

– Где находится штаб-квартира Ордена?

– Не знаю, – прохрипел Уго, проклиная свою гордость. Разве теперь палач поверит, что он, Уго, знает не больше, чем пара трусливых слюнтяев?

– В следующий раз будет глаз, – равнодушно сказал маг. – Так что лучше рассказывай.

Как издалека он услышал дрожащий голос Орландо:

– А я?! Что со мной? Вы меня отпустите?

– Я тебя убью.

– Что?!

– Клятва, которую я дал князю Церы, не оставляет вариантов. Сказал бы «мне жаль», но мне не жаль. Не люблю все, что связано с Хаосом. И презираю культистов.

– Ты обещал, что отпустишь нас, если мы все расскажем! – взвизгнул Альберто.

– Я солгал.

Франческа

Я заглядываю в комнату, озираюсь. Мне еще не приходилось бывать здесь. Обстановка мало отличается от моих покоев. Комод у стены, рядом с ним большое зеркало. В центре кровать под балдахином – не убрана, одеяла и подушки навалены кучей. Стены в гобеленах. Ставни раскрыты, на полу косой прямоугольник солнечного света.

На первый взгляд в комнате никого. На второй можно заметить, как вздрагивает свернутое валиком одеяло. А если прислушаться, то даже различить сдавленные всхлипы.

Открываю дверь чуть шире и бочком протискиваюсь внутрь.

Мужские покои. Мне не полагается находиться в этой части замка, но в последнее время все встало с ног на голову, так что трудно принимать правила всерьез.

– Привет, – говорю я. – Можно, я посижу с тобой?

Он в ответ замирает. Пытается сделать вид, что здесь никого нет. Он всегда так делал раньше. Я помню.

Прохожу через комнату, чтобы, поморщившись от боли, сесть на краешек кровати.

Я веду себя неприлично. «И плевать», как любит говорить Элвин Эйстер.

Кладу руку на одеяло.

– Ну, что случилось?

Я знаю, что случилось. Очередная ссора с отцом. Одна из первых. И уверена, одна из многих.

Он выныривает. Лицо заплакано, глаза красные, весь вспотевший и помятый. Теперь, когда ему сбрили бороду, Риккардо кажется совсем мальчишкой. Гораздо моложе своих лет.

Или гораздо старше. С какой стороны посмотреть.

– Ничего! – голос тоже мальчишеский, упрямый и слишком высокий.

– Мне уйти?

– Не надо! – вылезает из-под одеяла – так и прятался там в одежде. Лезет обниматься. Я прижимаю лохматую голову к груди, глажу по волосам. Бедный мальчик.

Забывшись, говорю это вслух. Он вырывается.

– Да! Мальчик! – губы дрожат, на лице вызов. Как у задиристого подростка.

– Ты не виноват.

Риккардо и правда не виноват. Он – десятилетний ребенок в теле взрослого мужчины. Брат говорит, что не помнит, что было с ним эти годы, но стоит начать расспрашивать – в его глазах поселяется ужас. Он замыкается и отвечает односложно, только «да», «нет» и «не знаю».

– Ты поэтому плакал?

– Я не плакал, – бурчит он.

– Ну как хочешь.

Риккардо не выдерживает долгого молчания. Снова подвигается, кладет голову мне на колени. Перебираю его волосы.

– Я так не могу, – его голос прерывается от рыданий. – Все изменилось, Фран.

– Одиннадцать лет.

– Отец хочет, чтобы я был наследником. А я… я не понимаю ничего. И не умею.

– Все с чего-то начинали. Ты научишься, – пытаюсь я его утешить.

Всем нам нелегко далась эта замена. Отец сочинил дикую историю, но даже она не идет ни в какое сравнение со слухами, что ползут среди челяди.

По счастью, Риккардо слишком похож на отца, чтобы можно было усомниться в родстве.

– Я ему не нужен. Нужен тот, другой, – мрачно говорит брат.

– Глупости. Джованни не вернется. И сколько можно сравнивать? Учись, взрослей. У тебя все получится.

Риккардо подвигается ближе, обнимает меня за талию.

– Я люблю тебя, Фран. Пожалуйста, не уходи. Посиди со мной еще чуть-чуть.

– Тебе надо идти к отцу, – грустно говорю я. – И если меня здесь найдут, опять выпорют.

Встаю. Риккардо выше меня на полторы головы, но с ним я ощущаю себя совсем взрослой и мудрой. Брат пробуждает во мне материнские чувства, хочется обнять его, защитить от жестокого мира.

Смешно. По-настоящему защитить кого-то можно только научив сражаться, и мое женское оружие не поможет мужчине.

Но я могу поддержать брата, пока он учится.

– Я пойду. А ты вернись к отцу, пока он совсем не разозлился.

Он отводит взгляд и кивает. И я понимаю: так и будет сидеть, запершись в комнате.

Бедный глупый Риккардо.

* * *

Я прохожу мимо покоев Джованни и вдруг замечаю, что дверь приоткрыта. Надо бы быстрее прошмыгнуть мимо, но меня разбирает любопытство. Заглядываю внутрь и наблюдаю раскрытую дверцу комода, спину и коротко остриженный затылок.

Элвин Эйстер предпочитает военный стиль. Он совсем как мой отец – не признает бород, усов и пышных локонов. Смотрится немного непривычно, но ему идет.

Маг выгребает на пол содержимое полок, поворачивается и встречает меня хорошо знакомой насмешливой улыбкой. Не могу удержаться, улыбаюсь в ответ.

– Заходите, раз уж пришли составить мне компанию, сеньорита. Не надо топтаться на пороге, – мурлычет северянин, словно кот. – Я как раз разбирал вещи вашего брата.

– С чего это вы разбираете его вещи? – захожу внутрь и прикрываю за собой дверь. Еще не хватало, чтобы нас увидели слуги.

Он подмигивает:

– Пытаюсь понять, куда он мог сбежать. И где искать прочих культистов.

– И отец дал на это разрешение?

Мне становится тревожно. Конечно, через прочих служителей Черной Джованни теперь не найдешь. Но у официи дознавателей длинные руки.

Утешаюсь тем, что даже я сама не знаю, куда направился брат.

Элвин наклоняется над вываленной кучей барахла. Среди тряпья мелькает связка бумаг, им он уделяет особо пристальное внимание.

– Ну да. Ваш батюшка был весьма раздосадован его исчезновением.

Это неправда. Будь отец по-настоящему зол, дело не ограничилось бы двумя десятками розг. Бывало, он наказывал меня куда строже за более мелкие провинности.

Думаю, он испытал облегчение, когда узнал о побеге Джованни.

Конечно, прочие пленники не стали молчать о моей роли. Когда меня вызвали к отцу в кабинет, я сразу поняла, о чем пойдет речь. Вошла тихо, скромно, как и положено послушной дочери. Стояла, потупив глаза, смиренно выслушивая упреки и брань. Просила прощения и говорила, что не знаю, что на меня нашло.

Я хорошо помню правила этой игры.

Поначалу смущало присутствие Элвина, но позже у меня возникло твердое убеждение: все происходящее – спектакль, который отец затеял для тайного дознавателя. Чтобы храм точно был уверен – семейство Рино здесь ни при чем. Мы честные квартерианцы, а Джованни – единственная паршивая овца, да и вообще бастард. Так что я старалась, как могла, играть свою роль. Иногда поднимала голову, чтобы посмотреть: как он? Верит? Поднимала и натыкалась на ироничный, изучающий взгляд. Маг не выказывал гнева. Молчал и смотрел пристально, со странной улыбкой – по лицу ничего не прочитать. Это сбивало, оттого я была косноязычнее обычного.

Так я и не поняла, рассердился он из-за моей помощи Джованни или нет.

До смерти боялась, что отец предложит Элвину остаться посмотреть на порку. Я бы не пережила такого унижения. Но нет, он вообще не упоминал при дознавателе подробностей предстоящего наказания.

– А это обязательно? – спрашиваю я. – Ловить Джованни?

– А как же? – показушно удивляется северянин, перебирая вещи брата. – Мы же не можем позволить служителям Черной Тары просто так разгуливать среди приверженцев Четырехпутья. Помните, что тогда было в храме, Франческа? Хотите, чтобы кто-то другой оказался на вашем месте? Или на месте Риккардо?

– Он не виноват!

– Ну да, конечно. Его связали и привели туда силой.

– Это все его мать.

– А братец изрядно заморочил вам голову, я смотрю. У человека всегда есть выбор, Франческа. Просто такая сила – слишком большой соблазн.

– Каждый имеет право на ошибку. И на второй шанс.

Он выпрямляется и хмурится:

– Опасные речи. Не повторяйте их в присутствии других, если не хотите, чтобы вас заподозрили в причастности и ко второму побегу.

Вздыхаю. Никто не поверил, что я не виновна в исчезновении Уго, Альберто и Орландо. Никто, кроме Элвина. Меня спасло только заступничество мага. Не знаю, как он сумел убедить отца, но второй порки так и не последовало.

– Спасибо за помощь.

– Ну, спасать девиц из беды – мое призвание. Кстати, не хочу быть нескромным, но надеюсь, я заслужил толику благодарности? – он говорит это так вкрадчиво, что я сразу понимаю о какой «благодарности» идет речь.

И взгляд… его взгляд становится совсем другим. Таким… бесстыжим, ласкающим. Хочу прикрыться, ощущаю себя голой.

Делаю шаг назад.

– Спасибо, – в горле сухость, мурашки по телу.

– Разве это похоже на благодарность? – он шагает навстречу, словно в деревенском танце. Моя очередь отступать.

Утыкаюсь спиной в дверь.

– А что будет похоже? – это получается очень хрипло.

Маг делает второй шаг, его руки упираются в дерево справа и слева. Теперь не сбежать.

Смотрю снизу вверх. Чувствую себя рядом с ним совсем маленькой и слабой. Беспомощной. И это не пугает – возбуждает. Может, оттого, что он продолжает нагло раздевать меня взглядом.

Возмутительно. Приличный человек не позволит себе подобного по отношению к леди.

Кто сказал, что Элвин Эйстер приличный?

– Вот это.

Он наклоняется, берет мое лицо в ладони. У него такие горячие руки. В голубых глазах пляшут бесноватые искры.

Я знаю, что он сейчас сделает, но не хочу сопротивляться и останавливать его.

Закрываю глаза, и это как сигнал. Настойчивые и мягкие губы накрывают мои. От прикосновений бегут мурашки. Его руки опускаются на плечи, притягивают меня, скользят ниже по телу. Я чувствую их жар сквозь слой одежды. Внутри вспыхивает какое-то сумасшедшее желание. Задыхаюсь, уже совсем нет воздуха, а поцелуй все длится и длится, и я не хочу, чтобы прекращался…

Когда маг наконец отрывается от меня, с моих губ слетает всхлип. Мы смотрим друг на друга, тяжело дышим, и я понимаю, что все не закончится одним поцелуем. Элвин снова приникает к моим губам и вжимает меня в свое тело. Я запускаю руку в его волосы, взъерошиваю их – короткие и мягкие. От него пахнет дымом, пергаментом и имбирным элем.