Текст книги "Метель на кухне. Стихи и песни"

Метель на кухне
Стихи и песни
Владимир Игоревич Столбов

© Владимир Игоревич Столбов, 2017

ISBN 978-5-4485-5702-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

стихи

«Осень…»

 
Осень.
Лучик от солнца застыл
В запёкшихся каплях рябин,
И стыдливы пустые листы
Облаков,
Так уставшие ждать
Дождей
И ненужных признаний в любви.
Впереди —
Раскалённые вены троллей-
бусов
И недочитанных снов,
Только слов
Слишком много:
Озноб
Пробирает и пьёт
То тепло, что осталось от лета,
А где-то
Нас уже нет.
Где-то пьют.
Где-то спят.
Я – не сплю.
Я люблю,
В том числе и тебя,
и остывшие капельки света…
Я люблю
Отражение дня на стекле.
Я смотрю ему вслед.
Я люблю
Это стрёмно озябшее лето.
Я распят
На кресте своих слов:
«я люблю».
 

2000

дума

 
Нелепый бог манящего экрана
Не высосет из пальца свет зари.
Слова избиты. Как это ни странно,
У нас есть право криво говорить,
 
 
Что ночь уходит, утро наступает
На горло тем, кто не доспал до дня,
И возвращенье блудных попугаев
Пугает всех. Но только не меня.
 
 
История – спираль. Уход эпохи
Оставит нас обломками времён.
Не сделав ничего, последним вздохом
Мы всё доскажем – только не поймём,
 
 
Что нас заставило душить обрывки чувства,
Врать зеркалу и вязнуть в Интернет,
И почему в душе так глупо и так пусто,
Хотя душе ещё так мало лет…
 
 
Цитаты, двери, диски и страницы
Нам устилают путь от нас до нас.
Наследство кустаря-самоубийцы
Оставим мы потомкам – между фраз.
 

2001

«И смена горизонтов за окном…»

 
И смена горизонтов за окном,
И улетевший вдаль печальный лес,
И всё, что ждёт меня – хоть я уже исчез —
Всё жжёт меня рябиновым огнём.
 
 
Я – омертвелый город, без огней.
Я – плачущий берёзовый листок.
Я мог бы взять то, что хотел, но – видит Бог —
Я выберу лишь то, что нужно мне:
 
 
И пыльных переулков звездопад,
И яркую неоновую цветь…
Лишь то, что мне досталось спеть, дай мне ответ:
За что я обречён тебя не знать?
 

2001

эдип

1.

 
На своём же пиру – похмелье.
На своих же глазах ослеп,
Как Эдип, что в себя не верил,
А поверил в какой-то блеф.
 
 
Я хотел сам себя зарезать,
Как напившийся Дон Кихот.
Я-то думал, что выход – трезвость,
А она – это только вход.
 
 
А стихи – это только нервы,
Провода пережжённых строк.
Я не Гамлет, но я не первый
Перекрёсток чужих дорог.
 
 
И не я эту песню начал,
И не мне тасовать расклад…
Только сердце поёт и плачет:
– Как себя мне вернуть назад?
 

2.

 
Возвращаюсь к себе, своё же
Захомячивая в мешок —
Отрываю частички кожи,
Отдираю кусочки щёк.
Я иду на себя свиньёю:
Разобью, раздавлю, раздам
Всё, что знаю. А всё, что скрою,
Пусть сгниёт, обративши в хлам:
Моё тело, язык и душу —
Недовысказанное впрок
Не ценнее страданий суши,
Поджидающей ветерок.
Совесть моря и соль стихии
Воровать – не велик позор,
Но по строчкам раздать стихи им,
Всем, кто может вписаться в хор —
Это честь, это боль на плечи,
Это крест, мой косяк, порог,
Это то, за что я в ответе,
То, что я не сказать не смог.
Я приду, и – ты слышишь, сердце? —
Я отдам всё, что есть – тебя, —
Открывая страницы-дверцы.
Возвращаясь.
Смеясь.
Любя.
 

3.

 
…Я б остался с Тобой. Навеки.
Под стеной, заслонясь от ветра.
Свято место за всё в ответе —
И за зуд незнакомой веры
Перекрестит лихая вьюга,
Отсекая бутылке горло.
Не бывает порочней круга,
Чем прощенье взамен на гордость.
Будет проще распять Пилата
И заткнуть людям глотку песней —
Мир не станет по волку плакать
И благою не станет весть мне…
 

2002

«…Время будет моим – ему некуда деться…»

 
…Время будет моим – ему некуда деться,
Рукавицами пота я сожму ему лапы,
Подомну под себя, забирая в наследство
То, что люди несли по годам, как этапам,
То, что вера и страх зашивала в подушку,
То, что выжгла слеза на отметинах медных,
Ветра окрики, бившие стывшие души,
И все то, что узнаю. И все, что посмею…
 

2002

«Рефлекс и я. Привычка. Alter ego…»

Е.Х.

 
Рефлекс и я. Привычка. Alter ego.
Неверия усталые глаза.
Мой белый стих засыпан серым снегом
И строчкам больше нет пути назад.
 
 
За чётом – нечет. Цифры в грязных стопках.
Стакан твоей недопитой судьбы.
Я был отмечен горстью томных вздохов,
Но совесть скоро стала на дыбы —
 
 
И я утерян. Громкий шепот пульса
Мне пулями насквозь прошьёт виски.
Мой вальс так верен темпу ритм-энд-блюза,
Что я опять – к себе. Взамен чужой тоски.
 

2001

«За уставшим перроном – пустой причал…»

 
За уставшим перроном – пустой причал.
Провожают не ветры платочком-пылью.
Уходил. Возвращался. Остыл вокзал.
За спиной – о тебе так мечтавшие крылья.
 
 
Я вернусь. Через месяц, а может, век.
Или год. Или день. Исследуй воздух
Взглядом окон горящих, ведь первый снег
Может выпасть всегда, засыпая прогнозы.
 
 
Ты не верь им. Обида – плохой пророк.
Возвращаются реки – и слёзы – в небо.
Уходя – ухожу. Возвращаюсь – в срок.
Возвращаюсь туда, где с тобой ещё не был.
 

2001

«Голод не утолялся…»

 
Голод не утолялся.
Старый забор уж сломан.
Старые звёзды злятся.
Город всегда спокоен.
 
 
Город вскрывает вены
Этой зиме и стуже.
По тротуару – к стенам.
По обещанью – нужен.
 
 
Нужен голодным стёклам.
Нужен подвалу дома.
Перебираю чётки.
Это давно знакомо.
 
 
Это давно сломалось.
Это грозится старость.
Смелости не осталось.
Это моя усталость.
 
 
Это моя горбушка
вкусного вечно неба.
Я не устану слушать
И оживу – нелепо.
 
 
И стану жить когда-то,
И стану петь кому-то…
Только дождусь заката —
И побегут минуты.
 

2002

Стихи, написанные во время бессонницы

1.

 
Отрава коротких гудков.
Зеро. Одиночество в кубе.
Не стало коротких гудков
И провода, жгущего губы.
 
 
И злоба находит волной
На лоб, и молчат километры
Будильником-сном надо мной.
Подушке оставив ответы
 
 
И слёзы – клепсидре, ложусь
На лживые хвойные ветки,
В надежде на утро. Но жуть
Как ночь, наплывает на веки.
 

2.

 
Снова ночь зацепилась за плетень.
Мне невмочь засыпать под этот вой,
И за то, что осыпалась сирень,
Отвечать мне придётся головой.
 
 
Горечь сцен – и просцениум берёз
Освещён красной лампочкой табу.
– Всё не так? – расплывается вопрос, —
И ответ льётся струйкою по лбу.
 
 
Снова ночь. Не уйти от духоты.
Эшафот – доказательство побед.
И вины. Ведь осыпались цветы.
Только как рассказать мне всё тебе?..
 

3.

 
Необузданным словом (тем меньше кстати)
Анафему легче шептать кровати,
Простыням, усталости, поту тела,
Говорить с укоризной: «Сама хотела»,
Отводить свой взор от дыры пространства,
Не умея глазами сказать: «Останься»,
Хоть в толпе исчезают родные лица.
Всё ж зима – это лучше чем шорох листьев,
Потому что чище. И ближе к Богу.
И не нужно уже выбирать дорогу,
Потому что хватит и тропки узкой.
И не нужно друзьям объяснять по-русски
То, что в Англии СПИД – это значит «быстро»,
Там «Good morning» с утра не звучит как выстрел,
Да и вещи проще. К примеру, Темза.
Или имя «Чарльз». Чтоб не цыкал цензор,
Королеву-мать поминать не стану,
Ибо только лишь «…aut nihil». Старым
Всё же как-то проще с землёй прощаться.
Небо тянет ввысь, как орла. Отчасти
Так же рвётся к жизни губами, кожей
Твоё тело, что жизни создать не может.
 

2002

холод

Алексею Илюшкину

 
…И некуда от холода уйти —
Промозглый ветер, пошутив, оставит
Тебе один окурок. От пути
Увидишь только фильтр. Закроешь ставни
 
 
Усталых глаз, питавшихся лишь тьмой.
Ты вспомнишь голос – провод, цепь, верёвку —
Нет, – петлю! – и комок уйдёт тайком,
Оставив двух влюблённых и неловких
 
 
Среди аукционных номеров:
«Чем больше не поймёшь, тем экономней».
Вы в лихорадке прятали любовь,
Как овдовевший Лот в пустом Содоме
 
 
Пытался спрятать соль (хотя её
И пролито, и выпито немало).
Незрячая Ассоль своё бельё
Атласно-алое искала у причала
 
 
И всё звала тебя: «Mon prince! Mon cher ami!
Я истоптала валяные туфли,
Всю сотню пар!» – а ты, прижав дверьми
Записку, что ты не наследник Тутти,
 
 
Давно ушёл. Вновь поезд, вновь вокзал,
И снова ты ошибся с опозданьем —
И спал на верхней полке, и дрожал,
Узнав свои трамвайные желанья
 
 
Про красный дом без окон – и в бреду
Ты догонял метели Белый танец,
Свой лоб прижав к обрАмленному льду
И чувствуя тот миг, когда не станет
 
 
Тебя на этом свете. Или тьме?
Неважно! Как в Истории обида,
Всё утопает в общей Колыме:
Борис и Осип, Сцилла и Харибда,
 
 
И чистый лист, а между ними – ты,
Семью слепыми смертными стихами
Ты был прикован к свету, но застыл,
Как чайка Джонатан под небесами…
 
 
Прокуренными. Комнатными. Ночь.
Ты вспоминаешь лёжа на кровати,
Что ты прошёл. Где ты ещё пройдёшь.
А на чего – и сил уже не хватит,
 
 
Лишь только памяти. Уж ветер стих.
Пусть новый бард чужую песню сложит.
И близко – точка. Запятые ложны.
…И некуда от холода уйти…
 

2003

тахикардия

 
…И снова душит мягкий плед —
но нет надежды в данной ласке.
Мне спину колют крошки лет
И нет конца игре дурацкой.
Здесь, отупев от многих жатв
Вкус яблок не прибавит чуда
И, локотки к груди прижав,
Взлетает мой смешной Иуда.
А дома ждёт меня беда:
Там в узел завязались тропки
И с потолка течёт вода,
Мою переполняя стопку.
Я сброшу плед, разбавлю кровь,
Скрыв снег за шторами двойными
И до утра под сердца дробь
Я буду ждать весенний ливень.
 

2003

латынь

 
Дрожит рука, хватая шов
Строки, но шансов нет в работе.
Забившись в тело – мало слов —
Кружусь от печки и до рвоты
Смотрю на белый потолок,
В своё двуликое веселье —
Видать, от страсти пот далёк,
Как наша встреча от похмелья.
И спор не позволяет быть.
Смешна латынь иезуита
И как ладонью бьёт о быт,
И языком вода избита.
Суров закон: слепым вином
Я крашу жидкость ожиданий,
И мне осталось лечь на дно,
Глуша строкою звук рыданий.
 

2003

«Забери свою гордость…»

 
Забери свою гордость
Из минут и монет,
Ведь прошло больше года,
А меня нет как нет.
И остался лишь голос,
Как обычная вещь,
Отпечатком другого
Изнутри твоих век.
 
 
Пусть запомнилась горечь
Губ, скрывающих ложь.
Этим глупым укором
Ты меня не вернёшь.
И бумагою голой,
Зацепившей твой взгляд,
Будет греть тебя холод
Из пустого угла.
 

2004

«…Где зима – это ложь, а вода – это смерть…»

 
…Где зима – это ложь, а вода – это смерть,
Ты меня не найдешь.
Там, где душный январь и зеркальные сны,
Ты найдешь лишь печаль.
Там был бархатный еж и забытый конверт,
Не узнавший про нож,
А сейчас – только сталь налетевшей весны
И вернувшихся стай.
Там, где пыльный апрель перекроет пути,
Ты забудешь про цель
Всех железных дорог, увозящих меня
В зарешёченный срок,
Упадешь в акварель – глаз, сказав им «прости
За любви горький хмель» —
Я пойму смысл фраз, что стегают, пьяня:
Я опять одинок…
 

2002

дом

Е.Х.

 
Это дом, где вещи бегут, слепя
Отголоском памяти, где, любя,
Застывал на пороге, как тот портрет,
Позабыв отличие «да» от «нет»;
 
 
Этот дом простужен, и слышит дверь,
Как из форточки пепел летит на снег,
Как горошины трутся небесных сфер
И как сам качается он во сне —
 
 
В нём встречал с тобой не один закат,
Уходил с утра, не проснувшись, в тьму,
И снежинки, злобно сомкнувшись в ряд,
Надо мной кружились, как стаи мух.
 
 
Этот дом всё помнит, и он не даст
Мне соврать, сорвав паутину с дней.
Точка зрения верит обману глаз
И красивых фраз, коих нет извне.
 
 
Этот дом – как Библия: кроме клятв
(суффикс как в молитве!) не помнит чувств,
Посему причин и условий кляп
Можешь проглотить, пожевав чуть-чуть.
 
 
Перейдём же к делу (слепая речь!
Говоря, не видишь, куда идёшь.
За толпою звуков впадаешь в грех
Убаюкать правду и спрятать дождь,
 
 
Что, конечно, глупо)! Я помню, что
Я хотел сказать. Эта дверь, постель…
Эти мухи, сферы, порог, пальто…
Это всё сложнее, чем я теперь.
 
 
…Я, похоже, сбился.
                             В кармане брюк
Появилась брешь, и тянуть слова
Всё труднее. Видишь ли, «не люблю»
Не похоже формой на дважды два.
 
 
Ибо знак «4» – не тот итог,
За которым прыгают с крыши вниз.
Это тайна всех параллельных строк:
Между ними больше порой, чем в них.
 
 
…Утомился думать. Огонь угас.
Что ж, порадуйся мягкости мытых рук!
Не сердись, что мыкаю битый час —
Все слова в молчании ждут разлук.
 
 
А без них не выглянуть из «вообще».
Наше время тихо съедает всё.
Тем понятней вечный побег вещей —
Верю я, что время и нас спасёт
 
 
От бесед, размолвок, дверей, измен…
Будут только стены лежать пластом,
И о том, как двое боялись стен,
Будет помнить в будущем только дом.
 

2004

улица

 
Обмануть доверчивость гнутых улиц
Очень просто – ножиком служит угол.
Я разрежу скверик, где мы, целуясь,
Повторяли жесты киношных кукол.
 
 
Заверну на рельсы, поглажу глазом
Тротуары, окна, трамваи, юбки.
Вспомню боль подростка восьмого класса,
Что гадал по текстам: «не любит – любит».
 
 
Улыбнусь – и вновь увернусь от детства:
Холод улиц мучает наркоманов.
Но укол о память не даст согреться —
Настоящий миг жжёт своим экраном.
 
 
На экране улица, лужи, люди
Проплывают мимо – в своем уме ли
Я держу тебя, если мы не будем
Возвращать всё то, что мы не сумели?
 
 
Расходясь лучами от перекрёстка
Мы не смеем угол согреть на градус.
Пифагор доволен: мой катет просто
Не готов разлуки нарушить радость.
 
 
Нам не светит сумма лучей-квадратов
(говоря по-русски, простая встреча),
Потому что угол сильней утраты
И уж если режет, увечье вечно.
 
 
Лучше стен и улиц излечит время:
Промежутки могут порой кончаться.
Наш урок банальней, чем перемена.
Шар земной разрезан углом на части.
 

2004

классицизм

 
забыв о тягости объятий,
сведённых судорогой рук,
не вытравить улыбку б… ди,
такой любимой, и испуг —
лишь отголосок драмы вечной,
прокравшейся через порог,
и твой порок не мной излечен —
и как курок раскрытый рот
целует нежными щелчками —
одним щелчком, но навсегда —
так я беспамятства мелками
рисую нас не без стыда,
без темы, бестелесной плотью —
служенье ласк не терпит пут
тряпичных и разумных, впрочем,
и на судью найдётся суд —
и посему оставим пренья
насчёт остывшей, но любви —
и несуществовавший третий
не будет пить коктейль из вин —
твоя вина, моя вина ли,
итог проверен и прочтён:
хоть память манит именами,
святой не может быть прощён —
про чёт и нечет гаснут звуки,
мой голос глух и ночь глупа,
что клеит прозу из разлуки
и пошлых рифм на мой колпак —
слабеет память губ и пальцев
и, пялясь в зеркало стихов,
я вижу груды снятых платьев
наш драматический исход.
 

2004

пятистишия

 
Когда раздастся вдруг средь бела дня
Твой голос (он был всех других дороже),
Что да, любила, только не меня —
Тут разверзается знакомых звуков ложью
Бездонных пятистиший полынья.
 
 
– Как это лепо! Как бушует кровь!
И отступает сразу лень и скука.
Читатель ждёт уж?… Подавись! – Любовь —
Смазливая дешёвка-потаскуха,
К которой, всё ж, идём мы вновь и вновь…
 
 
Но открывает дверь случайно мне
Моё же себялюбие и гордость:
– МЕНЯ не выбрать? Стало быть, войне
Пришла пора! – и замерзает горло
При мысли о своём глазном бревне.
 
 
Тем временем межличностный ландшафт
Взрывается от мелких артупрёков
И звуки псевдоважных полуправд
Важнее нам, чем человек напротив,
И приближается молчанья шарф.
 
 
Что, в общем-то, и есть конец конца,
Финальный титр улыбкам и лобзаньям
На кинокадрах памяти певца,
Не удержавших милых очертаний
Знакомого до судорог лица.
 

2004

«Дней количество есть забывчивость…»

 
Дней количество есть забывчивость.
Позабудь же, каким я был.
Между будущими и бывшими
Завалялся кусок судьбы.
Осень речь выстилает листьями.
Есть кусок, значит, есть и край.
Есть дистрофики, есть… плечистые,
Но признаться – трудней, чем красть.
 
 
Счастье – дело довольно б… дское:
Успокой, обезволь – прилёг.
Ну а если поманят лацканом,
Выбор – боль или кошелёк?
Забирай, всё, чтоб не маячило,
Чтоб со всех со сторон – один.
Если зеркало – то х… чь его.
Амальгама – не анальгин.
 
 
Ну а то, что пройдёт, то прошлое.
В том и кайф, что не возвратить.
Зае… шься искать хорошего —
Приходи под окно скулить.
…Разговор под чужими лицами,
А в спине оседает страх,
Что не день суждено продлиться нам.
Видишь слёзы в моих глазах?..
 

2005

бормотания

I

 
…что когда-то мы были близки,
что ловили обрывки флюидов.
Промежутки тоски
по себе,
по такой восполнимой утрате,
своей радостью выдав,
я хриплю,
как фагот на параде.
Уступаю трубе,
столь не женственной даме,
все октавы
для звонких и горестных чувств.
Ставлю плюс
на судьбе, что мы сделали сами
с мученическим рвеньем,
ибо славы
посмертной уже не хочу.
и не верю…
 

II

 
…всего-то полчаса ходьбы.
Хоть бы заплакать.
Pret-a-porte, заплата на заплате —
готово к сносу:
ты или не быть.
Я жалость
под исподнее упрятал,
и мой побег – ошибка:
я бежал,
но в сторону тебя —
на грудь еще одна дурацкая нашивка —
оказалось,
что я спасал любовь,
свой нимб рогатый мукою губя —
бежав тебя, не избежал судьбы —
и не бежал, а шел —
дрожит губа…
 

III

 
…что поскорей попробуй умереть.
попробуй раствориться.
Без помех
люби свой милый мимолетный грех.
веди за повод
статных жеребцов,
пока они считают, что ведут
тебя в кино, в кафе.
Но эта помесь
гордыни с жалостью коверкает лицо
твое. Теряется эффект
охоты и коверкается совесть,
…и потому не думай обо мне —
мне надоело с липкостью бессонной
быть в твоих мыслях —
и надежды бред
пускай меж нами
в пустоте повиснет.
И так смешна твоя забава – смерть…
 

IV

 
…и без них нам не вычерпать горя.
Как не вычертить график
осторожной и чуткой вины
(подожди с «да ты гонишь!»)
в нашем мелком (трехмерном?) пространстве.
В пересчете на граммы
для усталой и гнутой спины
(я зациклен на непостоянстве)
тысяч семьдесят —
если есть раны,
то пять тысяч уходит на кровь,
остальное – на кости и ливер, —
каждой нотой любви
заколочен в серебряный гроб.
Этих нот не усилит ресивер,
но без них трудно слушать не споря…
 

V

 
… – какого ангела?
Останься при своих.
Я слишком долго
ждал тебя – такую.
Пакет осколков
в дар прими. Тоскуешь?
А на гримасе жизни – светлый лик…
Get out – надежде, вере и любви,
другим путям – одни и те же грабли.
И то ли восприятие ослабло,
а то ли просто страсти за… ли.
Куда как скушно. Брить. Стелить. Кровать.
Бояться стоит только нас самих.
Ведь лучше – тихо жить.
Зевать.
А опохмел при пьянке на троих…
 

VI

 
…в отчаянье?
Я чувствую себя блондинкой
и боюсь,
что так оно и есть – дурной союз
разлуки и сарказма
подернут дымкой —
или же дымком мечтанья,
– снова бес воскрес,
и ум за разум
прячется, и страшно
улыбиться – уж лучше дураком,
ничтожеством в степях Гипербореи,
но не с тобой же…
Штопаным райком
(райкомовским матрасом)
не заманиться бы, шепча «о боже» —
знать, что мы сгорели,
и что, опять в огонь?
Огонь, вода – один х…й.
Одна нам честь и пропасть —
как не впасть…
 

2005

«Приближается осень. И круглый год…»

 
Приближается осень. И круглый год
Эта близость лишает меня покоя.
В золотом молчаньи – условный код.
Тишина – это способ понять, такое
что есть «Стоп!» в пути, и зачем дышать,
Если нет тепла и горшки разбились,
И не нужно слушать слепых мышат.
Важно помнить. Память и есть стабильность.
 
 
Оголённое небо теряет стыд,
Приводя своей наготой в возбуждение.
Тело лет, как всякий плохой артист,
За истерики требует кучи денег,
То бишь суток, в поисках лучших доль
Навсегда из памяти излетевших.
Тем, что череп не весь седой,
Ум мне с гордостью душу тешит.
 
 
Седина – с патентом зимы на цвет —
Это тоже осень. Бессилье спектра
В том, что жизнь и луч состоят в родстве:
Есть начало, но нет конца. А в пекле,
Что за белым светом, не нужно лиц —
Серость миру обычно не зря дороже —
Вслед за солнцем двигаются нули,
Да и память вязнет всегда в хорошем.
 
 
Хоть есть лето, сотни других вещей,
Чтоб порхать, не думая в настоящем,
Миг-сквозняк выносит в дверную щель
Все игрушки. И – забывает ящик.
Яви нет, а лишь беспокойный сон,
И бессонница лучше всех доказательств
Нам оставит меньшее из двух зол:
Осень дней – без памяти. Чтоб не знать их.
 

2005

«…и как остановиться? В этой гонке…»

 
…и как остановиться? В этой гонке
вдоль частокола стрелок часовых
нет финиша. Стакан настойки горькой —
рябиновой, похоже, – я привык
пить на ночь из окна. Осенний допинг
лишь слабо греет мне сетчатку глаз,
а дальше – холод… и озноб… и в доме
нет пятого – уютного – угла…
 

2005

посвящения

*** т. а. к.

 
Не хватает мелочи.
Глупый блюз.
Осторожно, милая —
жёлтый дом.
Крутишь хвостик, белочка?
Это плюс.
Быстро годы минули.
Це – облом.
Что ж ты ждёшь под кустиком,
куцый хвост?
Не меня ль, козявочка?
Жизнь отдай,
если давит груз икон.
В зубы – гвоздь.
Пусть плюют друзья в очки:
«You must die!»
От… ись, хорошая.
Воду слей.
Поживу пока один.
Что с того?
Ты, пожалуй, брошена.
What is «late»?
Must go on that show, dear.
Must go on.
 

*** е. к.

 
Автобус. Всё забрызгано окно.
Туда глядит учёный поцелуе-
вед. Он же ищет в теле кнопку, но
той в теле нет, ведь нет ещё полудня,
есть только мысли – о судьбе, вине,
о бренности, конечно; о китайцах,
которые мудры… но брови не
содвинет тот, кто бренностью питался,
ведь он не чукча, не эвенк, он жить
торопится и думать успевает,
бензин вдыхает и сгоняет жир
с мозгов. В автобусе. Или в трамвае…
 

*** н. к.

 
Гибнут гланды. За окошком —
тучи-банты. Мы с Тамарой
были парой, как обычно,
но немножко под шаф… рано-
вым лукошком, отдыхали,
мы играли, будто солнце
из-под крана – и консорци-
умом в лужу заступаю,
вижу душу под беретом
и в капоте (под капотом
и в берете?) Бабка это,
и с ведёрком, говорит: «Ча-
во, родная, хочешь, душу
продырявлю?» (что за притча!?
не одна я!) Но согласна.
Из ведра лью что-то в кружку,
что со мною расстаётся
очень редко – то ли масла
там немного, то ли… ой! да
это – бражка прошлогодне-
го постава. Очень метко!
Очень модно! Из куста я
вылезаю ближе к ночи —
не одна я, ну и ладно,
ничего, что с фонарями
обнималась до утра я.
То ли было! То ли знаю!
Хоть не ведьма, но – летала!!!
Я вчера всю ночь летала!