Текст книги "Цивилизация хаоса. Философия, публицистика, проза и эссе"

Диктатура стадности

В детстве, наверное, каждому из нас читали мораль. Дома, в школе, иногда даже на улице – не то праздно любопытствующие, не то выказывающие неподдельную заботу о подрастающем поколении чуткие пенсионеры, считавшие всех детей ни много ни мало – неким общественным достоянием. Позже многие из нас, если не все, убедились на личном опыте в том, что мораль есть не более чем довольно размытая культурная установка, тесно связанная с политикой и идеологией конкретного социума, в том числе и его отдельно взятой базовой семейной ячейки.

Но по мере роста масштаба воздействия окружающей действительности на индивида вступают в силу иные механизмы, заставляющие его искать свои способы взаимодействия со средой, в большинстве случаев сводящиеся к конформному поведению. Однако общая беда житейского приспособленчества состоит в том, что оно не только свойственно недалёким людям, которые могут свыкнуться с самыми суровыми условиями жизни, но и людям образованным, для которых, в свою очередь, культурный конформизм становится абсолютно приемлемой нормой.

Каждый раз называя государство российское системой, основанной на насилии, то есть на организованном, коллективном подавлении всякой индивидуальной свободы и личности, российский интеллигент зачастую апеллирует не к рациональному смыслу и прогрессу как основам цивилизации, нарушаемым этим самым государством, а к некоей общечеловеческой морали, за рамки которой оно выходит.

Безусловно, российское государство аморально, но куда более оно иррационально и абсурдно с позиции даже формальной логики. Однако многие мыслящие люди, ещё оставшиеся в России скорее не благодаря, но вопреки окружающей обстановке, предпочитают видеть прежде всего внешние искажения морального характера, нежели вопиющие внутренние нарушения того, что принято во всем мире называть здравым смыслом. Именно поэтому, на мой взгляд, большинство политических оценок, а также следующих из них оппозиционных политических инициатив с большей вероятностью основаны на эмоциях и сиюминутных порывах, нежели на взвешенном и последовательном рациональном подходе.

Причиной этому, по моему мнению, является осознание индивида своей принадлежности к некоей продвинутой, привилегированной прослойке, где пресловутое чувство локтя и дух консенсуса неизбежно превалируют над холодным расчётом и предельно чётким целеполаганием, которые, в свою очередь, наделяются заведомо отрицательными маркерами, как раз присущими, по мнению моралистов, противной стороне. Отсюда следуют неизбежные проигрыши как на тактическом, так и на стратегическом уровнях общественно-политической игры, когда высокоинтеллектуальные, образованные, но крайне внешне и внутренне неорганизованные современные люди зачастую проигрывают узколобым, фанатичным, но при этом необычайно дисциплинированным существам.

И здесь мало считать себя «выше и чище» – необходимо доказать делом, прежде всего самим себе, что ваша современность, образованность, компетентность и осведомлённость не являются тормозом на пути к достижению конкретных политических целей. Без напыщенного морализаторства вполне можно обойтись, при этом сохранив и лицо, и репутацию, если, конечно же, не стремиться при этом стать частью «рукопожатной» тусовочки, а соответственно, и заложником её негласных правил. Которые на поверку оказываются чем-то вроде сектантского устава, который никто не видел, но которому все неизбежно следуют.

Само по себе истовое желание соответствовать всем этим внешним критериям, неким образчикам культурного поведения в качестве высших жизненных установок нередко играет с интеллигентными людьми в России поистине злую шутку. Но культура без субъекта есть не более чем репрессивный механизм бытия, всеобщий уравнитель и знаменатель, единая метафизическая гребёнка, под которую и зачёсывается реальность. Впрочем, как и субъект без культурного багажа представляет собой скорее проблему, чем её решение. Однако следует принять во внимание, что абсолютная первичность субъекта и далее следующее из неё право на разумную политическую инициативу должны всегда быть приоритетными относительно культуры, среды, бытия, которые, собственно, субъект и формирует в процессе своей деятельности.

Как говаривал когда-то один король-солнце: «Государство – это я!» Сейчас вполне уместно сказать так: «Государство – это субъект!» Государство – это механизм обеспечения нужд субъекта, начиная с индивидуального уровня и затем постепенно переходя к коллективному. Но никак не наоборот. Ибо наоборот – это и есть та самая диктатура стадности, пролетариата или же сообщества образованных моралистов, как в случае рассмотренного нами состояния интеллигентской среды в российском обществе.

К 55-летию Егора Летова: чем он уступает Ольге Бузовой

Осенью 2019 года вышел трибьют «Без меня», посвящённый 55-летию Егора Летова, певца русского массового бессознательного, уникально владевшего словом, но в то же время, делавшего это вызывающе неопрятно, разухабисто-душевно и нарочито грязновато. Под стать ему была и его аудитория – нерафинированные панки в кожзаме с булавками и прыщами на одутловатых рыбьих лицах.

Он сумел внушить этим девиантным пубертатным невротикам, родившимся при гибели империи, что по-лимоновски казалась им великой, чувство стадной мощи, что, впрочем, и должен делать рок-музыкант. Другой вопрос, что аудитория его была абсолютно ущербной и явно проигрывала западным панковским аналогам, антисистемным в прямом смысле этого слова.

Летов не только крайне переоценённый автор, кумир пассионариев, нацболов, пэтэушников с ирокезами – всех тех, кто так же далёк от культуры, как близок к мелкому криминалу. Он и своеобразный бесструктурно курировавшийся властью проект, революционный симулякр, обманка, такой же, как Лимонов, только для специфической аудитории. Недаром он один из первых получил членский билет НБП.

Такие люди не появляются сами по себе, то есть это не самородок, это такая бесхитростная креатура. В тот момент гэбня была крайне заинтересована в подобных фигурах, чтобы удерживать перестроечную ситуацию, вот-вот готовую выйти из-под контроля.

Парадоксально, что не без помощи Америки и её агента культурного влияния Джоанны Стингрей (а то, что она была специально обученным человеком, видно по её бравой солдатской выправке) русский рок расцвёл пышным цветом. Концерты, пластинки, промоушен, западные турне – всё это упало на крайне безблагодатную постсоветскую почву. Ибо сам по себе русский рок, за исключением таких гениев, как Башлачёв, Гаркуша, Чистяков и проч., был явлением, мягко скажем, провинциальным, вторичным, криво копировавшим лучшие западные образцы – чего, например, стоил «Наутилус Помпилиус», косящий под The Cure.

Мировой рок оставил в истории свои шедевры, а русский – практически ничего. Ибо все райкомовские рок-кумиры очень органично вписывались в ожидания своей публики посредством примитивных клише и практически животных вибраций.

Цой, кого недавно один известный политолог назвал великим русским поэтом, которому, как и должно поэту, следовало умереть, был и остаётся бессмертным гомункулом, символом псевдосвободы и слепой жертвенности. Не надо быть литературным критиком семи пядей во лбу, чтобы оценить строки, подобные этим:

 
«Дом стоит, свет горит,
Из окна видна даль,
Так откуда взялась
Печаль?»
 
 
«Я включаю телевизор,
Я пишу тебе письмо
Про то, что больше не могу
Смотреть на дерьмо,
Про то, что больше нет сил,
Про то, что я почти запил».
 
 
«Струн провода,
Ток по рукам,
Телефон на все голоса
Говорит:
– «Пока-а! Пора…»
И пальто на гвозде,
Шарф в рукаве
И перчатки в карманах
Шепчут: «Подожди до утра!
До утра…»
 
 
Но странный стук зовёт: «В дорогу!»
Может, сердца, а может, стук в дверь.
И, когда я обернусь на пороге,
Я скажу одно лишь слово: «Верь!»
 

Данные образцы творчества, не нарочито-лубочные, как могло бы показаться неискушённому критику. Они до неприличия простоваты, словно сочинены ребёнком и подобны худшим примерам поэзии малых народов.

Егор Летов – производное того же метафизического райкома, что и условная Пугачёва или, например, Ольга Бузова, только для разных категорий потребителей. При этом Ольга Бузова – проект куда более панковский и провокативный, а главное – коммерчески более успешный, чем Егор Летов.

Самый настоящий, примитивно-животный декаданс, диалектика массовости и безобразия, как губка, впитавшая весь абсурд медийной обыденности. Это удивительный продукт, заставляющий слушателя потерять чувство реального – ведь в музыке той же Бузовой так тесно ироничное переплетается с истинным.

В этом и заключается кошмарная трагедия её творчества – невозможность осознавать рамки реального; жизнь среди образов и красочных бесплодных отсылок – симулякров, если угодно. Ольга гениальна, может, сама этого не осознавая. Это контент, истребляющий сам себя, саркастически высмеивающий свою собственную мерзость – это новый, уродливо-гламурный, неосознанный панк. Летов же лишь эстетически грамотный протестант, пусть и своеобразный. Он прекрасный поэт, но в своей осознанной борьбе он, увы, уступает свирепому безумию бузовской постмодернистской машины.

Хождения по щедро унавоженным кругам отечественного исторического «бесконечного тупика» с песнями сперва шестидесятников «под гитарку», а затем и под рёв обезумевших стадионов, вошедших в псевдореволюционный раж под цоевское «Мы ждём перемен», напоминают мне муравьиный танец смерти, триумф обрушивающейся уже в режиме онлайн бытийной спирали, приходящей в негодность прежде, чем успевает развернуться её новый виток.

«Вперёд в прошлое» – так мог бы называться альбом Егора Летова в 2019 году, и он как никогда бы соответствовал духу нынешнего российского безвременья и всеобщего ликующего безумия, триумфу бездны, пожирающей самое себя.

Зачем России особый путь?

Вопрос идентичности делает русскую интеллигенцию и саму Россию заложником непреодолимых и губительных обстоятельств. При этом болезненная приверженность культурной идентичности становится дикостью в современном мире.

Я бы хотела поговорить о культуре с метафизической точки зрения. Порассуждать о ней с другой, непривычной стороны. Понять, какую роль она играет в нашей жизни. Для современного человека, для атеиста, во всяком случае, культура полностью заменила религию и идеологию. Мы сохраняем пиетет к ней, даже когда не понимаем её и не нуждаемся в ней.

Таким образом, культуру можно рассматривать как своего рода универсальный карательный механизм бытия. Конечно, она никого не убивает и не калечит, она лишь рекомендует и ограничивает. Развлекательная культура здесь исключение, да и то как посмотреть.

То, о чём я говорю, лучше всего видно на примере России, которая сама, в свою очередь, является «тёмной окраиной бытия», концентрацией некоего демиургического насилия и его хтонической энергии. Русская культура, в отличие от западной, ставшей декоративной, музейной, опциональной, выполняет в первую очередь именно репрессивные функции.

Почему и как это происходит? Не претендуя и не имея возможности в рамках этой статьи исследовать весь огромнейший пласт русской культуры, я начну с конца, с временнόго микса от ХIХ века до наших дней.

Культура Чехова, Толстого и Достоевского, поэзия Серебряного века оказалась очень удобной для того, чтобы быть ассимилированными идеологической структурой «красного проекта».

В советское время эта ассимиляция была доведена до апофеоза, и не в последнюю очередь это было сделано руками советской интеллигенции. Я не имею в виду отдельных личностей и диссидентов, которые в одиночку двигали прогресс. Заметим, что подобной прослойки нет нигде. На Западе есть интеллектуалы, а на Востоке – духовные учителя. Но ни там, ни там эти категории людей не занимаются ни посредничеством, ни тем более обслуживанием режима. И только в стране Советов думающая часть общества, щедро вскормленная пряниками и выпоротая кнутами авторитарной власти, фактически отдалась ей, что твоя дворовая девка.

Удивителен и симптоматичен пример Льва Гумилёва, создателя всем известной пассионарной теории этногенеза, которую взяли на вооружение служители российской государственности от НКВД до нынешней идеологической обслуги.

Гумилёв был арестован трижды и, отсидев в общей сложности 13 лет, как ни в чём не бывало отправился работать на советскую власть, устроившись сначала в библиотеку Эрмитажа, а затем в Институт востоковедения. Уже в пожилом возрасте в одном из интервью Гумилев, выглядевший безумно-восторженным, признавался: «Мне было всё равно, расстреляют меня или нет!» – поясняя, что на самом деле его интересовало только, как устроена история!

Отечественный литератор и тем более критик трактует русскую культуру патологически однобоко. И не только трактует, но и формирует. Сакрализация страданий и нищеты есть жизненная необходимость существования империи и её подданных. Это есть её базовая программа, матричная установка, сансарная петля, куда она неизбежно возвращается каждый раз, когда цивилизация делает шаг вперёд. А Россия, соответственно, делает два шага назад.

Дихотомическое, искусственное разделение на «западников» и «славянофилов» дополнительно способствовало недопущению проникновения передовых достижений мирового прогресса в пространство русской реальности.

К сожалению, подобное размежевание можно наблюдать до сих пор, когда речь идёт о том, что Россия практически выпала из мирового цивилизационного контекста.

Также интересно проследить за тем, как «красный проект», напитавшийся русской классикой, вступил в эпоху постмодерна. Вопреки ожиданиям многих, этот колосс на глиняных ногах не обрушился мгновенно, предоставив уникальную возможность практически всем свободным авторам начать расписывать его обломки, а лишь обдал густой пылью внутреннее полуизолированное пространство России, буквально застлав её будущее.

Сейчас мы переживаем катастрофический момент, находясь в той самой пыли, в том самом тумане, из-за боязни которого люди стремятся найти убежище в руинах старых смыслов.

Любопытно, как осознают и оценивают русскую идентичность наши современники здесь и сейчас. Многие сетуют на свою неспособность к языкам. К слову, это проблема поэтов. Они так хорошо чувствуют русский, что не могут уже чувствовать никакой другой. Таким образом, идентичность становится вынужденной категорией, своего рода бременем.

Поэт Нестор Пилявский говорит: «Насколько мне близок русский язык, настолько же далека концепция „русского мира“ и связанные с ней вещи, которые многими считаются корневыми для русской культуры. Русская культура неоднородна, в ней есть раскол и бездна, и это хорошо».

Художник Дмитрий Плоткин считает, что как рождённый и всю жизнь проживший в России человек, он, конечно же, носитель её культурного кода: «…но только на уровне коммуникаций, так как меня воспитывали на мировой литературе, музыке и искусстве, что сделало меня космополитом. Но не безродным, так как во мне живут и русские сказки, и русская литература (выборочно), и другие формальные продукты отечественной культуры.

Я художник, воспитанный на мировой культуре и искусстве: мои корневые предтечи – это и Петров-Водкин, Врубель и Филонов, но также и Матисс, Ван Дейк, Караваджо и другие, поэтому в своём творчестве, а значит, и творении русской культуры, я надсубкультурен, я поликультурен… Если же выйти за рамки моей личности, то я бы посоветовал не путать культуру и цивилизацию, которая в России зачаточна в сравнении с Европой…»

Писатель и поэт Анжелина Полонская, часто публикующаяся в Европе, занявшая свою литературно-политическую, ни от кого не зависящую позицию, констатирует некое отчаянье:

«Я вообще не идентифицирую себя с Россией. Это не моя страна от начала и до конца. Большая ошибка – следствие большая ловушка. Я нахожусь здесь не добровольно. Чувствую себя в изгнании. Возможно, если бы родилась до революции, всё было бы по-другому, но „возможно“ не существует. Я связана языком. Не могу сказать, что его люблю, это всё равно что любить голубые глаза. Так же нелепо. Но я на нём пишу и понимаю, что ни на каком другом писать не буду. Значит, в некотором роде, это моё убежище. У меня нет родины. Так как я потеряла принадлежность к родной земле, новую родину не обрела. Моя идея в том, что земля одна на всех, безумие делить её на условные границы внутри себя. Мы (земляне) настолько малы в масштабах вселенной, что любая идеология становится бессмысленной, если вдуматься. Я человек без национальности. Даже если я перемещусь в пространстве и буду жить в другой стране, национальность я вряд ли приобрету».

Наталия Соколовская, прозаик, поэт и переводчик, напротив, не отрицает идентичность, она черпает в ней силы:

«Сейчас, именно в этот исторический момент, когда всё рушится, всё опошлено и всё поставлено на кон, русскую культурную и общественную идентичность ощущаю как привилегию, как возможность стоять на своём именно в этот жуткий период отечественной истории».

Из русских поэтов позапрошлого века лишь Лермонтов бросил своеобразный вызов идентичности в своём бессмертном «Прощай, немытая Россия…». Но тогда это было трагедией. А сейчас подобный разрыв не должен вызывать глубоких эмоций. Однако у многих по-прежнему вызывает.

И здесь хоть и несколько парадоксально, но мы видим глубину как глупость и страстное желание покинуть русское смысловое поле как вполне рациональный, осмысленный шаг.

Лет в 20, измученная бременем письма, которое я видела не как избавление, но как пытку и (да!) самоутверждение, я писала: «Искусство – петля, которая меня задушит». Сейчас это звучит патетично и словно из прошлого века, но я помню, что проговаривала это в отчаянии и всерьёз. Теперь я полагаю, что имела в виду именно здешнюю культурную идентичность и среду, для которой эта идентичность была основой основ существования.

Конечно, мы должны хранить нашу культуру и традиции. Но при этом понимать, что болезненная приверженность культурной идентичности становится настоящей дикостью в современном мире.

Также немаловажным является и то, что культура без или вне субъекта не имеет смысла. Поэтому мы должны всерьёз задуматься над субъектной политической идентичностью, которая в перспективе заменит архаичную национальную.

Назад, к безумию: власть вспомнила о карающей психиатрии

Продолжая славные традиции советской карательной психиатрии, нынешнее государство российское уже поспешило расправиться с народным шаманом Александром Габышевым, поместив его в психиатрический стационар в Якутске.

В своё время Александра Габышева, называющего себя шаманом, который идёт в Москву изгонять Владимира Путина, отпустили под подписку о невыезде и он будто бы уже вернулся домой. Перед этим следователи успели провести психолого-психиатрическую экспертизу. Её результаты будут готовы на следующей неделе. На Габышева завели дело о публичных призывах к экстремистской деятельности.

Назвать это счастливым избавлением от психушки язык не поворачивается. Угроза заточения в психбольнице никуда не делась, как и возможный «диагноз», который будет преследовать всю жизнь.

И случай с шаманом отнюдь не уникален. Напомню, что в январе 2019 года именно в такую ситуацию попал 61-летний активист правозащитного движения «Гражданская инициатива», житель Самары Сергей Цунин. В мае 2018 года, вскоре после акции в защиту пенсионеров, против него было заведено уголовное дело по статье 282 – за репост объявленного экстремистским видеоролика Алексея Навального. А 19 декабря его в центре города задержали четверо сотрудников УФСБ в штатском. После этого пожилого мужчину госпитализировали в одну из психиатрических клиник Самары…

Очевидно, что само по себе восприятие чиновниками неких ритуальных практик в качестве реальной угрозы скорее говорит о безнадёжном психическом состоянии самой власти, включая её лидера, нежели о каких-либо изъянах душевного здоровья того же шамана, выбравшего по-своему оригинальный и доступный для понимания широких народных масс способ выражения социального и политического протеста.

Безмозглая и зажравшаяся, вскормленная на крови российских граждан постсоветская бюрократия, уже наяву видящая чудовищ там, где их нет и в помине, давно известна своей неизбывной тягой к оккультизму, мистическому и прочему «потустороннему».

В силу сурового отрицательного отбора и последовательной дегенерации целых поколений управленцев – сперва советских и далее к сегодняшним российским, – система в лице своих кадровых и внештатных единиц превратилась в полигон отборных сумасшедших, генерирующих безумие на государственном уровне, прежде всего в виде нелепых, неэффективных и откровенно вредительских законов, что штампует «бешеный принтер» – Государственная дума Российской Федерации.

Второй крупной инстанцией, где сосредоточены мощные силы классического имперского идиотизма, является силовой блок, в котором доминируют все известные виды насилия, причём непосредственно внутри его многочисленных структур. Поэтому даже излишне говорить о том, как эти ведомства относятся к гражданам.

Ну и третьей составляющей больного российского социума, наиболее могущественной, но по ряду причин обделённой реальными властными полномочиями, является та значительная часть российского общества, которая в своём пассивно-агрессивном угаре поддерживает и легитимирует всё то, что происходит в стране последние двадцать лет, кое-где даже переплёвывая саму власть!

В принципе, можно уже смело закрывать одиозный телеканал «РЕН ТВ», годами нашпиговывавший российское массовое бессознательное всевозможными причудливыми вывертами больного воображения своих сценаристов, ибо жизнь в России всегда преподносит то, что им даже и не снилось.

Карательная психиатрия была кошмарной инквизиторской забавой тоталитарного СССР долгие годы. В основе её также лежали полумистические бредни красных шизокомиссаров, подробно описанных в романах одиозного Григория Климова, автора таких конспирологических нетленок, как «Князь мира сего», «Красная Каббала», «Имя моё Легион», «Протоколы советских мудрецов» и т. д.

Эрих Фромм – это Григорий Климов наоборот. Просто первый легализован политкорректностью, а второй нет. Как сатирик и автор, отражающий самою сущность советских, он идеален. Пелевин даже рядом не стоял.

Скажем так, это довольно странный писатель: умер в Нью-Йорке, родился Новочеркасске, то есть, по словам Ярослава Могутина, «…сделали этого малоизвестного в миграции маргинального автора героем толпы, объектом настоящего культа».

С Климовым меня познакомил тоже весьма маргинальный персонаж, не только маргинальный, но и абсолютно сумасшедший – это патентованный шизофреник, эклектичный тип, путающий и жонглирующий высказываниями от Дугина до либертарианцев. Это как-то в нём странным образом совмещалось. Идеологии и позиции он менял как перчатки. Многим казалось, что он ангажирован томатной гэбнёй, а на мой взгляд, он был ангажирован ни чем иным, как его величеством безумием, собственным безумием, которое выступает продюсером подобных типов. Именно потому, понимаю постфактум, он так полюбил писателя Климова, поскольку Климов полностью отражал его собственную сущность.

Однако, в отличие от других девиантов, описанных Климовым, данный персонаж хотел от этой сущности дистанцироваться; именно поэтому он избрал Климова своим кумиром, а себя – неким моральным инквизитором. И возможно, это спасло его от последнего этапа безумия. Он, конечно, сильно не в себе, но не настолько, чтобы умереть или превратиться вообще в полное ничто – он пока функционирует, и возможно, за счёт подобного трюка.

Сейчас, после стольких лет, забыв совершенно об этом авторе, нашла его книгу случайно, разбирая книжные полки, открыла и поняла, что эта книга о России, это книга о Советском Союзе и о постсоветском пространстве.

Это не шизофрения, как мне показалось поначалу, хотя… ну есть немного, но очень немного. Это почти профессиональная сатира, это такой почти мейнстрим, то есть в своё время этому мейнстриму просто не хватило продюсеров. Скорее всего, эти продюсеры не нашлись по той причине, что наше общество слишком политкорректно.

Подумав ещё немного и проведя некоторые аналогии, я поняла, что Климов в своих построениях, когда он находит различные патологии у революционеров – у Ленина, у Сталина и прочих, ничем, по сути, не отличается от кумира интеллигенции Эриха Фромма. Но Эрих Фромм (вспомним его книгу «Гитлер и клинический случай некрофилии») был легализован этим самым политкорректным послевоенным дискурсом. Эрих Фромм был востребован, а Климов не был востребован никем, и единственный заказчиком на момент его маргинальной, скажем прямо, популярности (1970—1990-е годы) я полагаю томатную гэбню, которая хотела в сакральной сфере, в метафизической сфере, как ни странно, легализовать свои преступления, поскольку главный герой книги «Князь мира сего» – это сотрудник из 13-го отдела НКВД по борьбе с нечистой силой, расчищающий поле для власти посредством устранения тех экс-большевиков, которые кажутся нынешней власти ведьмами и ведьмаками, бесами и прочими, то есть теми, с кем раньше боролась инквизиция.

В тот момент, когда Климов становится популярным, здешняя инквизиция в лице ФСК-ФСБ начинает бороться с либералами. Здесь становится актуальной такая маргинальная тема, как «масонский заговор» и всё такое прочее. И на самом деле, все климовские построения в данном контексте вдруг становятся очень убедительными, особенно для лиц с психическими девиациями. Но есть одно «но» – Климов действительно совершенно прав, только персонажей во всём этом концепте следует радикально поменять местами.

То есть я предлагаю рассматривать Горбачёва, Ельцина, перестройку, ельцинский период как либеральный реванш сил добра, если говорить на языке «святой инквизиции». И не важно, каковы были его исполнители. И возможно, у них были свои пороки, которые пытался отыскать Климов, но этот либеральный реванш – он был прежде всего цивилизационным. То есть он нёс добро, независимо от того, кто занимался этим процессом, тогда как позже мы увидели контрреволюционный реванш.

Вспомним книги Дугина «Тамплиеры пролетариата (национал-большевизм и инициация)», «Контринициация», вспомним Лимонова, напоминающего Троцкого, вспомним Южинский переулок, все персонажи которого – от уважаемого мной вне контекста идеологии писателя Мамлеева и уважаемого мной вне контекста идеологии и религии Гейдара Джемаля до не уважаемых мной Дугина и Проханова – все эти люди осуществили контрреволюционный реванш, если мы рассматриваем либеральную революцию как революцию.

Этот реванш происходит сейчас, и мы видим, насколько пагубны его последствия. Недавно кто-то верно заметил, что раньше сумасшедшие часто становились так называемой «демшизой», диссидентами и так далее. Я ни в коей мере не отрицаю роли статуса реальных диссидентов, которые двигали процесс, это герои, но мы прекрасно знаем, что часто в их ряды могли затесаться сумасшедшие.

С тем же остервенением сейчас в эти сумасшедшие рвутся национал-патриоты, подобные лимоновцам, подобные девушке из НБП, которая недавно порезала себе руку на публичном мероприятии, протестуя против пыток ФСИН и так далее.

То есть мы действительно видим плоды контрреволюционной деятельности шизофреников. К власти в стране пришла шизофреническая клика. И писатель Климов, которого надо перевернуть ровно наоборот, по его же завещанию, где он говорил, что добро есть зло, а зло есть добро, обыгрывал эту тему до той поры, которая выгодна ему. Вот сейчас я пытаюсь обернуть эту тему в сторону выгоды очевидности, в сторону выгоды здравого смысла, прогресса и цивилизации.

А вот как описывает советскую карательную психиатрию Валерия Ильинична Новодворская – гений и политический диссидент. Она вспоминает о пытках в советских спецпсихбольницах:

1. Избиение (уголовников охрана может забить сапогами до смерти, я такие случаи помню; политических – нет, их надо сломать, но представить живыми).

2. Привязывание жёсткое (до онемения конечностей, до пролежней; в особенных случаях привязывают так, чтобы верёвки впивались в тело до крови. В таком состоянии могут продержать неделю).

3. Сульфазин, или «сера» (везде был запрещён, кроме СССР). Одна инъекция или сразу две – в разные точки, или даже четыре (в руку, ногу и под лопатки). Дикая боль в течение 2—3 дней, рука или нога просто отнимаются, жар до 40, жажда (и ещё могут воды не дать). Проводится как «лечение» от алкоголизма или наркомании.

4. Бормашина. Привязывают к креслу и сверлят здоровый зуб, пока сверло не вонзается в челюсть. Потом зуб пломбируют, чтобы не оставалось следов. Любят удалять неубитый нерв. Все это делается профессиональным дантистом в зубоврачебном кабинете. «Санация полости рта». СПБ не имеют надзорной инстанции – жалобы не перешлют, а если переслать тайно, их все равно не примут ни в прокуратуре, ни в Верховном суде. Узник СПБ бесправен даже больше, чем зэк. С ним можно сделать всё. Насколько мне удалось узнать, бормашина применяется редко и только в Казани (испробовано лично).

5. Газообразный кислород подкожно. Вводят его толстой иглой под кожу ноги или под лопатку. Ощущение такое, как будто сдирают кожу (газ отделяет её от мышечной ткани). Возникает огромная опухоль, боль ослабевает в течение 2—3 дней. Потом опухоль рассасывается – и начинают сызнова. Применяют как лечение от «депрессии». Сейчас применяется к наркоманам как средство устрашения (чтобы боялись попасть в клинику). Вводят кислород 2—3 минуты, больше не выдерживают обе стороны (палачи глохнут от криков, жертва падает в обморок). Политзаключённым вводят кислород по 10—15 минут. (Испробовано лично, 10 сеансов.)

То, чего у О'Брайена не было:

1. Аминазин (очень болезненные инъекции, при этом вызывают цирроз печени, непреодолимое желание заснуть, а спать не дают – и губят память вплоть до амнезии).

2. Галоперидол (аналоги трифтазин и стелазин, но они слабее). Создают дикое внутреннее напряжение, вызывают депрессию (чёрное излучение у Стругацких), человек не может заснуть, но постоянно хочет спать, не может ни сидеть, ни лежать, ни ходить, ни писать (судороги рук изменяют почерк до неузнаваемости, не дают вывести букву), ни читать, ни думать. Неделя ударных доз – и нейролептический шок. Несколько месяцев – и потеря рассудка гарантирована.

3. Инсулиновый шок с потерей сознания (уничтожает целые участки мозга, снижает интеллект, память тоже пропадает).

4. Электрошок. Убивает сразу двух зайцев: во-первых, это пытка током, а во-вторых, разрушается непоправимо мозг.